Изоляция

Глава 4 Пластохинон

Марина вскрикнула, закрыла ладонями плексиглас на противогазе, чтобы не видеть жуткой картины. Сотни, сотни трупов. Подвал некогда трепетно любимого учебного корпуса был усыпан телами тех, кто рвался в бункер, но не успел. Останки выглядели жутко – погода, бродячие собаки и радиация делали свое дело.

– Подниматься в здание не будем, надо к выходу. Скорее, идем! – прогудел через противогаз Миша.

Почти бегом, насколько позволяла химзащита и тяжелые сапоги, шестеро разведчиков бросились из подвала корпуса, поминутно оступаясь на кирпичных обломках, падая и поднимаясь снова.

Марина помнила, что впереди их ожидает парковка, переполненная остовами сгоревших машин. На некоторых сиденьях через растрескавшиеся от жара стекла были видны черные скалящиеся останки.

«А ведь это – самая элита наших факультетов, платные студенты, те, у которых родители могли позволить и машины, и огромные суммы за обучение. Не спасли ни деньги, ни связи. Хотя кого-то, наверное, успели спрятать в глубокие бункеры заботливые и влиятельные папы…» – с ужасом думала девушка. От ее частого дыхания стекло противогаза запотело, она двигалась почти вслепую.

Ребята пробирались вдоль стены, стараясь не шуметь, боясь нарушить последний покой умерших.

Наконец им в лица хлынул яркий свет. Миша закрыл рукой плексиглас и, дезориентированный, опустился на корточки. Марина вжалась спиной в стену, не открывая глаз.

Проморгавшись, разведчики отважились пойти дальше. От ожога сетчатки и полной слепоты ребят спасло отсутствие солнца. Над городом зависли свинцовые тучи, шел снег.

– Снег? – тихо спросил Витя, самый младший в команде. – Две месяца назад было лето, сейчас не может идти снег!

– Тихо! – шикнул Миша. – Разговоры потом.

– Это называется ядерной зимой, – негромко ответила Марина. – Я читала, что такой снег очень опасен. Он – как кислотный дождь. Миш! Не стоит ходить по поверхности.

– Что, Марина? Что тебе не нравится?

– Кислотный снег, к примеру. Не знаю, есть ли такое слово.

– У нас же «химза»!

– Никто не знает, как она себя поведет. Вдруг – растворится к чертовой матери!

Обзор в противогазе был маленький, бокового зрения – никакого. У Марины тотчас заслезились глаза, заломило виски. Щеки чесались и опухали от едкой противогазной присыпки. Тяжеленная химзащита была явно велика миниатюрной девушке, капюшон постоянно надвигался на лицо, закрывая плексиглас, снижая видимость. Больше всего Алексеевой хотелось скинуть это все.

– И пойти под ядовитый снег в обычной одежде, чтобы через десять минут умереть мучительной и жестокой смертью, – пробормотала Марина, успокаивая саму себя.

– Так, надо обследовать здание. Может, удастся принести что-нибудь.

– Мне нужно… Мне идти нужно! – выдавила Алексеева.

– Куда? – удивился Михаил.

– В лабораторию. Это тут, через две улицы, где-то километр по Мичуринскому.

– Растворишься на…!

– Мне надо. Идите. А я сама. – Каждое слово давалось с трудом. И, кажется, приближалась неизбежная истерика.

– Так, за старшего в первом отряде Кирилл. Бери остальных, дуйте осматривать здание. Через полчаса сбор здесь, на поверхности, у выхода с парковки. Мы с Мариной скоро вернемся, спецзадание от Николаича, – бросил Миша тоном, не терпящим возражений.

Юноша нетерпеливо махнул рукой товарищам и уверенно зашагал по проспекту. Марина едва успевала за ним, с трудом переставляя ноги в тяжелых сапогах «химзы».

Какой же страшной была дорога! Тротуар превратился в месиво из асфальтной крошки, земли и обломков кирпичей от разрушенных домов. Верхние этажи элитных высоток смело подчистую. Нижние выгорели в пламени страшного пожара. На искореженном проспекте в пробке навеки застыли автомобили. Страшные, обгоревшие кузова без стекол; почерневшие, скорчившиеся тела.

– Ударная волна? – тихо спросила Марина.

– Скорее, тепловая, – ответил Миша. – Такая бывает при взрыве, все сметает.

Дальше молчали – берегли силы. В тяжелой химзащите по пересеченной местности идти было тяжело, а сверху падал и падал снег.

Марина вытащила из нагрудного кармана карту с пометками начальника бункера, завернутую в полиэтиленовый пакет. Нужно было свернуть во дворы и пройти узкой тропинкой между остовами жилых домов. Правительственный НИИ был хорошо спрятан от внешних глаз. Трехэтажное здание без вывески не привлекало внимания москвичей, как и сотни других, подобных ему, а вход внутрь осуществлялся строго по пропускам.

Двор между тремя домами был перегорожен машинами. Несчастные жители пытались сбежать из огненного кошмара и навсегда остались погребенными под обломками в собственных машинах.

