Когда погаснут все огни

Пролог

День догорал над холмами. Горячий воздух был неподвижен, от раскалившейся за день земли поднимался жар. Все краски были блеклыми, приглушенными. Даже закат казался неярким. Как будто все выцвело под беспощадным солнцем.

Лето в Милине часто бывало жарким, но нынешняя жара казалась совершенно невыносимой. Безжалостный зной выжег землю до звона. Проходя по деревням, Дин Гуанчжи не раз слышал тревожные разговоры о засухе. А где засуха — там и неурожай. Где неурожай — там и голод. А что может быть для крестьянина страшнее? Именно поэтому полнились встревоженными людьми храмы богов. Люди не скупились на молитвы и подношения, у алтарей клубами вился синеватый дым благовонных курений… только вот он не спешил обратиться в тучи, несущие спасительный дождь.

Дин Гуанчжи отер лоб рукавом и отмерил из фляги два небольших глотка степлившейся воды. Солнце уже опустилось за холмы, но за день так прокалило окрестности, что вечер не приносил ни облегчения, ни прохлады. По-прежнему даже слабый ветерок не тревожил плотный горячий воздух. На Милин опускалась еще одна безысходно жаркая ночь.

Обширная чуть всхолмленная равнина замерла в мертвом молчании. Ни единого звука. Никакого признака движения, кроме одиноко бредущей человеческой фигуры. Не знай Дин Гуанчжи, что до ближайшей деревни всего около половины дня пути, с легкостью можно было бы вообразить, что он оказался где-то посреди сухих земель Западного Юй, о которых рассказывали порой торговцы, имеющие дело с варварами лай.

Дин Гуанчжи догадывался, почему эта обширная местность в таком забросе. Слишком неблагоприятным для людей было это место. Течение потоков здесь было затруднено, и это не несло ничего хорошего. Чтобы польститься на это место, нужно быть или сущеглупым дураком, или доведенным до полного отчаяния изгнанником, или же безмерным гордецом, самонадеянно пренебрегающим законами благополучия.

Жу Яньхэ, государь Великой Цюнцзе, не был ни дураком, ни изгнанником. Возможно, он был не лишен зерна безумия. Но вот в чем сходились все древние хроники и предания, так это в том, что он был гордецом, не терпящим ничьего мнения, если оно не совпадало с его собственным. Он настолько привык бороться с врагами и самой судьбой, что приказал построить себе гробницу в бесплодных холмах Милиня, поскольку вопреки всем считал это место счастливым для себя. Именно здесь он одержал самую великую из своих побед, создав Великую Цюнцзе, и первым из правителей Срединных Земель провозгласил себя наследником канувшей в легенды Яшмовой Ганьдэ.

Только вот триумф созданной им державы был недолгим. Не прошло и четверти века после его смерти, как Великую Цюнцзе разорвали междоусобицы, а с севера хлынули полчища хошу, которых вели Меняющие Облик. Срединная Земля утонула в череде кровопролитий, величественная гробница первого, кто осмелился назвать себя императором после падения Яшмовой Ганьдэ была заброшена, а сам Жу Яньхэ остался лишь в трудах ученых книжников как жестокий победоносный государь, да в народных сказаниях как самонадеянный самодур и гордец, чье дело обернулось пылью на ветру сразу после его смерти.

О могилах великих людей и правителей испокон веков ходит много легенд. Усыпальница Жу Яньхэ не стала исключением. Только вот предания повествовали не о сокровищах вроде золота, серебра, жемчуга или нефрита. Смутно, неясно говорилось в них, что то великое сокровище, что скрыто в гробнице — некий талисман, хранивший удачу самого Жу Яньхэ и всего государства Цюнцзе. Это не противоречило и словам хроник о том, что древний правитель, умирая, приказал положить с собой в могилу то, что он считал величайшим своим сокровищем. Пристало ли государю поступать столь себялюбиво, лишая державу и своего преемника чудесного талисмана? Однако Жу Яньхэ был не только безмерно горделив, но и крайне эгоистичен.

Учитель Дина Гуанчжи считал, что эти легенды и скупые упоминания в хрониках о некоем великом сокровище, с которым Жу Яньхэ не пожелал расстаться даже после смерти, правдивы. Много лет он потратил на сбор по крупицам всего, что было известно, пытаясь среди нанесенной веками шелухи домыслов разыскать зерна истины. Дин Гуанчжи не знал, что именно заставило учителя счесть долгие исследования законченными и побудило отправиться на поиски гробницы. В те месяцы Дин Гуанчжи отбывал наказание за памфлет, который сочли возмущающим спокойствие. Когда он смог вернуться, его ждали лишь записки, оставленные учителем на случай, если сам он не вернется. Едва ли наставник рассчитывал, что Дин Гуанчжи успеет ему на помощь. Он лишь оставил завет — если талисман государя, в котором сосредоточена удача, обнаружится в гробнице Жу Яньхэ, его следует использовать на благо Данцзе. Учитель был не из тех, кто был готов смириться с угасанием родной страны и тем, что ее вот-вот раздавит могущественный Цзиньянь. Он не желал, чтобы Данцзе разделила судьбу Великой Цюнцзе, оставшись лишь на страницах ветхих хроник.

