Изоляция

Глава 13 Начало конца

Наутро начальницу бункера разбудил настойчивый стук в дверь. Алексеева с трудом поднялась с пола, где уснула вечером, оглянулась на спящего тревожным сном Митю и вышла. Перед дверью стояли Ваня и Илья. Оба были бледны, под глазами залегли синие тени, а в глазах плескался страх.

– У нас ЧП, – виновато выговорил Волков, опуская глаза. – Из наших секторов, моего и Ильи, пропали три человека. Ольга Фомина, семнадцать лет. Ушла ночью под запись в туалет и не вернулась к утру. Через полчаса прибежал Оганян, доложил, что у него та же история. Пятнадцатилетняя Кристина Седова повела в туалет свою пятилетнюю сестру. Обе не вернулись. Я ума не приложу, что стряслось. Детям пока не говорили, они и так в панике.

Марина чувствовала, как в голосе Вани проскальзывают истеричные нотки.

– Спокойно. Отставить панику. Всему нашлось резонное объяснение. Семеро детей пропали, когда выключился свет. Их всех обнаружила Люба на нижнем ярусе. Не знаю, что им там понадобилось, но они не удержались на ступеньках и упали вниз. Травмы оказались несовместимыми с жизнью. Илья, твою дочку на руках держала Света Васильева, люк был не закрыт, и девочки оступились и упали. Обе погибли. Наша агротехник так перепугалась, когда нашла их, что у нее случился инфаркт. Она мертва. Вызовите ко мне Василия. Тела я закопала вчера ночью, выкапывать не дам, не хочу травмировать вашу психику. Мне жаль, что так вышло.

Ее голос прозвучал сухо и властно, как и должно было быть. Казалось, ночная истерика прошла без следа, и перед жителями бункера стояла их истинная руководительница, бесстрастная, жесткая, несмотря ни на что.

– Нет! – вскрикнул Илья. – Этого не может быть! Моя девочка… Каждый житель бункера знает, где находятся люки!

– Началась паника. Света старалась укрыть малышку от толпы и не рассчитала. Мальчишки просто пошли исследовать нижний этаж, знаешь же, что в тринадцать лет да в темноте попа просит приключений. Коля и Никита взяли с собой Егора, повели его вниз и упали с лестницы, не рассчитав расстояние между ступенями. Лида просто заблудилась, она же была совсем маленькой, могла ошибиться с направлением, тем более дверь туалета и душевых всего в паре метров от спуска. Обычно над люком постоянно горит лампа, на ночь его закрывают, а тут до него не стало дела. В кромешной тьме даже я не скажу тебе так сразу, где именно этот черный провал. Это, конечно, великая беда, но не ЧП, а вполне штатная ситуация, – холодно ответила Марина.

– Штатная?! – взревел парень. – У меня дочь погибла!

– Успокойся. Паникеры в бункере не нужны, сам знаешь. Вернитесь в свои сектора. Я не давала команды отмены военного положения. Перемещения запретить. В туалет сопровождать. Выставить дежурных и ответственных за каждый сектор, – твердо приказала женщина.

– Сволочь ты, Марина! Здесь люди умирают, а ты заладила – порядок, сектора! – прошипел Оганян.

Алексеева без замаха влепила ему звонкую пощечину.

– Молчать и соблюдать субординацию! – рявкнула она. – Ты даже представить себе не можешь, сколько еще народу может погибнуть, если сейчас начнется паника.

Илья с горечью посмотрел Марине в глаза.

– Есть выполнять, – коротко ответил он и пошел прочь.

– Зря ты с ним так, – тихо сказал Волков, когда юноша отошел.

– Я знаю, Вань. Я сама не нахожу себе места, и мне до слез жалко погибших детей. Но если сейчас хоть кто-нибудь ослушается моего приказа, в убежище начнется анархия и произвол. Ты видишь, население на грани новой катастрофы. Встали генераторы, не горит свет. Не работают фильтры, потому что нет тока. Ситуация у нас страшная, но мы непременно выберемся, – устало пообещала Алексеева.