Миша подал девушке руку. Друзья взобрались на остов иномарки, оглядывая раскинувшуюся перед ними картину. Марина тяжело дышала сквозь фильтр противогаза. Ей было страшно до потери рассудка. Ее любимый город погиб. Погиб навсегда и безвозвратно. Даже если когда-то человечество вернется на поверхность из темных казематов бункеров и убежищ, им никогда не возродить из руин славный город Москву…

Научно-исследовательский институт, неприметный и серый, выглядел плачевно. Стекла осыпались, но крепкое здание не рухнуло, лишь покосилось, готовое слиться с землей в любой момент.

– Тебе туда точно надо? – спросил Миша. Его голос прозвучал хрипло и напуганно.

Марина кивнула.

– Подожди меня здесь. Мне нужно наверх. Не ходи за мной.

Девушка торопливо дернула дверь и застыла на пороге, не решаясь пойти дальше.

– Миша… – из последних сил позвала она, привалившись к косяку.

Повсюду лежали трупы. Так как в здание не было доступа, ни бродячие собаки, ни дождь и ветер не тронули тела несчастных медиков. Они так и остались лежать на полу, скорчившись, покрытые лоскутами истлевшей одежды, почерневшие, с полопавшейся кожей.

– Идем.

Миша взял Марину за руку и потащил к лестнице, перешагивая через умерших.

– Куда дальше? Мы тут год бродить будем, – проворчал разведчик, оглядывая длинный коридор. Распахнутые двери кабинетов и лабораторий зияли черными провалами. Кое-где сохранились таблички с фамилиями.

Девушка медленно пошла вглубь здания, заглядывая в распахнутые двери. Стены толстым слоем покрывала копоть. Здесь пылал пожар, унося в небытие многолетние разработки лекарств, способных спасти жизни последним уцелевшим жителям мегаполиса.

– Тут ничего нет. Даже если бы что-то было, все равно сгорело или поплавилось, – заметил Михаил, пробираясь между обугленными остовами мебели.

– Значит, надо идти выше, – ответила Марина, с каждым шагом все больше убеждаясь в безнадежности их поисков.

– Я одного не пойму, неужели тут нет никакого бункера? – Михаила потянуло на пространные размышления. Слова, глухие, гулкие из-за фильтров противогаза, но все же живые, помогали справиться с первобытным ужасом неизвестности.

– Если и был, то соединялся с метро. Тут никого не осталось. Если кто-то и есть под землей, то университетские, из МГУ. Может быть, они выйдут с нами на связь. Если остались живы, – тихо заметила девушка. – Идем выше. Может, там нам повезет больше.

На третьем этаже было не так страшно – все умерли внизу, у выхода из здания. Кроме того, верхний этаж меньше пострадал от пожара. Коридор был завален осколками кирпича и стекла, пол усыпали потемневшие от жара бумаги и папки.

– Разделимся, чтобы сэкономить время. Иди в правое крыло, я отправлюсь в левое. Через пять минут встретимся тут, – велела Марина. Миша пожал плечами и без возражений отправился в сумрак коридора, заглядывая в двери кабинетов.

Алексеева поторопилась вперед.

В левом крыле оказалась только одна металлическая дверь, в отличие от всех остальных, плотно закрытая. Табличка на стене гласила «Лаборатория экспериментальной геронтологии и фармацевтики. Посторонним вход воспрещен. Отв. Кругликова О. Е.». У стены лежала мумия женщины в истлевшем белом халате. В руках она сжимала пластиковую папку, на которой было написано черным маркером «Зав. лаб. геронтологии, профессор Кругликова». Как капитан корабля, ученая дама осталась на тонущем судне до конца и приняла смерть у дверей своей лаборатории, но не оставила ее.

– Покойтесь с миром, – прошептала Марина и вошла в небольшое помещение с надписью «Не входить». Разбитые банки, препараты, растекшиеся по полу и оставившие после себя разноцветные высохшие полосы и лужи. Где-то резиновые коврики, устилающие пол, были прожжены до дыр – видимо, из колб со стойки текла кислота.

«С какого перепугу Григорий Николаевич взял, что этот препарат вообще существует? Что он здесь? Это были разработки, лекарства от старости не придумали!» – мрачно думала Марина, рассматривая полки. Она начала обходить высокий стол и вдруг вскрикнула от ужаса: возле стула лежал труп, а в его руках…

«SkQ1», – гласила этикетка на небольшом свинцовом сейфе, который обнимал мужчина. Зеленый костюм химзащиты на нем был распахнут, противогаз валялся в стороне. Судя по всему, смерть наступила недавно, и умер неизвестный не при взрыве, а от радиации. Его лицо и шею покрывали язвы, голова была лишена волос. Тело раздулось, и только фильтры противогаза спасали Марину от трупного запаха, который наверняка стоял в этой маленькой лаборатории. Зачем мужчина сюда явился, почему его не спас защитный костюм – оставалось тайной. На прорезиненной куртке химзащиты стоял поблекший синий штамп «Убежище 32/1 НИИ эксп. фарм.».

«Значит, убежище все-таки было. Но выживших уже нет. Они не спаслись от радиации. Наверное, он испытывал нечеловеческие мучения, раз сбросил противогаз и «химзу». За этим препаратом приходили сами ученые. А значит, он реально может помочь. Ну что же, на этот раз удача на нашей стороне», – думала Марина, разглядывая металлический ящик.

Осененная внезапной догадкой, Марина вернулась к выходу и вытащила из высохших рук заведующей лабораторией геронтологии папку с документами.

