Когда в июне замерзла Влтава

Глава 1 31 мая

День выдался пасмурным, и когда время перевалило за полдень, солнце вконец оставило попытки разогнать тучи. В почти вечерних сумерках медленно кружились одиночные снежинки — крупные, пушистые — которые таяли, едва коснувшись земли. Но час проходил за часом, и на черепичных крышах Кампы, на перилах и заборах, на укреплениях Карлова моста и неподвижных элементах мельничных колёс, начали нарастать белые снежные корочки.

Пан Кабурек, весь день трудившийся с зятем в гостиной, хмурился, и то и дело с недовольным видом косился на окно. Макс перехватывал эти взгляды, но делал вид, что не замечает их. За минувшие три года он успел достаточно хорошо узнать тестя, чтобы понять: под ворчливым недовольством тот чаще всего скрывает глубокую обеспокоенность происходящим. И если Кабурек посчитает нужным, то сам заговорит с ним о том, что растревожило душу почтенного водяного.

Впрочем, догадаться было несложно. Католическая Пасха, пришедшаяся в этот год на 17 апреля, выдалась на удивление тёплой и солнечной. Сады зацвели на пару недель раньше положенного срока, прошли обильные дожди, обещавшие после снежной зимы хороший урожай.

И вдруг всё переменилось. Случилось это не разом, не в одночасье, а как-то исподволь, но довольно быстро и ощутимо. В каких-то пару недель зашли холода, сначала в виде ночных заморозков, хоть и неприятных, но всё же вполне себе не редких в здешних местах в это время года. Затем холод начал проявляться и днём, всё сильнее и сильнее. Максим с тоской вспоминал бытовые термометры своего мира, доступные в любом хозяйственном магазине: в здешней Золотой Праге подобного прибора не было даже у императорских алхимиков.

Впрочем, надобность в точных измерениях отпала, когда в один из дней в конце мая, около полудня, бывший младший страж, а теперь капрал ночной вахты, обнаружил корку льда на бочке в саду, стоявшей под водостоком. Макс накануне провёл весьма неприятную ночь на дежурстве у летенской переправы, отбивая атаки целой армии утопцев. Собственно, адъютант командора привёл туда десятку резерва, в помощь выставленному посту, но в итоге до самого рассвета стражники, взяв в кольцо домик паромщика, отгоняли будто обезумевшую нежить.

Небритый, всё ещё сонный и поминутно шипящий, будто рассерженный кот — тело отзывалось болью в тех местах, куда пришлись удары крепких кулаков, способных вмять сталь кирасы — Максим направился к бочке умываться, и был неприятно удивлён. Более того, пушистая изморозь покрывала все деревья и кусты в саду на берегу Чертовки, а когда парень, подтянувшись, выглянул за стену, отделявшую сад от протоки, то увидел, что несколько хохликов пана Кабурека дежурят у мельничного колеса, время от времени скалывая с него намерзающий лёд.

— У вас явно талант, пан Максимилиан, — голос тестя оторвал стражника от размышлений. Макс критическим взглядом окинул их совместное творение: посреди гостиной, в окружении стружек, щепок и опилок, стояла колыбелька.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Я как-то всегда больше любил дерево, а не металл.

— У вас в роду плотников, часом, не было?

— Были, — парень невольно улыбнулся. — Дедушка по папиной линии.

— Заметно, — кивнул водяной, будто убеждаясь в собственных выводах. Потом вздохнул, и в который раз мельком взглянул на окно.

— Мельница ещё не встала? — осторожно поинтересовался зять.

— При таком раскладе — встанет, — скривился водяной. — Не сегодня, так завтра. Чертовка промерзает быстрее, потому что у неё меньше ширина. Но если погода не переменится, то и сама Влтава покроется льдом.

— Июнь же завтра, — с тревогой посмотрел на окно парень.

— А то я не знаю, — безнадёжно махнул рукой водяной.

— Вы уверены, что… — Макс едва заметно кивнул головой влево, туда, где на правобережье помещался иезуитский Клементинум. — Ну, что господа в чёрном не приложили тут руку.

— Сложно сказать, — задумался Кабурек. — По крайней мере, солнце на небосводе, а не в Чертовке, и в Чертовке у нас вообще ничего подозрительного нет. Я бы даже назвал нынешнюю погоду образцовой. Для поздней осени.

