Когда погаснут все огни

Глава 24

Юн Лифэн в растерянности бродила по покоям женской половины, как во сне прикасаясь к стенам, дверным косякам, резьбе на наряднях панелях. Комнаты, еще недавно охваченные суетой и переполохом поспешных сборов, сейчас казались странно притихшими. Как будто сам дом застыл в тревожном ожидании, напуганный и растерянный предстоящей разлукой с хозяевами, наполнявшими жизнью его стены.

Она всегда знала, что не останется под этим кровом навеки, и с самой помолвки чувствовала, что с каждым днем все ближе тот час, когда она покинет его в свадебном паланкине, чтобы войти в дом Хао Вэньяня. Жениха и будущего мужа, которого она так больше и не видела после церемонии. Серьезный хмурый юноша в тот день подобно ей не выглядел счастливым. А через несколько дней он отбыл с принцем Шэнли в Ююнь. Юн Лифэн регулярно получала от него письма. Краткие, приличествующие случаю, вежливые, но лишенные и изысканности выражений, и простой сердечности. Она отвечала ему такими же. И, как ни странно, понимала, что это полностью ее устраивает. Быть может, потом, когда их соединят на свадьбе, они смогут лучше узнать друг друга и начать питать хотя бы дружеские чувства. Но если бы весь год прошел только в подобном обмене письмами, Юн Лифэн была бы только рада.

Судьба волей дяди распорядилась так, что ей предстояло оставить дом, в котором она провела десять лет, намного раньше. Но не для того, чтобы отправиться в дом супруга — а в долгое путешествие в земли, что издавна принадлежали роду Юн.

Решение советника было внезапным для всех. Последовавшие за ним сборы — сумбурными и торопливыми. Никогда прежде слугам не приходилось заниматься чем-то подобным — слишком давно род Юн обосновался в Гуанлине и не отправлялся в дальние путешествия полным числом. Госпожа Юн пребывала в полной растерянности, не зная, какие распоряжения отдавать. Всю свою жизнь с младенческих лет тетушка провела в столице и единственным большим путешествием за эти годы был для нее день свадьбы. Благородные дамы не отправляются в долгие странствия — они сокровища, и усадьбы знати служат им драгоценными ларцами.

Юн Лифэн догадывалась о причинах решения дяди и поспешности сборов. Советник Юн желал, чтобы его родичи были в безопасности. Видимо, позиции сторонников принца Шэнли и дома Янь были еще более шаткими, чем это виделось издалека.

— Маленькая госпожа, — деликатно окликнула ее Баймэй, — повозка готова. Господин Юн ожидает, желая проститься.

Юн Лифэн коротко кивнула. Да, конечно, следовало помнить о временим. Проведя напоследок пальцами по резной лаковой решетке, она взяла из рук Баймэй дорожную шляпу с плотной вуалью. Простую, без отделки. Это тоже было напоминанием о непривычности и поспешности происходящего. Когда они начали готовиться в дорогу, выяснилось, что ни у нее, ни у тетушки попросту нет одежд для дальнего пути. Для посещения дворца и выездов в храмы они не требовались…

Жизнь менялась стремительнее, чем они были готовы. Вместо ясной череды спокойных дней впереди лежал туман неопределенности. Надолго ли они уезжают? Успеют ли добраться до Чжуюня, своих древних владений? Сколько проведут времени в тех краях? Не обернется ли дело так, что им придется возвращаться с половины пути? Или, быть может, они и вовсе никогда более не увидят Гуанлин снова? Что их ждет? Что ждет весь Цзиньянь?

Выходить из дома не хотелось. Юн Лифэн намеренно шла к выходу как можно медленнее, чтобы хоть на миг, на полувздох продлить нахождение в этих стенах, которые всегда были уютными и казались такими надежными.

Господа Юн, которую поддерживали под руки младший из сыновей и ближайшая из служанок, даже не пыталась скрывать слезы. Сейчас она утратила всю свою обычную спокойную уверенность знатной дамы, привыкшей жить в безмятежном тихом довольстве, и выглядела напуганной и почти жалкой.

