Крепостной Пушкина 2

Глава 7 Степан. POV. Продолжение 6

Столько похорон, сколько я видел за эти несколько лет, не могло не оказать существенного воздействия на моё мировоззрение.

В Кистенёвке, с населением немного превышающем тысячу-полторы христиан обоего пола, за неполные три года скончалось свыше семисот человек. Подавляющая часть из них — дети, совсем маленькие. Родилось за тот же период не меньше, даже немного больше. Сводная картина наблюдалась во всех окрестных сёлах и деревнях, как и по всей Нижегородской губернии целиком.

Книжные определения, такие как младенческая смертность, фертильность женщин, убыль или рост населения в изучаемый период, не дадут должного представления даже для людей не жалующихся на недостаток воображения. Это было нужно увидеть.

Например то, что в селе приблизительно четыреста женщин, считаемых от только что вышедших замуж и до немногих глубоких старух. Что большинство из них постоянно беременны. Никогда не видел столько женщин в положении одновременно. Что рождается в год около двухсот пятидесяти младенцев, не считая тех кого не удалось доносить. Что сто из этих детей не доживёт до года. Что ещё сто детей за год умрёт из тех кто постарше. Отсутствие антибиотиков, детские болезни, смутное представление о гигиене (с медицинской точки зрения), сам образ жизни, всё это собирало свою жатву.

Пугало ли это? Меня — да, их — нет. В селе не было ни одной женщины, которая хотя бы раз в жизни не «заспала» младенца. Так говорили, не проверял. Выражение это означало то, что пришедшая с тяжёлой, очень тяжёлой работы мать крепко засыпала, и во сне нечаяно душила своим весом младенца. Правда или нет — не знаю, но что редкостью не являлось — пришлось поверить.

Как относились ко всему этому? Огорчались, конечно. Похоронить младенца — три копейки. Тех кто старше — десять копеек. Гробик сколотить. Взрослым попроще, для них гробы почти всегда были наготове, кроме совсем бедняков. У меня бабушка больше двадцати лет упорно откладывала деньги себе на похороны, я только посмеивался. Здесь — делали себе гробы заранее, засыпали зерном и ставили на чердак. Бельё приготовляли. Удобно. Отдал человек Богу душу, а уже всё готово. Обмыть, отпеть, оплакать, обрядить, положить два пятака на глаза (даже слепым), положить ещё сколько-то денег в гроб (да-да, пойдут в оплату за проход в иной мир, атавизм язычества), закопать. После — помянуть. Вот и всё. Бабы ещё нарожают, прямо вот сейчас.

Вся жизнь крестьян представляла собой калейдоскоп из бесконечных рождений и похорон. Это касалось не только людей, а и скота, урожая. Все рождалось и умирало постоянно, одновременно и циклично и перемежая одно с другим. Рассвет — жизнь, человек проснулся. Закат — смерть, человек уснул. И так всегда.

Люди при этом были очень добрые, в моем понимании. Убийство — тяжелейший грех, и пойти на такое… для большинства — немыслимо. Не считать же убийством избиение до смерти конокрадов или подобных им негодяев? Да, бывало что и помирал кто от последствий бытовых побоев, чаще жёны или те же дети, но то от последствий. А как иначе учить?

Насилия было много, чрезвычайно много. Но и оно определялось укладом. Невозможно держать хозяйство в порядке без весьма строгой внутрисемейной дисциплины. Отсюда затрещины, щипки, ложка в лоб, порка, кулак отеческий. Насилие со стороны барина, сбор оброка старостами тот же, непременно сопровождаемый битьем, было не самой большой частью от получаемых ежегодно, ежемесячно, еженедельно и ежедневно колотушек в своей среде. Дедовщина.

Детей любили, разумеется. Ребёнок для крестьянина — Божье благословение и точка опоры в жизни земной. Чем больше этих точек опоры, тем устойчивее положение. Не умер в первые месяца три — окрестили, дали имя. Дожил до способности бегать — можно начинать приставлять к делу. Лет с шести уже полусерьезно.

