Катастрофа или гибель Атлантиды

Глава 10

Даже не заходя в свой собственный дом, от Эриды Касс побрела прямо к аэробилю. Но на полпути в нерешительности остановилась посреди двора.

Неужели она все же полетит? Кстати, куда? К Рамтею? В Веселый Грот? Зачем?

Хорошо бы просто прилечь, уснуть, отдохнуть… если удастся заснуть… Катастрофа висит в атмосфере. Не просто висит — сгущается, давит, приближается с каждым моментом. Что может сделать она, Касс, маленькая, слабая Прекрасная Дева? Что должна сделать она, Прекрасная Дева Касс?

А что, например, может или должен сделать могучий Рамтей? Вообще, может ли, должен ли кто-нибудь сделать что-нибудь? Для начала, милый выбор: бессмертие или… Какое тут, впрочем “или”? Наберется ли из знакомых хоть три человека, кто вообще поставил перед собой этот вопрос?

Касс сама не заметила, как подлетела к Веселому Гроту. Никого, кроме Эриды, в Веселом Гроте сегодня не ждали.

Ах, да, Эрида… Уэшеми… Веселый Грот… Вот она, дверь Веселого Грота. Оказалось, Касс уже довольно давно стоит прямо перед этой дверью.

Если сейчас войти… И увидеть прижавшегося к Эриде партнера. И партнер этот будет Уэшеми… Ах, какой ты, оказывается, плохой мальчик, Уэшеми!

Самый замечательный, самый удивительный, лучший в мире поэт…

На радость Эриде, ворваться в их танец, сказать ему: “Я ждала тебя. Именно тебя, Уэшеми”…

Русоволосого, с изящно изогнутой верхней губой… Уж Эрида-то не упустит, не в ее это правилах… Красивого поэта, с именем, похожим на шуршание дождя.

“Или, может, я ждала чуда. Долго, с надеждой, с трепетом. Четыре птицы взмыли в мелодии твоего голоса, и я поняла: тревожный свист их крыльев и есть то самое чудо”. Длинно и слишком изящно. До смешного изящно. Впрочем что, собственно, смешного в цветистых фразах?

Что смешного в том, чтобы войти вот сейчас и посмотреть ему в глаза? “Неужели Эрида — это то, чего ждал и на что надеялся ты?”

Касс горько усмехнулась. Кому дело до ее порывов? До ее надежд и душевного трепета? Разве любят за порывы? За надежды? Разве любят за что-то? За что, например, можно полюбить Уэшеми? Ах да, четыре птицы… А Эриду? Можно ли ответить на вопрос: за что красивый поэт из Халдеи полюбил стареющую Эриду?

Не надо тешить себя необоснованными надеждами, Прекрасная Дева Касс: ни к чему хорошему это не приводит. Лега права: есть моменты, когда правильнее, надежнее, лучше всего забыть.

Почему опять вклинивается сюда Лега? Ах, да, конечно. Любовь тела. Любовь эго. Ведь это именно то, о чем рассказывала Лега. А она, Касс, завидовала русалке. Так, значит, это и есть то самое? Выходит, она получила, наконец, что хотела? Значит, эта мука и есть то самое, ради чего безумец кентавр смог пойти на преступления, даже на смерть? А русалка Лега на очищение? Пошла бы на смерть она, Касс?

Из-за того, кого когда-то, через годы и годы, намертво соединят со страшным крестом только за слова… Между прочим, за красивые слова… Что может Касс, пусть даже ясновидящая, знать сейчас о том, что случится тогда, через сотни? Или десятки сотен? Может, тысячи лет?

Касс поежилась, опустила голову. Затем, уже без лишних размышлений, оторвалась от дверей. Быстрым шагом вернулась к аэробилю.

Солнце теперь висело далеко на Западе, низко-низко, почти касаясь океана темно-оранжевой короной. Дневная жара уходила.

— Скоро зажгутся огни, — думала Касс. — Будет теплый вечер.

Теплый летний вечер всегда, сколько она себя помнила, ассоциировался с запахом мелких цветов метеолы.