Алексеева присела на корточки возле шкафа и начала перебирать пожелтевшие листы. Бумага рвалась и сыпалась от каждого прикосновения неуклюжих пальцев в защитных перчатках. Листы были исписаны неразборчивым врачебным почерком, некоторые заполнены на компьютере.

Девушка читала, позабыв о времени и радиации. С каждой строчкой ей становилось все страшнее. В последние месяцы перед Катастрофой все силы лаборатории геронтологии были направлены на создание двух препаратов. Первый – лекарство от старости для высших структур власти. «Новые митохондриально-ориентированные антиоксиданты: пластохинон, конъюгированный с катионными алкалоидами растительного происхождения берберином и пальматином»[2], – скользили по листам непонятные термины. В результате удачного эксперимента должна была существенно увеличиться продолжительность жизни человека, принимающего лекарство.

Вторая разработка лаборатории была секретным заказом Генштаба. На НИИ геронтологии и генетики была возложена задача создать препарат, который сделает из человека некоего универсального солдата, невосприимчивого к радиации, с притупленными чувствами и эмоциями, увеличенной продолжительностью жизни и ускоренной регенерацией. Женщины, принимающие лекарство, должны были обладать повышенной фертильностью. Развитие плода во время беременности ускорялось, занимая всего 6–7 месяцев. Развитие ребенка с детских лет до половозрелого возраста сокращалось почти вдвое, в полгода ребенок уже уверенно ходил, в год мог читать, выполнять команды, хорошо понимать взрослую речь. В десять этот новый человек-мутант, которому систематически вводили препарат, вступал в репродуктивный возраст, девочки – чуть позже, около двенадцати лет. Таким образом, разработчики и Генштаб надеялись на то, что в случае необходимости повторного заселения городов, разрушенных радиацией, при условии продолжения ведения войны, в течение 10–12 лет они смогут вырастить поколение универсальных солдат, которые будут быстро развиваться и размножаться, беспрекословно слушаться и не ведать страха за счет притупленных эмоций.

Судя по документам в папке заведующей, опытные образцы не прошли клинических испытаний. Побочные эффекты были слишком сильны и заканчивались летальным исходом. За неделю до Катастрофы Ольга Евгеньевна Кругликова, ведущий ученый и заведующая лабораторией, под грифом совершенной секретности отчиталась в Генштаб, что последняя партия препарата оказалась наиболее действенной и с наименее выраженными побочными эффектами, но о точном эффекте доподлинно неизвестно, поскольку испытания не завершены. К документу прилагалась копия приказа, в котором военные требовали в срочном порядке произвести партию лекарства в количестве 1000 ампул и доставить в закрытом сейфе под кодовым названием SKQ. На листе стояла резолюция Кругликовой, гласившая: «Действие препаратов группы SKQ не изучено. Лаборатория не несет ответственности за возможные эффекты».

Последний лист оказался написанным от руки и с печатью лаборатории. «Разработка лаборатории геронтологии НИИ экспериментальной фармацевтики. Пластохинон. Ампулы, 1000 шт. Кодовое название SKQ1. Доставить: Генштаб. Срочность: высокая. Секретность: совершенно секретно. Отв.: зав. лаб. геронтологии и генетики проф. О. Е. Кругликова. НИИ эксп. фарм.».

Остальные листы были испещрены расчетами и формулами, в которых Марина абсолютно ничего не поняла.

Видимо, эта папка хранилась в сейфе за сотней замков. Такая информация существовала на бумаге в единственном экземпляре и была исключительно для внутреннего пользования. Если бы не Катастрофа, мир никогда бы не узнал, чем занимались ученые в неприметном сером здании. В надежде спастись и спасти бесценные разработки, создававшиеся многие годы, заведующая лабораторией взяла неприметную папку с собой… но погибла. А вот сейф с секретными разработками стоял здесь, нетронутый, Пока последний из сотрудников НИИ не погиб, не успев забрать драгоценное лекарство. Теперь оно может спасти многие жизни!

Это казалось неслыханным везением. Ведь если этот заказ принадлежал Генштабу, то препарат действительно был невероятно ценным приобретением в этой борьбе за выживание.

«Значит, до войны медики сотрудничали с Генштабом. Странно, что за разработкой пришли сами ученые, а не военные. Или они сотрудничали, а значит, бункер под НИИ так же, как и наш, имеет выход к Метро-2, или ученые, погибая от радиации, хотели сократить свои мучения. В таком случае мне это очень не нравится. Военные до сих пор не пришли за спасительной разработкой. А это означает, что либо их не осталось больше на свете, во что я не верю, либо стоит уносить отсюда ноги, и желательно поскорее. И никогда сюда не возвращаться. Нам так повезло в поисках, что уверена – скоро мы нарвемся на крупные неприятности…» – мрачно думала девушка, все больше проникаясь нехорошим предчувствием.

Теперь оставалось только извлечь ящик из рук раздувшегося мертвеца, не разбив и не повредив ампулы. Марина с омерзением склонилась над трупом, потянула ящик. На перчатки брызнула слизь и сукровица.