Неурожаи и следующие за ними болезни, пожары, выплаты государству и помещику, падёж скота, всё умудрялись переживать эти люди. В итоге получался тип человека невероятной устойчивости, каким бы замшелым доходягой с виду он не казался. Непосредственно в Болдинском имении, где с урожая прокормиться было невозможно и процветало отходничество, народ, ко всему прочему, и любознательностью отличался. До разумных пределов. Для них вся жизнь являлась бесконечной борьбой за существование, не больше и не меньше. Плохой год мог легко пустить по миру успешную доселе семью, а то и отправить её на погост. Я стал (мне казалось) многое понимать. Отчего крестьяне так не любят новшества? А оттого. Отчего многие люди не любят когда им советуют работать иначе прямо в процессе их напряжённой работы? А если работа не просто напряжённая, а от неё зависит буквально ваша жизнь и жизнь ваших детей? Представьте, вы из сил выбиваетесь, на жилах тянете, и тут советчик непрошенный, который знает как надо, а вы и ваши предки — дураки. В принципе ясно. Вот мужик, у него было десять-пятнадцать братьев и сестёр, осталось двое-трое; детей жена родила тоже с десяток и сейчас носит, четверо ушли к Богу в младенчестве, ещё трое до десяти лет, старшего против закона забрали в рекруты, считай как мертвый, есть ещё сын и дочь. Платить надо подати. Любопытно, но против самого этого факта никто не возражал, не нравилось что очень много берут. Крестьянин ведь даже натуральную часть оброка переводил мысленно не в деньги, а наоборот, деньги перекладывал на пуды ржи и ячменя, считая сколько бы досталось семье без этой ноши. А так — никаких протестов. Коли есть Бог на небе, то должен быть и Царь на земле. Царю нужно войско, от бусурман отбиваться. Бусурмане хотят народ веры лишить и церкви святые разрушить, чтобы никто православный в рай не попал. Сам слышал. Для войска нужны бояре. Перед другими странами в грязь не падать. Для того и берут деньги. Всё логично и понятно. Да и некогда особо вникать, приданое собирать дочери надо. Сыну хозяйство передать. Расскажите такому человеку о производстве средств производства и добавочной стоимости продукта. Ну-ну. Недаром социалисты так обрадовались появлению рабочего класса. Рабочий, даром что вчерашний крестьянин, совершенно другой человек. Другая жизнь — другие люди. А эти… однажды я представил, что будет если сказать кистеневцам о праве детей на самоопределение. Какого они, дети, пола, например. Мальчики или девочки. Согнуло тогда от смеха, но осмелься я на эксперимент и мне бы стало совсем не смешно.

При всем этом и радостей было немало. Взять те же свадьбы, что играли иногда по десятку за раз. В общем и целом не сказал бы, что вся жизнь их безнадежна и безрадостна. Трудно — да, очень. Уныния не было. Часто видел как идут и поют что-то весёлое. Тоже своего рода элемент естественного отбора, склонные к печали жили явно похуже.

Дворяне не имели никаких особых преимуществ в вопросе смертности. Немногим лучше, но и то как смотреть. Основная масса дворянства, то есть людей бедных с «благородной» точки зрения, их не имела вовсе. Преимущество в питании давало бонус, конечно. Не слишком значительный. Высшая знать, небольшой замкнутый мирок со своими законами, отправлялась на тот свет столь же исправно.

Решение о рейдерском захвате Полотняного Завода Гончаровых вызревало давно. Уникальное производство с громадными возможностями манило тем, что прозябало в беспорядке, ожидая хозяина. Подобраться к нему я планировал через Пушкина, то есть через Наталью. И её брата, наследника майората. Формально всё осталось бы в их собственности, а на деле… Нужен был царь и его одобрение, на что теперь я вполне мог расчитывать. От себя требовалось создать ситуацию при которой всё сложится «само собою», а я ещё посопротивляюсь для вида.

Странно или нет, но решение о ликвидации, то есть убийстве Николая Афанасиевича Гончарова, далось мне с пугающей лёгкостью. Без философских рассуждений о том, что «все умрут», или уже умерли ко времени «моего» будущего. А как-то вот…насмотрелся. Проникся. Если современникам всё было нормально, то мне — нет. Защитная реакция психики вела к холодной логике не церемониться. Совесть — лучший адвокат, и этот бесподобный юрист говорил мне, что раз уж «местные» относятся к себе и другим столь сурово, то мне тем более не стоит переживать.