— А правда, — подумала Касс. — Почему метеола пахнет только в теплые летние вечера? Ни днем, ни утром, ни в прохладу, ни в жару, — только в теплые летние вечера… Все теплые летние вечера пронизаны запахом метеолы… и воздух становится густой, вкусный, волшебный…

Касс вздохнула и рывком оторвала свой аэробиль от площадки. После этого девушка стала плавно набирать высоту, стараясь не думать о том, что может быть именно сейчас, в этот самый момент, лучший в мире поэт с халдейским именем Уэшеми обнимает Эриду.

А та отдается снисходительно и вместе с тем победно, самодовольно… Или по-другому? Злобно, презрительно улыбается яркими губами… И мечтает о предстоящем приключении с кентавром… Не думать, не думать, не думать…

Рамтей жил недалеко от гимнасий, на одиноком холме. Небольшой дом на отшибе. Небольшой двор, отгороженный от посторонних взглядов высокой стеной густо посаженных, насмерть сцепившихся вместе кустов шиповника.

От кого ей стало известно, где живет Рамтей, Касс не помнила: кто-то когда-то давным-давно, случайно показал ей этом дом. Рамтей не Зев: никаких приемов, никаких показов по визу, что же касается сплетен… Безусловно есть, но осторожные смутные… Догадки, загадки, досужие домыслы.

Когда Касс, приземлившись, пошла к дому по узкому зеленому коридору между кустами, ее тело встрепенулось, а сердце забилось сильней. Она не смогла объяснить, почему.

Девушка нажала кнопку на двери и сейчас же услыхала: далеко, в глубине дома откликнулся звонок.

Голос Рамтея звучно произнес по радио над дверью: “Да”.

Касс назвала себя, помолчала, затем сказала: “Могу ли я видеть тебя”.

Голос Рамтея так же звучно, но, как будто бы слегка помешкав (или небольшая заминка ей только показалась?) сказал: “Конечно, сейчас”.

Стало тихо. Прошло, кажется, несколько минут, пока мелкие шаркающие шажки не нарушили тишину.

Дверь начала открываться, медленно, натужно. Касс стало не по себе. Неожиданно она догадалась: для того, кто находился там, за дверью, было тяжким физическим трудом тащить эту дверь на себя.

Когда дверь, наконец, отворилась, Касс стало не по себе еще больше: ее даже затрясло, мелкой, рябью по телу, дрожью. Это не могло быть жилищем Рамтея: скорее всего, она ошиблась. Но его голос? Ведь она только что слышала голос Рамтея…

Касс еще раз посмотрела вперед. Во всю длину доступного ее глазу пространства просматривался пустой, мрачный коридор. И нигде в этом коридоре не обнаруживалось ни одного живого существа. Создавалось впечатление, что дверь открывалась сама собой и сопротивлялась сама себе.

Казалось, в этом молчаливом ожидании прошла вечность. Когда же девушка совсем оторопела от страха, когда окончательно оглохла от навевавшей этот страх пустоты, дряхлый каркающий голос произнес откуда-то снизу: — Что угодно Прекрасной Деве?

Касс опустила глаза.

Прямо перед ней сопел старый маленький гномик в громадных, не по росту башмаках, по-видимому, раб Рамтея. Огромная, уродливая голова гномика едва доставала до бедер девы: ему пришлось круто задрать голову вверх, чтобы видеть ее лицо. И он все еще не без напряжения держал в маленьких ручках веревку, за которую тащил дверь.

— Я хочу видеть Рамтея, — почему-то шепотом сказала Касс.

Гном молча посторонился и пропустил ее в дом. Кряхтя, ежеминутно вздыхая, он еще несколько минут тащился впереди, показывая дорогу. Через некоторое время, гном, по-прежнему кряхтя и пользуясь веревкой, открыт еще одну дверь в конце коридора.

Касс вошла и застыла, еще больше, чем минуту назад, пораженная открывшимся ей видом.

Перед Прекрасной Девой был просторный, светлый, отделанный в белых и жемчужных тонах зал. Обстановка и убранство зала выдавали пристрастие к роскоши, аристократизм и определенный вкус. Чего-чего, но этих качеств она почему-то не ожидала от Рамтея. Удивительно уживались в этом человеке явный аскетизм с пристрастием к роскоши. Странно соседствовали в одном доме мрачный коридор с бело-жемчужным залом. Не в насмешку ли сочетался аристократизм хозяина с гномом, который впускает гостей в дом, в этот зал, таща скверную дверь за веревку.

