Крепостной Пушкина 2

Глава 3 Степан. POV. Продолжение 2

Высок государь, но ещё при первой нашей встрече я отметил, что никаких двух метров в нем нет. Не выше он Петра Великого, метр девяносто максимум. Грудь колесом, глядит не моргая, усы закручены. Руки в перчатках. И не скажешь, что бравый вид даётся ему с трудом. Выдержка и сила воли что надо. Но что-то смущает. Вроде и хорош облик, но…

Царь встретил приветливо, ласково. Я вдруг не знал что говорить, как ни смешно. Всё обдумал, а о приветствии позабыл. «Ваше императорское величество, крестьянин Степан по вашему вызову явился»? Плохо звучит. Поклониться, это само собой. В пояс, касаясь рукой лакированного пола. А дальше что? Молчать невежливо. Сразу на «ты», как положено обращаться к царю крестьянам? Он ведь наш батюшка, а мы сиротки его.

— Ну здравствуй, шельма.

Вот спасибо, государь, выручил! Теперь и мне рот открыть можно.

— Никак нет, ваше царское величество. Степан сын Афанасиевич по вашему велению явился.

— Да как не шельма, когда бороду сбрил? Ты, Степан, кто? Крестьянин. Как же без бороды?

— Крестьянин значит христианин, государь. Борода не обязательна для веры и службы.

Николай вздохнул. Понимаю. Бедняга.

— Трудно быть царем, государь?

— Что? Что?! — его взгляд перестал быть добрым.

— Могу лишь догадываться какую только околесицу не пришлось тебе, батюшка царь, выслушать за эти дни. А что поделать? Нельзя перед тобой дураком выглядеть, вот и стараются люди как могут, а получается наоборот. Всё от усердия. Прости их.

— Ты меня спас, Степан. От смерти отвёл. Я тебе этого не забуду.

А вот это нехорошо. Не желает он с намеченного отходить, досадно. Пришлось выслушать короткую речь о том какой я молодец и правильно сделал, а он мне этого не забудет.

— Думал я чем наградить тебя, да барин твой бывший говорит, что удивительный ты человек, мужик. Ничего тебе не нужно. Правда ли это?

Огромное вам «спасибо», Александр Сергеевич. Не ожидал. Как это — мне ничего не нужно?!

— Барина слушать — урожай не собрать. Ой, я сказал это вслух? Прости, государь. — виновато опустил я голову.

— А где ты собираешь свои урожаи, Степан? Пушкин говорил о тебе. Да и не только… Сказал, будто ты миллионщик каких мало.

— Это преувеличение.

— Что ты дела его ведёшь так хорошо, что лучшего управляющего и найти сложно.

— Это преуменьшение, государь.

— Что ты бахвал я и сам вижу. Ещё ты поэт и любитель помахать кулаками. За кулаки не скажу, не видел, но стихи у тебя хорошие. Про скифов особенно. Пушкин отчаянно не признается, что они его, а не твои. Почему?

— Потому что они мои, а не его.

— Не лги мне, христианин.

«Царю лжешь! Не человечьим велением, а Божьим соизволеньем аз есмь царь!» — всплыла в памяти фраза из фильма.

— Провалиться мне на этом месте, государь, если лгу. Имею слабость к сочинительству.

— Поверю. Тебе — поверю. Не будь с тобой руки Божией, не выручил бы ты меня.

«Стоп, — подумал я, — вот уже „спас“ превратилось в „выручил“. Нехорошо».

Краем глаза я отметил плохо скрываемое недовольство Волконского. Министр Двора терпеливо изображал мебель, но было не трудно увидеть смесь раздражения и скуки проступающие на внешне бесстрастном лице.

Царь перешёл к подаркам. Первым делом мне было вручено то же, что и Пушкину, а именно портрет государя в бриллиантах, на шейной ленте. Это интересно. Крестьянину такое не положено. Разгадка, впрочем, напрашивалась.

— Чем думаешь заняться, Степан? Первая гильдия? Средства остались ещё?

— Остались, государь.

— Ты ведь не только торгуешь, производства какие имеются?

— Имеются, государь.

— Ну вот! — обрадовался Николай. — а что самое лучшее у тебя есть? Такое, что и царю не стыдно иметь?

