Когда в июне замерзла Влтава

Глава 20 Sub tuum praesidium

Коридор был совершенно пустым, только в одном месте они увидели оброненный мясницкий топор, да чуть подальше — втоптанный в пыль берет. Кладбищенские псы исчезли бесследно, мясники тоже. Иржи и Макс с оружием наизготовку продвигались вперёд, но так никого и не встретили. Однако когда они вновь оказались у подножия винтовой лестницы, сверху донёсся какой-то шум.

— Войтех? — с тревогой посмотрел на друга Рязанов.

— Вряд ли, — однако в голосе Шустала, вопреки сказанному, слышалось беспокойство.

Максим достал пистоль, отдал его капралу. Приготовил для себя второй. Потом резко выдохнул, отгоняя последние сомнения, и принялся тихо, но насколько возможно быстро, подниматься по лестнице. Позади едва слышно шаркали по камням сапоги Иржи. Шум повторился: кто-то в костёле застонал. Приятели уже были перед знакомой дверью, и Макс, осторожно приоткрыв её, выскользнул в боковой закуток. Глазам его предстала жуткая картина.

Все подсвечники теперь были составлены в круг перед алтарём, и от одного к другому тянулась тёмная полоса, чуть поблёскивавшая в пламени свечей. Нарисована полоса была кровью. Кровью же грубо намалевали пентаграмму в центре круга, где, раскинув руки и ноги, лежало человеческое тело. Капрал-адъютант решил было, что это Чех, но потом заметил, что убитый несколько моложе, коренастее и имеет оба глаза. Похоже, в качестве жертвы использовали бедолагу-звонаря.

Впрочем, Войтех тоже был здесь: привязанный непосредственно к алтарю, со склонённой на грудь головой. Пока стражники наблюдали за происходящим, ординарец чуть шевельнулся и снова издал тот самый приглушённый стон.

— Замолкни, — посоветовал высокий холодный голос. — Мешаешь сосредоточиться.

От одной из колонн отделился человек в облачении священника, на ходу перелистывая какую-то потрёпанную книгу. Он методично обошёл один за другим все подсвечники, потом осмотрел выведенные кровью символы, словно сверяясь с инструкцией. Закрыл книгу, положил её на переднюю скамью. Прошёл в центр круга и, встав над телом звонаря, спиной к алтарю, вскинул руки.

— Макс! — предостерегающе зашипел Иржи, но капрал-адъютант уже прицелился и выстрелил в заклинателя.

Видимо, чары, прежде не позволившие стражникам подслушать ночное сборище, теперь были рассеяны, потому что звук выстрела эхом заплясал под готическими сводами. Следом грохнуло во второй раз — стрелял Шустал — но и первая, и вторая пуля не достигли цели. Священник развернулся на месте, чёрная сутана взметнулась вихрем и от этого вихря на мгновение дрогнули язычки свечей. Капюшон откинулся, открывая высокий лоб с залысинами и внимательные глаза под линией чёрных, словно вечно нахмуренных, бровей.

У человека в круге было лицо аскета или фанатика: высокие скулы, впалые щёки, тонкий нос. Но вот он чуть приподнял верхнюю губу, обнажая в усмешке зубы, и фанатик уступил место волку. Максим мысленно машинально отметил, что у «святого отца» очень заметные клыки — длиннее остальных зубов, чуть выдвинутые вперёд и вывернутые. Резанов, собравшийся было броситься на колдуна, неожиданно для самого себя двинулся не спеша, настороженно заходя по кругу слева и на ходу засовывая пистоль в кобуру. Шустал пошёл справа. Пистоль он перехватил за ствол, намереваясь использовать как дубинку.

Священник склонил голову набок и на лице его появилось насмешливое выражение; с таким порой наблюдают за игрой детей или вознёй щенков. Затем он что-то пробормотал, хлопнул в ладоши — и ноги Макса будто подсекла гигантская невидимая дубина. Капрал-адъютант рухнул на пол. Судя по звукам правее, точно так же досталось и Иржи. Не успели они подняться, как дубина вторично приложила обоих, на этот раз подцепив и проволочив по полу до колонн.