В двух шагах, ожидая гостью, явно наслаждаясь производимым впечатлением, стоял сам хозяин.

А в углу, на необъятном ложе странной ромбической формы, удобно, нисколько не смущаясь, устроился тот самый кентавр, на котором Касс с большим удовольствием проехалась сегодня по Парнасу…

— Это Горн, — без комментариев представил его Рамтей.

— Мы знакомы, — улыбнулась Касс, ничего, в свою очередь, не объясняя. Теперь гостья не без легкого злорадства наблюдала удивление на лице хозяина.

Она устроилась, по-свойски улыбнулась сначала Горну, потом Рамтею и отщипнула виноградину: поднос с фруктами и напитками уже был приготовлен и поставлен на столике, примыкающем к ложу. Касс заметила, такие же подносы стояли и перед мужчинами… Если, конечно, кентавра можно назвать мужчиной…

— Я рад видеть тебя, Прекрасная Дева, — нарушил молчание Рамтей. Очевидно, он был удивлен ее появлением. Скорее всего, она не знал, ни о чем говорить с ней, ни как вести себя…

Касс вежливо улыбнулась. В свою очередь не зная, что сказать, рассеянно обвела комнату глазами. И обнаружила предмет, который заставил ее еще раз раскрыть рот от удивления.

Слева от двери, в которую она только что вошла, на стене висел огромный, во всю стену ковер. Ковер изображал сцены из жизни Зева и его семейства.

Сцены, которые не льстили ни Зеву, ни Эре, ни их детям.

Рамтей, переглянувшись с Горном, с улыбкой следил глазами за реакцией гостьи. Она же не могла глаз оторвать от этого ковра.

Идеей рисунка ковра был порок.

Порок владел членами семьи. Порок был в каждой нитке ткани. Порок светился в глазах, вырисовывался на губах, обретался в лицах, на руках всех изображенных на ковре людей.

В центре было выткано породистое лицо Зева. Какой мастер сумел так тонко поймать, так точно передать его выражение? Ведь ковер не картина, не скульптура: ведь его же не рисовали, не из глины лепили. Ковер ткали из ниток: вправо, вверх, вправо, вверх, вправо, вверх. Касс видела однажды у Фины ткацкий станок. Дочь Зева вдруг увлеклась этим видом ремесла. Конечно, ненадолго. Любое занятие быстро надоедало Фине.

Самодовольство, сладость и одновременно неуловимая досада, разлитые в глазах Зева. А еще — хитрое раздумье, упрямое желанье без проблем взять свое. Перед ним, скрывая под опущенными веками гневные искры в глазах, потупила голову Энью.

Энью когда-то была официальной подругой Арса, потом что-то случилось, она на время потерялась из вида, затем появилась опять. Поговаривали, что они с Арсом остались друзьями, поговаривали, что склонна Энью к тем же шуточкам над другими, которые обожает Арс. Изображение ее, во всяком случае, выдавало и жестокость, и хитрость, и распущенность, и, впрочем, то, что стоять вот так перед Зевом особой радости ей не приносило.

А вот и Арс: по обыкновению бледный, холодный, мрачный. Его обуревает жестокость, смешанная с предчувствием неминуемости: вот-вот отец отнимет принадлежащую ему игрушку. В наглых, отважных глазах непослушного сына страх перед отцом, но одновременно и насмешка над ним… О Творцы, неужели, насмешка?

Рядом с Арсом — обмякший, замкнутый, озлобленный, по обыкновению пьяный Фест.

С другой стороны от Зева — Фина и Эра. Лица обеих изуродованы судорогами гнева и безуспешными попытками хоть немного этот гнев скрыть. В ярко-синих глазах Фины ненависть и стыд: да, пожалуй, это действительно был глубоко запрятанный стыд. За своего бабника отца? За братьев, одного — изверга, второго — горького пьяницу? За глупую, ревнивую, злую мать?

Такой изображена Эра с крепко сжатыми белыми руками и губами. Дай ей только волю, она бы всех сейчас передушила. Видно, что ей хочется наброситься сейчас на ненавистную Энью и рвать ее, кусать, терзать — до крови, до смерти. А заодно обругать, избить, уничтожить сына, который привел ее в дом. Привел, прекрасно зная нрав своего отца.

