Король Муравьев

Глава 6: Немного о вечном

В рое началась серьезная подготовка к грядущему. Теперь фокус был смещен с развития и расширения владений на укрепление оборонительных позиций и создание большей военной мощи. На тот момент я все еще не оставлял мыслей о мире, пытаясь найти какое-нибудь решение. Еще мне было крайне обидно, что мои идеи перестали работать. До этого все шло относительно гладко, не без шероховатостей, но мои замыслы реализовывались и приносили результат, а тут никак не получалось. И я не мог отвернуться от колонии, моя привязанность была уже совсем на ином уровне, чем обычное родство. Множество сложностей терзали меня и мою душу, и, как назло, прекрасный облик королевы все время успокаивал меня и манил на свою сторону.

Хоть я и был уверен, что развитых цивилизаций на этой планете нет, иначе какие-то исследователи и ученые уже давно бы посетили нас, даже просто из-за падения такого большого небесного тела, но при наших разговорах с королевой мы все же решили перестраховаться. Несколько специальных видов жуков-переносчиков забирали с собой с десяток яиц и уносили в разные отдаленные места. Там они прятали яйца глубоко под землей. Эти яйца были способны долгие годы находиться в спящем режиме. Теперь, если с нашим видом произойдет какая-то новая катастрофа, то он не вымрет с исчезновением нашей колонии и смертью всех ее обитателей.

Поверьте мне на слово, на тот момент я уже не был таким простаком, как во времена работы в шахтах. За долгие годы, проведенные в колонии, где мне было не с кем даже поговорить, я очень много думал. Меня посещали разные, даже самые болезненные мысли. Со временем стал черстветь, чаще беспокоиться лишь о себе и благе жуков. Помимо возраста, свою роль сыграла приобретенная, более развитая когнитивная система. Возможность быстрее обрабатывать информацию, анализировать, общая ясность ума – все это было возможно благодаря разделению мыслительного процесса между разумами остальных членов колонии. Это совсем другое осознание своего “я”, что во многом и вытесняло эмоциональную, человеческую часть. С одной стороны, хорошо, что я частично потерял память и у меня особо не было привязанности к моему прошлому дому. С другой, мне было интересно и даже слегка боязно думать о таких вещах, как: может, у меня дома была любимая женщина? Возможно, даже семья, дети, близкие друзья и родственники? Я не мог вспомнить ничего подобного. Какие-то бессвязные отрывки, лица незнакомых мне людей иногда всплывали в моей памяти, но ничего такого, за что я мог бы зацепиться. В любом случае, хоть я и не особо понимаю течение времени в космосе, со всеми этими переменными по типу гравитации или скорости полета, все равно прошло достаточно лет, чтобы все, кого я мог знать, уже погибли. И даже так мне было интересно: что там и как с человечеством? Чего могла достигнуть моя цивилизация за эти годы? Сколько бы я ни черствел, мне удавалось сохранять крупицы человечности и здравомыслия в своем сердце.