Однажды один профессор, историк, рассказал нам на лекции интересную мысль, что государство полностью меняется за четверть века, какая бы преемственность не была. Прошло двадцать пять лет — все изменилось. Названия могут остаться те же, пусть и правитель останется прежним, но страна меняется. Это уже другая страна. Задумался. Что-то было в этом утверждении. Стал смотреть. Россия с 1800 года и по 1825 сильно изменилась? Внешне — нет, а внутренне? Пожалуй, что и да, хотя не был уверен. А Россия с 1825 по 1850? Тоже не очень, если не копнуть. Копнешь — совсем иное уже, верно. Ну а дальше страна пустилась в галоп. 1850 и 1875 — разные государства. 1875 и 1900 — тем более. 1900 и 1925 — нечего и говорить. 1925 и 1950 — разные планеты. 1950 и 1975? А 1975 и 2000 год? А дальше? То-то и оно.

— Простите, профессор, — не удержался тогда от вопроса, — наверняка вы слышали фразу, дескать «в России ничего не меняется»? Как вы её оцениваете и как к ней относитесь?

— Хороший вопрос. — седеющий англофил снял и протер очки. — Это и правда и нет. Но правды больше. Меняются условия, правила, информация, образование, еда, музыка, одежда и прочее. Меняются взгляды на то что приемлимо и что нет. Прадед веровал в Бога, царя считал помазанником, крестьян — смердами. Его внук верил довольно условно, царь для него уже человек из публики. Внук внука вырос атеистом, а на государей прошлого плевать хотел. Собрать их вместе, гипотетически, и покажется, что это совершенно разные люди из разных миров. Законы и нормы меняются, причём закон всегда в положении отстающего и догоняющего. Что же остаётся неизменным? Стартовая позиция. Каждый из них пришёл в мир не зная совершенно ничего. В процессе взросления, каждому из них объясняли как все устроено и какие правила существуют на текущее время. И всякий из них встраивался в окружающий мир. И с вами, молодые люди, все совершенно аналогично. На этом пути человек проходит несколько этапов, связанных, в том числе, с физиологией. Детство, переходный возраст, юношеский максимализм, взрослость, зрелость, мудрость. Не все, конечно, даже скажу, что многие и до взрослости не добираются. Но все стараются устроиться поудобнее в социуме, так определила природа. Детали у каждого свои. Вы должны понимать, что мировоззрение — это не только как вы смотрите на окружающий мир, и как его воспринимаете, но и то как окружающий мир смотрит на вас. Мир зрит. И это неизменно всегда. Понятно?

Аудитория подтвердила, что ей всё понятно. Мне ничего не оставалось кроме как признаться в том, что дурак, но я ничего не понял. Что в России не меняется то? Профессор мило улыбнулся и задал этот вопрос в качестве добавки к домашнему заданию, пообещав спросить после, но не спросил. Наблюдалось за ним такое. Наговорит «умного», а ты потом голову ломай, это твой мозг не варит, или он сам ничего не знает?

Императрица сдержала слово, прислав приглашение на следующее чаепитие. Что же — я был готов.

К огромному моему сожалению, от подарков, что подобрал Прошка, пришлось оказаться. Они были уникальны, бесподобны, прекрасны. Парень превзошёл самого себя, перевернул в три дня весь Петербург, уверен в этом. Я смотрел на кандидатов в подарки и балдел.

Он нашёл два больших, по пояс взрослому человеку, кукольных домика. С какой-то дьявольской детализацией. Барби и Кен, существуй эти куклы в это время, вышли бы вон и пошли на Мойку топиться со всеми своими «домами». Здесь стояли подлинные шедевры. Вот вам и «время отсталых технологий». Может и так, но ручная работа настоящих мастеров тут феноменальна.

Семь (семь!) красивейших музыкальных шкатулок, которые и в руки брать опасаешься. Шагающая кукла! Она действительно шагала, я рот открыл от удивления. Тогда такое уже было? Выходит, что да.

Добили меня ещё две куклы, одна в виде девочки, вторая в виде мальчика. В каждой механизм. Девочка вышивала, кукла делала подобие стежков! Мальчик играл на скрипке. В самом деле играл. В памяти выскочило слово «автоматоны». Краем уха слышал о таких и забыл. Даже завидно стало, когда вспомнил свои пластмассово-железные игрушки.