— С горьким сокрушением в сердце повинуюсь своему долгу, отец мой, — Юн Хаоцунь склонился в поклоне резко, совершенно без приличной благовоспитанному человеку плавности.

Юн Лифэн не было нужды слышать весь разговор, чтобы понять — Хаоцунь в очередной раз за эти дни и, видимо, в самый последний, пытался убедить отца позволить ему остаться в Гуанлине. Однако советник Юн был непреклонен. Все доводы Хаоцуня разбивались о сухой приказ не спорить с отцовской волей. После такого любому сыну в Четырех Пределах оставалось лишь покориться.

Сердце девушки замерло, когда она увидела, как дядя снимает с пальца кольцо, выточенное из облачно-белого нефрита. Передающееся из поколения в поколение древнее кольцо семьи Юн. Она заметила, как резко побледнел двоюродный брат, принимая это кольцо. Кажется, все слова, которые Юн Хаоцунь еще мог бы сказать, разом иссякли. Сжав кольцо в ладони, он опустился перед отцом на колени, отдавая земной поклон.

Юн Лифэн шагнула к дяде для прощания, чувствуя, как в груди что-то тоскливо сжимается.

— Жаль, что на твою юность выпали такие печальные дни, — советник Юн улыбнулся племяннице, — ты умна и сильна, Лифэн, и я рад, что ты выросла такой под моим кровом. Позаботься о моей супруге и прими на себя ее дела, пока она не оправится от горя, вызванного разлукой. Увы, но свиток судьбы написан так, что тебе придется принять дом до того, как ты станешь супругой.

Ладони Юн Лифэн похолодели от услышанного. Она подняла глаза на дядю. Его признание, данное им поручение… это казалось оглушительным.

Юн Лифэн хотелось разрыдаться, как тетушка. Высказать дяде все терзавшие ее страхи. Объяснить, что теперь боится потерять его так, как потеряла отца и матушку. Но смела ли она ответить таким поведением на дядину веру в ее силы? Могла ли она заставить его усомниться в том, что его супруга получит должную поддержку? Юн Лифэн проглотила подступившие к горлу слезы и поклонилась.

— Я обещаю сделать все, чтобы стать помощью и опорой тетушке, — говорить мешал застрявший в горле горячий комок, — буду с нетерпением ждать радостного часа новой встречи.

Теплые руки легли ей на плечи, заставляя выпрямиться. А потом советник Юн сделал то, чего не делал с тех пор, как Юн Лифэн исполнилось четырнадцать — крепко обнял, прижав к себе.

Объятие было недолгим, но достаточным для того, чтобы девушка почувствовала, как бешено стучит сердце дяди и дрожат его руки. Советник Юн тяжело переживал грядущую разлуку — но ничем не выдавал этого.

— Не медлите более. Путь дорога ваша будет благословлена.

Госпожа Юн, захлебнувшись сдавленными рыданиями, безвольно позволила усадить себя в закрытую повозку. Юн Лифэн последовала за ней. Слуги, что оставались в усадьбе, склонились в прощальных поклонах, неровным хором произнося слова прощания и желая господам доброго пути и скорого возвращения.

Юн Лифэн уже опускала плотный занавес, когда в окошко повозки вдруг влетел скромный букет поздних цветов.

— Доброго пути, госпожа! Не давайте воли страху! — послышался голос садовника Хоу, — сердце госпожи выше него!

Юн Лифэн закрыла глаза, чувствуя, как по щекам поползли горячие слезы. Тетя, сжавшаяся на подушках, казалась такой несчастной и слабой. Юн Лифэн мягко обняла ее, прижимая к себе и легонько укачивая — почти так же, как десять лет назад госпожа Юн пыталась утешить свою маленькую осиротевшую племянницу.