Картинка сложилась, благо ребус сей был не труден. Императору нельзя было отказать в логике. Кто перед ним? Мужик. Вчерашний крепостной, но давно напрашивающийся на нечто большее. Вольная у него есть, значит в купцы. Или дворянство? Сперва личное, а там как пойдёт. Но он миллионщик, значит все-таки в купцы. Самое место, если торговлю знает. В первую гильдию, то тоже понятно. А вот портрет государя намекал на звание коммерции советника, слова ещё не произнесенные, но я догадался. Почётно. Такое по закону могли дать тому кто в первой гильдии не менее двенадцати лет провел. Но то по закону… удобно. Приравнивается к восьмому рангу службы. И не низко и не слишком высоко. Ещё о «лучшем» спросил, наверняка о звании «поставщика императорского двора» намекает. Что же, приблизительно такого я и ждал. А Комиссарова за меньшее в потомственное дворянство возвели. Другая ситуация, другое время.

— Есть, царь-надёжа, как не быть. Да только не для двора это… но ко двору.

— Что же это?

— Оружие, царь-батюшка. Оружие. Если позволите продемонстрировать, то человек мой у ворот дворца твоего имеет при себе образцы. Прикажи принести, государь, окажи милость.

Смесь послезнания и общего образования человека другого века неизбежно выводили в уме буквы «ВПК», с которых можно было начать игру. На оружие должны были клюнуть. Государства по сути были простые, существовали только для войны, как и тысячи лет до этого. Войны и власти, прибыли и красивой жизни верхушек общества. Зачем ещё они нужны, государства? Общества усложнялись, но медленно. Оружие становилось требовательнее к себе быстрее социума. Кто не успел, тот опоздал. Железный 19-й век начинал свой разгон. Я видел линейные корабли эпохи в один из своих прошлых приездов в Санкт-Петербург. Красивые, очень красивые, не суда, а птицы. Только пройдёт ничтожные полвека и их вытеснят могучие броненосцы. Затем появятся дредноуты. Сейчас в России нет железных дорог, кроме одной опытной ветки, а что будет к концу века? Все это и есть та самая стальная рука, которая сломает не успевшее перестроится общество. Царю об этом знать, впрочем, не обязательно. Да и расчёт у меня был иной.

Царь осмотрел винтовки. Обычные нарезные ружья тульского производства.

— И что?

Секрет был в пуле. Сделанная особым образом, она легко загонялась в ствол, позволяя заряжать со скоростью простого гладкоствольного ружья. Только дальность и точность иная.

— Когда на барина моего покушались, государь, вот такими пулями стреляли. Его благородие, ротмистр Безобразов не даст соврать. Ему самому то оружие, что он у разбойников забрал, очень понравилось. Вот я и задумался, что если таких ружей станет много?

«Думай, думай! — мысленно подгонял я хмурящегося царя. — Ты инженер ведь, ум математический, должен соображать».

— Интересно. Но это военное ведомство решать должно. Провести стрельбы.

— Ясное дело, государь. О том и прошу.

— Да ты разве заводчик? Хочешь поставки делать? Но чего, ружей или пуль этих? — Николай повертел в руках пульку. — Что тебе с того, их ведь делать несложно.

— Мой бывший барин не зря заметил, что мне мало что нужно, государь. Но замыслы есть, и мне подходящие и Отечеству.

— Какие же?

— Хочу с тобой поспорить, царь-батюшка. Пули — это так. Мелочь. Пари заключить желаю, как говорят англичане. А большего мне и не надо.

— О чём спорить хочешь?

— О том, что на чистом поле, тобою указанном, за полтора месяца построю фортецию, которую никакая пушка твоего войска не возьмёт, хоть неделю пали.

— Да ты в уме ли? И чтобы я на глупость согласился? Навалишь кирпича в пять возов шириной, и вся фортеция?

— Нет, всё честно будет. Сделаю укрепление, в него взвод солдат. А если жалко служивых, не доверяешь мне, так сам встану. Не проблема. И пусть твои орудия попробуют его разрушить.

— Смело и глупо. Орудия разные есть. Но что ставишь?

Я отвечал, что ставлю миллион серебром. Таких денег у меня не было, недоставало почти половины. Отдавать я не собирался, как и представить заклад в полном размере. В крайнем случае думал занять. Пан или пропал. Железобетонный повод, во всех смыслах.