Касс перевела изумленный взгляд на Рамтея.

— Это выткала Рахел, — с готовностью пояснил тот. — Та самая, что сбежала от них сегодня. Фина ее за этот ковер больше всего и возненавидела.

— Я потрясена, — выдавила Касс и напрямую спросила: — Она у тебя? Нужна ли моя помощь?

— Она в безопасности, — гордо сказал Рамтей. — Еще ночью я отправил ее… Далеко, — Рамтей улыбнулся: — Но все равно, благодарю.

— Я слышала, что если раз в году они не пройдут обязательную профилактику, то возникает вероятность, причем большая вероятность, раннего или позднего перехода в свое низшее…

Касс замялась, стараясь не глядеть на кентавра. Она мысленно пыталась построить фразу без обиды для него… Все, что вертелось в голове, высказывать Горну ей казалось по меньшей мере неуместным. Но Рамтей терпеливо ждал, и она решилась.

— Например, Рахел, если я правильно понимаю, может превратиться в гигантского… — Касс содрогнулась и упавшим голосом закончила: — Паука?

— Зато будет свободна, — отрезал Рамтей.

— Лучше умереть, чем такая жизнь, — подтвердил Горн.

— Умирать никому не хочется, — возразила Касс. — Кстати, я слышала, Эрмс сегодня ездит по Посейдонису, предлагает всем Асклепиево бессмертие.

— Да, он был у меня… — улыбнулся Рамтей. — И я приобрел. С сегодняшнего утра я бессмертен, — он поклонился и усмехнулся: — Если верить, конечно, Асклепию и Эрмсу…

Касс молча уставилась на него: в его внешнем облике вроде бы ничего не изменилось.

— Я вижу, Прекрасную Деву это удивляет, — протянул Рамтей.

— Если признаться честно…

— Что же именно удивляет тебя? — перебил Рамтей.

— Не знаю, — ответила Касс. — Мне казалось, ты хочешь уйти…

— Уйти — это для слабосильных! — гордо сказал атлет. — Нет, я не уйду. Ему, — он грозно и с ненавистью вскинул подбородок к ковру: — Ему так легко от меня не избавиться… Прежде всего, я заставлю его заплатить за все свои удовольствия…

Облик Рамтея вдруг переменился: обычная бесстрастность его испарилась, глаза горели, гигант тяжело дышал.

— Разве в наслаждениях смысл жизни? — тихонько подыграл кентавр.

— Лон говорит, что смысл жизни в красоте, — прошептала Касс.

— Нет, — уверенно сказан Горн. — Смысл жизни в страданиях. Только страданием можно постичь… — Кентавр покивал головой, как будто поддакивая сам себе и закончил: — Только страданием можно искупить…

— Передай своему Лону, пусть стишки пишет, — презрительно бросил Рамтей. Что кентавр что-то там пробормотал, он, казалось, и не заметил.

— Тогда в чем? — настаивала она.

— В борьбе, — отрывисто бросил Рамтей.

Он приподнялся, взял с подноса и стал раскуривать трубку. По комнате поплыл сладковатый запах трубочного табака.

— Мир устроен так, — с наслаждением затягиваясь, тихо сказал Рамтей, — что в его основе лежит справедливость. Справедливость распределения сил стягивает между собой атомы, вращает планеты, гонит куда-то галактики… Справедливость поддерживает огонь жизни. Справедливость царит над зверями в лесу, заставляет их подчиняться определенному порядку…

Рамтей опять затянулся и продолжал: — И только в отношениях между людьми справедливость чаще всего беспомощна, бесполезна.

Касс взглянула на Горна: тот сидел, пригорюнившись.

— Почему-то ситуация всегда складывается в пользу того, кто меньше всего этой пользы заслуживает. Ничтожества властвуют над гениями… Бездари над талантами… Чем ничтожней человек, тем знатнее слывет… Чем бессовестней человек, тем большим богатством обладает… Чем меньше достоин славы, тем более знаменит…

Рамтей передохнул, подумал, затем твердо посмотрел перед собой и подытожил: — Смысл жизни в борьбе. Только когда справедливость станет основой отношений между людьми, необходимость борьбы отпадет, тогда, возможно, будет другой смысл…

Рамтей взглянул на Касс, словно ища в ней поддержки: — Возможно, это и будет любовь.