Путь в Милинь был долгим и трудным. Однако сейчас он заканчивался — здесь, среди выжженных зноем бесплодных холмов, где недобро клубились водоворотами потоки застаивающихся энергий.

Здесь словно был еще кто-то, кроме него. Кто-то чуждый, следящий с холодной недоброжелательностью. Дину Гуанчжи стало не по себе. Он прислушался — так, как могут слушать окружающий мир очень немногие люди.

Никого. Должно быть, само это место было таково, что не любило чужаков. Тем не менее, Дина Гуанчжи в который уже раз за время пути охватили сомнения. В последних записках наставника, доставленных в тайник духом-гонцом, говорилось о том, что замаскированный вход в гробницу заметен песком и мусором, зарос кустарником до полной неразличимости. Но что, если гробница Жу Яньхэ давно разграблена, а наставника постигла смерть от укуса ядовитого насекомого, истощения сил или от недоброго духа, поселившегося в оскверненном мавзолее?

Ученику не пристало сомневаться в своем учителе, а потому Дину Гуанчжи всякий раз становилось стыдно за такие мысли. Дух, способный навредить наставнику, должен был бы отравить своей аурой округу по меньшей мере на целый ли — но ничего подобного не ощущалось. А ядовитое насекомое или змея? Да полно, не так много на свете тварей, яд которых способен был серьезно навредить учителю…

Нет, в который раз повторил себе Дин Гуанчжи. Наставника погубило нечто иное — или истощение сил, или, вероятно, это нечто было скрыто внутри гробницы. Нечто, что умело скрывать себя.

Он снова глотнул из фляги. Если наставник встретил противника, с которым не смог совладать, то что сможет он? Его ученик, который еще не достиг таких высот в искусстве сокрытого? Однако преступить через наказ и отречься от поисков означало предать и учителя, и Данцзе. И предать из низкого страха за собственную жизнь.

Даже с записками, оставленными учителем, поиск входа в гробницу оказался непростым делом. Он совершенно терялся среди поросших иссохшей травой и чахлым кустарником камней, а сам погребальный курган ничем не отличался от обычных холмов. Пыль, грязь, сухие ветки, остатки чудом не обратившихся в прах листьев — все говорило о том, что сюда никто не входил уже очень давно.

Должно быть, каменные блоки, из которых был сложен портал гробницы, некогда покрывали письмена или орнаменты. Однако время, ветры, дожди и песок сгладили их, и разобрать, надпись перед ним или узор, Дин Гуанчжи не мог. Быть может, при свете дня резьба выглядела бы отчетливее, чем в сгущающихся сумерках.

К своему удивлению, Дин Гуанчжи не обнаружил ни остатков ворот, ни каменной плиты, которая закрывала бы ведущий внутрь холма ход. Как будто усыпальница и вовсе не была заперта. Ловушка? Или просто коридор-преддверие, ведущий к истинному входу?

Записки учителя обрывались на описании этого места. Дин Гуанчжи остановился в нерешительности. Он прошел весь долгий путь, следуя указаниям наставника, но далее ни помощи, ни подсказки ждать было неоткуда.

Ему стало жутко от того, что он вот-вот собирается свершить. Потревожить покой усыпальницы древнего владыки. Ночью, подобно вору, пробраться внутрь в поисках того, чем Жу Яньхэ дорожил превыше всего на свете. Легенды так и не могли сойтись на том, что же именно было талисманом — меч или печать из красной яшмы. Однако и из легенд, и из хроник следовало, что этот государь не расставался с этими предметами. И оба они были погребены вместе с ним. Никто из последующих государей и рвущихся к власти честолюбивых генералов не называл себя владельцем этих вещей. Лишь пятьсот лет назад правитель Таолу чуть не стал всеобщим посмешищем, приняв за печать Жу Яньхэ грубую подделку.

Это было непочтительно по отношению к мертвому правителю. Но Дин Гуанчжи, как и его учитель, желал помочь родной стране. Данцзе вот-вот падет под неклонным натиском Цзиньяня, и тогда своенравные правители династии Тянь провозгласят возрождение Яшмовой Державы под своим знаменем. Сокол взовьется в недосягаемую высь.

Дин Гуанчжи перевел дыхание. Мысль о торжестве Цзиньяня придавала ему решительности. Лучше уж запятнать себя неблаговидным поступком, но дать Данцзе шанс выстоять. Дин Гуанчжи сделал шаг к дышащему прохладой темному входу в усыпальницу.