Стражники, пошатываясь, встали. Максим быстро рисовал в воображении картинку из детства: лето, солнечный денёк. Пыльная улочка с редкими клочками асфальта, укрытая высокими старыми липами и берёзами, растущими вдоль дороги. Компания мальчишек, вооружившись палками, играет то ли в рыцарей, то ли в мушкетёров. Времени на что-то более основательное попросту не было, и Резанов мысленно вложил в свободную руку эту прочную буковую палку, старательно выструганную в далёком детстве. А когда невидимая сила ударила снова — подставил палку под удар.

Шустала, попытавшегося встретить натиск оружием, швырнуло на колонну и крепко приложило об неё. Макс, напротив, устоял, и в глазах противника мелькнуло что-то вроде любопытства. Резанов прямо-таки физически ощущал, как на левую руку, сжимающую воображаемую палку, наваливается тяжесть. Но, тем не менее, незримый поток разбивался об эту ненадёжную защиту надвое, и огибал парня с боков, не причиняя вреда.

— Как интересно, — прокомментировал священник. Потом быстро что-то пробормотал, трижды хлопнул в ладоши — и будто кузнечный молот обрушился на Максима сверху. Он ещё успел прикрыться своей палочкой, но удар всё равно опрокинул его, вдавил в пол, крепко приложил спиной и затылком. При этом тяжесть никуда не исчезла: когда огоньки свечей перестали плясать перед глазами в бешеной скачке, Макс обнаружил, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Молот притиснул его к плитам пола, и Резанов вдруг понял, что должен чувствовать человек, страдающий клаустрофобией. Он видел просторный неф костёла, видел высокие готические своды — но при этом ощущал себя запертым в тесной каморке, в которой вот-вот должен закончиться воздух.

Иржи неподвижно лежал в стороне, выронив из бессильной ладони свой верный кацбальгер. Где-то в отдалении глухо ухало, будто кто-то бил в ворота тараном. Священник с удовлетворением огляделся по сторонам, оценивая результаты свой работы, потом потёр руки и снова занял место в центре круга. Речитатив заклинания зазвучал плавно, нараспев, как искажённое подобие церковного хорала. Свечи разом вспыхнули, пламя в них вытянулось вверх на добрых полметра.

Максим хотел позвать друга, но язык не слушался, будто в рот затолкали тряпку. Выроненный при падении палаш лежал в каких-то сантиметрах от руки, однако парень не мог пошевелить и пальцем.

«Прав был пан Фауст… Почти прав», — подумалось ему.

Незнакомец в круге то ли закончил чтение первой части заклинания, то ли решил прерваться ненадолго. Он снова взглянул на стражников и небрежным жестом руки заставил их тела переместиться вплотную к границам круга. Опять взял книгу, что-то уточнил в ней, ещё раз махнул рукой — и Макс с Иржи оказались уже в круге, раскинувшись, будто тряпичные куколки.

— Всё в порядке очередности, — пообещал человек, извлекая из складок сутаны короткий широкий кинжал и поворачиваясь к алтарю. Войтех Чех, повисший на верёвках, напоминал сейчас прикованного к скале Прометея, яростно сверля священника единственным глазом. Похоже, ему колдун по какой-то причине рот не затыкал, потому что ординарец вдруг затянул:

— Sub tuum praesidium…

Священник снова ухмыльнулся:

— Справедливо. Каждому да будет по вере его.

Войтех не слушал. Запрокинув голову и закатив глаз, он силился увидеть возвышавшееся над ним резное деревянное изображение Мадонны. Казалось, ветеран, певший древний гимн, посвящённый Богоматери, пытается понять, слышит ли она его. Колдун презрительно передёрнул плечами и шагнул к алтарю.

— Virgo gloriosa et benedicta, — закончил хриплым вздохом Чех.

— Ну вот. Не говори после, что я не уважил твою последнюю волю, — мужчина сделал ещё шаг и, встав вплотную к пленнику, вскинул правую руку, собираясь ударить его кинжалом.

Вскинул — но опустить не смог.

Макс мысленно завопил, наполовину от шока, наполовину от счастья. Алтарь вспыхнул ослепительно белым светом, а деревянная статуя скорбящей Мадонны теперь левой рукой удерживала священника за запястье. Тот попытался было высвободиться, но не смог. Ругаясь, колдун перехватил кинжал в свободную руку и принялся кромсать раскрашенное дерево — но после двух или трёх ударов лезвие увязло и больше не поддавалось. Растерянный мужчина барахтался, словно пойманный за ухо мальчишка, и вдруг, посмотрев на свою руку, заорал отчаянно и страшно.