Возможно. А пока… Пока что на всей Гее я единственный, — тихо и медленно сказал Рамтей, длинно растягивая последнее слово: — Е-дин-ствен-ный, кто поможет слабому.

Он вздохнул: — До тех пор, пока у меня есть возможность спасти от истязаний хотя бы одну такую Рахел, я не могу позволить себе уйти, оставить несчастных один на один с братцем Зевом… и гвардией Баала… Я хочу справедливости для всех: и для тебя, и для него, — Рамтей кивнул на притихшего кентавра, — и для гнома… — Рамтей кивнул куда-то в сторону. — Пусть хоть самого ничтожного… Но я когда-то спас его и в награду получил верного друга…

— И я добьюсь справедливости… — внушительно сказал он: — Хоть это изнурительная, долгая и тяжелая работа… Мне только нужно время…

Он вздохнул и блаженно протянул: — Бессмертие! Теперь мне спешить некуда: раньше ли, позднее — но справедливости… — в глазах Рамтея засверкали молнии, аскет воодушевился. Где-то в будущем он уже видел свой триумф: — Я имею в виду, той самой высшей справедливости, которая только может быть в отношениях людей, я добьюсь.

Касс неосознанно чувствовала во всей его речи неуловимый подвох, но не могла найти возражений, да и не знала, имело ли смысл возражать.

Пока она думала, а Рамтей с Горном молча курили, на одной из стен вспыхнул экран виза с изображением Зева.

— Я желаю говорить с тобой, брат, — требовательно и монотонно повторял Зев. — Прошу тебя ответить. Прошу тебя ответить.

Рамтей кивнул Горну, тот быстро поднялся, в свою очередь кивнув Касс на прощанье. Убедившись, что кентавр исчез из виду, Рамтей включил виз на связь.

Зев, не веря своим глазам, уставился на Касс. На дне его глаз тяжелыми искрами вспыхивал накопленный за последние дни гнев.

— Прошу простить, — отрывисто сказал Зев. — Я и не предполагал, что ты тут… — он выразительно кивнул на Касс, задумался, подыскивая нужное слово. Потом, найдя, перевел взгляд на Рамтея и громко сказал: — Занят?

— Тебе что-нибудь нужно? — бесцеремонно спросил Рамтей.

— Только что собирался Круг, — тяжело произнес Зев. — Ты, конечно, участвовал?

— Я не смотрю виза.

— По Кругу выходит, машина эта, которая сбежала от Фины, у тебя.

— Я не интересуюсь Кругом.

— Значит, машина моей дочери не у тебя?

— Нет, не у меня. Но я ей помог.

— Я и не сомневался: твоих рук дело.

— Я и не скрываю: моих рук дело.

Оба говорили отрывисто, голоса их были похожи. Даже молчали они похоже, одинаково набычившись.

— Чего ты хочешь?

— Справедливости.

Зев захохотал. Смеялся он долго, визгливо, с надрывом, то страшно всхрапывая, то задыхаясь. Потом смолк. Буравя Касс глазами, он резко оборвал свой смех. Веселье тут же слетело с его лица, атлант номер один жестко сказал: — Врешь, братец. Власти ты хочешь, — он перевел взгляд на Рамтея и повторил: — Власти!

Рамтей презрительно усмехнулся краем губ.

— А я говорю — власти! взревел Зев. — Про справедливость — дурочкам, — он кивнул на Касс, — хорошеньким рассказывай! Я-то всегда знал! про зависть про твою: у меня — семья, женщины, слава! У меня Эдем, — Зев опять усмехнулся, зачем-то уточнил: — У меня энергия Геи. Я — властелин. А ты, — Зев опять усмехнулся, — всего лишь — брат. Вот оно, все рядом, а не ухватишь: брату принадлежит. Думаешь, не знаю? Знаю, и даже сочувствую, но — не всем дано.

Зев помолчал для внушительности. — Так ты на мелкие подлости? Племянницу обкрадывать?

Он подождал ответа. Рамтей молчал, до боли сжимая кулаки. Наконец он сказал: — У тебя ведь и не могло возникнуть другого объяснения… Ты и не мог понять иначе.