Небольшой язычок бездымного огня заплясал на пальцах, набирая силу. Когда огонек окреп, Дин Гуанчжи зажег фитиль бронзовой лампы, принесенной с собой. Колеблющееся пламя разгоняло темноту едва ли больше, чем на десяток шагов, но Дин Гуанчжи надеялся, что этого будет достаточно.

Уходящий вглубь холма коридор казался бесконечным. В неверном свете лампы Дин Гуанчжи видел — стены облицованы каменными плитами. Сюда не проникали ни ветер, ни песок, и поэтому гладко отшлифованный темный мрамор чуть поблескивал светлыми прожилками, отражая свет.

Дин Гуанчжи прошел не меньше двух десятков шагов, когда заметил на стене коридора талисман, умиротворяющий духов. Рука того, кто вывел на нем письмена и символы, была хорошо знакома. Создателем талисмана был учитель. Встретился ли он здесь с кем-то, или же желал загодя умиротворить дух Жу Яньхэ?

У стены, прямо под талисманом, блеснула потемневшим бронзовым боком курильница. Учитель не только прикрепил на стену талисман, но и возжег благовония. Молился ли он в тот миг об удаче, или просил у Жу Яньхэ прощения за то, что нужда заставляет его нарушить покой забытой гробницы?

Дин Гуанчжи аккуратно стер тонкую пыль, успевшую покрыть курильницу, и зажег одну из благовонных пилюль, что всегда носил с собой. Дым тонкой сизоватой струйкой пополз вверх. Запах старой туи казался чужим в этом недобром запустелом месте. Дин Гуанчжи мысленно обратился к духу Жу Яньхэ, прося простить его за дерзкое вторжение и обещая заказать сотню поминальных служб в знак раскаяния за беспокойство.

За ним вновь наблюдали откуда-то из теней. Дин Гуанчжи чувствовал чье-то внимание — спокойное и холодное. Как присутствие затаившейся в траве змеи, которая с равной вероятностью может и ужалить, и уползти прочь. Ни расположения, ни враждебности.

Следовало спешить. Время, которое удалось определить как благоприятное для этого дела, не было бесконечным, а оказаться в древнем склепе в неблагоприятные часы хотелось менее всего.

Чем глубже уходил коридор вглубь холма, тем прохладнее становилось. И тем тяжелее давили застаивающиеся потоки, движение которых насыпанный в неблагоприятном месте курган затруднял еще больше. Никаких следом учителя больше не встречалось. Ни талисманов, ни приметных знаков.

Из темноты стали выступать очертания величественных ворот. Украшенные резьбой столбы поддерживали перекладину, на которой была выбита надпись. Письменность Великой Цюнцзе не слишком отличалась от древней письменности Яшмовой Ганьдэ, которую по сей день знали все претендующие на ученость люди. Дин Гуанчжи приподнял лампу выше, стараясь разглядеть надпись, но этого было недостаточно. Поняв, что так ему не справиться, он усилил огонек, одновременно заставив его оторваться от фитиля и подняться вверх.

«Не рожденный от живой плоти и не имеющий дыхания да не войдут сюда. Многоликий да не выйдет», — гласили залитые киноварью знаки.

Талисман-заклинание, преграждающий путь демонам внутрь — и путь Меняющим Облик наружу. Дин Гуанчжи озадаченно вернул огонек на фитиль лампы. Защита от демонов понятна, но неужели Жу Яньхэ был одним из Меняющих облик? Но как он мог такое скрыть? Ни в хрониках, ни в легендах о таком не было ни полслова! Сущность Меняющего Облик скрыть не так просто, а тому, кто, подобно правителю, всегда на виду сотен людей — и подавно.

Но не значит ли это, что вместе с Жу Яньхэ был погребен кто-то из Многоликих, возможно — слуга правителя? В те жестокие времена подобное отнюдь не было редкостью. Дин Гуанчжи почувствовал, что между лопаток выступил ледяной пот. Но даже если и так — кто мог бы выжить за столько веков без воды и пищи? Меняющие Облик нуждаются в обычной, пусть и в меньшей степени, чем люди.

Гигантские тяжелые створки ворот, запирающих вход, были закрыты неплотно. Открыл ли их учитель? В коридоре нигде не было тела — значит ли это, что он вошел внутрь? Или ворота были приоткрыты кем-то другим?

Внезапно Дину Гуанчжи послышалось, что он слышит шепот. Еле различимый женский шепот и шелест шелков. Стены коридора словно начали изгибаться и кривиться перед глазами, письмена поползли по столбам, словно живые. А голос все шептал и шептал на незнакомом языке, будто торопился что-то поведать.

Руки сами собой сложились в печать, рассеивающую наваждения. Стены перестали кривиться. Знаки резьбы замерли на месте… но не на прежнем, а на том, куда они успели передвинуться.

Впервые за многие годы Дину Гуанчжи стало по-настоящему страшно.