— Но не для лета.

— Не для лета.

Послышались тихие шаги, и мужчины умолкли. В комнату заглянула Эвка, неся миску с клёцками и кувшин с простоквашей. Макс тут же кинулся к жене, перехватил у неё посуду и потащил к столу, не заметив, как губы тестя скривились на миг в одобрительной усмешке.

— Ну я же просил! — наполовину сердито, наполовину с мольбой начал парень. — Ты скажи, что нужно, я сам всё сделаю.

— Вот ещё! — фыркнула девушка и, пыхтя, осторожно опустилась в кресло у потрескивающего камина. Руки её легонько поглаживали заметно округлившийся живот. — Мне что же, прикажешь целый день без дела слоняться?

— Тебе беречь себя надо.

— Клёцки меня не покусают.

— Я не о том. Не перетруждаться, не волноваться.

— Макс… — она посмотрела на Максима со смесью жалости и насмешки. — Ты сам-то веришь в это? Не волноваться, когда ты по ночам на дежурствах?

— Сама знаешь, я же не могу уйти, — покраснел парень, вертя поставленную на стол миску за край, и глядя в пол. — Закон есть закон, и…

— … и я горжусь своим мужем. А за переживания ты не переживай, — улыбнулась Эвка. — И кормить вас с батюшкой — невеликий труд.

— Ну да! — вскинулся Максим. — А то я не знаю, сколько после готовки или обеда приходится посуду драить!

— Ой, да что там той посуды!

— Пан Резанов прав, — неожиданно вмешался в их спор Кабурек. — Я тоже об этом давно уже раздумываю. Надо нанять девушку, в помощницы. Будет по дому прибираться, на кухне, ну и тебе помогать.

— Зачем? — нахмурилась Эвка. — Я и сама могу.

— Пан Резанов прав, — ещё раз отчеканил водяной. — А жене надлежит быть в послушании и мужу не перечить. Нехорошо, дочка, — закончил он мягко, и Эвка, собиравшаяся было заспорить теперь с отцом, смущённо смолкла.

— Вот только вопрос, потянем ли мы помощницу, — задумчиво пробормотал Макс, пытаясь прикинуть, какое жалованье положено назначать домашней прислуге. С этой стороной здешней жизни ему ещё сталкиваться не доводилось.

— Это уж предоставьте мне, — категорически заявил тесть, и Максим, в точности как только что супруга, замялся, не решившись спорить с Кабуреком. — Я подыщу кого-нибудь.

Максим вышел из дома ближе часам к шести, замотав шею тёплым вязаным шарфом и закутавшись в толстый шерстяной плащ. Свой самый первый костюм, полученный в кабинете господина Майера, парень давным-давно хранил в шкафу в спальне, скорее как напоминание о первых днях в Золотой Праге. Теперь капрал ночной вахты носил синий дублет и бриджи в тон ему, расшитые золотыми лентами, а в холодное время года добавлял к ним длинный чёрный плащ.

Чулки тоже были чёрными — из соображений практичности, поскольку на них не так была заметна грязь, а пачкаться на службе приходилось едва ли не каждую ночь. Зато перчатки, шляпа и перевязь остались прежними, хотя и несколько потёрлись. Макс тщательно ухаживал за ними, и на шляпе, за бронзовой брошью в виде головы рыси, у него по-прежнему были приколоты перья чёрного коршуна.

Парень шагал по улице, погружённый в тревожные мысли, время от времени рассеянно кивая на приветствия встречных знакомых. Беспокоила его не только перемена погоды. Беременность Эвки, сама по себе ставшая для Максима радостной неожиданностью, одновременно поселила в душе сомнения. И Отто, на правах крёстного отца явившийся первым поздравить пани, и Хеленка, неожиданно заглянувшая в домик на Кампе однажды вечером, заверяли его, что у иноземцев и здешних уроженцев рождаются вполне здоровые дети. Однако червячок сомнений не переставал грызть Макса, и к лету так извёл парня, что он начал понимать нежелание командования ночной вахты давать своим подчинённым разрешения на брак.

