Корона с шипами

11

На рассвете рыбный рынок становился центром Бей'Зелла. Его можно было найти хоть с завязанными глазами, без посторонней помощи и подсказки. Лучшим указателем служил запах рыбы, перебранка и смех торговцев, обменивающихся товаром. Короче, не заметить этот базар было трудней, чем пройти мимо ярко освещенного замка на пустынном каменистом побережье.

Вообще-то Райвнс не любил раннее утро, но это — нельзя не признать — было очень даже ничего. Безоблачное небо сулило ясный и теплый день. С криками сновали туда-сюда чайки, а лицо обдувал свежий восточный ветер, пахнущий солью и морскими водорослями.

Райвис стоял на мраморных ступеньках, ведущих к Древней Святыне. Отсюда ему хорошо был виден рынок внизу. Хотя вот уже пятьдесят лет, как закончилось строительство нового здания со шпилями, сторожевыми башнями с покрытыми медью крышами и стенами из кварца, внешний двор старого храма был завален рыбой. Это только справедливо, подумал Райвис. В конце концов, оба храма возведены на средства, полученные от торговли дарами моря.

Настороженный взгляд Райвиса переходил от прилавка к прилавку, от лица к лицу, от руки к руке. Он уже заметил в толпе темно-золотистые локоны Кэмрона. Он стоял рядом с продавцом мидий и его многочисленными корзинами, двое людей Торнов толклись поблизости. Райвис не спешил подходить к Кэмрону. Сначала он хотел удостовериться, что на рынке достаточно безопасно. После вчерашней стычки с гонцами он был не в настроении испытывать судьбу.

Первый гонец прицепился к нему прямо у дверей Марселя. Двое других присоединились к товарищу, когда улицы стали уже, а дома бедней. По опыту прошлого вечера Райвис решил, что лучше не ввязываться в драку, а попытаться ускользнуть. Ему удалось сбить со следа двоих преследователей, но с третьим они столкнулись нос к носу. На сей раз поединок закончился быстро. Гонец оказался просто хорошо тренированным бойцом — и ни на йоту больше. Никаких магических превращений, обычный человек. Не было жажды крови, неестественно быстрых реакций и ощущения, что противник готов биться до последнего вздоха. Один раз напоровшись на кинжал, солдат благоразумно ретировался. Но именно этот счастливый исход стычки показался Райвису тревожным симптомом.

Он знал Изгарда. Если гэризонский король не использовал свой новый трюк для охоты за ним, Райвисом, значит, он нашел ему иное, еще более опасное, применение. Сколько дней прошло с его коронации? Три, четыре? Терпение гэризонских военачальников на исходе. Король должен действовать.

Райвис прикусил обезображенную шрамом губу. Пока он стоит здесь и глазеет на базар, выискивая в толпе подосланного к нему убийцу, там, на востоке, возможно, уже началось наступление. Всего четыре дня назад он был уверен, что в последний раз слышит об Изгарде Гэризонском. Он выполнил задание, получил плату и заказал место на корабле. Он не строил далеко идущих планов. Пересидеть войну в Майзерико в обществе темноволосой красотки — о большем он не мечтал. Но теперь все изменилось. Изгард послал к нему убийц. Марсель предал его. А Кэмрон Торнский мертвой хваткой вцепился в глотку.

Так, во всяком случае, воображает этот аристократишка.

Райвис знал не меньше ста способов покинуть Бей'Зелл и сомневался, что Кэмрону известна хотя бы половина. При желании он мог улизнуть из города сегодня же, и торнскому вельможе нипочем не удалось бы отыскать его. Пэграфф был не единственным рыбаком, которому Райвис в свое время оказал услугу, и попасть в Мэйрибейн или Бальгедис не составило бы для него никакого труда. И однако — по нескольким причинам — теперь Райвис хотел остаться в Рейзе.

Во-первых, золото.

Во-вторых, покушение Изгарда на его жизнь.

И наконец, строптивая женщина с огненно-рыжими волосами.

Райвис в последний раз окинул внимательным взглядом рыночную площадь и начал спускаться. Если на базаре и есть гонцы, значит, они спрятались в бочках с треской и скумбрией — он проторчал здесь больше часа и не заметил ничего подозрительного.

Внизу запах рыбы был гораздо сильней, чтобы не сказать больше. Прилавки покрывала морская соль и рыбья чешуя, а обветренная кожа на лицах людей по жесткости могла соперничать с деревом их лотков. Продавцы зазывали покупателей, на все лады расхваливая свой товар. Треска была не просто треска, а «белейшая и нежнейшая рыбка, которую может проглотить даже ваша больная прабабушка. И такая свежая, что сама доскачет до печки».

Кэмрон издалека заметил Райвиса. Охранники же его даже голов не повернули. Эти два бугая бессмысленно толклись в толпе, отвлекаясь на каждый звук. А тут еще прямо у них перед носом юная кудрявая дочка рыбака наклонилась, чтобы выловить из бочонка с хеком очередную рыбину, и выставила напоказ свои пухлые молодые прелести. После рассказа Кэмрона о гибели лучших людей Торнов Райвис был не склонен слишком строго судить уцелевших. Но их расхлябанность не облегчает его задачу, а Кэмрону, право, лучше не рассчитывать слишком сильно на этих неопытных стражников.

Райвис держал руку на рукоятке кинжала — нового кинжала, ведь старый он ночью во дворе матушки Эмита отдал Тессе. У этого лезвие было не такое прочное и рукоятка не покрыта серебром, но в конечном счете какое это имеет значение? Зато он удовлетворил свою любовь к эффектным, романтическим жестам — в полной темноте вручить женщине нож ценой в пятьдесят крон — поступок, достойный настоящего рыцаря. Тесса с таким же успехом могла защитить себя и любым кухонным ножом Эмита, но Райвису приятно было подарить ей свой кинжал. В его отсутствие с ней ни в коем случае не должно случиться ничего дурного.

— Наконец-то! — приветствовал Райвиса Кэмрон Торнский, пробираясь к нему сквозь толпу. — Надо сказать, светает для тебя гораздо позже, чем для остальных людей.