Царь размышлял. Что он согласится, было понятно, но также понятно было и то, что «операция Демидов», как я назвал для себя эту встречу, пробуксовывала. Николай подражал Пётру Великому, о том писали историки. Да только странное мнение у него было о Петре, судя по всему. Тот кидался коршуном на все новое, хватался за любую свежую идею, лишь бы казалась дельной. А этот что? Я понял, что так смущало меня в государе. Имитация. Разве настоящий властитель станет кому-либо подражать кроме как в шутку? И не только властитель, это любого человека касается. Всяк оригинален, подражательство — отказ от оного. Путь в тупик. Тому кто подражает чего-то недостает, ищет опору и компенсацию. В чем же разница у этих императоров? В природе власти. Пётр был абсолютно уверен в своём праве повелевать. Он мог всё. Отрезать бороды, громить стрельцов, кататься пьяным в повозке запряженной свиньями, пить водку с мужиками, спускать казну на фейерверки, переносить столицу в болота. Но всегда он ощущал, что в своём праве. А как себя чувствует по данному поводу Николай? Власть взял кровью, как и Пётр. Да тот сестру свергал, фактически узурпаторшу, а Николай? Против брата пошёл. Который отрёкся, но как-то неловко, из пушек стрелять пришлось, две присяги давать. Мутное дело. И главное — не рос он наследником трона. Не вбивалась в него мысль, что он будущий царь. Брат будущего императора, великий князь, но и только. Потому воспитатель был подобран своеобразно. Муштровал. Генерал Ламздорф в своём видении педагогики не отличал детей от плохо обученных солдат. Бывали случаи когда молодой Николай терял сознание от особо доходчивых объяснений чего-либо, то ударяясь головой о стену, а то и прямо от отеческой длани учителя. Солдат, впрочем, из него получился отменный. Беда в том, что солдат есть служака. Солдату старший по званию требуется.

— Согласен. Даю два, даже три месяца. Выстроишь укрепление. Какое? Решай сам. Но если это шутка… это будет очень глупая шутка, Степан. А ведь ты не дурак.

— Понимаю, государь. Я не посмел бы так шутить. Всё честно, то есть никаких земляных стен в десять сажен. Речь о новом материале, позволяющем строить быстро, дёшево и очень прочно. Царю-строителю должно прийтись по душе.

— Поверю. Миллион так миллион. В конце-концов невелика цена.

«Пётр мой, воображаемый, уже бы в ухо дал, от полноты чувств. А этот решил, что я таким образом награду себе назначаю. Миллион. Вот о чем он думал, не слишком ли много я попросил. Даже если бы и попросил, что за мелочность? Придётся взять тебя на Фаберже».

Убедить человека вообразившего, что он вас раскусил — очень сложно, подчас невозможно. Я и не пытался. Просто взял ларец, который также был принесен слугой, и торжественно, как мог, вручил императору. Заранее дарить плохая примета. Но так ли долго до Пасхи?

— Что это?

— Яйцо, государь. Пасхальное. Для вашей супруги.

Фаберже не Фаберже, а вышло красиво. Ещё одна украденная идея, даже совестно. Ювелир понял заказ и выполнил его хорошо. Под образец я брал известное яйцо «Пётр Великий», как его помнил. Золото, эмаль, драгоценности, двуглавый орёл и вензель императора, всё это присутствовало. Внутри — Медный Всадник в миниатюре. Красота, не налюбуешься, если вы любите сверкающие побрякушки. Странно, но Николаю понравилось. Вот вам и образ почти стоика! Ему оружие дают, которое все поле боя меняет — пожал плечами. Ему про материал сверхпрочный, пусть он и недопонял, но заинтересоваться побольше бы мог — скепсис и равнодушие. А погремушку увидел — расцвел.

— Вот за это спасибо, Иван, спасибо…то есть Степан. Вот это дело! Императрице понравится. У кого заказывал? Кто мастер?

Мастер был уже мой, как и его мастерская, о чем я сообщил государю. Здесь я немного слукавил, ибо договор был о равных паях, и то лишь в случае удачного поднесения. Проще говоря, я купил Иоганна с труднозапоминаемой фамилией обещанием добиться звания поставщика двора. Средний руки ювелир решился рискнуть, по его выражению, хотя не очень ясно чем именно, ведь в случае неудачи мы оставались при своих.

Император вертел яйцо в руках, поднимал над головой, щупал, открывал, закрывал и вновь открывал. Вот и Волконский впервые проявил интерес, внимательно следя за этим действом. К гадалке не ходи — моего немца ждёт много заказов. В качестве пиар-менеджера с царем никому не сравниться. Даже бывшей моей начальнице. Это надо будет практичнее и активнее использовать. У меня ведь ещё столько идей!