Нет, капрал-адъютант по-прежнему исправно выполнял свои обязанности, по-прежнему был готов плечом к плечу с товарищами встретить любое порождение ночных кошмаров — но в то же время он стал замечать за собой до того не проявлявшийся страх. Время от времени приходили мысли о том, что будет с Эвкой и ребёнком, если он сам вдруг погибнет на одном из дежурств, и тогда в душу закрадывался леденящий ужас. Максим боялся не за себя — за близких, и страх только усиливался, когда находил в потаённых уголках памяти подпитку в виде воспоминаний об уже однажды пережитой потере.

— Не спи, деревня! — в затылок ударил холодный снежок, и за край шарфа потекли струйки талой воды. Взбешённый Макс резко развернулся, но вспышка ярости тут же угасла: его нагонял Иржи Шустал. Парень принялся счищать снег с шеи и одновременно растерянно заозирался. Оказалось, что за раздумьями он успел дойти почти до самого Карлова моста, а приятель, видимо, проводил время в трактире «У золотого гуся», наслаждаясь прекрасной кухней пани Вейхеровой и, возможно, обществом красавицы Жужанки.

— Обязательно было за шиворот кидать? — ворчливо поинтересовался Максим, вытирая о плащ мокрую руку.

— Зато взбодрился, — невозмутимо заметил Шустал, который теперь шагал рядом. — Чего такой смурной?

— Да всё то же.

— Ну, братец, отцовство — дело такое. Как пани Эвка поживает?

— Хорошо. Вроде. Я же не специалист, — в глазах Макса вдруг мелькнула тревога. — Иржи, а если вдруг что — за кем бежать? Есть у нас в Праге хороший доктор?

— У нас в Праге всё есть, — усмехнулся капрал, но, заметив укор во взгляде приятеля, добавил уже мягче, будто уговаривая ребенка:

— Да не трясись ты так. Не она первая рожает. Всё будет хорошо! Кабурек всех окрестных повитух знает, а будет надобность — притащим медикуса хоть из самого Града. А вот тебе в твоём самоедстве помочь будет куда труднее. Может, поумеришь терзания? Побережёшь нервы?

— Если б я мог.

— Можешь, — Иржи категорично махнул рукой, рассекая ладонью воздух. — Иначе какой с тебя будет прок, если в самом деле что-то потребуется? Ты же «ах!» — и растаешь, как сахарный.

— Не растаю, — пробурчал Максим, поправляя шарф и морщась от прикосновения мокрой шерсти. — А почему предшественник командора — ну тот, что тоже был иноземец — не женился?

— Ты опять за своё? Как пьяный до дерева, — вздохнул Шустал. — Не знаю я. Но не потому, что боялся каких-то последствий. Не веришь — спроси у пана Бочака.

— А он тут при каких делах?

— При таких, что он в своё время был адъютантом предыдущего командора, и его закадычным приятелем. Я слышал, по молодости они любили захаживать в весёлые дома, и в Старом Месте, и в Малой Стране, и даже на Градчанах, и в Вышеграде. Все обошли, какие тогда были.

— Даже так? — удивился Максим.

— Ага. Это у Брунцвика рыцарские обеты, устав Ордена. А прежний командор был человек вполне себе светский, и плотских удовольствий не чуждый. Так что, — подвёл итог капрал, — заканчивай маяться глупостью, а то говорили мне уже, как тебя утопцы чуть во Влтаву не уволокли.

— Брехня, — нахмурился Макс. — Ну, прилетело несколько раз, так он, гад, со спины подкрался. Я-то думал, меня Гинек прикрывает, а он, баран, со своей алебардой в самую гущу полез.

— С Гинека командор спросит, когда у того поломанные ноги заживут. Хотя как по мне — выбитый глаз ему уже сам по себе наука, чтобы не воображать себя героем. Но ты-то куда смотрел? Будто новичок, право слово.

— Никуда я не смотрел, — обиделся Максим. Ему было стыдно признаться приятелю, что, внезапно обнаружив за спиной отсутствие прикрытия, он на какое-то мгновение ощутил приступ прямо-таки животного ужаса, едва не заставивший его бежать, сломя голову. Именно в эту минуту навалившийся сзади толстяк-утопец крепко приложил его по голове, а подоспевшие приятели нежити принялись охаживать упавшего стража повсюду, куда только могли дотянуться. Спасло его только вмешательство пана Соботки: капрал резервной десятки с двумя бойцами пробился к упавшему адъютанту командора, и буквально вырвал его из лап утопцев, уже собравшихся утащить парня во Влтаву.