Райвис усмехнулся и с удовольствием отметил, что сегодня Кэмрон выглядит лучше, чем прошлым вечером. Он вымыл голову, почистил тунику, а на лежавшей на рукоятке кинжала руке больше не было следов засохшей крови. Кстати, он, по-видимому, поторопился с выводами: этот человек не так уж беспечен и вовсе не склонен целиком полагаться на свою ненадежную охрану.

— Пошли. — Райвис еще раз окинул толпу настороженным взглядом.

Кэмрон пристроился рядом:

— Что случилось вчера ночью?

Райвис еще раз пересмотрел свое мнение о молодом аристократе. У него хватило ума сообразить, что эти меры предосторожности должны иметь причины.

— Три посланца Изгарда подстерегли меня. Пришлось с ними повозиться. Ничего особенного, но я понял, что нельзя больше оставаться в Бей'Зелле. Пока я здесь, Изгард будет подсылать ко мне все новых и новых убийц. В конце концов кто-нибудь из них прикончит меня.

— Все там будем, — мрачно возразил Кэмрон. Взмахом левой руки он подозвал охранников и велел им следовать за ним.

Райвис пропустил мимо ушей слова Торна. Они молча прошли мимо бочек с омарами и подносов с крабами.

— Бей'Зелл — неподходящее место для формирования и обучения войска. Мне нужна территория, на которой я не рискую получить нож в спину. Земля, на которой я могу чувствовать себя хозяином, и бараки, чтобы поселить там людей. И желательно в долине Торопы.

Кэмрон кивнул:

— Уточни.

— Между Ранзи и Горнтом. Мне нужно иметь возможность по воде переправлять людей и оружие, следить, что происходит в Бей'Зелле, и в то же время не удаляться слишком от гор Ворс.

— У моего отца... — Кэмрон запнулся, — у меня есть небольшое поместье, расположенное немного севернее Ранзи. Там достаточно земли, есть и служебные постройки, которые можно переделать под бараки. Торопа протекает по территории соседнего имения.

— Сколько туда ехать верхом?

— Три дня. Два, если менять по пути лошадей.

— Пойдет.

Они дошли до конца рынка. Здесь продавали соленую и копченую рыбу. Райвис остановился купить копченой селедки. Он дождался, пока продавец подогреет очищенную от костей рыбу на жаровне, и попросил разделить ее на две порции.

— Побольше соли и перца, — предупредил Райвис, когда продавец начал заворачивать рыбу в свежие листья, — и, пожалуй, положите сверху кусочек масла.

Рыбак с восторгом кивнул. Он рад был угодить разборчивому клиенту.

— Господин понимает толк в копченой рыбе. А не добавить ли еще чесночку и петрушки?

Райвис провел пальцем по шраму, подумал с минуту.

— Только петрушку. Чеснок отобьет аромат дыма.

Торговец с низким поклоном протянул Райвису два свертка. Райвис поблагодарил и расплатился. Потом он обернулся и поманил охранников Кэмрона.

— Господа, — обратился он к ним, — возьму на себя смелость предложить вам легкий завтрак. — Райвис с улыбкой протянул им свертки с аппетитно благоухающей селедкой. Охранники обеспокоенно оглянулись на Кэмрона, но искушение было слишком велико; руки их сами собой потянулись к предложенному лакомству.

Кэмрон с неудовольствием глядел на эту сцену.

Не обращая на него внимания, Райвис продолжал улыбаться охранникам.

— Так что вы, ребята, кушайте спокойно и купите себе еще кувшинчик пива. — Он сунул одному из охранников серебряную монетку. — Не успеете оглянуться, как мы с Кэмроном уже вернемся. Нам надо обсудить одно дельце.

— Господин... — начал было старший их охранников.

— Все в порядке, Скрип, — перебил его Кэмрон, — делайте, как он сказал. Я вернусь примерно через час.

Солдаты дружно кивнули и с аппетитом принялись за рыбу. Райвис попрощался с ними наклоном головы, помахал рукой торговцу и вывел Кэмрона за ворота рынка.

— Может, ты объяснишь, что это все значит? — спросил Кэмрон, когда они по сводчатой галерее начали спускаться к западной гавани.

— Твои люди действуют мне на нервы. — Под сапогом Райвиса хрустнула раковина моллюска. — С таким же успехом мы можем прогуливаться в сопровождении городского глашатая с колокольчиком. Две стычки с гонцами Изгарда за два дня — с меня хватит.

В порту Райвис увлек Кэмрона прочь с людной набережной к нищим лачугам, теснившимся у самого моря.

— Тебе тоже следует соблюдать осторожность. Изгард решил не убивать тебя вместе с отцом, но он может и передумать. Как только он узнает, что мы с тобой начали собирать войско, по твою душу немедленно будут посланы самые ловкие гонцы.

Кэмрон резко повернулся к нему и воинственно взъерошил волосы:

— Я не боюсь Изгарда и его людей. Я не стану прятаться от них под кровать, как испугавшийся темноты ребенок.

Впервые Райвис видел Кэмрона при дневном свете и был поражен: юный вельможа казался по крайней мере на пять лет моложе, чем в полумраке апартаментов Марселя Вейлингского. Райвис хотел было ответить, что только круглый дурак не боится Изгарда Гэризонского, но вместо этого сказал:

— Изгард наверняка решит, что ты претендуешь на его трон.

— Пусть думает, что угодно. Отец никогда не претендовал на гэризонский престол. И я намерен следовать его примеру. Речь идет не о борьбе за власть, а о мести. — Кэмрон пошел быстрее.

— Значит, — Райвис шагал с ним в ногу, — пока Изгард не покушался на твою семью, ты спокойно мирился с его существованием?

Кэмрон сжал кулаки.

— Свергнуть короля и занять его место — не всегда одно и то же. Мой отец имел не меньше — больше — прав на гэризонский престол, чем Изгард. Берик Торнский был троюродным братом покойного короля. По происхождению, по крови мы выше Изгарда, но Торны никогда не искали власти и от Гэризона хотели одного — мира.

Райвис прикусил шрам на губе.

— Вот оно как. Впрочем, мне трудно представить, чтобы добрый гэризонский народ позволил герою битвы при горе Крид стать королем. Сколько гэризонцев там погибло? — Райвис говорил легким тоном, нарочно прикидываясь несведущим. — Тысяч пятнадцать — двадцать?