Прошка заметил произведенное впечатление и скромно сиял. Молодец, действительно молодец. Но дарить их нельзя. Если стоимость подарков ещё можно списать на привычное «что взять с мужика», поскольку дорогие подарки в данном случае вообще неприличны по этикету, то вот откуда они… Это вопрос. Вероятность того, что хотя бы что-то здесь из имущества добытого в Английский погром была чересчур высока. Вещи уникальны, штучные, установить владельцев будет не сложно, а по закону подлости они объявятся непременно. Нет, исключено. Если такое вдруг произойдёт, то лучше сразу императору на параде мундир помоями облить, эффект тот же.

— Это вэрна дипламатычэски, но нэвэрна палытычески. — вынужденно огорчил я Прошку, раскуривая трубочку. — Купи, парень, изюма и сливок.

Лукошко с выпечкой — вот и всё, что я взял с собой во дворец. Булок с изюмом ещё не знали, сделать их оказалось легко. По рецептуре Гиляровского: «и высылал Филиппов изюм в тесто», как-то так. Попробовал — вкусно. И торт «Наполеон» опередил своё время. Что ни говори, а плагиат — страшная штука. Заварной крем готовить я умел, ничего сложного. Пока торт настаивался, обдумывал название. «Пушкин»? Жалко Александра Сергеевича. «Николай»? Да как угодно можно, хоть «Владимир Мономах», хоть «Степаном» окрести.

Николай, кстати, который император, а не торт, на то чаепитие не пришёл. Отсутствовал. Вместо него сидел один из генерал-адьютантов свиты, для приличия. Не глуп государь, не прост. Сам меня рассмотрел, да жене на обследование предоставил. Ты женщина, сердцем чуешь, вот и скажешь свое мнение, а мне недосуг. Заодно и остальным показал, мол, я что, я ничего, всё она. Даже без булок остался, все дети съели.

Выпечка царевнам понравилась. Я немного балагурил, предельно аккуратно, впрочем, и нечаяно назвал торт «Потёмкин».

Государыня попробовала скорее из вежливости, ибо не пристало благородной даме есть больше ребёнка, как я вычитал в очередном своде правил поведения. Могла взять и побольше в таком случае, дети ведь умололи подчистую. Их что — не кормят?

— Вот ведь негодницы, — иронично посетовала государыня, — прикрылись гостем. Вы, Степан, не приносите более столько, прошу вас. Мои девочки растолстеют.

— Но ведь вкусно, мама. — Самая бойкая Мария, как и всегда.

— Старинные крестьянские рецепты! — поддержал я разговор. — Народная национальная кухня. Да и неловко пустым приходить, матушка, не невольте.

— Я и не думала неволить, Степан, просто много. Но приятно, благодарю вас.

— Это еда крестьян? — уточнила Мария.

— Именно так, ваше императорское высочество. — брякнул я не подумав.

— Мама, почему наши крестьяне питаются лучше нас? — пришла в недоумение девочка.

— Потому что твой отец — великий государь, дочь моя. И вы ему ничего не оставили. Стыдно, дети.

Дети обиженно надулись.

— Простите за нескромный вопрос, матушка, но мне некому его задать больше.

— Спрашивайте.

— Какое мясо предпочитает государь? Вы знаете, я обещал показать вашему мужу одно зрелище на природе. Думаю о сопутствующем обеде.

— Николас любит говядину, Степан. Но он совсем неприхотлив.

«Говядина, хм. Значит, шашлык будет из баранины. Будем приучать к прекрасному. А то куда годится, на Кавказе война все больше разгорается, а в Петербурге шашлык не едят. Тоже мне, столица!»

Мягко и уверенно государыня завела разговор о Пушкине. О, я такое люблю. Её величество заметила, что мой бывший барин прекрасный человек. Я был полностью с этим согласен. Её величество весьма высоко оценила его поэтический дар. Я принёс извинения за то, что моё мнение близко к восторженному и назвал его Солнцем Русской Поэзии, отчего в восторг пришла уже она. А что — идеальный момент ввести выражение в массы, пусть и дворянские. Государыня отметила, что Пушкин тонкий ценитель прекрасного. Я скромно заметил, что стараюсь учиться у этого великого человека. Государыня особо подчеркнула человеческую доброту Александра Сергеевича. Я подтвердил, что бывший барин мухи не обидит, приходится за него их бить, когда не видит. Иногда. Такой души человек! На том приблизительно и расстались.