Крепостной Пушкина 2

Глава 14 Планы и перспективы

— Высадка в Голландии, ваше величество, даёт нам разом ряд преимуществ. Скорость действия. Куда меньше дипломатических согласований, уверен, что уважаемый Карл Васильевич поддержит в этом. Затем, сам факт высадки с моря в почти буквально зримом присутствии Англии укажет всем то, что остров поддерживает нас, иначе как бы их флот допустил подобное? Это разом угнетет противника и окрылит союзников.

Николай задумчиво покрутил ус. В словах Чернышева, его министра военного ведомства, присутствовал определённый резон.

— Десантная операция не самое лёгкое дело, Александр Иванович, нужна гарантия и от морского министерства. Менее чем сорок тысяч и отправлять смешно, понадобится куда больше. Придётся реквизировать всё, что способно выдержать путь до Голландии.

— Осмелюсь доложить, ваше величество, что Антон Васильевич оказал мне честь аудиенции, где уверял, что флот в полном порядке и готов выполнить любой приказ вашего величества.

Чернышёв врал и врал беспринципно. Морской министр, Молер Антон Васильевич, говорил ему немного другое. Забыв о неприязни, как личной, так и традиционной для представителей конкурирующих ведомств, старый адмирал умолял по возможности тактичнее донести до императора, что флот небоеготов. Что из тридцати трех линейных судов, имеющихся в списке, выдержать залп способны не более двенадцати, причём не неприятельский залп, а собственных орудий. Виной тому была ужасная по своей неэффективности деятельность предыдущего министра, отправленного в отставку шестью годами ранее, но адмирал не был уверен, что этот довод будет принят государем благосклонно. От огорчения он «заболел» и не смог явиться лично, равно как и подчинённые контр-адмиралы, как один схватившие неведомую заразу.

Разоблачения Чернышёв не боялся, как и каких-либо последствий. Образ честного солдата, столь любимый российскими императорами, казалось намертво прилип к его фигуре, и ничто не могло очернить его. Личность Александра Ивановича уверенно занимала почётное место в неофициальном списке «легенд» того времени, весьма богатом на интересных людей.

Родившийся в семье сенатора и фрейлины Екатерины Великой, то есть с золотой ложкой во рту, получив по наследству от отца немалое наследство и обаяние, он в возрасте двадцати трех лет умудрился оказаться доверенным лицом императора русского при императоре французском. Наполеон сам тому способствовал, оказывая знаки внимания и поддержки молодому офицеру. Корсиканец хитрил, надеясь, что пылкого юношу назначат к нему, что и произошло благодаря прекраснодушию и доверчивости русского царя. Бонапарт был доволен получить наивного молодого человека в неофициальные соглядатаи, а не какого-нибудь умудренного опытом и годами прожженого шпиона. Он любил молодость за её дух, стремления, порывы, а главное — за её честность.

Когда Наполеону впервые доложили о чрезмерном интересе русского повесы к секретным данным о Великой Армии, тот отмахнулся, посмеявшись над слишком бдительными ищейками. Нашли шпиона! Им мог быть кто угодно, но не этот симпатичный и приятный молодой человек, интересующийся только светскими удовольствиями. Во время знаменитого пожара на балу у австрийского посланника Чернышёв повёл себя выше всяких похвал. Русские вообще проявили там себя хорошо, но если князя Куракина за его галантность (он церемонно пропускал вперёд дам) попросту сбили с ног и изрядно потоптали, то юный Чернышёв стремительно покинул место действия, но прихватив с собою одну из дам. Число спасенных очаровательным юношей вскоре изменилось, говорили будто он вывел сестёр императора, жену маршала Нея и пару попавшийся по пути женщин менее высокого ранга. Француженки не могли отказать себе в удовольствии подразнить кавалеров, действительно разбежавшихся кто куда в своей массе, и число спасенных лично русским посланником всё увеличивалось. Император был в восторге, и для столь смелого юноши открылись двери обыкновенно закрытые для иностранцев. Шептались, что одна из этих дверей вела в альков Полины Бонапарт, но сам Александр, как человек благородный, о том помалкивал, не находя резона хвастать победой которой могли так же похвастать слишком многие.