Советник Юн смотрел на идущую рядом даму Со. Безмятежно спокойную и свежую, причесанную волосок к волоску и источающую нежнейший аромат духов. Казалось, она просто прогуливается по дворцовым залам, улучив свободный от выполнения обязанностей час.

Юн Ичэн надеялся, что ему удается хранить такое же самообладание. На душе советника стало значительно спокойнее после того, как он отослал свою семью в Чжуюнь, однако истинного успокоения так и не было. Что, если их нагонят? Что, если вопреки всем ожиданиям, дело принца Шэнли будет проиграно? Что, если затеянное им и дамой Со предприятие не увенчается удачей? От этих мыслей колени мелко дрожали, а в животе словно лежал кусок льда.

Дверь, в которую они свернули, была совсем неприметной. Несведущий человек был бы уверен, что она ведет в коридор для дворцовой прислуги или в каморку, где хранится запас фитилей и масла для светильников. На первый взгляд, так оно и было — темный, узкий, никак не украшенный ход, по которому могли пройти слуги низшего ранга, не попадая на глаза знатнейшим людям и высшим сановникам Цзиньяня.

Этот неприметный коридор кончался столь же неприметной дверью. Перед ней Юн Ичэн и Со Мэйсю ненадолго замерли, собираясь с духом.

Они понимали, что замышляют настоящее святотатство. Что они не должны были даже приближаться к запретному покою. Но иного выхода они попросту не видели. Императрица Синьюэ готовилась подменить завещание в ларце и обвинить Чжучжэн в том, что та положила ложное завещание под подушку умирающего государя Чжэнши, пользуясь тем, что неотлучно находится при нем. Юн Ичэн в очередной раз поразился о том, насколько же велика осведомленность дамы Со о делах и речах, что скрывает Рубиновый дворец. Эта женщина походила на паука, скрытно опутавшего сетью своих тайных соглядатаев весь дворец Гуанлина. Впрочем, он, посредством яда и серебра завладевший секретом потайных ходов дворца, был пауком не меньшим.

План был отчаянным. Раз императрица позаботится о том, чтобы в миг смерти государя в покоях оказались угодные ей люди, нужно лишить их печати, которая отмыкает священный ларец с завещанием.

Лицо дамы Со заметно дрогнуло, когда Юн Ичэн отворил дверцу в запретный покой. Он заметил, что ее суховатые красивые руки немного дрожат.

Крохотный темный покой предназначался для единственного древнего нефритового ларца, в котором хранилась соколиная печать Цзиньяня. Печать, что была древнее и самой державы, и имени Тянь, принятого династией.

Юн Ичэн шагнул внутрь. Дама Со оставалась в потайном коридоре — ей было запретно ступать сюда. Ее след был бы замечен всеми, и план мог пойти прахом, сделай она хоть полшага вперед.

Они боялись дышать. Снаружи, за бронзовой дверью, запретный покой охраняли служители печати. Если хоть малейший шорох привлечет их внимание — обречены и госпожа Чжучжэн, и принц Шэнли, и семьи Юн и Со, и все, кто встал под руку Янь.

Платье липло к спине между лопатками советника. Что, если ключ, сделанный по давнему восковому слепку, не подойдет? Тогда останется лишь признать поражение, и ждать неизбежного, глядя как осуществляется план государыни Синьюэ, столь же святотатственный, как и их собственный.

Мгновения обратились для него в часы. По вискам скользили щекочущие струйки пота, когда он осторожно поворачивал ключ. Тихий щелчок показался оглушительным, подобным удару грома.

Нефритовая крышка поднялась неожиданно легко, открыв его взору покоящуюся на затканном золотом синем шелке старшую из реликвий Цзиньяня — древнюю печать из читого синего лазурита. Никто не имел права прикасаться к ней, кроме государя и назначенных им людей.

Печать мягко и спокойно легла в его руку. Не запылали охранные огни. Драконы и соколы, украшавшие стены запретного покоя, остались немы и бездвижны. И все-таки вздохнуть полной грудью Юн Ичэн смог лишь когда снова запер ларец и закрыл за собой тайную дверцу.