Человеческая кисть чернела на глазах, превращаясь в иссохшую руку мумии. Чернота и сухость начали наступать от кончиков пальцев и спускаться вниз. Миновало всего секунд пятнадцать, а в первых фалангах не осталось и крошечной искры жизни. Через минуту пальцы отсохли и перестали слушаться, чернота подступила к ладони.

Максим почувствовал, как хватка невидимой силы ослабла. Парень начал дёргаться, одновременно следя, как наказание постепенно перебирается на ладонь колдуна, как тот продолжает сипло орать, уже сорвав голос. Ладонь усыхала и морщилась на глазах, кожа стягивалась, пальцы сами собой скрючились, став похожими на птичью лапку. Чары, наложенные на стражников, быстро рассеивались. Резанов смог перекатиться по полу прочь из круга и теперь поднимался на ноги, в самом круге рядом с телом звонаря возился и барахтался Иржи. Войтех Чех в изумлении наблюдал за сотворённым чудом.

— Сделайте же что-нибудь! — священник со страхом следил, как чернота сравнялась с зажавшими его запястье деревянными пальцами. Миновала минута, другая. Где-то у входа ухали удары: похоже, снаружи действительно пытались тараном выбить дверь костёла. Глаза колдуна выпучились от ужаса, когда сухая полоска кожи принялась расширяться вниз от пальцев статуи, под задравшийся рукав сутаны.

— Сделайте что угодно! — в голосе мужчины звучало отчаяние.

Иржи кинулся к Чеху и уже торопливо разрезал опутавшие того верёвки. Максим, подобрав палаш, медленно двинулся к схваченному статуей врагу.

— Кто ты? — спокойно спросил он.

Священник вдруг с прежней злобой посмотрел на парня, но тут чернота нырнула под ткань сутаны и колдун, задёргавшись ещё отчаяннее, взвизгнул:

— Каноник! Я каноник этого костёла!

— Кто ты на самом деле?

— Я уже сказал — каноник костёла Святого Якуба! — он взвыл, выругался и добавил:

— Карел Врбас из Стрмилова. Освободи меня!

— Вряд ли тебе понравится способ освобождения, — Макс посмотрел на статую.

— Делай, что нужно! Хоть спали её — мне всё равно!

— Что тебе всё равно — это понятно, — проворчал Резанов. Потом переложил палаш в левую руку и трижды перекрестился, каждый раз в пояс кланяясь. Каноник, продолжавший подвывать и корчиться, процедил сквозь зубы:

— Русинов тут ещё не хватало.

— Христианин есть христианин, — возразил капрал-адъютант, перехватил поудобнее палаш, примерился и, несмотря на вопль Врбаса: «Ты что творишь⁈», рубанул почерневшую безжизненную руку чуть ниже основания кисти.

Священник вскрикнул, но не от боли, а больше от страха: высохшая часть руки под ударом палаша переломилась, как сухая ветка. Колдун рухнул на пол, и в то же мгновение статуя разжала хватку. Отрубленная кисть упала рядом с алтарём.

Двери костёла распахнулись и внутрь ввалилось несколько стражников ночной вахты, вооружённых небольшим тараном. Вслед за ними появилась фигура в доспехе, и голос Брунцвика загремел под сводами:

— Обыскать всё! Резанов! Шустал! Чех! Живы?

— Живы, пан командор, — устало отозвался Иржи. Войтех, ещё не до конца пришедший в себя, смог только кивнуть.

В распахнутые двери входили всё новые и новые бойцы — этой ночью у костёла, похоже, было не меньше трёх десяток. Мелькнула косматая собачья голова пана Соботки, через некоторое время послышался скрипучий голос пана Фишера, который раздавал своим людям указания.

К алтарю подошли двое, причём во второй фигуре Максим с удивлением узнал крёстного жены, господина Отто Майера. Томаш Брунцвик скривился, увидев пентакль и тело звонаря; потом перевёл взгляд на сидящего на ступенях каноника, баюкающего обрубок руки. Чернота действительно принесла полное отмирание тканей: после удара палаша на полу осталось всего несколько капелек крови и даже перевязка колдуну не требовалась.