Знай Наполеон сколько и с каких документов получил копии этот юнец — он посадил бы того на цепь немедленно. Щедрость и любопытство юноши казалось не знают границ, а это то сочетание, что способно топить сердца самых чёрствых канцелярских чиновников. Когда французский император всё-таки узнал это, получив неопровержимые доказательства, Чернышёв уже находился физически дальше возможности проявления его ярости.

В войну Александр проявил себя великолепным партизаном и налётчиком, безжалостно кусая французов и уходя змеёй из-под ответных ударов.

Ловкость и цельность натуры позволила ему и после оставаться человеком нужным. В отличии от множества авантюристов, Чернышёв понимал важность прикрытия особенностей своей нравственности чем-то важным, достойным и всем ясным. Этим стала преданность государю. Тот давно раскусил его и держал около себя, подобно заклинателю змей имеющему собственный серпентарий. Чернышёв находился при нем вплоть до смерти императора в Таганроге. В дни смуты он проявил себя особенно ярко: лично арестовывал подозреваемых в заговоре, приводил солдат к присяге, участвовал в следствии, отличился рвением в столь тонком деле как допросы, настаивал на самых суровых наказаниях. В день казни, когда верёвки оборвались и возникла некоторая растерянность, именно Чернышёв без колебаний приказал вешать вторично. Награда не могла обойти героя — в день коронации Николая Павловича он был возведён в графское достоинство. Тогда же он утвердился образцом честности, ловко закрыв этим сомнения в образце чести. Новоявленный граф безошибочно выбрал нужную модель поведения, в которой он был безупречно верен государю, притом, что государь мог и поменяться, но преданность государю оставалась неизменной.

Когда Николай был ранен и ситуация в столице напоминала сцену из религиозных войн, Чернышёв заявился в Аничков при полном парадном облачении. Там он занялся чрезвычайно важным и уместным делом — всячески утешал плачущих фрейлин и остальных придворных дам. Мысленно, однако, он был далеко от них, обдумывая каким образом лучше проявить свою честность перед новым государем, если старый не выживет. Некоторые ждали от военного министра решительных действий, и зря, поскольку делать что-либо самостоятельно тот не собирался. Поучаствовав в уплотнении «обороны» дворца солдатами гвардейских полков, Чернышёв стал ждать, отчётливо осознавая, что как бы блестяще он не выступил от себя — в том будет найдено множество недочётов и упущений, но выступи он вместе с государем (неважно, тем или этим), и все действия будут признаны единственно верными.

Сейчас он подумывал о новых высотах, что было не так просто для полного генерала, графа и министра, кавалера высших орденов, члена горсовета и просто богача, но Александр справился, сказав себе «неплохо бы стать князем». Без ясных целей себе жизни этот человек не представлял. Война не пугала его абсолютно, за все годы службы он наглядно убедился в том, что награды раздаются всегда, выигрывает армия или проигрывает (первый свой орден он получил за Аустерлиц), а в возможность действительно серьезного поражения России Чернышёв не верил, как не верил любой прошедший войны против Наполеона. Россия просто не могла проиграть защищенная расстояниями, климатом и населением.

Государь желал воевать? Пусть. Он, Чернышёв, его полностью поддержит. Конечно, в ведомстве были определённые недочёты, какие-то ружья не стреляли, где-то недоставало сапог и прочей амуниции, местами был недобор людей, но к войне вообще нельзя полностью подготовиться, что же такого если вскроются некоторые недоработки? К тому же, всё познаётся в сравнении, у моряков дела обстояли много хуже, отчего и возникла идея подставить перед очи императора флот, после чего тот не станет сильно ругать армию.