Зев повернулся к Касс, и, еле сдерживаясь, стал рассказывать ей: — Слетал милый брат на Запад. Нашел племя дикарей неподалеку от Чолулы. Научил их жениться, научил разводиться: как же варварам без брака и развода? — Зев развел руки. — А потом, глядишь — у них, вроде бы, ни с того, ни с сего, появилась религия! И кому бы ты думала, они поклоняются? Богу Солнца, Ра!

Зев глубоко вздохнул и продолжал: — Слетал после этого братец на Восток. Повещал Множеству Темноволосых Братьев… Уже и там Бог Солнца, по имени…

Зев сделал паузу, как бы, предлагая Касс угадать это имя, но опять, не дождавшись ответа, проорал: — Ра, конечно, Ра! — он несколько раз с восходящей громкостью повторил “Ра!”. А потом сказал Касс: — Ты только погляди на этого Бога Солнца.

Касс посмотрела на Рамтея: тот стоял бледный, со сцепленными зубами и сжатыми кулаками.

— Ты закончил? — глухо спросил он брата, когда тот замолчал.

— Почти, — ответил Зев. — Я закончу, когда ты закончишь. А пока предупреждаю: если ты не прекратишь…

Зев заорал изо всех сил: — К Баалу на перевоспитание! Хоть брата, хоть кого!

— Спасибо, что предупредил, — усмехнулся Рамтей, глядя брату прямо в глаза. — Разреши и мне предупредить тебя, в свою очередь…

Зев молча ждал.

— Когда-нибудь у тебя родится сын, который низвергнет тебя с твоей высоты. Ты знаешь, я не умею лгать. Думай, жди и мучайся.

Сказав это, Рамтей незаметным броском выпрямил руку с переключателем прямо в лицо Зеву.

Выстрелом прозвучал щелчок. Рамтей отключился.

Когда экран стемнел, Рамтей устало поежился и, обхватив руками голову, опустился на свое ложе. Потом он в упор посмотрел на Касс. Во взгляде его сквозило удивление.

Касс встала. Прощаясь, она поняла, что разгадала его взгляд правильно: Рамтей устал и теперь был рад избавиться от ее присутствия.

— Неужели Зев прав? — думала Касс. Вопрос этот не давал ей покоя всю дорогу домой. — Неужели Рамтей действительно хочет только власти? Нет, Зев не мог, не должен был быть прав.

Только войдя в свой дом, Касс поняла, как сильно устала и проголодалась.

Не включая света, она прошла прямо на кухню. Достала остатки позавчерашних пышек, соленый эллинский сыр. Съела, стоя в темноте тут же на кухне, запивая фруктовым нектаром.

После этого Касс вернулась в комнату и опустилась на ложе. Она легла на спину, заставила себя расслабиться, стала дышать глубоко и размеренно: “Раз — два, вдох — выдох”. Она командовала сама себе и думала о Рамтее. Думала, пока, наконец, сконцентрировавшись достаточно хорошо, не смогла долго, притом непрерывно, удерживать в сознании четкий образ исполина.

…Сама Гея встала на дыбы. Было ли это обычное землетрясение или тот самый катаклизм, который предсказывали Лон и Ноэл, Касс не знала. Это напоминало страшный фильм. Причем, с каждым кадром, с каждым звуком фильм становился все страшнее и страшнее.

Да, казалось, встала на дыбы сама Гея. Попеременно то горячий, то ледяной воздух с шумом рвался куда-то, шум этот отдавался в ушах. Ветер свистел, временами переходил на заунывный вой и все время метался, меняя направление.

Где-то вдали с мощным размахом раскачивался горизонт.

Две горы, между которыми пролетал аэробиль, потеряли твердость очертаний, шатались, дрожали и скрежетали скалами и камнями.

На самом деле все потеряло твердость, место, свою обычную повседневную уверенность: Гея металась, исполинское больное существо в горячке. А с ней металось все живое и неживое, что на ней обреталось.

Аэробиль шарахался от одной смерти к другой. Сцепив зубы, Рамтей выжимал из своего легкого, мечущегося на ветру суденышка максимальную скорость. Горы бросили на аэробиль все свои силы: швыряли в него отколовшимися скалами, стреляли выдранными с корнем деревьями, обдавали ледяными брызгами потоков.

