Катастрофа или гибель Атлантиды

Глава 14

Прекраснейшая хандрила. Маялась она с того самого дня, как вместе с другими Настоящими, оставившими Посейдонис, нашла убежище во дворце Зева.

Под колпаком защитного поля на Верхнем Олимпе было тесно: к Эдему стянулись жители из многих захваченных рабами районов Посейдониса. О просторной до времен восстания жизни во дворцах пришлось позабыть.

— И Круг еще этот проклятый каждый вечер, — сказала Фадита.

— Ах, как долго тянется этот кошмар — вырвалось у Касс. — Как бесконечно долго!

— Хорошо еще, что всего вдоволь. Хорошо, хоть еды-питья-энергии достаточно. Будем надеяться, что воздушная дорога и впредь не подведет. А пока надо держаться. Нервы не распускать. Ты слышала, что повстанцы грозят вот-вот найти способ разрушить защитное поле?

Касс отрицательно покачала головой.

— О Рамтее по-прежнему ничего?

— Исчез. Ни в городе не показывается, ни на экранах, — Фадита посмотрела на подругу подозрительно: — Слушай, почему это ты ничего не знаешь ни о ком? Это Апол тебя так заарканил? — догадалась она. — Этот может.

Поэт номер один вылетал каждый вечер, предоставив Касс несколько часов свободы, чтобы думать об Уэшеми.

Обычно Лон возвращался уже на рассвете.

Когда он входил в комнату, Касс делала вид, что спит. Лон шуршал одеждой, тихонько выходил к бассейну. Возвращался, делал вид, что верит ее сну. Даже передвигался вокруг на цыпочках, чтоб не разбудить.

Поэт номер один тихо ложился рядом на ложе, отворачивался и начинал вздыхать. Вздыхал он горестно, вкладывая во вздохи смешанную с усталостью обиду. Иногда вздохи Лона затягивались так, что становились уже больше похожими на стоны.

Касс открывала глаза, лежала молча, прислушивалась… Лон, ко всему прочему, в последнее время, в тумане этого своего состояния перехода от яви ко сну, много разговаривал. Он жаловался ей на жизнь, стыдил Рамтея за все, что происходило в Посейдонисе, угрожал восставшим кентаврам. В конце концов, поэт засыпал. Иногда просто замолкал, прерывая свое бормотание на полузвуке.

Касс смотрела на него. Иногда проводила рукой по его лицу, локонам: у нее даже выработалось своеобразное движение, быстрое, легкое, словно рука стремилась к нему украдкой, независимо от ее собственного настроения или желания. Это движение уже не будило его: спал Лон крепко и беззаботно. Все беды покидали его во сне.

Касс заснуть не могла вовсе. Чаще всего в эти часы она разрешала себе поплакать. Стараясь не всхлипнуть, не разбудить Лона. Кусала губы, переворачивалась на спину, отворачивалась, делала глубокий вдох, а затем неслышный, прерывистый, в несколько ступеней выдох. Слезы беззвучно скатывались за уши, переползали на шею, сначала скапливались где-то под затылком, а потом уплывали, теряясь в волосах и подушках.

Касс не вставала, пока не просыпался Лон. А стоило ему проснуться, она мгновенно выскальзывала из постели. Оба, не глядя друг на друга, убивали остаток дня. И оба делали вид, что все в порядке, что все идет правильно и нормально.

Вставали, собирались, умывались, шли в зал, где в любое время суток были накрыты для желающих столы с едой и напитка.

До вечера слонялись по дворцу Зева, болтали, узнавали, обсуждали новости, старались, по возможности, не оставаться один на один.

Это продолжалось вечность.

На сей раз, вернувшись из ночной вылазки, Лон не выдержал.

Он улегся рядом, но не отвернулся, а положил руку ей на шею.

Касс не шла навстречу, но и не протестовала. Лон начал целовать ее. Сначала лоб, глаза, губы. Потом шею и грудь. Руки Лона постепенно теплели.

Касс напряглась. Тело, почти не сопротивляясь, поддавалось наплыву. Ее собственное тело взбунтовалось против нее. У тела были свои желания: оно не могло больше ждать фантазии по имени Уэшеми.