Обсуждение вели втроём, кроме военного министра был приглашён главный дипломат страны. Нессельроде так и не дождался обещанных доказательств прямой вины французского правительства, хотя он знал, что Бенкендорф почти буквально роет землю, отчего вообразил будто Николай остыл и отказался от безумного, по его мнению, замысла. Увиденное и услышанное обескуражило. Государь принял их в своём кабинете, весьма холодно поздоровавшись с ним и значительно теплее с военным министром.

Карл всё понял. Ощущение надвигавшейся катастрофы охватило его. Николай жаждал крови. Война категорически не вписывалась в представление министра как решение проблемы, но государь считал иначе. Николай был напуган, по-настоящему, но как император, а как человек лично смелый пребывал в бешенстве от собственного испуга. От слабости он защищался гневом, и Нессельроде не знал как изменить это.

«Никогда бы не подумал, что читать в душе государя словно в открытой книге может стать мучительным. — пришла ему мысль. — Но как объяснить человеку то, что тот не хочет понимать?»

Ход мыслей императора действительно был ясен ему как божий день, здесь министр себе не льстил. Николай заговорил о необходимости реставрации во Франции, занятии столь же частом как революции в той стране. Монархии в его понимании были непримиримым врагом тайных обществ, а любые указания на ложность данного постулата парировались тем, что иные монархии ложны, да и не монархии вовсе, лишь притворяющиеся таковыми. Вернуть в Париж монархию истинную — вот что перекроет кислород всякого рода обществам, как минимум отвлечет на себя все силы и внимание. Создать врагу ещё одного врага между ним и собой. Наивность, даже нелепость подобной логики казалась Карлу очевидной, чтобы не сказать больше, но совершенно не казалась таковой государю.

Чернышёв, между тем, продолжал:

— В случае некоторых сложностей по доставке нашего экспедиционного корпуса, мы получим время на доведение его до порядка. Таким образом время выиграем дважды, оно станет нашим союзником. Сперва в том как скоро окажемся в виду неприятеля, а я напомню, что от Амстердама до Парижа около пятиста вёрст. Затем в том, что покуда наши войска усиливаются, противник будет терять силы.

— Терять? Терять, граф, вы уверены? — скрипучий и насмешливый голос Нессельроде заставил его вздрогнуть от неожиданности.

— Разумеется, Карл Васильевич. Как может стать иначе?

— Поясните свою мысль поподробнее, граф, окажите любезность. Знаете, я дипломат и не всегда успеваю за военной логикой.

— Извольте, ваша светлость — опомнился Чернышёв, раздасадованный, что перед лицом императора его зовут графом, тогда как он не может позволить себе подобной фамильярности к человеку обходящему его по старшинству в произведении, титуле и возрасте.

— Кроме того, я не совсем понимаю о каких наших союзниках вы говорите, граф. У нас есть союзники? Во Франции?

— Он говорит о лигитимистах, граф, — вмешался Николай, — к чему притворное непонимание?

— Лигитимистах?! А каких именно? Сколь мне известно, их там много. Бурбоны, орлеанисты, бонапартисты, наконец. Предвосхищая ваш ответ, предположу, что речь идёт о сторонниках низложенного короля. Но он отрёкся, как и его сын. Даже их люди теперь сами не знают кого поддерживать, Карла, Луи или их внука.

— Низложение законного государя силой оружия не лишает его прав на престол.

Нессельроде остолбенел. «Попробовали бы вы, ваше величество, сказать такое при живом Константине, — подумал он, — да и сейчас перебор».

— Вспомните Бонапарта, — продолжал император, понявший невысказанную мысль министра, — он был предан маршалами и подписал отречение. Однако, стоило его ноге ступить на землю Франции, как вырванное силой отречение осыпалось прахом.