Девушка закрыла глаза и дернула сейф на себя. Получилось. Ящик был у нее в руках. Марина сорвала наполовину сгоревшую занавеску с окна, обтерла заляпанные перчатки и холодный металл. Соскребла этикетку с указанием названия препарата, скомкала и кинула за шкаф. Завернула ящик во вторую занавеску и зажала под мышкой бесценную папку с документами.

– Миша! – Алексеева высунулась из лаборатории.

Вдруг снизу раздались выстрелы, прозвучавшие оглушительно громко в наступившей тишине.

«Ну твою мать! – промелькнула в голове у девушки разочарованная, но отчего-то слишком равнодушная мысль. – Я же говорила, что такого везения в жизни не бывает. Пора бы получить свою ложку дегтя».

Марина подхватила ящик и бросилась вниз по второй лестнице. Тяжеленный сейф оттягивал руки, мешал бежать. Через пролеты третьего этажа она увидела, как двое здоровенных мужчин в костюмах химзащиты укрылись за колонной на втором, а напротив них за открытой дверью кабинета прятался Миша.

Чернов спас ей жизнь. У Алексеевой не оставалось никаких сомнений, что два амбала явились за чудо-препаратом, который предназначался для Генштаба, и уж они точно знали, что он здесь. Значит, живыми и без боя разведчикам бункера историков и философов не уйти.

Девушка никогда не стреляла из автомата. Ей было страшно до дрожи в коленях, но только от ее меткости теперь зависело, получат они шанс или нет. Марина сняла с плеча старенький «калашников», приложила приклад к плечу.

«Черт, да как же из него целиться? Не палить же наугад? Кажется, надо совместить черточку с точечкой и поймать объект в прицел. Как в тире. В детстве же попадала. И в пейнтбол играла. Соберись, тряпка. Раз, два, три!»

Грянула очередь хаотичных выстрелов. На защитном костюме одного амбала появились аккуратные черные дырки, сочащиеся дымящейся на холоде кровью, и он рухнул на пол. Марина согнулась от боли, выронив автомат, – отдачей ей едва не выбило плечо. Этот неосознанное движение спасло ей жизнь. Над головой свистнули пули, сбивая влажную штукатурку с потолка и стены.

Напарник нападающего стрелял наугад, не видя Марину из-за колонны, и эти выстрелы стоили ему жизни. Он отвлекся на девушку и получил очередь от Михаила. Хороший «калаш» легко пробил резину «химзы» и живую человеческую плоть.

Марина подхватила ящик и бросилась навстречу Мише и вдруг остановилась.

– Папка! Там на лестнице папка! – крикнула девушка, поворачивая обратно.

Чернов схватил ее за локоть и встряхнул, как куклу.

– Дура! Куда! Бегом отсюда! У них подкрепление за корпусом, я видел, – прохрипел парень. Сквозь плексиглас противогаза на девушку смотрели безумные, испуганные глаза вчерашнего студента.

Алексеева не бегала так никогда в жизни. Миша тащил ящик, она страховала отход. Тяжелый «калашников» оттягивал руки, второй стучал по коленке – ростом не вышла для такого оружия. Плечо отзывалось тупой болью на каждый шаг, но Марине было не до него. Жизнь ребят, а вместе с ними и всего бункера, зависела теперь только от их скорости и везения.

Преследователей оказалось трое. На бегу они пытались стрелять, но промахивались – каждый раз предательски соскальзывающий асфальт и кирпичная крошка спасали ребятам жизнь. Вылезать на завал было слишком рискованно – они бы стали отличной мишенью, – и разведчики скрылись в ближайшем подъезде.

Марина ударила дверь ближайшей квартиры, равнодушно мазнула взглядом по трупу женщины в коридоре и перепрыгнула через него, уже не чувствуя ни жалости, ни отвращения.

Миша проскользнул в квартиру, захлопнул за собой дверь, и беглецы опрометью бросились в комнату, умоляя все силы Вселенной, чтобы на окне не оказалось решетки. Мироздание, искореженное войной, их не услышало. Оконную раму перегородили прутья. Марина закричала от отчаянья и гнева. Она ударила решетку прикладом автомата, чувствуя, как под противогазом на подбородок стекают злые, горячие слезы. Крепления не выдержали и выпали из рушащихся стен вместе с осколками кирпича. Пусть был свободен. А сзади был слышен топот преследователей.

Девушка и юноша вылетели на проспект и побежали так, будто за ними гнались все черти из преисподней. Марине казалось, что ее легкие вот-вот лопнут. Грудь горела огнем, воздуха не хватало, перед глазами плясали черные мушки.

Впереди показался родной корпус. Добежать бы! А там, среди сотни аудиторий, не так сложно спрятаться. Тем более бывшие студенты знали здание как свои пять пальцев, а преследователи, скорее всего, запутаются в лабиринтах коридоров и секторов.

Парадный вход корпуса встретил их разрушенными ступенями и сорванными с петель дверьми.

– Скорее, скорее!

Пули прочертили глубокие борозды на мраморной облицовке колонн, в нескольких сантиметрах от голов студентов.

– Куда дальше?! – крикнул Миша.

– Хранилище! – выдохнула Марина, схватила его за руку и потащила на второй этаж, где находились библиотечные помещения.

Ребята влетели в зал, девушка захлопнула тяжелую, обитую железом дверь. Предусмотрительные работники библиотеки приделали внутреннюю щеколду на двери.