Ваня наклонил голову и пожал плечами. Видно, и он сомневался, что все еще может наладиться.

Марина вошла в свой кабинет и села у стола, задумавшись.

Положение действительно становилось критическим. Стены бункера, призванные защищать от угрозы извне, от радиации и мутантов, вдруг стали тюрьмой, где рано или поздно выживут только страшные твари. Некуда было бежать. И на поверхности, и внутри убежища царила опасность и первобытный ужас, лишающий способности мыслить. Начальница бункера тщетно искала выход. Его не было. Рассказать правду, выдать по два рожка патронов каждому из старших и заставить перестрелять всю молодежь? А был ли в этом резон? После – оставалось только приставить дуло к виску. Да и ни один из ее товарищей никогда не сможет выстрелить в ребенка, которого растил с младенчества. Все они были детьми бункера, родными, любимыми. Если брать в расчет только такой исход, жизнь теряла смысл.

Открыть гермодверь и выставить всех жителей убежища на поверхность, где они моментально мутируют в кровожадных тварей, разбредутся по окрестным домам и станут новым видом в чреде непрекращающегося эволюционного кошмара? Это выход, да, но становилось ли от этого осознания легче? Едва ли.

Так или иначе – смерть. Для нее и для старшего поколения, для верных боевых товарищей, которым удалось спастись в день катастрофы. Но спастись ли? Нет, пожалуй, за двадцать лет жители убежища лишь придумали себе страшный конец…

Пустить ситуацию на самотек? Пусть все будет, как будет? В ужасе забившись в свои углы, ожидать, кто будет следующим? Врать в глаза, убеждая, что все будет хорошо?

Уже не будет. Мир рухнул, покатился в тартарары, и с каждым часом конец становился все ближе. Массовая паника уже охватила всю молодежь и старших. Все уже поняли, что в бункере творится чертовщина, и надуманные объяснения Марины не могли потушить пожар истерики и смятения. Вопрос стоял в том, кто раньше догадается. И когда каннибализм превратится во внутривидовую борьбу. Будут ли мутационные изменения еще больше затрагивать внешний вид или только психику?

Алексеева писала на листочке в свете фонарика наблюдения последних дней.

«Когда я выстрелила в Ольгу, девушка пришла в себя и совершенно осознанно спросила, что происходит. Следовательно, на данный момент мутация принимает форму кратковременных помешательств, не затрагивая морфологическую структуру тела. Мы не можем понять, кто именно подвергнется помешательству, потому что внешне это абсолютно нормальный (по нашим меркам) человек. Мы не можем ничего узнать по отпечаткам зубов, потому что у всех детей их по сорок, и они острые. Не можем предугадать…» – Алексеева запнулась.

– Можем. Случаи каннибализма вспыхивали в те часы, когда за детьми не велось пристального наблюдения, когда они были предоставлены самим себе! Следовательно, если мы постоянно будем их занимать так, чтобы по ночам они крепко спали от усталости, мы можем победить! – воскликнула Марина, осененная догадкой.

Она бросилась в зал.

– Внимание начальникам секторов! – громко объявила женщина в мегафон. – Возобновить занятия! Каждый рассказывает детям то, что умеет. Сказки, рассказы, историю, что угодно. До обеда уроки не прекращать! Перемещения по-прежнему запрещаются!

Жители бункера встретили идею одобряющим гулом. Так было проще. И не так страшно. В разговорах и время потянется быстрее…

Марина медленно спустилась с бортика и пошла вдоль стены. Остановилась возле календаря. Достала из кармана рубашки ручку и жирной линией зачеркнула «2033». Надписала сверху «2034».

– Мы прервали традицию… – прошептала она, прижимая ладонь к пожелтевшему листу. – С Новым годом, последнее пристанище.

Алексеева сидела у решетки и выжидающе смотрела на Хохла.

– Ну, что? Что вы с Паценковым сделали? Помимо того, что сожгли генераторы? – спросила она.

– Ничего. Не успели. А теперь я жду твоих объяснений. Что ты думаешь? Что будет дальше?

