Когда погаснут все огни

Глава 23

— Ропот ширится, государь, — Ши Кунлян всегда пользовался своим правом говорить правителю Данцзе напрямую, когда рядом не было посторонних глаз. Не изменил он своему обыкновению и сейчас, хотя Сянсин предпочел бы иное.

Правитель Данцзе со вздохом потер лоб рукой. Его все чаще охватывало чувство неизбывной безысходности. Словно он и правда стал жертвой гнева Небес. А ведь еще совсем недавно казалось, что ему и Ши Кунляну удалось найти решение всех вопросов. Или почти всех. Желавшие войны с Цзиньянем получили свою войну — и кто-то заплатил за закономерно постигшее Данцзе поражение жизнями, а кто-то снятием с мест и высылками. Все убедились, что одними талантами Линя Яоляна и смелостью воинов битву держав не выиграть. Даже самые рьяные противники замирения с Цзиньянем прикусили языки и примолкли.

Бороться со столь могущественным соседом и впрямь было бессмысленно. Времена меняются, и только безумцы и глупцы противятся неизбежным переменам. Можно сколько угодно вспоминать о былой славе и мощи Данцзе, можно махать линялыми знаменами, возглашая, что они — прямые наследники Тяньцзо, чья история идет напрямую от Яшмовой Ганьдэ. Но никакие канувшие в прошлое слава и величие не помогут, когда держава начинает клониться к закату. Государства, как и люди, имеют свои сроки. Они стареют и сменяют друг друга. Бессильный старик, упорно не желающий уходить на покой и оставлять дела сыновьям, смешон и жалок…

Сянсин вздохнул еще раз и передвинул шашку на доске, ожидая следующего хода Ши Кунляна.

Данцзе виделам им обоим именно таким одряхлевшим старцем. Какая глупость — не использовать возможность пойти под руку Цзиньяня на выгодных условиях, как то сделали Янмао и Наолю, а растрачивать силы в бесплодных войнах. Войнах, исходом которых будет необходимсость склониться перед соколиными знаменами, будучи побежденными!

Сянсина не радовала эта участь — быть правителем ослабленной, изжившей свое державы. Но таково было движение Великого Колеса, и смешно противиться неодолимому.

— Мне бы хотелось услышать добрые новости, любезный Ши.

— Сожалею, государь. Их нет, — Ши Кунлян сосредоточенно изучал расстановку шашек на доске. Потом передвинул одну из своих, ловко уходя от подготовленной ловушки.

Сянсину захотелось бросить доску вместе с шашками в ближайшего советника и друга. Не из-за досады на его ход, ведущий к выигрышу. Нет, из-за раздражения этой честностью, которая не позволяла Ши Кунляну даже подсластить пилюлю!

— Только ты способен напрямую заявить мне подобное, — с кривоватым смешком заметил Сянсин.

— Полагаю, мог бы еще генерал Линь. Если бы государь дал ему такое дозволение.

— Не напоминай, — Сянсин поморщился, как от зубной боли.

Генерал Линь. Слишком крупная фигура в игре. Раздражающе весомая. И слишком склонная к неожиданным действиям, которые всякий раз оборачиваются к вящей славе генерала. Да, он верный слуга Лотосового трона. Но слишком многие готовы сделать ставку на любовь народа к Линю Яоляну. Справится ли генерал с таким искушением? Он воин, а воины всегда были честолюбивы.

Думать об этом человеке не хотелось. Не думать — не получалось. Пока в чайных и на улицах Шэньфэна превозносили отвагу и благородное сердце генерала Линя, он, истинный государь Данцзе, прилагал невероятные усилия к тому, чтобы скрыть от народа, что в ночь того страшного пожара, что уничтожил треть столицы, сгорел дворцовый храм его предков. А чего стоят эти выкрики на улицах, что династия Жун не имеет более права на Лотосовый трон и беззаконно занимает дворец? Крамольные речи о том, что якобы его решения приносят лишь горе народу Данцзе? Конечно, после подобного слишком много глаз черни будет обращаться к не ведающему поражений генералу Линю, надеясь увидеть в нем избавителя!

Сянсин знал, что как добрый государь должен желать Линю Яоляну победы в оказавшейся неожиданно тяжкой войне с Милинем. Но вопреки этому он желал генералу поражения. Какой-нибудь ошибки. Чего-то, что заставит померкнуть ореол безупречности, которым его окружили все, кто недоволен Лотосовым троном.

Даже гибели. Мертвый, генерал Линь был бы безопасен. И сколько узлов развязало бы то загадочное покушение на его жизнь, окажись оно удачным! Сянсин был далек от того, чтобы всерьез поверить, что усадьбу генерала в ту ночь атаковали бессмертные. Может быть, в деле были замешаны преступные заклинающие, и кому-то что-то померещилось со страху.