Что же, план «Демидов» откладывается в сторону, не будет ни восторгов, ни лобызаний и прочего энтузиазма. Не будет в управление заводов казенных. Не беда, иначе возьму, сам. Да и не любит он Демидовых, даже для вида, я узнавал. При этом трепетно относится к потомкам громких фамилий птенцов гнезда Петрова. Меньшиков в прочном фаворе, это меня сам Александр Сергеевич просветил. И за что? Ах, правнук «полудержавного властелина» не брал взяток, удивительное дело. Не находилось взятки такого размера, чтобы с учётом баснословного богатства этого человека, ему стало бы не лень к ней руки тянуть. Голицыны, Нарышкины, Толстые, Апраксины — все они имели какой-то бонус в глазах государя. А уж очередной Шереметев мог делать решительно всё, что заблагорассудится.

Вот план «Меньшиков» и стану реализовывать. Жаль, «Демидов» мне больше нравился, и подходит он лучше, и в исполнении кривляния меньше.

Царь между тем налюбовался сувениром и, в свою очередь, подарил сервиз. Тончайшая работа, мейсенский фарфор. Ничего особенного, как по мне, и вновь намёк нехороший. Держи, мол, купчина, будешь чай пить, да хвастаться перед такими же. Нет, государь упрям как осел, в этом можно было достоверно убедиться. В лоб такого не взять. Раз он солдат, то и ведёт себя как солдат, упрется «на позиции» и не сдвинуть. Необходим маневр.

Изображение восторга далось нелегко, но справился, даже слезу почти пустил. Император изволил выразить на то добродушие и потрепал по плечу.

— Но дары ваши я не могу взять, государь, — утер я несуществующие слезы, — сейчас не могу.

— Что за вздор? — Николай вновь стал грозен.

— То не вздор, а уважение. Рассуди сам, батюшка царь, пристало ли мне такие милости получать?

— Глупости говоришь. Али я обидел тебя чем?

— А за что? — улыбнулся я как мог простодушнее. — Я не отказываюсь, нет! Подобного и в помыслах не держу! Но рассуди сам, батюшка, не лучше ли будет мне получить сию награду великую за настоящее дело? То не я спас, и не барин мой (око за око, Александр Сергеевич!), а провидение. Рука Господа нашего, не моя. Не будь на то Божией воли, не отвёл бы никто угрозы.

— Пусть так! Но разве Господь не избрал тебя орудием своим? Могу ли я делать вид, что не заметил того?

— Хранит Господь тебя для России (ещё по Пушкину я понял, что лесть этой эпохи своеобразна, по моим меркам чрезвычайно неуклюжа и фальшива, а местным ничего, им в самый раз, даже умнвм людям), значит воля его в том. Случись что с тобою, что стало бы с нами? Сам видишь, даже ранения хватило, чтобы хаос начался, непотребства. Но восстал ты и всё прекратилось. Истинно Божья воля. Не могу я за неё дары твои царские брать. Вот если…

— Что если?

— Если бы ты, батюшка, убедился в правоте моей, и за то обласкал своей милостью — другое дело. Я ничуть не шутил об укреплении небывалом. Сам увидишь, государь. И в том тоже заключена Божья воля. Подобно тому как Господь избрал меня быть своею рукою для спасения вас, быть может, он избрал меня своим проводником и для защиты Отечества. Слова мои звучат безумно, но за три месяца я управлюсь и там посмотрим. Пусть это тоже станет частью уговора. Сделаю — и награждай как душа пожелает. Не сделаю — значит на то нет воли Божией.

Царь не всё понял, но я видел, что слова мои пришлись ему по сердцу. Апелляции к Богу подействовали благотворно. Нет, Николай не был фанатично верующим, но молиться и церковные службы любил. Теперь я понимал почему: это давало ему приятное ощущение присутствия начальства. В каком-то смысле, всероссийский император являл собою тип идеального слуги. От этого я и задумал отталкиваться. По той же причине окончательно отказался от варианта идти в купечество. Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни один купец не будет иметь влияния на государя. В крестьянах оставаться тоже нет более резона. Идти в священники — даже не смешно. Остаётся вариант с дворянством, а для того нужно, чтобы царь был не против. Самостоятельно получить желаемое я могу, но для карьеры здесь нельзя лезть поперёк батьки. Стать царским любимцем — дело непростое.

— Пойдём хоть чаем тебя напою. Ох и шельма.

Николай искренне улыбался. Мгновение я чувствовал страх, будто прочёл он меня, но сразу отбросил панику. Император позвонил в колокольчик. В дверях появился лакей.

— Передай императрице, любезнейший, чтобы добавила два прибора к столу. У нас гости. Вы тоже, Пётр Михайлович. — обратился он к министру Двора.