– Дальше – мрак и пропасть. Я боюсь, Женя. Мне действительно страшно, как не было никогда в жизни. У нас пропадают люди. Если те семь – вернее, уже десять – трупов я смогла объяснить, то неизбежная паника наступит буквально завтра утром, когда мы недосчитаемся еще нескольких человек. Я не могу определить, у кого именно поедет крыша и помутится разум. Остается просто ждать – и это жутко. Нет ничего хуже ожидания и понимания того, что ты не в силах сделать ничего. Абсолютно ничего. Только ждать, ждать, ждать, кто станет следующей жертвой. Пока я поняла, что мутанты нападают на маленьких детей. Уводят их с собой и жрут на нижнем ярусе. Закрыть люк и не пускать их туда – не вариант, потому что тогда они заползут в технические коридоры. По крайней мере, я знаю, где искать пропавших. И никому больше не стоит об этом знать. Это жутко – осознавать, что кто-то из моих любимых детей утром не проснется. А я не могу ничего сделать. Поставить у люка дежурных? Я боюсь, станет хуже. Потому что когда тварь подошла и начала откапывать растерзанную девочку, мне захотелось присоединиться к ней. Кажется, они могут заражать какими-то флюидами, на уровне психики, и чем больше народу они встретят на пути, тем больше человек погибнет за ночь. Я велела постоянно что-то рассказывать, потому что до сих пор верю, что культура пробудит в мутантах все человеческое. Я боюсь… – тихо говорила Марина, забывшись.

Женя протянул ей руку. Женщина сжала в ладонях его холодные пальцы, прижалась к ним щекой и вдруг заплакала. По-детски, давясь рыданиями, утирая слезы ладонью мужчины.

– Где ты был раньше… – всхлипывала она. – Почему я только теперь, когда стою на пороге смерти и помешательства, вновь встретила тебя?

– Марина, у тебя все получится. Ты выживешь. Решение придет. Придет ответ на ситуацию, не может быть безвыходных положений. Мы пока еще живы – и будем бороться, – шептал Хохол, поглаживая ее пальцем по щеке.

– Нет, – начальница бункера подняла страдающие глаза, блестевшие слезами в свете фонарика. – Мы потеряли все. Точнее, не имели никогда. Почти двадцать лет я создавала иллюзию, воздушный замок, который рухнул. Я половину своей жизни оберегала этот бункер, спасала от любой мелочи, не жалела жизни ради него. И теперь бессильна! Бессильна! И мне остается наблюдать, как детей – моих детей! – пожирают радиация и мутационные изменения! Они страдают! А я ничем не могу им помочь. Им страшно засыпать с мыслью, что кто-то может не проснуться. А я бездействую, потому что мне нечего сделать…

Алексеева вздрагивала всем телом, изливая в рыданиях всю свою боль последних недель, и не заметила, как в отсек вошел Волков.

– Мариш, ты чего? – тихо спросил он, видя, как всесильная начальница скорчилась у решетки, обнимая руку злейшего врага бункера.

– Все в порядке, – сухо сказала женщина, вставая. Она моментально успокоилась и с облегченной душой была готова бороться и дальше.

– У нас новое ЧП. У Сони Лозиной поднялась температура, девочка говорит, что ломит суставы, глаза режет, как мутной пленкой подернуты, – сказал Ваня.

От ужаса у Марины пересохло во рту.

– Срочно изолировать! Ко мне в кабинет! Живо! – крикнула она, бросаясь вверх по ступеням.

Волков поднял оброненный женщиной фонарик и последовал за ней, мрачно усмехаясь своим тяжелым мыслям.

Марина не спала почти трое суток. Она пристально наблюдала за изменениями, происходившими с Соней.

Три дня назад у девочки поднялась температура. Алексеева уложила малышку на кровать у себя в кабинете, вколола сильный антибиотик, но понимала, что от него не будет толку.