— Оно и видно, что не смотрел, — едко заметил Иржи, но тут же примирительно улыбнулся. — Сделай одолжение — посматривай, а? Ну хоть, как Гинек, одним глазом?

В офицерском зале Староместской кордегардии полыхал жаром большой камин. В ожидании построения и распределения постов капралы, ротмистры и адъютанты коротали время за игрой в карты и кости, кто-то читал, кто-то приводил в порядок амуницию, начищал пистоли и клинки.

— Мне вот всё думается, что нынешняя погода — по нашей части, — сказал приятелю Максим, когда, поприветствовав собравшихся, они устроились за столом в углу.

— Всё может быть, — пожал плечами Иржи. — Хотя не думаю, что это дело рук панов иезуитов, — добавил он едва слышно.

— Почему?

— Потому что им не выгодно.

— В каком смысле?

— В таком, что урожай нынешнего года мы уже потеряли. Цены на продукты взлетят, хотя власти, конечно, постараются сдержать этот рост, и предпримут какие-то меры для поддержки бедняков. Но голодать, так или иначе, будут все — и протестанты, и католики.

— С солнцем они ведь не церемонились, — задумчиво заметил Макс.

— Ты не прав, — замотал головой Шустал. — Как ни крути, жить и при том освещении было можно, и урожаи мы собирали. Может, не такие обильные, как могли бы, но вполне приличные. А этот холод убил посевы и, если у нас будет год без лета, может убить даже сады.

— «Год без лета», — будто сам себе повторил парень. — Знаешь, я про такое читал. У нас это случилось в девятнадцатом веке.

— В летописях упоминаются годы, когда были бури, град, необычный холод, — кивнул Иржи. — Это время от времени случается.

— Тот случай, о котором я говорю, особый — лета не было во всём мире.

— Ого, — присвистнул капрал. — Ну, нам-то, конечно, повезло. День пути от Праги — и с погодой всё в порядке.

— Значит, причина, скорее всего, где-то здесь, в городе?

— Причина всегда в городе, — Иржи пошарил в поясной сумке, достал горсть грецких орехов, отсыпал половину Максу, и приятели принялись с хрустом давить в ладонях скорлупу.

— Почему в городе? — поинтересовался Максим, жуя горьковатое ядрышко.

— Потому что здесь много людей, выше концентрация тех же кошмаров, а, значит, и любых других магических эманаций. Что приводит к закономерным последствиям: в Праге гораздо проще совершить что-нибудь эдакое, выходящее за грань, потому что сам город в определённом смысле подпитывает чародея, — Шустал подкинул ядрышко, поймал ртом и, заметив удивлённый взгляд приятеля, хитро подмигнул. — Это мне однажды пан Кеплер рассказывал. Он, правда, сильно упирает на то, что в основе всего этого, даже любых чудес, лежат законы математики, но мне как-то слабо верится.

— Иоганн Кеплер?

— Ну да.

— Он разве тут?

— Конечно. А где ему быть?

Макс недоверчиво прищурился:

— И сколько ему лет? Семнадцать? Двадцать?

— Почему двадцать? — в свою очередь удивился Иржи. — Ему уже под пятьдесят. Они с паном Браге уже пять лет в Праге, прибыли в свите императора, по его приглашению. Кстати, забавно, — хмыкнул капрал, — пан Кеплер ведь протестант, он и с родины-то уехал из-за гонений. Да и пан Браге тоже, а император у нас строгий католик. Но вот поди ж ты — ценит и уважает этих учёных мужей.

Макс поразмыслил, потом поморщился:

— Вечно забываю, что у вас не совсем как у нас.

— Ты о чём?

— Ну, у меня на родине пан Кеплер должен был приехать в Прагу только в 1600-м году. И ему тогда ещё не было даже тридцати. А через год умер пригласивший его в Прагу Браге.

— Чур меня, — перекрестился Шустал. — Долгих им лет и доброго здоровья!

— Конечно, — торопливо согласился Максим. Приятель покосился на него и вполголоса заметил:

— Ты с такими «предсказаниями» поосторожнее. Мало ли, вдруг и у нас что-то из того, что было у вас, всё-таки случится.