Он не удивился бы, если бы печать опалила пальцы дерзновенно прикоснувшейся к ней дамы Со. Но вновь ничего не произошло. В чем причина? Неужели наложенные на нее чары ослабли за многие века?

— Ее нельзя оставлять во дворце. Моу перевернут здесь все.

Дама Со изящным жестом промокнула покрытые испариной виски краем тонкого платка и холодно улыбнулась.

— Я найду способ, господин советник. Мертвое тело не станут обыскивать даже Моу — из уважения к покойному.

Юн Ичэн хотел было осведомиться, чьим мертвым телом намерена воспользоваться дама Со и почему убеждена, что оно попадет в нужные руки, но натолкнулся на ее взгляд, полный жесткой решимости.

— Вы…

— Мой племянник — умный и верный юноша. Друг Его высочества. Он глава рода Со и единственный мой родич в Гуанлине.

Юн Ичэн в потрясении покачал головой. Он знал, что дама Со безоглядно предана госпоже Чжучжэн и ее сыну, но и представить не мог, как далеко простирается верность этой женщины и ее ненависть к Моу.

Дрогнувшими руками он извлек из мешочка для орехов завернутую в тонкую белую бумагу пилюлю. Добыть ее ему стоило больших денег, а кривому Хоу — больших усилий. Юн Ичэн рассчитывал в случае нужды использовать это драгоценное снадобье для себя…

— Это пилюля мнимой смерти, благородная госпожа Со. Трое суток вы ни чем не будете отличаться от мертвой.

Брови женщины чуть приподнялись.

— Слишком щедрый дар, советник Юн. Вы добывали ее не для меня.

Юн Ичэн проигнорировал е замечание.

— Когда дыхание жизни вновь вернется к вам, вы куда вернее сможете укрыть печать от врагов и передать ее Его высочеству Шэнли.

Лицо дамы Со заметно напряглось. Как будто волнение, охватившее ее, было настолько сильно, что грозило взять верх над безукоризненным самообладанием.

— Я вы? Что вы, Юн Ичэн?

Советник постарался, чтобы его улыбка, адресованная сообщнице, не выглядела слишком фальшивой.

— Я найду способ не выдать тайну.

Государь Тянь Чжэнши, император Цзиньяня, сильнейший из владык Четырех Пределов, умирал на двадцать шестом году своего правления. Последние сомнения в этом исчезли шестнадцатого дня девятого месяца вскоре после полудня. Дворец затих, погрузившись в тревожное скорбное молчание.

Сквозь застилавшую глаза пелену слез Чжучжэн неотрывно смотрела на страшно заострившееся прозрачно-восковое лицо. Чжэнши умирал, и вместе с ним умирала она. Каждый тихий хриплый вздох приближал миг расплаты с демоницей Гуйцзин. Ей уже не увидать торжества сына и поражения Синьюэ. Что же — каждому цветку отпущено свое время для увядания.

Дыхание Чжэнши становилось все более слабело, прерывисто клокоча в горле. Чжучжэн уже почти равнодушно скользила взглядом по напряженному лицу вечной соперницы, по бледному, изо всех сдерживающему дрожь губ принцу Шэньгуну. По лицам остальных, допущенныз к ложу умирающего — в основном из Моу и их приспешников. Яней не пропускали под самыми разными предлогами. Что же, Синьюэ постаралась. Очень постаралась.

Вздох. Еще один, еле слышный. И еще. А потом — жуткая, пронзившая душу Чжучжэн тишина. Ей казалось, что остановилось и ее собственное сердце. Холодея, она ощутила, что ее ноги подломились и она упала на пол в прощальном поклоне, не дожидаясь, когда лекари проверят признаки и скорбно кивнут стоящим у ложа.

В тот же миг все в опочивальне опустились на колени, отдавая последний поклон усопшему государю.