– Теперь тихо, – задыхаясь от бега, прохрипела девушка. – Здесь есть подсобка и еще одно помещение.

Миша и Марина тихо поползли по хранилищу, стараясь не шуметь. Только тяжелое дыхание с хрипом вырывалось из фильтров противогаза, оставляя облачка пара в холодном воздухе.

Среди полок с книжками лежала пара трупов, уже высохших, – библиотекари. Девушка когда-то их хорошо знала. Алексеева до крови прикусила губу, чтобы сдержать отчаянный крик, рвущийся наружу.

Осторожно закрыв за собой вторую дверь, ребята старались дышать как можно тише и не шевелиться.

Сапоги преследователей гулко громыхали по этажу, потом Марина с облегчением услышала, как они поднимаются по лестнице на третий этаж. Заблудиться среди бесконечных коридоров и аудиторий было проще простого.

Время тянулось бесконечно долго. Разведчики бункера сидели без движения, привалившись к стене, напряженно вслушиваясь в тишину покинутого института.

Наконец, торопливые шаги трех пар кованых сапог прогрохотали вниз и стихли в отдалении. Наступила гнетущая, дрожащая тишина…

– Марина, вставай! – Ее совершенно бесцеремонно трясли за плечо.

– Нет, нет! – Женщина рывком села на кровати. Дурной сон не отпускал.

– Опять приснилось? Чего на сей раз?

Перед ней стоял Михаил.

– Первая вылазка.

– Мне тоже иногда снится. Как ты тогда не померла, не знаю. Дура, противогаз стащила прямо посреди библиотеки!

– А если бы меня вырвало – в противогаз? Я больше не могла… Это было мерзко. И страшно.

– Да, жутковато было. Как допер тебя и твой ящик – не знаю. И стоило из-за каких-то витаминок так стараться.

– Витаминки для иммунитета полезны, – усмехнулась Марина, окончательно проснувшись. – Сколько времени сейчас?

– Пять утра. К девяти дуй на завтрак, а то вторые сутки голодаешь.

– Ты только поэтому меня разбудил? – недовольно вскинула брови заместитель начальника бункера.

– Нет, не поэтому, – серьезно ответил Миша. – В дверь стучали. Условным стуком. Три-один-три.

Глаза Марины превратились в щелочки, в них полыхнула досада. Значит, Владимир не соврал и группа разведчиков из метро явилась к их убежищу, используя Никиту как информатора.

– Был приказ никого не впускать, – ледяным тоном отчеканила женщина.

– Тебя Андрей зовет, молодежь ему доложила, – пожал плечами разведчик.

– Миш, прихвати мне поесть, очень тебя прошу, вчера ужин пропустила, сегодня завтрак… Пойду Андрюшку вразумлять.

На голову заместителя в очередной раз свалились все возможные неприятности – начавшийся день не сулил ничего хорошего.

Марина торопливо прошла к гермодвери, условным внутренним «один-один-три» стукнула по металлу. Дверь открылась. И сразу же женщина услышала знакомое «три-один-три» снаружи.

Кирилл и Макс, шестнадцатилетние мальчишки, дежурившие всю ночь, были бледны и напуганы.

– Марин Санна, с трех утра стучат, как заведенные.

– Не открывать. За нарушение приказа – посажу в карцер, уяснили?! – неожиданно нервно ответила Марина, повысив голос.

Мальчишки перепуганно прижались к стене.

– Ясно, Марин Санна, чего кричать-то?

– Я к Андрею Савельевичу, скоро буду. Ждите. И не психуйте вы так, даже если дрянь какая-то сюда ломится, двери крепкие.

– Так… Стук-то наш… Вовка говорил, в метро он был, а там Никита остался, хотел с их разведчиками к нам прийти!

Заместитель начальника с трудом сдержала несколько отборных ругательств, рвущихся наружу.

– Мальчики, Владимир переутомился при подъеме, у него был сильный стресс после встречи с мутантом на Воробьевых. Никита мертв, он уже не может прийти. Вы знаете, что «философы» могут повторять человеческие стуки. Успокойтесь и ждите меня.

Марина круто обернулась и ушла.

– Ну, что ты можешь сказать?

Андрей нервно теребил воротник куртки. Кажется, его очень напрягали непрерывные стуки во внешнюю дверь.

– Что ты хочешь от меня услышать? Все наши – здесь. Снаружи – какая-то дрянь, которая пытается сюда прорваться.

– Которая стучит условным «три-один-три»!

– Ты осведомлен не хуже меня, что многие твари умеют воспроизводить звуки. Перед каждой вылазкой я инструктирую всех разведчиков: если услышишь детский плач с первого этажа дома – беги оттуда как можно скорее. Людей, особенно детей, на поверхности нет, а вот тех, кто умеет ими притворяться, – предостаточно. – Алексеева говорила тихо, без эмоций, Паценков же срывался в крик.

– Уверена, что нет? Марина, ты была такой милой девочкой, когда училась в институте, а теперь? Жестокая и циничная!

– Что было, то прошло, – равнодушно бросила женщина. – Сомневаешься – иди к лешему. Никита мертв, его сожрала тварь из реки. Лешу разорвали «философы». Володя тронулся рассудком. Я повторила это уже много-много раз. Что еще ты хочешь услышать, чтобы успокоиться?