Да и так ли верен Линь Яолян на самом деле? Никаких следов Дина Гуанчжи и его сестры так и не найдено…

— Слуга молит о прощении!

Вошедшая служительница внутренних покоев распростерлась ниц в почтительном поклоне.

— Государыня с болью и сокрушением передает государю весть о нездоровье царственных сыновей.

Сянсин привык владеть собой, что бы ни случилось. Этому его обучали с детства, едва он научился понимать обращенные к нему речи. Однако сейчас, будучи не в состоянии справиться со своими чувствами, он резко всочил на ноги, опрокинув игральную доску. Шашки с сухим стуком рассыпались по полу.

Опустошенный недавним пожаром, разом обнищавший Шэньфэн тревожно притих. В храмах, повинуясь дворцовым повелениям, неустанно возносились молитвы о выздоровлении наследного принца и его брата. А за закрытыми дверями, опасаясь соглядатаев, шептались о том, что это знак. Разве в былые времена, когда династия Жун была угодна Небесам, ее постигали подобные бедствия? Разве в благие времена сгорал храм предков государя — то, что сейчас всеми силами скрывают от добрых людей Данцзе, хотя правда все равно поднимается, подобно маслу на поверхности воды? Останься у государя добродетель, он бы принес покаяние перед ликом Небес за свои дела, и благодеяниями постарался бы исправить все, что навлекло на него и державу Данцзе все эти нескончаемые беды.

За подобные разговоры приходилось дорого платить. Так же, как и за найденные стражами трактаты учителя Цюэ и его последователей. Даже простое знакомство с их трудами могло навлечь на человека беду.

Находились, правда, и те, кто не возлагал всю вину на государя. Те, кто видел корень зла в советнике Ши, омрачившем разум несчастного слабодушного правителя. Доходили даже до того, что обвиняли Ши Кунляна в болезни принцев. Якобы, пользуясь горем государя Сянсина, злокозненный советник желает сильнее подчинить себе его волю. И почти никто не сомневался, что именно советник Ши, а вовсе не Милинь, стоит за попыткой убийства любимого народом генерала Линя. Что именно он, завидуя чужой славе и доблести, чинит помехи армии Северного Предела.

Говорить об этом тоже было опасно. За речи против Ши Кунляна взыскивали с той же строгостью, что и за неподобающие слова о государе.

— Мы должны позаботиться о погребении и поминовении несчастного Чэн Ланя и его сыновей, — гадатель в скромном конопляном одеянии нервно ломал пальцы, — он был нашим добрым собратом, и мы не смеем проявлять небрежение…

— Смеем ли мы при этом навлекать опасность на свои семьи? Высказавшие сочувствие приговоренным преступникам сами оказываются под подозрением.

— Но ведь нам известно, что Чэн Лань не клеветал. Мы все проверяли его гадание. Все, кому достало смелости.

— Такое дозволено лишь дворцовой коллегии. Мы преступили Золотой закон, — пожилая женщина в теплой накидке подняла руки к небу, — и каждый из нас заслужил кару.

— И мы видели, что на династии Жун нет более знака благодати.

Гадатели примолкли, пряча глаза друг от друга. Рассказывать о подобном значило показать себя бунтовщиками, нарушившими древний закон Срединных Земель и подстрекающими к неповиновению правящему государю. Но как было мириться со знанием, что на престоле восседает лишенный благодати Небес государь, когда на небе сияет недоброе Око Безны, а все энергии мира пребывают в тяжком смятении? В чем заключается долг в этом случае? Не лучше ли будет все же предупредить не наделенных даром видения простецов?

— Учитель Цюэ предвидел это. Пусть и не столь ясно говорил об открытом ему.

— Один из его уцелевших учеников скрывался под кровом генерала Линя. И сумел ускользнуть из лап сыщиков.

— Генерал Линь — великий человек. Учитель Цюэ указывал на него как на надежду Данцзе.

— Несчастный Чэн Лань и его семья не должны пострадать напрасно. Его вина лишь в том, что он доверился не тому человеку…

— Однако что, если гадание ложно?

Голоса присутствующих на собрании гадателей и заклинающих стихли. Женщина, явно смущенная всеобщим вниманием, нервно теребила край светло-синего рукава.

— Все мы не раз сталкивались с неверными результатами, — запинаясь, продолжила она, — с тех пор, как открылось Око Бездны, любое наше гадание может дать ошибочный ответ.

— Я понимаю, о чем говорит просвещенная сестра. И, признаюсь, не могу не разделять ее опасений.