Кэмрон развернулся и нанес Райвису удар в челюсть. Райвис ожидал этого — он сознательно подстрекал Торна, — но не предполагал, что удар будет таким сильным. Он не пошатнулся, но голова его откинулась назад.

Две пожилые дамы в черных шалях и шляпках испуганно прыснули от них на другую сторону набережной, как муравьи от огня. Усатый грузчик остановился и, подбоченившись, стал ждать продолжения. Убедившись, что Райвис не намерен ответить ударом на удар, он сплюнул и пошел дальше.

— Не смей говорить мне про гору Крид, — сверкая глазами, крикнул Кэмрон. — Ты понятия не имеешь, каково тогда было отцу. Память об этой битве и жгучее раскаяние преследовали его до последнего вздоха. Он принял бой, потому что больше некому было сделать это и потому что присягал на верность королю Рейза, а не потому, что рвался к власти. К тому времени он уже отказался от всяких притязаний на гэризонский трон.

Райвис чувствовал во рту вкус крови. Это напомнило ему тот день, семь лет назад, когда удар кинжала рассек его нижнюю губу. Горький резкий привкус был совсем такой же. Он отер выступившую в углу рта кровь.

— Ты прав. Мне не следовало упоминать о горе Крид. Прости. — На Райвиса вдруг снизошло непривычное спокойствие. Казалось, что ничто на свете не стоит драки.

Он заглянул в серые глаза Кэмрона. Презрение, укор, гнев не могли скрыть светившегося в них глубокого горя. И Райвнс понял это, узнал в глазах юноши собственные чувства. С тех пор прошло столько времени, случилось столько разных событий, а он все не мог забыть.

Их отцы умерли неожиданной, насильственной смертью, были убиты в собственных постелях. И оба дорого продали свою жизнь. Быть может, у них с Кэмроном не так уж мало общего.

Над их головами в безоблачном синем небе кричали чайки. Море, ярко-голубое, сверкающее у берега, на горизонте превращалось в темно-фиолетовую, тускло мерцающую полосу. Корабли всех размеров теснились в бухте. Восточный ветер, ясное небо, деловитая суета в гавани — типичное бейэеллское утро.

Что это? Кэмрон хочет ударить его еще раз? Райвис быстро повернулся, занес кулак... Кэмрон протягивал ему руку.

Райвису стало стыдно за свой жест, вызванный отработанным за много лет защитным рефлексом. Но Кэмрон сделал вид, что ничего не заметил, и, глядя Райвису прямо в глаза, просто сказал:

— Я принимаю твои извинения, Райвис из Бурано. И признаю, что я тоже погорячился.

Райвис с горечью подумал, что никто еще не отказывался принять руку, протянутую Кэмроном из Торна. Он подавал ее в самонадеянной уверенности, что поступает как честный человек с честными намерениями. И внезапно Райвис услышал внутренний голос, советующий проучить Кэмрона, не жать ему руку, убить его, повернуться и уйти прочь, сбить с юнца хоть гран этой невыносимой спеси.

Но другой голос — не тот, что откликнулся на соленый вкус крови во рту, а голос, не звучавший уже много лет, заглушенный тысячами бедствий и предательств, давно замолчавший голос, вновь вызванный к жизни горем в глазах Кэмрона, — велел Райвису принять протянутую руку. Причинив друг другу новую боль, они ничего не выиграют.

Райвис пожал руку Кэмрона и сказал себе, что, в конце концов, этот человек платит за услуги звонкой золотой монетой и нет смысла продолжать ссориться с ним. Но когда Кэмрон положил руку ему на плечо и снова заглянул в лицо своими глазами, серыми и живыми, Райвис почувствовал, что эта ничтожная ложь, придуманная им для собственного успокоения, никому не нужна. Ведь действительно приятно чувствовать на своем плече теплую руку другого человека и знать, что вы объединены общим делом, что судьба предназначила вам сражаться бок о бок.

Воспоминания, прекрасные, как истанианский шелк, словно паутина опутали мысли Райвиса.

Их было двое — двое юных братьев, привязанных друг другу пылкой братской любовью. Они стояли и смотрели, как опускается в склеп урна с прахом их отца.

Мэлрей и Райвис Буранские, шептались люди за спинами облаченных в серые мантии священников, на всем свете не сыщешь братьев, которые так нежно относятся друг к другу.

Райвис отстранился от Кэмрона. Да, нити памяти не так легко разорвать, они крепко держат тебя. Даже теперь, когда пальцы его больше не касались руки Кэмрона, он чувствовал запах мирра в том склепе, тепло тела Мэлрея и вкус его слез на губах.

Кэмрон говорил, и хотя слова его доносились точно откуда-то издалека, Райвис понимал их важность. Понимал, что Кэмрону нелегко было решиться высказать это вслух.

— Мы с отцом провели вместе много лет. И никогда он при мне даже не упоминал о притязаниях на Гэризонский престол. Ни словом, ни делом не поощрял он меня претендовать на эту проклятую Корону. Мне она не нужна. Но я хочу разделаться с Изгардом. И прежде всего за то, что он таков, каков есть, и хочет то, чего хочет, а не за то, что он сделал. Изгард Гэризонский неправильно выбрал жертву. Ему следовало устранить истинную угрозу — не отца, а сына.

Слова Кэмрона как стальной клинок рассекли прозрачный воздух прекрасного бейзеллского утра и на фоне безоблачного неба прозвучали торжественно, как клятва. Волшебная пелена детских воспоминаний спала с глаз Райвиса. Ничто на свете не повторяется и не должно повторяться. Но он — не единственный человек на этой набережной, несущий тяжкий груз боли, сожалений, раскаяния.

— Пошли, — сказал он Кэмрону, указывая в конец причала. — Хозяин вон той хижины бодрствует в такое время, только чтобы встретиться с нами, и каждая зря потраченная им минута будет стоить тебе пригоршни золотых монет.

Кэмрон шел за ним, отставая шага на два.

Сегуин Нэй покачал огромной лохматой головой.

— Райвис, ты сказал — на рассвете. — Удивительно тонкими для такого толстяка руками он приподнял оконную раму и ткнул пальцем в ярко-синее небо. — Что это такое, по-твоему?