– Я хочу, чтобы ты поднялась на поверхность и проверила, точно ли это не люди.

Марина презрительно усмехнулась.

– Я покажу из люка голову, и мне ее тут же откусят. Отстреляться я не успею.

– Я уверен, что там люди!

– Тогда пойди и проверь сам, – мрачно огрызнулась Алексеева. Натягивать тяжеленную химзащиту и задыхаться в противогазе ей очень не хотелось.

– Это приказ! – выкрикнул Андрей.

Марина рассмеялась.

– Ты приказываешь мне? Не забывайся.

– Это приказ начальника бункера. Или ты отправляешься на поверхность в химзащите и с «калашом», или в куртке и с последним патроном в пистолете! – В голосе Паценкова проскользнули истеричные нотки.

Женщина спокойно смотрела на начальника, облокотившись на стол.

– Бунт в клетке с хомячками? – холодно поинтересовалась она.

– Приказ! – упрямо повторил начальник, но взгляд отвел.

– Ладно, Паценков. Живи пока. Я пойду и разберусь, что там происходит. Мне не тебя, мне людей жалко. Мишу того же, которого ты своим идиотизмом заразил. Метро, большой мир, люди… Оно тебе все не сдалось, просто ты веришь, что сможешь достичь чего-то большего, чем руководство над толпой молодежи в изолированном бункере. Тебе плохо живется? Кресло начальника, абсолютная беззаботность, сыт, одет, не замерзаешь и не копаешься в земле. Думаешь, в метро тебе будет лучше? На крысиной ферме, например, потому что жрать там больше нечего. Или уборщиком отхожих мест, которые там вручную копались. Ты руководить станцией хочешь? Флаг в руки, только кто ж тебе даст. Начальничков во все времена хватало, там своих достаточно и без тебя, не знают, куда девать. В метро все давно уже сформировано, и нам там делать нечего. С попаданием в большое метро ты можешь забыть о тушенке и овощах, потому что там этого всего нет. Ты можешь забыть о своем кабинете. О развитии культуры и науки. О воде в свободном доступе.

– Просто рай на земле описываешь, – зло возразил Паценков.

– Я описала жизнь в нашем бункере. Наше устройство – почти довоенное, как раньше, только солнца над головой нет. Не лезут мутанты из темноты, нет ни голода, ни эпидемий – все, кто был чем-то заражен, давно умерли, не передав это детям. Здорово, правда? – Голос Марины звучал зловеще. Наверху что-то с громким хлопком взорвалось, свет потух.

Андрей вскрикнул. Марина торопливо открыла дверь кабинета, и из коридора в темное помещение пробился неяркий свет.

– Поломок на подстанции нет? – крикнула Алексеева.

– Нет, Марин Санна. А у вас что, свет выключился? Это лампочка, тут напряжение скакнуло, пока наши электрики отвлеклись. Я сейчас пришлю кого-нибудь, – отозвался дежурный, стоящий у лестницы.

Систему дежурных у лестниц между этажами и у гермодверей придумала сама Марина. После того, как десять лет назад пожар на генераторной подстанции едва не уничтожил все население бункера, Алексеева долго думала, как наладить систему быстрой связи без раций и аппаратуры. В итоге дежурные стояли у гермодвери – на случай прорыва извне – и у лестниц – от них отлично просматривался и был в пределах прямой звуковой досягаемости весь этаж. Теперь при необходимости дежурные перекрикивались и быстро передавали информацию с самого верха до самого низа. В условиях того, что население было небольшим, вызвать нужного человека в кабинет было делом двух минут. «Почти мобильник!» – радовалась Марина.

Теперь система сработала мгновенно и отлаженно, и через пять минут в небольшой комнатке Паценкова вновь стало светло. Лампочка в двадцать ватт разогнала тени по углам.

– И чего было орать? Просто скачок на подстанции, всего лишь вырубился свет, – усмехнулась Алексеева.

– Ты меня напугала! – хмуро отозвался начальник.

– Вот-вот. А в твоем долгожданном метро если вырубается освещение – то всерьез и надолго. Три шага за станцию – и такая же глухая и беспросветная тьма.

– Не заговаривай мне зубы! Марш за химзащитой! Это приказ, ты не поняла?! – взвился Паценков.

Марина спокойно посмотрела разъяренному начальнику в лицо.

– Ну и дурак ты, Андрюша. – Она пожала плечами и вышла.

На поверхность не хотелось. Страшно не было – было тоскливо и муторно, потому что женщина понимала, что в случае трудностей придется вступить в перестрелку с разведчиками из метро, которые называли себя сталкерами, и убить Никиту. Марина чувствовала себя палачом, извергом, самым худшим из мутантов, населивших мир, – современным человеком. Хомо новус, обязанным убивать.

– Химзащиту, – распорядилась она возле кладовой на верхнем ярусе.

Облачившись в тяжелый костюм, который по-прежнему был ей велик, Марина убрала короткие волосы под капюшон.

– «Калаш», рожок патронов и респиратор.

– Марин Санна, может, противогаз? – спросил Кирилл, молодой помощник кладовщика Ильи, отвечающий за индивидуальные комплекты, хранящиеся наверху.