— Почтенный собрат, едва ли столь многие могли получить одинаковый неверный результат. Его проверяли, и проверяли неоднократно.

— Мы проводили гадание вопреки Золотому закону, который запрещает всем, кто не приведен к священной клятве, вопрошать о судьбах государей. Что, если Небеса в гневе скрыли от нас истину?

Смущенный ропот прошелестел над собравшимися. Еще недавно единые в своем мнении, теперь гадатели были смущены и растеряны. Древний Золотой закон, помимо всего прочего, строжайше запрещал тем, кто не приносил особых обетов, вопрошать о судьбах правителей. Что, если карают за нарушение не только люди, но и сами Небеса? В свете этого казнь Чэн Ланя представала совершенно иначе. Со времен падения Яшмовой Ганьдэ братству заклинающих было запрещено вершить судьбы держав…

— Я испрошу для погребения останки несчастного собрата Чэна и его родичей, — худой как жердь гадатель решительно выступил вперед, — я одинок и бездетен, мой ученик погиб в ночь пожара, поэтому я навлеку гнев и подозрения в смутьянстве лишь на свою голову.

— Почтенный Лянь, вы подаете нам истинным пример высокого благочестия.

Некоторые выглядели пристыженными решением заклинающего Ляня. Однако куда большее число не скрывало своего облегчения.

Государь Сянсин смотрел в застывшее лишь супруги, чувствуя себя странно оглушенным. Как будто он вдруг потерял способность чувствовать боль. Их сыновья умерли — и жена, возлюбленная Сифэнь, тоже умерла. Она еще ходила, дышала, отвечала на обращенные к ней речи, ела, если ее уговаривали, но внутри уже была мертва.

Их дети, маленькие принцы, были здоровыми мальчиками, не унаследовавшими телесной немощи отца. Так как же так вышло, что они сгорели от недуга в считанные дни, и все искусство лекарей и врачевателей оказалось бессильно? Откуда пришла эта болезнь, поразившая лишь детей и не тронувшая никого из взрослых?

Сянсин был свято уверен — причиной беды стала не рука Небес, а злая воля кого-то из смертных. Кто-то возжелал лишить дом Жун прямых преемников, нанеся удар в самое сердце Данцзе. Еще совсем недавно Сянсин не тревожился о будущем. Пусть он сам всегда был слаб здоровьем — его должен был сменить на престоле крепкий сильный наследник, рука об руку с которым шел младший брат. И вот теперь это будущее обратилось в прах. Теперь Сянсин ощущал себя последним побегом на уже засохшем дереве.

— Виновных найдут, моя драгоценная супруга.

Государыня Сифэнь подняла глаза, казавшиеся невероятно большими из-за залегших под ними теней. Похожее на застывшую маску скорби лицо чуть дрогнуло.

— Будут допрошены все. Виновные понесут наказание — стократ за каждое свое преступление, и по десять раз за каждую вашу слезу.

Ему хотелось подбодрить жену. Вернуть ее к жизни. Снова заставить улыбнуться эти нежнейшие губы, что сейчас казались восковыми. Быть может, им еще удастся зачать новых сыновей. Если нет, то ему придется обратить взор на наложниц, однако единственной государыней Данцзе останется лишь несравненная Сифэнь. Он не повторит грозящих смутой ошибок правителей Цзиньяня.

— А если виновны мы сами, государь мой супруг? — печальные глаза смотрели куда-то сквозь Сянсина, — если это — воля Небес и знак, что они более не желают видеть дом Жун на Лотосовом троне? Сначала небесный огонь на храм предков, теперь наши дети…

Сянсину стоило немалых трудов сдержаться. Взяв в руки ледяные тонкие пальцы жены, он постарался отыскать утешающие ласковые слова, чтобы успокоить ее. Унять боль и страх, гнетущие Сифэнь. И лишь покинув покои супруги, Сянсин дал себе волю.

— Мы желаем знать, — отдающая в плечо боль за грудиной усилилась, но Сянсин не обратил на нее внимания, — кто, будь он проклят перед ликом Небес, ведет изменнические речи, смущая сердце нашей супруги и утраивая ее горе! Кто распускает крамолу о роде Жун!

Ши Кунлян поклонился. Он был единственным, кого гнев Сянсина не заставил измениться в лице.

— Об этом говорят давно, государь. Крамольный слух, который возобновляется вопреки всем усилиям…

— Но никто еще не осмеливался говорить об этом во Дворце Лотосов! — Сянсин сжал веер, — это нужно пресечь! Выжечь каленым железом, если вырезать лекарским ножом не получается!

— Это может усилить недовольство в народе, государь.