Чжучжэн поднялась на ноги последней. Никто, кроме Яня Жунсиня, уже не смотрел в ее сторону, словно она стала невидима с последним ударом сердца императора. Министр Цай осторожно, как величайшую ценность, извлек из-под изголовья украшенный соколиной резьбой футляр с последней волей государя Чжэнши. Одновременно в опочивальню вошли сановники со священным нефритовым ларцом с печатью и вторым, в котором хранилось второе завещание, утверждающее волю императора. Чжучжэн заметила белое до синевы лицо министра Ло и его остекленевшие глаза и как-то устало поразилась этому. Что произошло? Неужели столь велика его скорбь?

Министр Цай сдержанным, приличествующим случаю голосом зачитывал завещание, провозглашавшее наследником Яшмового трона ее сына. Чжучжэн отстраненно удивилась спокойствию императрицы Синьюэ и Шэньгуна. Кажется, принц догадывался, что так и будет. Догадывался и был готов. Не будь он волей судеб врагом Шэнли — Чжучжэн пожалела бы этого сдерживающего рыдания юношу. Но не могла. Из-за его матери.

— Чтим последнюю волю возвышенного государя Чжэнши! И утверждаем ее двукратно.

У министра Ло был такой вид, будто он вот-вот лишится чувств. Чжучжэн стиснула руки, искренне и от всей души желая этому продавшемуся Моу мерзавцу долгой и как можно более мучительной болезни.

Советники Юн и Бэнь отомкнули нефритовый ларец и почти одноврененно глухо вскрикнули.

— Печати нет, — замедленно, как во сне, проговорил министр Цай, — священная соколиная печать пропала…

Вот теперь императрица Синьюэ проявила чувства. Чжучжэн заметила потрясенный, исполненный чего-то сходного с ужасом взгляд, который она бросила на министра Ло.

— Колдовство! — как-то истерично взвизгнул Ло, позабыв о достоинстве, — принц Шэнли принял колдуна и святотатца! Они сгубили моего сына, а теперь препятствуют тому, чтобы мы могли узнать истинную волю государя!

Взгляд Синьюэ заметался. Она несколько раз ухватила ртом воздух.

— Госпожа Чжучжэн подменила завещание возвышенного государя супруга, пользуясь тем, что неотлучно находилась у его ложа, злокозненно мешая верным подходить к нему, — после некоторого замешательства заговорила императрица, — и похитила печать, дабы скрыть свое преступление. Его высочество Шэньгун — старший сын государя, рожденный в священном браке и уже даровавший прадолжение династии Тянь. Он не запятнан подозрениями в дурном. Возвышенный император не отсылал его прочь от себя в свои последние дни.

В наступившей после слов императрицы тишине слышался шорох ветвей в саду за стенами.

— Обвинения Его высочества моего брата и сиятельной госпожи его матери в колдовстве слишком серьезны, — неожиданно для всех заговорил принц Шэньгун.

Императрица удивленно оглянулась на сына, как на запевшую рыбу. Словно не ожидала, что принц откроет рот без ее ведома.

— Заклинающим дворцовой коллегии следует прежде проверить ларец печати на следы колдовства, — продолжал Шэньгун, глядя куда-то поверх голов присутствующих, — а хранители запретного покоя должны незамедлительно подвергнуться дознанию.

— Мудрые и достойные слова, Ваше высочество, — Янь Жунсинь торжественно поклонился принцу, одновременно бросив взгляд на Чжучжэн.

Она улыбнулась племяннику одними губами. Что же — пусть. Пусть расследуют что угодно. Она не знает и не желает знать, кто это сделал.

Чжучжэн чувствовала, что у нее неодолимо кружится голова. Несчастный Чжэнши, его душа сейчас рыдает, наблюдая эту недостойную свару у его еще не остывшего тела. Свару, которой он так желал избежать, пока был жив.

— Благодарю Ваше высочество за здравые и справедливые слова, — она склонилась перед сыном ненавистной Синьюэ, — и за почтение к памяти государя отца Вашего высочества.