— Разве у нас есть Наполеон, ваше величество? Карл Десятый больше походит на своих предков Людовиков. К тому же он стар, немощен и серьёзно болен.

— Он законный государь и этого должно быть довольно! Напрасно мы позволили его свергнуть. Не случись польского мятежа, он бы царствовал и поныне.

Нессельроде промолчал, не рискуя заметить, что потому польский мятеж и случился так вовремя. Подобное замечание лишь укрепило бы Николая в решимости «покончить с заразой».

— Они объединятся, ваше сиятельство, и бурбоны и орлеанисты. Думаю, бонапартисты не останутся в стороне. Волки могут грызться между собой, но объединяются против общего врага. Более того, — окрылялся Чернышёв, — все складывается удивительно удачно. Кто наши враги? Некие тайные общества? Отнюдь. Нет никаких тайных обществ, которые бы не контролировались своими правительствами. В противном случае они контролируются чужими правительствами. Французов можно понять, восстановившие против себя всю Европу, потерпевшие поражение на поле брани, они мечтают о реванше, для чего стремятся сеять смуту и ослабить другие государства. То что произошло у нас в Петербурге и к англичан в Лондоне доказывает это. Смутить и столкнуть лбами главных врагов, давайте называть вещи своими именами, вот что они желают. Но Франция не едина, и не может быть едина с тех самых пор как они лишились разума казнив своего монарха. Недооценивать идущие от них зло опасно. Посмотрите — стоило свергнуть короля (в очередной раз!) и сразу мятеж в Польше! Сразу мятеж в Бельгии! Сразу какие-то смуты и беспорядки. Но они поспешили, поторопились раскрыть карты. Чудовищность преступлений у нас и в Лондоне указывает не только на абсолютную беспринципность и жестокость, но и на слабость. Словно поставили все на кон, на одну единственную карту и проиграли. Она оказалась бита. Теперь — расплата.

— Продолжай, граф. — скупо улыбнулся император, которому нравилось слушать Чернышёва.

— У них нет шансов. Враги внутренние — перечисленые вами, ваше сиятельство, легитимисты, здоровые силы Франции. Внешние — мы, англичане, весь Священный Союз. Голландия не простит потерю Бельгии и желает её вернуть. Англия не простит просто потому, что не простит. Кто как не британцы знают своего древнего врага? Пруссия наш вернейший союзник, Австрия ненавидит французов и ваш друг Меттерних сделает всё, чтобы унизить их. Слишком много они натерпелись от неистового корсиканца. Мы, Россия, сделаем первый ход, не более того. Коалиция уже создана фактически, только сама ещё не знает того, но оформить её юридически — как раз ваша задача, ваша сиятельство. Не могу указывать вам как именно, из уважения к вашим огромным талантам, но осмелюсь заметить, что я тоже немножечко понимаю в дипломатии и не вижу никаких к тому препятствий. Единый кулак против разобщенного и неуверенного в собственной правоте врага.

— Разобщенного? — скривился Нессельроде. — А если он окажется не разобщенным? Французы патриотичны и не стерпят так просто чужие войска на своей земле.

— Но ведь никто не собирается их завоевывать и сажать на трон чужеземца. — возразил Чернышев, чувствующий себя в ударе. — Мы только восстановим справедливость и всё. По сути станем гирей на весах внутрифранцузского конфликта. Подумай еще вот о чём. Итоги победы будут весьма велики. Мы совершенно замиримся с Англией, и кровь пролитая во Франции смоет кровь пролитую в наших столицах. Мы укрепим сам Священный Союз и свое место в нем, а то австрийцы вечно тянут шинель на себя. Заодно привяжем к себе прочными путами Голландию вернув им Бельгию. Мы лишим Францию силы, а сами укрепимся, поскольку страна с ликованием относится к победам. Даже поляки угомонятся так, как не даст ещё три взятия Варшавы.