Сянсин отбросил веер и стиснул виски пальцами. Все рушилось и ускользало из рук, как вода из чайного ситечка. В памяти всплыли давние памфлеты, вышедшие из-под кисти Цюэ Лунлина и его учеников. А он ведь полагал, что эту гадину удалось раздавить. Возможно, так бы оно и было — если бы не пожар, если бы не война с Милинем, в которой оказался бессилен даже Линь Яолян, а приходящие с севера люди рассказывают ужасы, послушав которые, впору увериться, что генерал Линь стоит на пути великого зла и скверны, рвущихся в земли Данцзе… и если бы не смерть детей.

Правитель Данцзе чувствовал себя хуже день ото дня. Все чаще тревожила тяжелая боль в груди. Стоило ему преодолеть более дюжины ступеней, как начинала донимать одышка. Сянсин был отвратителен сам себе. Государь должен быть воплощением всех достоинств, сильным и ловким, олицетворяя собой силу и процветание своей державы. Он же был зримым воплощением упадка, в который вступила Данцзе. Но никакие обстоятельства не мешали Сянсину въедливо вникать во все дела.

Письма генерала Линя из Северного Предела поражали своей нелепостью. Неужели генерал обезумел? О постройке какой стены длиной во всю границу он ведет речь? И почему осмеливается оправдывать свою неспособность победить ослабленный засухой и поветрием Милинь колдовством, к которому якобы прибегли милиньцы? Донесения о ходячих мертвецах и захватывающих тела нечистых демонах выглядели слишком невероятными, чтобы в них поверить. Пусть эти донесения и подтверждались россказнями беженцев — от писем генерала веяло подлинным безумием, которое будто подхватили и прочие в Северном Пределе.

Однако армия продолжала преклоняться перед генералом Линем. И, что гораздо хуже — преклонялись перед его именем и в Шэньфэне.

Сейчас Сянсин жестоко корил себяза то, что спустил генералу его самоуправство в ночь великого пожара. Не следовало после подобного непочтительного забвения закона оставлять Линя Яоляна без порицания, а после еще и доверять ему армию Северного Предела. Конечно, тамошние жители будут всячески покрывать генерала, памятуя о том, что он уроженец тех мест.

До недавнего времени Сянсину удавалось отметать сомнения в верности генерала Линя. Но эта уверенность расшатывалась все сильнее. Слишком многое сходилось в один узел. Ученик Цюэ Лунлина, который, якобы будучи безумным, таинственным образом отыскал ставку генерала в Цзиньяне. Долгие беседы Линя Яоляна с сестрой этого Дина Гуанчжи… сестрой, существование которой не удалось подтвердить чиновникам, назначенным на дознание и поиски пропавших Ши Кунляном. Ни в одних документах из Лацзы не подтверждалось, что в семье Дин была девица Сяохуамей. Все, кто был знаком с семьей Дин в их родных местах, в один голос уверяли, что Дин Гуанчжи был единственным ребенком своих родителей, которому удалось перешагнуть за порог совершеннолетия. Таинственное бесследное исчезновеник учения Цюэ Лунлина и этой девицы, невозможное без заранее подготовленного пути бегства и укрытия. Даже осмелившийся возгласить во всеуслышание об утрате династией Жун благодати Неба гадатель Чэн Лань для чего-то встречался с Линем Яоляном…

С высоты трона государь Сянсин хмуро смотрел на генерала Аня Ваншу, склонившегося у подножия. Своевольное решение генерала Линя оставить земли за Люгу, выведя оттуда войска и всех еще остававшихся жителей, и сухое извещение о том, что он не видит ни смысла, ни возможности сохранять для Данцзе эти земли и далее, стали последней каплей в чаше гнева Сянсина. Уступить земли Милиню было подлинной изменой. Уступить самовольно, не осведомившись о мнении государя, было преступлением. Генерал Линь слишком занесся и позабыл, что он не единственный военачальник державы.

— Сим повелеваем доблестному генералу Аню принять знамена и армию Северного Предела у не оправдавшего царственного доверия и презревшего клятвы генерала Линя. Генералу Анб надлежит исправить бесчестие, нанесенное нам генералом Линем, и возвратить земли нашей державы Данцзе, которые были самовольно и малодушно отданы нечестивому Милиню.

Генерал Ань Ваншу привезет с собой не только указ государя. Ему предстоит еще одно поручение, что до поры должно храниться в тайне. Забирая у Линя Яоляна печать войск Северного Предела, он вручит ему опечатанный серербяный ларец, в котором лежат шелковая веревка и пилюля с ядом. Последняя милость государя Данцзе в память о былых заслугах, возможность избежать позора и казни — выбор из двух чистых смертей. И если у генерала Линя осталась хотя бы капля стыда и чести, он не отвергнет этот жест последнего благоволения.