Райвис пожал плечами:

— Твоя правда.

Сегуин Нэй хмыкнул — этот сорвавшийся с его бесцветных губ звук с одинаковым успехом мог означать и удовлетворение и недовольство. Привычным движением он захлопнул и запер ставни, преграждая доступ солнечным лучам. Сегуин Нэй не любил день. Он клялся и божился, что дневной свет разрушает его способность видеть в темноте, которую Сегуин пестовал вот уже полжизни. Благодаря этому особому таланту он мог следить за нарушителями закона, под покровом ночи выходящими на свой незаконный промысел.

Сегуин Нэй был служащим бейзеллского порта, хотя имя его не значилось ни в каких списках, а должности официально не существовало. Сегуин наблюдал за ночной жизнью гавани. Каждый вечер в сумерках он открывал ставни, поудобнее устраивался в мягком кресле со множеством подушечек, вставлял в глаз сделанный по специальному заказу монокль и смотрел на море. В отличие от бейлифов, сборщиков налогов, полицейских и прочих служащих, обеспечивающих порядок в порту, Сегуин не ловил контрабандистов, спекулянтов и преступников, пытающихся проникнуть в город или, наоборот, покинуть его. В его обязанности входило лишь наблюдать и подмечать.

Крупнейшие бейзеллские купцы понимали, что иногда выгодно бывает смотреть сквозь пальцы на мелкие грешки контрабандистов и богатых иностранцев. В дальнейшем это может принести больше пользы, чем немедленное взимание налогов, изъятие контрабандных товаров, наказание преступников и немедленное провозглашение вчерашних друзей и благодетелей города коварными и подлыми врагами.

Само собой разумеется, столь легкомысленный и либеральный взгляд на нарушения закона не могли открыто поощрять ни сами купцы, ни полиция, ни тем паче Повелитель Рейза — ведь львиная доля доходов поступала в городскую казну из порта. Поэтому все это, и в частности должность Сегуина Нэя, держалось в строжайшей тайне. Для любопытствующих Сегуин был просто старым пьяницей, жена которого не вытерпела его обыкновения вставать с постели не раньше сумерек и в припадке гнева покинула непутевого муженька. Для пущей достоверности у двери лачуги Сегуина всегда стояли пустые пивные кружки, бочонки из-под арло и бутылки из-под водки.

Хотя при закрытых ставнях в комнате было почти темно, Сегуин не зажигал свечи. Его устраивало, что посетители с трудом могут различить силуэты друг друга, а он видит каждую морщинку и гримасу на их лицах. Это давало Сегуину лишнее преимущество. Конечно, в городе было еще несколько человек, не уступающих ему по уму, хитрости и находчивости, но никто из них не проворачивал таких крупных дел, как Сегуин Нэй.

— Господа, — Сегуин вздохнул с легким нетерпением, — сначала вы не дали мне лечь спать, теперь заставляете меня ждать. Получу ли я вознаграждение за понесенный ущерб?

— Ущерб? — начал Кэмрон. — Я не понимаю, какой ущерб...

Райвис пнул его в бок:

— Ну конечно, ты получишь компенсацию, Сегуин. Мой друг заверил меня, что он высоко ценит твое время. Он лично проследит, чтобы за каждую минуту, проведенную тобой на ногах после восхода солнца, было заплачено звонкой серебряной монетой — сверх той суммы, о размерах которой мы договоримся здесь и сейчас.

Сегуин удовлетворенно кивнул. Почему-то тусклый свет падал только на его жирный второй подбородок. Остальные части лица оставались в тени.

— Я вас слушаю.

— Мне и моему юному другу нужна помощь специалиста. Твоя помощь, — заговорил Райвис, обращаясь ко второму подбородку Сегуина. — Люди, снаряжение, оружие. Требования обычные. Только на этот раз все надо переправлять вверх по реке, к Ранзи. И я не смогу присматривать за покупками и отбирать людей. Нам придется целиком положиться на тебя и Трайса.

Сегуин снова хмыкнул — не поймешь, довольно или раздраженно. Подбородки затряслись.

— Трайс сейчас очень занят.

Трайс был помощником Сегуина. Нэй приумножал свое состояние за счет весьма разнообразной деятельности — продавал конфискованные товары, занимался вымогательством, взимал дань за то, что соглашался закрыть глаза на некоторые темные делишки, вербовал наемников, торговал оружием и иногда рабами... А все хлопоты ложились на плечи Трайса. Райвис ни разу даже не поговорил с ним толком — они лишь кивали друг другу через головы мэйрибейнских лучников и через шлемы истанианцев. Но, судя по качеству отобранных им людей и оружия, этот человек мог гордиться своей работой. Лучших наемников Райвиса отыскал именно Трайс Куллингский.

— Я понимаю, что вы с Трайсом оба очень заняты, но не сомневаюсь, что для нас вы найдете время. — Райвис снова подтолкнул Кэмрона.

— Мы будем более чем благодарны, — вяло подтвердил тот.

— Чтобы не сказать — щедры, — подхватил Райвис.

Сегуин Нэй помолчал некоторое время, потом тяжело вздохнул:

— Хорошо. Люди, вы говорите? Оружие и снаряжение? Я подумаю, что можно сделать.

— Мне нужны лучники — желательно, умеющие стрелять из больших луков, но сойдут и арбалетчики. Затем по меньшей мере пять дюжин хороших тисовых луков и вдвое больше — изготовленных в Дрохо пик, но, запомни, сделанных не в низинах, а в горах, с широкими наконечниками. Кроме того, кожаные доспехи, лат не надо...

— Как не надо? — вмешался Кэмрон. — Ты что, хочешь послать людей на верную смерть?

Райвис хотел было огрызнуться, хорошенько выбранить Кэмрона: нашел тоже время для обсуждения тактики! Однако он сдержался и ответил очень мягко, стараясь, чтобы ни один мускул лица не дрогнул — ведь ничто не укрылось бы от всевидящего ока Сегуина Нэя.

— Основные мои требования к войску — оно должно быть подвижным, ничем не отягощенным. Я много раз видел, как солдаты погибали из-за слишком тяжелых доспехов, мешавших им подняться после падения с лошади. Они валялись на земле, беспомощные, точно новорожденные котята, и пялили глаза на приближающегося врага.