— Браво! — хлопнул ладонью по дубовому столу император. Чернышёв был хорош в пылу спора, красив особенной мужской красотой уверенного в себе хищника, и государь залюбовался. Победно взглянув на Карла, он, однако, осёкся. Вид Нессельроде столь сильно контрастировал с Чернышёвым, что Николай ощутил холодок.

— Вам нехорошо, Карл Васильевич?

— Нет, Ваше величество, я в полном порядке и готов служить вам.

— Вы побледнели, граф. Зная вашу безупречность и храбрость, мне нечего предположить кроме дурного самочувствия. Быть может, вам стоит отложить дела и отдохнуть?

— Я полон сил, уверяю вас. Но исключительная любовь и почтительность, что я питаю к вашему величеству, вынуждают меня указать вам на заблуждение.

— Заблуждение? Поясните, граф.

— Вы сказали, что я безупречен и храбр.

— Так что же? Разве это не так?

— Это неправда, ваша величество.

— Как?! — если Николая и можно было изумить, то Нессельроде точно нашёл чем.

— Будь я безупречен, ваше величество, как ваш министр иностранных дел, то никогда бы не услышал тех слов, что прозвучали здесь. Не допустил бы ситуации при которой они возможны. И будь я храбр, то не испытал бы того страха, что охватил меня когда дошёл их смысл.

— Мне известна ваша позиция, — кивнул император, — но я никогда бы не осмелился заподозрить вас в большем чем разумное беспокойство.

— Думайте обо мне что вам угодно, ваше величество, но я действительно боюсь.

— Чего же, потрудитесь объясниться.

— Мне казалось, что где-то здесь у нас был французский посол, ваше величество.

— Он никуда не делся, что с того?

— И этот посол представитель правительства нами признанного, иначе как бы он был послом?

— Ах, вот вы о чем, граф. Вы, дипломаты, подчас продаёте избыточное значение бумагам. Они важны, не спорю, но ситуация иногда меняется. Иначе на земле не существовало бы войн.

— Вы желаете вдруг, внезапно, не имея доказательств (здесь Николай вздрогнул) враждебных действий, или не имея возможности их публикации (Николай побледнел) начать войну против могущественной державы на глазах всей Европы, и тешите себя уверенностью, что она не только не возмутится, но и поддержит вас в этом! Англия враг Франции? Допустим. Но и нам она не друг. Говоря прямо, у Англии нет ни врагов ни друзей, у Англии есть интересы. И странно думать, что подобная операция прямо перед их островом будет принята благосклонно. К тому же они терпеть не могут Священный Союз, и с удовольствием бы его отменили. А мы? Мы поможем им в этом? Пруссия — союзник, верно, но союзники не любят когда их даже не спрашивают. Австрия? Которая трясётся от одной мысли уступить нам влияние на Балканах и в Германии? Да мы и оглянуться не успеем, как получим новую войну не только с Францией, но и Турцией, при молчании немцев. Что же до Англии, то именно здесь и скрыты мои опасения, главный страх, если хотите. Англия обладает сильнейшим флотом и может создать проблем больше всякого. Что с того, что они много воевали с Францией?

— Быть может, нам стоит вспомнить, что Англия отчаянно сражалась за право торговли, в том числе с нами, ваше сиятельство? — вновь вступил в разговор Чернышёв. Он недоумевал как такой умный человек как Нессельроде не видит главного — желания императора, и глупо рискует своим положением.

— Вы дуете на воду, граф, — Николай успокоился и немного задумался, — по-моему граф Чернышёв описал весьма неплохую шахматную партию.

— В шахматах, ваше императорское величество, не бывает такого, чтобы фигуры меняли цвет. В политике это обычное дело.

— Довольно, господа. — Император поднялся и подошел к окну, показывая, что совещание окончено. — Решение принято. Следует думать о том как подготовить все в наилучшем виде. И здесь, Карл Васильевич, твоя задача в том и заключается, чтобы фигуры не меняли цвета.