Соня лежала под толстым одеялом, вздрагивая во сне. Рядом на полу свернулся клубочком Митя. День за днем начальница бункера облегчала его мучения снотворным. Когда юноша просыпался на короткое время, он стонал от боли. Его съедала лучевая болезнь, лицо осунулось, почернело, покрылось страшными язвами. Марина сидела рядом с ним по несколько часов, что-то рассказывала, бездумно, только для того, чтобы говорить. Она вспоминала прошлую жизнь, свои годы в университете, красивый зеленый городок в ближайшем Подмосковье, семью. Вспоминала жаркое лето, проведенное в Крыму, море и песок, зеленые деревья на склонах холмов. Ей было горько и пусто. Медленно умирающий Анохин переполнял ее сердце чувством вины. Женщина успела привязаться к парню, к тому же он пожертвовал своей благополучной жизнью на станции метрополитена, спас ей жизнь. Для чего? Чтобы она не смогла облегчить его последние часы?

– Расскажите мне правду. Что с этой девочкой? – тихо попросил Митя, глядя на Сонечку.

– Правду? – медленно переспросила Алексеева. – Да кто ж теперь ее расскажет? На фоне повышенной температуры ускорились процессы мутаций в организме.

– Можно я посмотрю? – тихо попросил паренек.

В те редкие минуты, когда он вставал с расстеленного на полу одеяла, Марина прикрывала лицо малышки простыней, не показывая девочку Анохину.

– Нет, нельзя. Я не хочу, чтобы ты это видел, – тихо ответила Марина, прижимая ко лбу прохладные ладони. Несколько дней подряд невыносимо болела голова, резко упало зрение – не помогали даже очки.

– Что с ней? Я же никому не расскажу, мне вы можете довериться, – попытался улыбнуться Митя. Растрескавшиеся губы засочились кровью.

– Тебе не стоит этого видеть, – повторила женщина. – Это мое наказание за всех тех, кто погиб по моей вине. Ребята, которых я люблю больше, чем мою никчемную жизнь. Невинные малыши. А они по-прежнему пропадают…

Алексеева закрыла глаза, поджала губы, но одинокая слеза прочертила бороздку на грязной щеке.

Дети исчезали. И никто не знал, как так получается. Одна из аварийных ламп перегорела. Заменить ее было нечем. Половина большого зала погрузилась во мрак. И в темноте очень сложно было уследить за всеми сразу.

Жители бункера боялись лишний раз говорить, сидели спина к спине, прислушиваясь, до рези в глазах всматриваясь в темноту. И все равно не могли уследить. Каждую ночь пропадало по три-четыре ребенка.

Поменялись местами части суток, давно встали часы. Убежище рухнуло в безвременье и хаос, не было ни дня, ни ночи. Спали, когда могли, вповалку на одеялах, а кругом была все та же темнота и тишина, нарушаемая только частым дыханием.

Паника, царившая в умах, переросла в тупое напряжение, постоянное ожидание беды. Никто уже ни о чем не спрашивал, грязные, голодные люди, кажется, были не в состоянии думать. Остался только первобытный страх, ужас перед темнотой и неизвестностью, холод и мгла.

Старшие не справлялись. Их испуганные, хриплые от волнения голоса звучали в разных частях большого зала последним, угасающим островком надежды. Им самим было жутко. От бессилия и безнадежности.

Марина знала, что скоро начнется эпидемия. Твари сожрали последних младенцев – самых беззащитных и беспомощных жителей последнего пристанища. Нескольких детей постарше. Жуткие запасы скоро кончатся. А если заразится простудой еще кто-нибудь? Поднимется температура. В темноте инстинкты начинают работать быстрее… И тогда начнется.

«После того, как сознание возвращается, мутант не помнит свои предыдущие действия, поэтому девочка, которая сожрала ночью своего брата, наутро не будет об этом знать. Рассказать всем нельзя. Но и молчать дальше не имеет смысла, – писала Алексеева в тетрадь хронику последних событий. – Дети подвергнутся изменениям раньше. Если взять за основу пример Софьи Лозиной, можно сделать вывод, что детский организм быстрее приспособится к изменениям во внешности, потому что кости и суставы более подвижны. Неокрепшая психика выйдет из строя. Необратимые метаморфозы пройдут в течение нескольких ближайших дней. Крайний срок гибели бункера – неделя. Что потом – неизвестно. Старшие мутируют медленнее, но процесс уже запущен. Из-за того, что наш рассудок более устойчив, а сознание держится за бытие за счет знаний, изменения произойдут позже…»

Марина отвлеклась от дневника, склонилась над Соней. Девочка металась во сне.