— Вот именно — в таком отчаянном положении только хорошие латы могут защитить бойца.

Райвис начал терять терпение.

— Солдат в легких кожаных доспехах поднимется и снова вскочит на коня, прежде чем враги заметят его падение. Быстрота и проворство — вот лучшая защита. — Чтобы прекратить спор, Райвис повернулся к Сегуину и спросил: — Сколько золота потребуется тебе для начала? — Его стремление переменить тему бросалось в глаза, и при других обстоятельствах Райвис не стал бы пользоваться столь грубым приемом, но сейчас нужно было заткнуть Кэмрону рот.

Вопрос произвел желаемое действие. Кэмрон расслабился и наклонился вперед, чтобы лучше расслышать ответ Сегуина.

Сегуин Нэй сделал вид, что не заметил размолвки клиентов. Он неуверенно поцокал языком, покивал, побарабанил пальцами по подлокотнику кресла, потряс подбородками и наконец заговорил:

— Количество наемников я не могу гарантировать, сделаю, что смогу. Что касается остального, тут серьезных проблем не предвидится. Правда, Трайс действительно очень занят, и мне придется взвалить это на себя. — Сегуин помолчал, ожидая выражения понимания и сочувствия.

Райвис с готовностью подыграл ему:

— Ты не бережешь себя, Сегуин. Ни один человек в Бей'Зелле не трудится столько, сколько ты.

Подбородки опять затряслись — Райвис надеялся, что угодил Сегуину. Тот помолчал еще немного, потом продолжил:

— Итак, моя цена — пятьсот крон. Двести пятьдесят задатку плюс обещанная компенсация за причиненное мне беспокойство. Платить чистоганом и не позже сегодняшнего вечера. — Он поднялся. — А теперь, господа, прошу извинить, но мне пора спать. Вы заставили меня бодрствовать два лишних часа и ни минутой меньше. Значит, с вас сто двадцать серебреников. — Подбородки указали им на дверь.

Райвис почувствовал, что Кэмрон вот-вот взорвется и начнет спорить то ли о цене, то ли о манере выражаться.

— У нас и в мыслях не было отрывать еще хоть минуту от твоего отдыха, Сегуин, — громко заявил он. — Тем более, что насчет цены мы пришли к полному согласию. Детали обсудим позже — когда стемнеет. — Поторговавшись, цену можно было сбить, но какой смысл, если за каждый сэкономленный золотой — при ставке серебреник в минуту — придется так дорого заплатить? Кроме того, у Райвиса не было ни малейшего желания беречь деньги Кэмрона. Торн — один из богатейших людей в Рейзе и в состоянии позволить себе такие расходы.

Кэмрон промолчал, но, судя по его силуэту в полумраке комнаты, недовольно взъерошил волосы.

— Когда стемнеет, господа, и ни минутой раньше. — Сегуин распахнул дверь.

Ворвавшийся в комнату сноп света ослепил Райвиса. Сегуин вывел его за порог и, не дав попрощаться, захлопнул дверь.

— Пятьсот крон! — вскричал Кэмрон. Глаза Райвиса немного привыкли к свету, и теперь он видел возмущенное лицо юноши. — Пятьсот крон за кожаные доспехи, пики и наемников! Ты что, спятил?

Райвиса раздосадовало, что Кэмрон, оказавшись на освещенной солнцем улице, опомнился куда быстрее, чем он.

— Ты забыл про большие луки.

— Луки! Арбалеты! Разве можно сравнить вооруженных стрелами солдат с превзошедшими все военные искусства рыцарями? — Райвис шел быстро, но Кэмрон не отставал от него ни на шаг.

— Ты, видно, не видел мэйрибейнские луки в деле. Лучшего оружия против кавалерии не найти.

— Видел я лучников. Их имеет смысл использовать только против таких же лучников противника.

— Из больших луков нового образца можно выпустить стрелу на расстояние в три раза большее, чем из известных тебе. Их наконечники пробивают стальную броню, а скорость стрельбы в два раза больше, чем у арбалетчиков. Лучники теперь не только убивают других лучников, они останавливают наступление, прорывают оборону, выигрывают войны.

Они дошли до самой оживленной в районе порта улицы, и Райвис повернул назад, к рынку. Ему было все равно, идет ли Кэмрон за ним. Этот юнец — типичный рейзский лорд. Живет воспоминаниями о славном прошлом, когда рыцари в сверкающих доспехах сражались с другими рыцарями в сверкающих доспехах. Простого пехотинца или лучника, натягивающего тетиву в окопе, они не считали достойными даже удара меча. Война была делом знати.

Но Изгард играл не по этим устаревшим правилам. Такого человек, желающий выигрывать битву за битвой, в настоящее время позволить себе уже не мог.

Кэмрон напрасно пытался догнать Райвиса на ведущих к рынку ступенях. Многие торговцы уже позакрывали свои лотки и теперь спускались к морю с садками на головах и корзинами в руках. Туники их топорщились от распиханных по внутренним карманам монет. По скрипучим от морской соли ступеням в погоне за объедками сновали дети, собаки и чайки. Они наперегонки устремлялись к каждой кильке, мерлангу и моллюску. Чешуя и плавники, которые останутся после этих чистильщиков, ночью станут добычей крыс.

Райвис слышал, что Кэмрон приказывает ему остановиться, но не собирался больше вести тактические споры с этим глупым молокососом, не желавшим ни слушать, ни понимать. Он проталкивался сквозь толпу, и взгляд его черных глаз, глаз дрошанина, обжигал каждого — неосторожного или дерзкого, — кто не торопился уступить дорогу.

— Остановись, я сказал, — крикнул Кэмрон, хватая Райвиса за тунику.

Райвис ребром ладони ударил Кэмрона по руке и заставил разжать хватку.

— Я тебе в провожатые не нанимался.