– Респиратор. Я ненадолго, – отозвалась женщина, пристегивая к «калашу» магазин.

Наконец, Алексеева оказалась у двери. В нее по-прежнему монотонно стучали. Три-один-три. Пауза. Три-один-три.

«Окей. Выводит это стучание знатно. Дятлы фиговы. Ну ничего. Ничего…» – убеждала саму себя Марина, поднимаясь по лесенке к внешнему люку.

Азбукой Морзе: «Отойти от двери. Я выхожу». Выждать минуту. Повторить. Стук снаружи прекратился.

– Я быстренько, – улыбнулась Марина замершим в нерешительности дежурным. – Открывайте.

Мальчики завозились с замком. Алексеева отерла со лба холодный пот, глубоко выдохнула, пытаясь унять сердцебиение.

«Страшно мне, что ли?» – недоуменно спросила она сама себя.

Дверь открылась ровно настолько, чтобы Марина смогла выскользнуть из люка, и тотчас захлопнулась. Алексеева поправила респиратор, закрывающий только нижнюю часть лица, и тотчас зажмурилась от яркого света трех фонарей.

– Стойте, не стреляйте, это Марина Александровна! – раздался голос Никиты.

Лучи фонарей сместились чуть вниз. Алексеева с трудом открыла глаза. Людей было пятеро, не считая молодого разведчика из бункера. Трое держали на прицеле Марину, еще двое светили фонарями вглубь подвала, выцеливая «философов», которые могли появиться откуда угодно.

– Верх контролируйте, они с парковки пойдут, – негромко посоветовала женщина автоматчикам. – На этом ярусе чисто, других ходов нет.

– Почему в респираторе, а не в полном комплекте? – спросил рослый разведчик, направляя дуло «калаша» в незащищенный противогазом лоб. – Кто такая?

– Алексеева Марина Александровна, заместитель начальника бункера. Вышла для переговоров, вреда не нанесу. В респираторе, поскольку кратковременная вылазка. Опустите автоматы, тогда я пойду на переговоры. И надеюсь, что вы уберетесь отсюда как можно скорее.

«Калаши», естественно, смотрели на Марину.

«Окей. Мирно не выйдет. А я под прицелом и не успею стащить с плеча автомат, как стану дырявой, словно дуршлаг… Веселенькая ситуация выходит. Вернусь – убью Паценкова нахрен!» – зло подумала женщина.

– Мы пришли парламентерами для установления связи с бункером и проторчали тут два часа! Вы сбили нам весь график вылазки! Скоро рассветет, и тогда мы застрянем тут на весь день! Если бы ваш разведчик не скулил, что вы все там, давно бы уже свалили! – бросил командир разведотряда. Из-за противогаза его голос звучал глухо, невозможно было определить, кто перед ней – взрослый мужчина или юнец.

– Если дверь не открывают, значит, хозяева не очень-то хотят вас видеть! – ответила Алексеева. – А теперь советую поторопиться, скоро сюда нагрянут «философы», и от всей толпы вам не отстреляться.

– Марин Санна, это же подкрепление, из метро! Надо установить контакты со станцией, и тогда все будет хорошо! – пискнул Никита. Он был смертельно перепуган происходящим. В особенности побелевшим от ярости лицом заместителя начальника бункера.

– Мне придется взять вас с собой на Фрунзенскую для допроса, – процедил командир парламентеров. – Оружие на землю, лицом к стене! Руки за голову!

Алексеева молча стащила с плеча «калаш». А дальше все произошло почти мгновенно: щелчок затвора, выстрел, потом еще два. Автоматчик, державший на прицеле Марину, рухнул, как подкошенный. Женщина упала на землю, пули врезались в стену, отскочили. Рикошетом порвало плащ химзащиты на спине. Постучать в бункер Марина уже не успела: на нее навалились двое разведчиков, отобрали автомат и скрутили руки за спиной. В этот момент наверху послышалось шевеление.

– Мутанты! Оружие к бою! – крикнул командир.

– Не успеешь! Валите отсюда и мальца моего захватите! – крикнула Алексеева. Один из парламентеров ударил ее по лицу тяжелым кованым сапогом. Марина коротко всхлипнула и потеряла сознание.

Когда преследователи покинули корпус, Марина рухнула на пол и забилась в рыданиях. Миша подхватил ее под руки, успокаивая.

– Ну чего ты, не реви, успокойся! Все закончилось, все прошло! – пытался вразумить он девушку.

Марина дернула завязки капюшона, стащила противогаз и полной грудью вдохнула зараженный воздух. Тотчас ее вырвало. После всех увиденных ужасов – страшных мумий, раздувшегося трупа недавно умершего лаборанта в медицинском корпусе – организм девушки дал сбой.

– Марина, надень противогаз, немедленно надень! – Слова Миши доносились как сквозь вату, уши заложило, из глаз сами собой ручьем текли слезы. Тело содрогалось в конвульсиях.

Спустя несколько минут девушка, наконец, смогла взять себя в руки.

– Прости… – шепнула она, натягивая противогаз и капюшон химзащиты.

– Ничего. Ты просто очень испугалась. Идем дальше или вниз? – мягко спросил Миша. Он был рад тому, что напарница не видела его мертвенно-бледного лица и дорожек слез на щеках.