За три дня малышка претерпела страшные изменения. Она еще больше похудела, на хрупком тельце голова казалась огромной. Руки девочки удлинились, ногти стали больше и тверже, напоминая теперь когти, два пальца – большой и указательный срослись под тонким слоем кожи, мертвенно-бледной с синеватыми прожилками, почти прозрачной. Вены проступили четче. Позвоночник согнулся в дугу, выступал, как гребень на спине дракона. Все тело малышки было в непонятной слизи светло-серого оттенка, такая бывает у улиток Она выделялась через поры, оставалась липкими кусками на покрывале. Коленные суставы вывернулись назад, как у птиц, увеличились в размерах, между пальцами на ногах, деформированными, страшными, появилась перепонка. Лицо вытянулось, стало похожим на череп с огромной пастью. Казалось, даже зубы стали острее. Глаза затянулись мутной пленкой, радужка побелела, зрачок сузился и стал вертикальным, ярко-алым. Кожа на лбу собралась недобрыми складками, волосы стали жестче и толще, похожие на шерсть.

Сомнений не оставалось. Перед Мариной лежал монстр, пусть антропоморфный, но все же страшное чудовище, в котором мало что осталось от человека.

Алексеева каждые пять часов колола существу внушительную дозу снотворного, больше всего на свете боясь того момента, когда тварь проснется.

Сонечка, ее маленькая, миленькая девочка, которая завороженно слушала истории о поверхности и рассказы о прежнем мире, малышка, любившая рисовать и петь, превратилась в омерзительного монстра.

Марина не чувствовала отвращения. Только бесконечную тоску и усталость. Скоро весь бункер станет таким.

Женщина сделала Соне еще один укол, укрыла одеялом уснувшего Митю и вышла из кабинета. Торопливо спустилась в зал по темному коридору и пошла по кругу, беседуя с начальниками каждого из секторов.

– Вань, у тебя тут порядок? – спросила она, присаживаясь рядом с верным товарищем.

– Да какой тут, малышня вся куда-то подевалась. Как там Соня? – шепотом ответил Волков.

Он зарос жесткой щетиной, на смуглом лице, выпачканном пылью, блестели в неровном свете фонарика испуганные карие глаза.

«Это наш Ванечка… Которому все монстры поверхности по плечу. Его тоже измотало ожидание. И вынужденное бессилие», – проскользнула в голове случайная мысль.

– Соня болеет. Температура. Я колю антибиотики. И себе тоже, чтобы не заразить никого, – ответила Марина.

– Надо что-то делать. Так нельзя, это неправильно – сидеть в темноте. Чего мы ждем? – нервно спросил Ваня.

– Подожди. Пожалуйста, немного подожди. Я обещаю, что через три-четыре дня я расскажу вам все. Просто прими как данность. Я знаю, ты можешь. Только не сейчас, не спрашивай меня ни о чем, – попросила Марина, заглядывая ему в лицо.

– Почему не сейчас? – мрачно поинтересовался Волков.

– Потому что так нужно. Не задавай мне вопросов. Я не могу найти на них ответ…

– Ты по всему бункеру как сумасшедшая носишься. За тобой не уследить, – усмехнулся мужчина. – Какие уж расспросы.

– Ну да. Как у Бомарше – Фигаро тут, Фигаро там, – пошутила начальница бункера.

Во втором и третьем секторах, у Василия и Иры, было тихо. Большинство детей, оставшихся там, были подростками четырнадцати-пятнадцати лет, они молчали, прижавшись друг к другу спинами.

Василий сидел у стены, запрокинув голову. При виде Марины он торопливо поднялся.