— Так наймись. Прямо сейчас. — Даже получив по рукам, Кэмрон не оставил своего высокомерного тона истинного вельможи. Его низкий голос дрожал от негодования. — Ты работаешь на меня. Я оплачиваю это войско. И я буду решать, из кого оно должно состоять, чем они будут вооружены и как будут драться. Я настаиваю на том, что моя армия должна состоять из рыцарей Торна и Ранзи и хорошо обученных всадников. Мне нужны надежные рейзские воины, а не шайка иностранных наемников и простых солдат-пехотинцев. Я заплачу пятьсот крон этому жирному ублюдку, но предупреждаю, я не хочу ничего слышать о сброде, который ты намерен притащить в Ранзи. Я не хочу, чтобы они сражались за меня. В бою я желаю видеть рядом с собой людей, на которых могу положиться, которые не бросят раненых товарищей умирать и не подожмут хвосты при первом же поражении.

Теперь Кэмрон шел рядом с Райвисом. Приблизив лицо к его лицу, он почти прошипел:

— Тебя наняли, чтобы помочь расправиться с Изгардом Гэризонским, а не для того, чтобы обучать меня военному искусству. Ясно?

Райвис впился зубами в шрам на губе. Ему было что ответить молодому аристократу: возражения, саркастические выпады, поучения вертелись на языке. Но он промолчал. Он слишком долго был наемником и привык ставить дело превыше своих амбиций и гнева. Кэмрон не первый напомнил Райвису, что он лишь слуга и должен исполнять волю хозяина. И наверное, не последний. Человеку, не унаследовавшему ни земель, ни денег, волей-неволей приходится подчиняться. Он рано научился делать, что велят, и знал, когда нужно прикусить язык, а в его случае — шрам.

Кэмрон в ярости. Его гордости нанесен чувствительный удар; убеждения, казавшиеся незыблемыми, поставлены под сомнение. Но за один день его не переделаешь.

Рука Райвиса нырнула под тунику. Кэмрон напрягся, но Райвис вытащил всего лишь пару перчаток. С медлительностью, граничившей с оскорблением, он принялся натягивать их; потом осмотрел каждый палец, каждый шов и, только убедившись, что перчатки сидят как влитые, глядя в глаза Кэмрону, процедил:

— Я сделаю, как ты хочешь.

К чести Кэмрона, он не стал ни дуться, ни злорадствовать. Он просто кивнул и продолжил подъем. Они вместе вышли на рыночную площадь, и там охранники Кэмрона — губы их еще блестели от масла, а дыхание благоухало пивом и копченой рыбой — со всех ног бросились к ним и сообщили о носящихся по городу слухах. Говорили, что Изгард пересек восточную границу Рейза.

— Что случилось вчера на рассвете? Что ты сделал? — Изгард Гэризонский устал задавать вопросы и не получать ответы. Ему тошно было видеть, как его писец беспомощно трясет головой и пожимает здоровым плечом. Военачальники хотели видеть планы. Они требовали продвижения дальше, в глубь Рейза. Требовали сражения.

— Я уже говорил вам, сир. Я начертил обычную схему, затем нарисовал обычный узор. И ничего больше. — Эдериус ломал перепачканные в пурпурной краске худые пальцы. Изгард мог поклясться, что слышит, как гулко колотится сердце старого писца под грубой шерстяной одеждой.

Воздух в комнате был затхлый, Изгарду показалось, что он чувствует даже запах мочи, как от оставленного за шкафом ночного горшка или от описанной ночью постели. Обычно Изгард не обращал внимания на такие вещи: в этой огромной и холодной крепости после наступления темноты люди справляли нужду где попало, не утруждая себя поисками отхожего места. Но Эдериус — дело другое. В прошлом — монах с Острова Посвященных, он вынес оттуда привычку к чистоте и всегда старался и себя, и свою комнату содержать в порядке. Но сегодня и писец, и скрипторий выглядели ужасно неряшливо. Кроме того, хотя было уже за полдень, Эдериус открыл лишь одно из нескольких окон.

Небо над горами было затянуто пухлыми белыми облаками. Дул сильный ветер, солнце то и дело заволакивало тучами, и тогда комната на несколько минут погружалась в серый полумрак. Но только что ветер как раз разогнал тучи и луч солнца упал на Эдериуса, его стол, горшочки с красителями, кисти, перья и неоконченные работы. Изгард внимательнее взглянул на руки узорщика. Пятна на них были не такие, как ему показалось сначала. Пурпурный цвет получился из сочетания красного и синего. Синий цвет наложился на красный, придав ему новый оттенок. Кожа на руках Эдериуса была покрыта болячками и шелушилась, точно писец сначала пытался стереть красную краску, а отчаявшись, попытался замаскировать ее синим цветом.

Изгард возбужденно облизнул губы. Он и сам не понимал, почему так разволновался. Он встал так, чтобы солнечные лучи падали прямо на него, а тень ложилась на писца и его стол, и прошептал:

— Покажи мне узор, который ты нарисовал вчера.

Эдериус поднял глаза от своих красно-синих рук и посмотрел в глаза королю:

— Я бросил его в огонь.

— Почему? — Изо рта Изгарда вылетело облачко белого пара и поплыло в сторону писца. В скриптории было не холодно, может, немного прохладно, но порой такие штуки происходили с дыханием короля: с попавшим к нему в легкие воздухом творились непонятные превращения.

— Когда я закончил узор, — ответил Эдериус, отмахиваясь от влажного облачка, — я случайно опрокинул плошку с дубильной кислотой... она пролилась на страницу. Рисунок сохранить не удалось, пергамент был безнадежно испорчен.

Изгард кивнул:

— Понимаю.

Эдериус ждал, что король скажет еще что-нибудь, но Изгард только молча уперся руками в край стола и наклонился к нему. Через минуту писец не выдержал:

— Простите меня, сир. Я как-то не подумал... Кислота была повсюду. Я испугался, что она прожжет другой пергамент, он лежал как раз под тем узором, и испортит незаконченную работу, которая через несколько месяцев может понадобиться и...

Изгард многозначительно поднял палец, приказывая Эдериусу замолчать.

— В какой огонь?

— Я... я не понимаю, сир. — Эдериус растерялся.

Еще бы ему не растеряться. Изгард так резко подался вперед, что чуть слышно хрустнул сустав на его запястье. Теперь его лицо вплотную приблизилось к лицу узорщика.

— В какой камин ты бросил свою работу? — спросил он, и голос его был еле слышен, — огонь в этом камине не разводили уже неделю.