— Кто это? — поинтересовался рыцарь, кивком указав на пленного.

— Пан Врбас из Стрмилова, каноник костёла Святого Якуба. Наш призыватель зимы.

— В самом деле? — Брунцвик внимательнее оглядел священника.

— С каких это пор ночная вахта вламывается в храмы и рубит руки честным людям? — спросил тот. Ответил ему не Томаш, а гремлин:

— С тех самых пор, как пан командор получил особое предписание, заверенное самим высочайшим канцлером Чешского королевства, паном Адамом из Градца.

— Канцлер… — презрительно скривился каноник. — Это сифилитик, не способный даже самостоятельно ходить?

— Вижу, вы перед сожжением на костре хотите пройти через вырывание языка? Что ж, не препятствую, — заметил господин Майер, с прищуром глядя на колдуна.

— Сделайте милость, — оскалился тот.

— А это что за хлам? — гремлин носком сапога поддел высохшую кисть.

— Чудо, — вдруг подал голос Чех. — Настоящее чудо.

— У нас? — искренне удивился третий секретарь императорской канцелярии.

— Богоматерь схватила его за руку, и рука отсохла, — глаз Войтеха всё ещё был вытаращен, словно он заново переживал увиденное. — Господь мне свидетель, так и было!

— Действительно, всё было именно так, — кивнул Иржи, поддерживавший сбоку ординарца.

— А зачем было рубить руку? — поинтересовался Брунцвик.

— Она бы его не выпустила, — пояснил Макс.

— Да нет. Я о том, почему было не дать ему усохнуть целиком?

Каноник едва заметно вздрогнул.

— Не хотелось лишать пана Адама удовольствия доложить государю, что преступник, наконец, найден, и будет предан казни. Если только… — Резанов с деланным равнодушием повернулся к священнику. — Если только вы не пожелаете поделиться с нами сведениями о том, какой из кладов должен был стать последним. Ведь поиски не завершены, верно?

Карел Врбас задумчиво рассматривал капрала-адъютанта. Потом быстро облизал пересохшие губы, поглядел по сторонам.

— И что мне с того будет?

— Можем поджаривать вас медленно, а можем предварительно задушить, — предложил гремлин. — Милосердная смерть. Обезглавливание предложить не могу.

— Какая трогательная забота, — проворчал колдун.

— А можем, — в глазах господина Майера блеснул отсвет свечей, словно заплясали адские огоньки, — последовать примеру наших южных соседей. Посадим на кол, и только потом начнём, не спеша, прожаривать. Такого зрелища Прага не забудет ещё много лет, уж вы мне поверьте.

Каноник презрительно кривился, снова обвёл взглядом неф. Стражники закончили обыск. Возле входа под присмотром пана Модрова и пятерых бойцов толпились схваченные мясники, растерянные и явно потерявшие всякую способность к сопротивлению.

— Хорошо. Я покажу последний клад. Но туда могут пойти только трое. Я пойдут с ним, — кивнул он на Резанова.

— В таком случае третьим пойду я, — вызвался Иржи.

— Когда? — деловито осведомился Брунцвик.

— Двадцать четвёртого июня. В новолуние, — оскалился колдун.

— По-моему, это всего лишь способ потянуть время, — заявил Томаш.

— Не без того, — ухмылка пленника стала шире. — Я не тороплюсь на костёр.

— А я, — нахмурился рыцарь, — тороплюсь вернуть в Прагу лето.

Врбас равнодушно пожал плечами:

— Меня это не волнует. Теперь.

— Как будто это волновало вас прежде, — заметил Майер.

— Думаю, волновало, пан секретарь, — Максим задумчиво рассматривал священника. — Я сейчас сообразил. Ведь в Праге нет архиепископа.

— Верно, после двух панов из Могельнице никто так и не был назначен. И что?

— Это только моё предположение, но, думаю, я не ошибся. Вот он-то и собирался стать главным кандидатом, — парень кивнул на каноника. — Представьте, насколько эффектно: выйти на Карлов мост с крёстным ходом, помолиться — и вдруг лёд лопается, река оживает, лето возвращается. Пражане благословляют своего спасителя, и кто посмеет возражать, когда такой человек окажется предложен в архиепископы Праги?