Свет померк: сначала посерело, а потом стало совсем темно. Стало трудно дышать: воздух заполнился горячей густой черной пылью. Наконец, в моторе что-то задребезжало и взорвалось. Машина начала падать. В это время горы дали очередной крен. Аэробиль звонко стукнулся крылом о твердое. От страшного удара в спину Рамтей раскинул руки и потерял сознание.

Он очнулся от боли, которая мучила его и баюкала одновременно. Он не мог ничего видеть, но не это было самое страшное. Самое страшное было то, что Рамтей оказался не в состоянии шевельнуть ни ногой, ни рукой: неведомые силы словно приклеили его к опоре.

Скорее всего, это была скала: он был прижат спиной к чему-то твердому. Впереди же и под ногами чувствовалось открытое пространство. Рамтей не мог видеть: было по-прежнему темно.

В голову пришла одна-единственная догадка, одно-единственное объяснение происшедшему: во время удара его выбросило из аэробиля в эту мелкую нишу, а руки и ноги завалило камнями.

Все еще живой, но беспомощный, как младенец, могучий Рамтей, не имея возможности пошевелиться, висел, самой природой прикованный к скале, над бездонной черной пропастью.

Должен был пройти не один день, пока его найдет Фест. Напоследок Касс услыхала странный клекот, шелест крыльев. Уже выходя из транса, она поняла: это летел неведомо откуда взявшийся гигантский орел… Летел, почуяв легкую добычу, прямо на Рамтея…

После долгих размышлений Касс решила позвонить Рамтею и без обиняков рассказать ему о своем видении, предупредив, что она ни в чем не уверена… Она набрала его номер и несколько минут говорила в пустоту, просила его ответить ей. Но Рамтей не желал отвечать.

Касс попыталась вспомнить, с чего все началось. Было ли началом видение Лона? Предсказание Ноэла? Встреча с Рамтеем в Веселом Гроте? Разговор с Легой? Знакомство с Уэшеми?

Уэшеми… О чем бы ни думала она, мысли ее все равно переключались на Уэшеми: интересно, сам он сказал бы Рамтею или промолчал…

Принять бессмертие или отвергнуть? В красоте смысл жизни, говорит Лон; в борьбе, говорит Рамтей; в страдании, говорит кентавр Горн; в случайности, говорит Эрида. Или не в том, не в другом и не в третьем, а в чем?

“Для чего все?” — с неясной тоской думала Касс. — Зачем и кто все это придумал? Придумал и воплотил? Создал… Неужели, случай? Это не мог быть случай, ведь на то он и случай, чтобы его нельзя было предвидеть… предугадать… Жизнь, смерть, добро, зло — это происходит для чего-то и почему-то… И подчиняется конкретному закону… Зачем я пришла в этот мир? Что-то исполнить? Понять? Искупить? Нет, не случайно, нет, не просто так: для чего-то. Нужного и определенного.

А потом она, обмирая от смутных предчувствий, опять вспомнила: “Уэшеми”. Теперь она ясно видела образ поэта: он играл на тере и пел высоким голосом, бьющимся в горле и у нее в душе.

Про правду и ложь, про суету, про четырех птиц, которые умирают от обмана, улетают от обиды.

А может это и есть то самое, тот самый высший закон, единственно приемлемый смысл?

Уэшеми, безусловно, знает… Да, Касс была уверена: он знает нечто такое, чего не знает никто другой… что-то открыто ему, что скрыто от остальных… Знание дано поэту, певцу, красивому халдейскому юноше. Она, Прекрасная Дева Касс, хочет сейчас только одного: войти, окунуться в эту теплую ауру по имени Уэшеми.

Только при чем тут Эрида? Это не вязалось с ним. Ведь не мог он от безделья, от тоски, от скуки? Неужели мог? Эту мысль она сразу возненавидела и прогнала прочь.

И тогда… Тогда неожиданно пришли покой и тепло.

“Настоящая любовь спокойна и светла”, - вспомнила она слова Орфея, певца будущего, которому предстояло похоронить любимую. — Прости, Орф. Ты еще не ты. Когда-нибудь станешь Орфеем, а вот тогда… Она не знала, что тогда.