Эдериус беспомощно оглянулся. Действительно — огромный камин был черен, холоден и чисто выметен.

— Может, в камин у себя в спальне? — Губы Изгарда скривились в подобии улыбки. — Позволишь мне пойти проверить?

— Нет! Нет, сир, — быстро проговорил Эдериус, протягивая руки к королю. Капля пота скатилась по виску старика. — Я отдал его одной из служанок и попросил сжечь.

Изгард нанес Эдериусу сокрушительный удар в челюсть. Голова писца мотнулась назад. Затылком он стукнулся о спинку рабочего кресла. Кресло покачнулось, но Изгард вовремя перехватил его и не дал упасть. Стул затрещал и вновь опустился на четыре ножки. Эдериус оказался в прежнем положении, рядом с разъяренным королем.

— Где узор? — прошипел Изгард. Чтобы побороть желание наброситься на писца, ударить его еще раз, король изо всех сил опустил кулак на подлокотник кресла. На лице писца ярким пятном выделялся отпечаток его руки. Изгард с удивлением отметил, что избиение Эдериуса уже становится привычкой.

Горло Эдериуса судорожно сокращалось — старик пытался сдержать кашель или справиться с приступом удушья. Одинокая слезинка выкатилась из его правого глаза.

Изгард снял руку с подлокотника. Глубоко под ногтем застряла заноза, но боли он не чувствовал. Ему захотелось потрогать Эдериуса. Старое лицо писца светилось неземной красотой. Прекрасны были и белоснежно-белые локоны. А когда они впервые встретились, пять лет назад, волосы Эдериуса только начинали седеть.

Кончиком пальца Изгард провел по щеке старика. Эдериус отшатнулся. Глаза его расширились от ужаса, дыхание прерывалось.

— Не бойся, — сказал король, — я больше не обижу тебя.

Эдериус колебался, испуганно глядя в глаза своему повелителю. Отметина на его подбородке теперь была огненно-красного цвета.

Изгард снова нежно коснулся щеки Эдериуса.

— Помнишь, как все было, пока я не стал королем? Только ты, и я, и старина Гэмберон. Вспомни, как близки мы были, как клялись во всем помогать друг другу. Как объединяла нас общая цель — возвести меня на престол. Хорошие были дни, правда? Ты, я, Гэмберон: в первую очередь — ученые и друзья, и лишь во вторую — повелитель и его слуги. Я скучаю по тем дням, дружище. Мне недостает мудрости Гэмберона и нашей близости. Недостает наших мечтаний и ночных прогулок по Вейзаху.

Эдериус сидел неподвижно. Он больше не пытался избежать ласки короля, но и не откликался на нее. Не похоже было, что оцепенение его вызвано страхом. Нет, старый узорщик физически не мог пошевелиться. Как будто ловкий цыган или маг загипнотизировал его, ввел в транс, и он больше не мог свободно распоряжаться своим телом.

Изгард тепло улыбнулся писцу; он и сам растрогался.

— Давай же вернемся в те славные дни. Подумай, только мы трое! Вспомни наши споры. А книги, которые мы глотали! А узы любви, дружбы, взаимных обязательств! — Кожа Эдериуса была мягкая — и горячая в том месте, куда пришелся удар. Изгард с наслаждением ощущал под рукой нежную старческую кожу. Прикосновения вообще очень много значили для него. — Ты тоже скучаешь по добрым старым временам, Эдериус? Тебе тоже недостает Гэмберона?

Вопросы Изгарда достигли цели. Сковавшие писца чары ослабли. Эдериус пошевелился — и на сей раз не отшатнулся от своего короля, а, наоборот, подался ему навстречу:

— Да, я скучаю по тем дням. Передать не могу, как мне недостает Гэмберона.

Глаза узорщика были блестящими от слез. Изгард почувствовал, что сам вот-вот расплачется, и сжал челюсти. На скулах короля перекатывались желваки.

— Гэмберон не должен был умирать. Не должен был идти против меня.

Из глаз Эдериуса хлынули слезы, соленая влага смочила пальцы Изгарда. Прохладные слезы и горячая кожа — потрясающее ощущение! Возможно, потому, что король был лишен одного из пяти чувств, он так высоко ценил то, что давали остальные. Под кончиками пальцев ему открывался целый мир волшебной красоты: биение пульса, ни с чем не сравнимая фактура старческой кожи, боль от ожога, если задеть рукой пламя свечи... Порой Изгарду казалось, что он все же не лишен вкусовых ощущений — просто органы для их восприятия у него находятся не на языке, а на кончиках пальцев.

Эдериус покачал головой и прижался мокрой щекой к руке Изгарда.

— Гэмберон не должен был делать то, что сделал. Он действовал поспешно, необдуманно... Ему следовало сперва поделиться своими опасениями с вами.

Изгард наклонился и запечатлел поцелуй на лбу писца. До сих пор старик хитрил и увиливал, но сейчас он говорил искренне. Гэмберон должен был прийти к нему. Должен был поделиться опасениями насчет Венца со своим хозяином и другом, с которым его связывала клятва верности. А вместо этого он явился в Сирабеюс, где она пятьдесят лет хранилась у сестер монастыря мученика Эхлиса, и попытался разломать ее. Изгард настиг его темной ночью, в бурю, в лиге к востоку от монастыря. К тому времени шипы Венца искололи и разорвали в клочья кожу на руках и груди Гэмберона, выдавили дерзкому глаз, буквально искромсали его.

Гэмберон ослабел от потери крови и бессвязно бредил. И все же он мог бы выжить. Но, разжав сжимавшие Корону пальцы похитителя, Изгард воткнул кинжал ему под ребра.

Да, они были друзьями, но предатель есть предатель. Любой, покусившийся на Колючую Корону, становился врагом Изгарда.

Изгард выпрямился.

— Ты хочешь, чтобы я выиграл эту войну? — спросил он. Эдериус уловил едва заметное изменение в настроении короля и поспешно кивнул:

— Да, сир.

— И ты не пойдешь против меня, как Гэмберон? Не попытаешься разрушить то, что принадлежит мне?

Эдериус перевел дух. Лицо его состарилось на глазах, черты заострились. Он точно взвалил на себя невидимый груз.