– Пойдем на пятый этаж, в библиотеку истории Отечества? – попросила девушка.

– Зачем?

– Там раньше работала моя подруга, Наташа… Если она умерла… – снова жалобный всхлип из-под противогаза. – То должна быть там.

Ребята поднялись на пятый этаж. Лестницы были усеяны трупами, поминутно приходилось переступать через скрюченные в последних судорогах тела.

«Как же так вышло? – отрешенно думала Марина. – В тот день в корпусе было больше тысячи человек. А спаслось в лучшем случае двести. И не самых лучших, не самых одаренных или обладающих какими-то незаменимыми умениями. Так сложно было в первые дни – мы, историки и философы, привыкли к клавиатуре компьютеров и экранам планшетов, к теориям и размышлениям, библиотекам и кафедрам, а тут пришлось учиться выживать в бункере. Вот я… Никогда не занималась спортом, ненавидела бег, и даже подъем с первого этажа на пятый по лестнице порой казался мне очень тяжелым занятием. Я любила спокойно сидеть на кафедре, делать презентации на компьютере, читать книги по истории Средних веков и художественные романы о любви. А теперь что? Я бегаю так, как никогда в жизни, стреляю из «калашникова» в людей, вытаскиваю из рук раздувшегося трупа ящик с ампулами неизвестного лекарства… Разве я все это умела? Нет, никогда. Что меняет людей? Нужда, время? А изменилась ли я, или наверх всплыло то, что всегда было, просто крепко спало в глубинах сознания за ненадобностью? Или все же я скоро очерствею душой? Раньше мне было до слез жалко задавленного машиной голубя. А теперь? Теперь вокруг сотни трупов, а мне уже все равно. Раньше мне было совестно накричать на человека или нахамить в метро. А теперь я спокойно убила из автомата мужчину. Живого, между прочим, у которого на какой-нибудь станции метро или в бункере могла быть семья… И мне не стыдно, не больно и не противно от самой себя. Просто – никак. Что это такое? Стираются нормы морали? Каменеет душа? Или просто настали такие времена, что иначе не выжить?»

– Марин, сосредоточься, я тебя уже второй раз подхватываю, чтобы ты не упала. О чем думаешь? Между прочим, пришли. Где твоя библиотека? – недовольно прогудел из-под противогаза Миша.

Алексеева вынырнула из тяжелых раздумий. Да, пятый этаж выглядел приличнее, чем первые. Тут уже почти не было трупов: люди стремились вниз, как и в НИИ экспериментальной фармацевтики. Дверь библиотеки истории Отечества была плотно закрыта, в отличие от всех остальных аудиторий. Если из кабинетов корпуса бежали, стремясь спасти свою жизнь, то из этих комнат, кажется, никто не выходил.

Марина постучала – как раньше, по привычке. Потом сообразила, что делает, и толкнула дверь. Та открылась практически бесшумно. Девушка вошла в кабинет.

Стеллажи с книгами упали, сотни томов рассыпались по полу, обугленные, распавшиеся на отдельные страницы. По всему полу была разбросана экспозиция из лежащего на боку разбитого стеклянного стенда. Пережившие столетия берестяные грамоты, средневековые рукописные книги, глиняные черепки кувшинов… Они прошли нетронутыми сквозь сотни войн и десятки веков, но не пережили последней глупости «царя природы».

У рассыпавшегося окна под почерневшей деревянной стойкой, где Марина и Наташа, лаборант библиотеки и хорошая подруга девушки, когда-то любили пить чай, глядя на то, как закатное солнце освещает широкие проспекты, лежали два тела. Было ясно, что они стояли у окна, обнявшись, и смотрели, как над городом расцветают ядерные грибы и рушатся здания, сметаемые ударной волной, как загораются спичками от вспышки и тепловой волны дома. А потом накрыло и учебный корпус. К этому моменту Марина уже успела спрятаться от раскаленной смерти в бункере. А Наташа не захотела. Не любила темноту метро. Когда начинались разговоры о ПРО, она говорила, что хочет умереть легко и быстро, а не цепляться зубами за выживание. Сказала, что хочет умереть человеком, а не прожить еще пару десятков лет животным, погибая в темноте подземелий. Что же, ее мечта сбылась.

Один обуглившийся труп прижимал к груди книгу. От нее остался лишь кусок обложки, на котором значилось «Исто… Рос…». Сомнений не было. Это скорчившееся тело – Наташа, любимая, милая Наташа. К горлу подкатил комок.

Второй мертвец тоже оказался знакомым. На шее сохранилась часть медальона, который Наташа когда-то на Новый год дарила своему избраннику. «Сер…» – значилось на уцелевшей части металла.

«Сережа Кабанов, Наташина безответная любовь. Год точно по нему маялась. Сбылась мечта, он рядом навсегда… Господи, за что им это?» – горько подумала Марина, опускаясь на колени рядом с подругой.

– Наташенька… Почему ты меня оставила? Почему не спаслась? – шептала девушка, покачиваясь из стороны в сторону. – Покойся с миром. Ты умерла так, как хотела. Присмотри оттуда, сверху, за всеми нами. Прощай навсегда…

Марина всхлипнула, встала. Тотчас закружилась голова, перед глазами заплясали пятна. Мир вдруг стал темным и бесцветным. Сознание погасло…