Возможно, я сильно затягиваю с раскрытием моего внутреннего мира, но я считаю это очень важным. Я хочу, чтобы вы лучше понимали меня, понимали то, о чем и как я думал на тот момент. Хочу донести, что я все еще был человеком, который может радоваться, грустить, злиться и ошибаться. Я понимаю, что эта подготовка может показаться излишней, но я твердо верю, что контекст имеет решающее значение. Без него вы рискуете увидеть лишь отдельные фрагменты мозаики, не осознавая всей картины. Представьте себе художника, показывающего вам лишь мазки кистью, а не готовое полотно. Вы увидите цвет, возможно, форму, но не поймете замысла. И это в самом деле важно понимать перед тем, как я начну вам рассказывать то, что будет дальше. Прошу, не воспринимайте меня и королеву как каких-то ужасных монстров. Многие вещи могут вам показаться жестокими и бесчеловечными, но это будет лишь первым из множества других сомнительных поступков. Так вот, позвольте мне быть вашим проводником, осторожно ведущим вас сквозь лабиринт моих воспоминаний. Знаете, если о человечной части, той части, что понятна любому мыслящему существу, мы можем рассуждать и понимать сколько угодно, то была и другая сторона. Именно эта другая сторона и была во мне — сторона, с которой я долго жил с жуками. Я смотрел их мысли, чувствовал их боль, восхищался их трудолюбием и самоотверженностью. Не думайте, что если у них практически не было страхов, особенно страха смерти, это не означало, что они не любили жизнь. Многие из них испытывали нечто похожее на радость, когда оглядывались на результаты своей выполненной работы. Им явно не нравилась смерть их товарищей, чья боль эхом разносилась в мыслительной сети. У них есть своя любимая пища, каждый даже внешне чем-то особенный, хоть этого и не разглядеть невооруженным глазом. И венцом творения их рола была королева. Непостижимая, многогранная, далеко не глупая. Будто совсем другая, так не похожая на меня. Как-то я попытался поговорить с королевой о смерти и узнать её мнение по данному поводу:— Смерть — это буквально “ничего”, — говорила она о таких серьезных вещах, сидя в одной лишь длинной футболке на большом кресле и поджав под себя ноги. С каждым новым её приходом образы постоянно менялись, хоть с виду это был все тот же “человек”, с тем же лицом, редкой мимикой и формами тела, но в разных нарядах, разной прической и немного другим поведением. Это было все то, что складывалось из моих скрытых желаний, то, что вызывало у меня приятные ассоциации из подсознания. В этот раз у нее был милый вид, длинные золотые локоны раскинулись по всей спинке кресла, будто наэлектризованы. Теперь её взгляд казался мягче, а голос добрее. Только это никак не влияло на то, что она говорила, что вызывало некий диссонанс. Не думаю, что часто от девушки подобного вида, можно услышать рассуждения об истреблении целого вида.— В смысле пустота? Тьма? — уточнил я.— Нет, то, о чем ты говоришь, это “что-то”. А смерть — это именно что полное “ничего”. Ни тьмы, ни пустоты. Она могла с достаточной уверенностью говорить о таких вещах, ведь когда погибал любой из роя, погибала и частичка самой королевы. Она могла в полной мере почувствовать и понять все, что происходит во время и после смерти. Я же не был столь связан с жуками и не мог прочувствовать этот опыт. Может это и хорошо, понятия не имею, кем бы я стал постоянно чувствуя смерть частички себя. Наверное, мучеником, вечно скорбящим о потерянном, неспособным радоваться настоящему. Живущим прошлым, призраком былого счастья, застрявшим в петле сладких грёз. Или, может, жестоким? Ожесточившимся от боли, раздающим ее другим, чтобы облегчить свою. Мстительным и завистливым, презирающим тех, кто не знает подобной муки. Стремящимся уничтожить чужую радость, как напоминание о собственной утрате.

А может, и никем из этих. Может, я бы просто сломался. Растворился в серой массе безразличия, перестал бы чувствовать вообще что-либо. Превратился бы в пустую оболочку, лишь имитирующую жизнь. И это, пожалуй, самое страшное.

— Это немного пугает и разочаровывает. Грустно осознавать, что после тебя ничего не остается. — с тяжестью проговорил я.— Остается твое тело.— Я про мысли, про память… Про душу…— Я так и не могу понять человеческого понятия “душа”. Её нельзя увидеть, почувствовать. Если тебе интересно, ни в твоем теле, ни в других телах я не находила эту самую “душу” или органа, в котором она могла бы находиться. — с прагматичным подходом ответила королева.— Нет, это нечто другое. Совокупность процессов, твои мысли, действия и даже имя формируют душу, — рассказывал я о своем понимании. — Это все то незримое, что является частью любого живого существа, частью личности, частью эмоций. Более комплексное определение — скорее состояние, нежели физическое проявление.— Еще одна бессмысленная человеческая придумка, — подытожила мое высказывание она.— Конечно, тебе то легко говорить. У тебя то есть единственный цикл “смысла”, та самая суть: развиваться, чтобы выжить, выжить, чтобы размножаться, размножаться, чтобы развиваться, и так по кругу. Чем чаще мы говорили на подобные темы, тем больше я стал замечать, что мой собеседник понемногу меняется. Если жуки влияли на меня, то я влиял на королеву. Конечно, она была существом иного порядка, но разумным и способным мыслить. Ей не чужды были даже эмоции, хоть и в другом, я бы сказал, атрофированном виде. Она все больше изучала меня, следовательно, иногда были проблески понимания.