Шэньгун явно не нашелся что сказат в ответ. И… у Чжучжэн перевернулось сердце, когда она заметила в его глазах сочувствие.

— Немыслимо объявить народу Цзиньяня, что пропала великая реликвия и неизвестен наследник, — глухо произнес министр Цай.

— По страшниству и рождению Его высочество принц Шэньгун имеет первостепенное право, — министра Ло трясло, как в лихорадке.

— Утверждение воли государя отца не состоялось, — принц Шэньгун как будто не видел устремленного на него взгляда матери, — я не смею приять наследие и взойти на Яшмовый трон вопреки той воле, что была оглашена.

— Трону не позволительно пустовать! Это путь к смуте! — советник Бэнь пребывал в растерянности.

Чжучжэн почувствовала себя сполна отмщенной. Чтобы Шэньгун, не смевший ступить без разрешения матери, вдруг осмеилися возражать ей перед лицом сановников… Синьюэ такого явно не ожидала.

— Замкнуть ворота дворца, — императрица прикрыла глаза и сжала руки, — начать дознание. Печать… поиск соколиной печати — первейшая из забот.

— Ларец с утвержденной волей государя отца пусть ждет часа на Яшмовом троне, — Шэньгун усталым движением прикрыл лицо рукой.

Чжучжэн пришло в голову, что, умри Синьюэ родами или от болезни — она могла бы воспитать этого юношу в согласии и дружбе с Шэнли. Но что толку думать об этом сейчас? Поздно. Уже поздно.

— Приношу извинения Вашему высочеству и Вашему Величеству… — тихо проговорила Чжучжэн, — прошу дозволения удалиться в свои покои, чтобы скорбеть по государю.

Взгляд Синьюэ, который Чжучжэн, удаляясь, ощущала лопатками, говорил о том, что в любом случае их битва не окончена.

В храме предков династии Тянь, у подножия статуи великого императора Яньли, что положил конец нечестивому правлению позабывшего о добродетели предшественника и очистил Яшмовый трон от скверны, положив начало веку славы державы Цзиньянь, на соколином алтаре вилось золотистое с лазоревыми отблесками пламя. Этот чудесный неугасимый огонь был знаком благосклонности Небес к императорам. Вступая в свои права, каждый государь возжигал огонь на пяти священных породах дерева, политых пятью священными маслами — и в тот же миг пламя загоралось во всех храмах, посвященных правящей династии по всему Цзиньяню. Его не было нужды поддерживать недремлющим служителям. Гас этот огонь только в миг смерти императора. Никогда огонь не покорялся неправедному или нечестивому наследнику.

Потому невозможно было утаить смерть властителя от народа. Люди, собравшиеся для молитвы о здравии возвышенного государя Чжэнши, с тревогой и страхом смотрели, как все слабее становится огонь. Как он мечется из стороны в сторону, теряя яркость. Наконец огонь свернулся в маленькую фигурку золотистого сокола, поторый сжался, пряча голову под крыло… и не осталось более ничего. Только тонкая струйка синеватого дыма, взвившаяся к потолку.

По храму пронесся тихий вздох. Пусть горели огни свечей и ламп, ярко озаряя великолепное убранство — но всем людям показалось, что тени стали плотнее и гуще, надвинувшись на них со всех сторон.

Зашелестели одежды. Цзиньяньцы, как один, преклоняли колени, отдавая нижайший из возможных поклонов усопшему государю. Кто-то тихо плакал. Кто-то шептал слова молитвы.

В течение суток алтарь будет холоден и пуст. Служители храма с благоговением сметут пепел отошедшего царствования и поместят его в золотой сосуд, что встанет у ног статуи государя Чжэнши, когда она присоединится к прочим изображениям императоров Тянь. Алтарь будет пятикратно омыт водой из освященного источника, после чего на него возложат пять ветвей священных пород и польют пятью священными маслами. Приготовленное возжигание будет ожидать огня нового властителя.