Касс устала сопротивляться. Не Лону — сама себе.

Может быть, придумалась любовь. Иллюзорная, безнадежная.

Всем существом Касс ощущала свою раздвоенность.

Тело приняло решение. Теперь оно наотрез отмахнулось от разума, упрямо желая одного: своего наслаждения.

Плоть предательски ополчилась войсками готовых к бою нервов. Каждый их этих оскаленных нервов оголился, напрягся в обостренном ожидании.

Когда же Лон довел ее до той самой высшей точки, в которой сконцентрировалось раскаленное до боли блаженство, в сознании Касс произошел взрыв.

Она почувствовала: что-то надорвалось, что-то лопнуло в ней, а потом громко всхлипнуло и стало выливаться наружу слезами и словами.

— Отпусти меня, — плача, бормотала она. — Неужели ты не видишь: я не люблю, не могу любить тебя. Что же мне делать, не хочу я здесь… Не могу с тобой… Домой хочу…

Лон погладил ее по плечу, поцеловал куда-то в ключицу: он остался вполне доволен собой и ею, он не слышал ни одного ее слова.

Все оставшееся до обеда время он был благодарен, внимателен и нежен. Она же мечтала только о том, чтобы пришел, в конце концов, вечер, и Лон улетел, оставил бы ее одну хоть на несколько часов. Поскорей.

В дверях столовой они наткнулись на Эриду.

Вид у той был не то больной, не то помятый, до странности смущенный.

— Дайте выпить, я потом все расскажу, — попросила Эрида. Лон не стал ждать, пока Эрида придет в себя.

Поцеловав подругу, он умчался к Зеву.

Касс пошла за Эридой к столу с напитками, стала молча смотреть: та все еще не ела. Жадными большими глотками пила, пила, пила крепкий нектар.

Только через несколько минут Эрида оторвалась от кубка, постояла с полуприкрытыми веками и сказала: — Устала я, безумно устала за эти последние дни. О Творцы!

— Кто это тебя так? — поинтересовался Эрмс, взявший, видимо, в привычку появляться внезапно. — Уж не тот ли кентавр, которого мы с Арсом только что приволокли?

Касс вопросительно взглянула на пришедшего.

— Между прочим, когда мы его поймали, мне показалось, он за аэробилем бежал. Не тебя ли догонял этот молодчик, Эрида?

— Надоели кентавры, — в ответ заявила та. — Все надоело, сегодня же ночью вылетаю воевать.

— Твой дружок… — Эрмс показал вскинутым подбородком по направлению к заднему двору: — Мечется там. В яме.

Он чуть подождал: — понимаешь, да? Ждет, пока отец допросит его.

Младший сын Зева, так и не удостоившись ответа, уставился на Эриду в упор и стал уточнять: — Твой дружок?

— Слушай, что ты ко мне пристал? — Эрида широко открыла глаза. На лице ее выразилось недовольство.

Касс почувствовала брезгливость, но потом вспомнила утро.

Нет, она, Касс, не имела права на брезгливость. Она не имела права вообще ни на что, кроме стыда: все в ее жизни обернулось ложью.

— Между прочим, кентавр там этот твой… — вспомнил Эрмс. — Все тебя зовет. Говорит, любовь у вас. Ты бы хоть подошла: он на заднем дворе, в яме… Из-за тебя, между прочим, пропадает…

— Отстань, — лениво приказала Эрида. — Мало ли кто там из-за кого пропадает…

Горн. Значит, Горн принял Эриду всерьез на свое несчастье. Значит, это Горн метался сейчас в яме на заднем дворе…

Бедный доверчивый наивный кентавр, надо же было ему попасться на крючок к Эриде. Разумеется, его будут мучить… Прежде, чем убьют.

Эрида бормотала еще что-то, но Касс уже не слушала ее: думала о том, вправе ли помочь Горну… или вопрос стоит по-другому: вправе ли она не помогать Горну…

А самое главное, Касс впервые за все это время всерьез решила попытаться найти Уэшеми. И она не запрещала себе больше думать о поэте и о том, что любит его, не упрекала и не стыдила себя за эту, быть может и придуманную, любовь.