— Нет, сир. Я свято берегу все, что принадлежит вам.

— Поклянись. — С губ Изгарда сорвалось еще одно белое облачко.

Прежде чем пар успел рассеяться в воздухе, писец прошептал:

— Клянусь.

Изгард удовлетворенно кивнул. Ему снова захотелось коснуться щеки Эдериуса, но он сдержался: дело еще не закончено. Изгард отвернулся от стола и принялся кружить по комнате.

— Ты знаешь, что в ближайшие недели, — заговорил он, не глядя на писца, — я намерен продвигаться дальше, в глубь Рейза. Я намерен захватить сердце этой страны — ее горы, а потом повернуть на север, к Морю Храбрых, и заявить о притязаниях Гэризона на Бей'Зелл. Я уверен в своей армии. Уверен в ее превосходстве над силами противника. И все же — впереди много месяцев кровопролитных боев. Погибнут люди — наши люди. Сыны Гэризона, мои и твои братья, мужья наших женщин и отцы наших детей в расцвете лет сложат головы на поле брани. Вечная слава и блаженство ждут их бессмертные души. Но тела их будут гнить в могилах на чужой земле. — Изгард повернулся взглянуть, какое впечатление производят на Эдериуса его слова. — Мы оба знаем, что погибших может быть не так уж много. Вчера на рассвете в пограничной горной деревеньке Чэле я наблюдал, как отряд из девяти наших храбрых солдат одержал победу над войском, численностью превосходившим его в десятки раз.

— Войском! Над беззащитными крестьянами, а не над войском, сир! — Эдериус вскочил со стула. — То была не битва, а кровавая резня. Они перебили женщин и детей.

— Сядь, Эдериус, — спокойно, хотя внутри у него все кипело, велел Изгард. Испугавшись, что у него вновь возникнет непреодолимое желание ударить, изувечить Эдериуса, король поспешно отошел и стал у стены. Отсюда он мог видеть старика, но не мог дотянуться до него. — Признайся, ты тоже был там? Ты стоял за спинами этих людей. Ты видел то, что видели они, и заставлял их делать то, что они делали.

Эдериус хотел ответить, но Изгард взмахом руки велел ему помолчать.

— Так еще ни разу не было, правда? Солдаты думали и чувствовали в унисон, как один сжатый кулак. Они предупреждали друг друга об опасности, защищали друг друга. И жажда разрушения тоже охватила всех. Тела их изменились, как обычно, но действовали они более четко, более расчетливо, более согласованно — как один человек.

Пальцы Изгарда прошлись по холодной, твердой стене скриптория. Ни в одном замке или крепости, в которых ему приходилось останавливаться, не было стен, столь приятных на ощупь, как в Серне. Их фактура напоминала окаменевшую замшу.

Сейчас Эдериус мог бы вставить слово, но он молча опустился на стул, сложил перед собой измазанные пурпурной краской руки и сжал губы, словно боялся, что язык подведет его и заставит проболтаться.

Изгард кивнул — точно получил утвердительный ответ — и продолжал:

— Когда я увидел, что совершили наши солдаты и как быстро они этого достигли, я сказал себе: Эдериус начал работать с самим Венцом. Теперь он не просто копирует узоры, он использует структуру Короны, он проник в план Творца. Достиг того, о чем говорили мы в Вейзахе много недель назад. Того, что обещал мне достичь.

Изгард оттолкнулся от стены и направился к столу Эдериуса. С каждым словом он на шаг приближался к нему.

— Вчера на рассвете ты сделал это, не так ли? Ты работал с Колючей Короной. — Изгард остановился у постамента с Короной. Она была прикрыта плотной льняной простыней. По краям на материи виднелись отпечатки пальцев. Красные чернила, подумал Изгард, но как они похожи на кровь...

Медленно, осторожно он откинул покрывало. И в тот же момент солнце вышло из-за тучи, лучи его упали на Корону с шипами; золото вспыхнуло, как огромный костер, тысячи искр рассыпались по комнате.

Эдериус зажмурился. Изгард прикрыл рот ладонью. На губах его выступила пена.

— Покажи узор, — спокойно сказал он, не оборачиваясь к писцу. — Ты не должен таиться от меня. Я нуждаюсь в тебе, я уважаю тебя и, пока ты будешь выполнять мои приказания, не причиню тебе никакого вреда. Клянусь. Теперь покажи мне то, что я хочу, и помоги мне выиграть войну.

Краем глаза Изгард заметил, что Эдериус поднялся со стула, пересек комнату и склонился над сундуком.

— Не расстраивайся из-за вчерашнего, друг мой, — сказал Изгард, обращаясь к спине старика. Теперь, когда он наверняка получит то, чего добивался, можно подбодрить узорщика добрым словом. — Война — это всегда ужас и смерть. И часто гибнут невинные: наши солдаты не первые и не последние совершили трагическую ошибку. И все же, чем быстрей мы одержим победу, тем меньше жизней унесет война. Я говорю не только о сыновьях Гэризона. В затяжных, кровавых сражениях неизбежно гибнут люди и с той, и с другой стороны. Чем короче война, тем решительней и сокрушительней удар, тем меньше смертей.

Эдериус достал что-то из сундука, мельком взглянул на рисунок, пробормотал несколько слов себе под нос — может, он взывал к своему Богу? — и подошел к королю. В руке старик держал квадратный кусочек пергамента, размером не больше двух ладоней. Он на секунду прижал узор к сердцу и лишь потом понес королю.

Изгарда снова восхитила красота старого каллиграфа. Он был похож на святого, несущего останки Учителя, или на мученика, воспаряющего над землей в иные, высшие сферы. Изгард затрепетал от восторга.

— Преклони колени, — велел он, инстинктивно почувствовав, что момент требует полнейшего уничижения писца.

Эдериус повиновался. Когда он опустился на колени, солнце скрылось за облаками, и скрипторий погрузился в полумрак. Сразу стало прохладно, легкий ветерок промчался по комнате — и снова все стихло.

Узорщик протянул королю свое творение.

— Чем короче война, тем решительней и сокрушительней удар, тем меньше смертей, — полувопросительным, полувиноватым тоном повторил он слова Изгарда, словно магическое заклинание, способное предотвратить несчастье.