– Как моя девочка? – встревоженно спросил он.

– Соня спит. Она непременно поправится, – мягко ответила Алексеева. И тотчас же устыдилась своей бессовестной лжи. Пусть даже и во спасение. – Все наладится. У тебя без ЧП?

– Пока без, – пожал плечами Вася.

В его фигуре сквозила обреченность. Казалось, он уже смирился и покорно принимал удары судьбы один за другим. Горестно опущенные плечи, погасший взгляд. Разразись в бункере новая катастрофа, мужчина воспринял бы это как данность. Его посеревшее от переживаний лицо было совершенно безразличным. Он за одну ночь потерял жену и ребенка, боялся за судьбу второй дочери. Спутанные всклокоченные волосы сальными прядями падали на лоб.

– Потерпи. Пожалуйста, просто потерпи, – прошептала Марина, обнимая друга.

Ирина рассказывала детям сказку. Ее негромкий голос звучал в темноте завораживающе, чарующе. Малыши и старшие, все замерли, слушая.

Алексеева грустно улыбнулась своим мыслям, оглядела грязные мордашки, пересчитала. Тринадцать. Ночью из сектора пропали два мальчика трех и четырех лет. Один из них – сын погибшего разведчика Никиты. Другой – младший брат Леши, парня, который не осмелился нарушить приказ Марины и погиб у самых дверей бункера. Кирилл, его средний брат, сидел у стены в горестной и обреченной позе. Алексеева посветила на него фонарем. На манжетах рубашки оказались следы земли. Кажется, теперь она поняла, куда пропали мальчишки. Но становилось ли от этого легче? А парень ничего не помнил и скорбел о потере брата.

Женщина вздохнула. В каждом секторе был свой людоед, который таскал малышню на нижний ярус и жрал ее там, на земле, закапывая в грядки. Эта мысль была настолько ужасна, что Алексеева не удержалась на ногах. Споткнулась, не видя ничего перед собой, и полетела на пол. Острая боль в содранных ладонях и коленках привела ее в чувство.

«Я уже ничего не могу с этим сделать. Ничего. Остается только ждать…» – подумала она, направляясь к четвертому сектору.

А вот там ее ждал неприятный сюрприз. Девочка лет семнадцати надсадно кашляла, лежа на земле. Марина кивнула Юре, опустилась рядом с ней на корточки. Так и есть. Поднялась температура.

– Почему не доложил? – тихо спросила начальница. У нее не было сил накричать, вернуть пошатнувшуюся дисциплину.

– Не успел. Не мог оставить детей, – ответил Юрий, присаживаясь рядом.

– Еще кто-то болен?

– Еще трое, – отозвался мужчина, показывая на двух мальчиков-подростков, лежавших у стены.

Марина глухо застонала. Если заболели трое, это уже эпидемия. Началось…

В пятом и шестом секторах было восемь заболевших. Повар Валентина металась от одного ребенка к другому, не зная, что предпринять. Дети ворочались на одеялах, тяжело дышали. Алексеева представляла, какую боль доставляют деформирующиеся суставы.

Начальница бункера поднялась на парапет, взяла в руки мегафон.

– Начальников секторов жду через десять минут у себя. Всех, – без пояснений сказала она. На последнем слове ее голос предательски дрогнул.

Женщина спрыгнула с бортика, на ватных ногах дошла до лестницы. Она устала. Просто устала разрываться между этажами, не зная, что предпринять. И ей было страшно.

Марина зашла в медпункт, подошла к Ксении, лежавшей на узкой кушетке. Пощупала пульс. Так и есть. Женщина не дышала. Скончалась, так и не придя в себя.

– Покойся с миром, моя хорошая, – прошептала Алексеева, касаясь холодной руки. – Тебе сейчас лучше, чем всем нам.

Ей хотелось приставить к виску пистолет и выстрелить, чтобы завершить эту нескончаемую пытку. Паценков не справился. Ему было настолько страшно, что он застрелился не размышляя, когда понял, что все потеряно. Марина не могла этого сделать. Как капитан корабля, который тонет вместе со своим судном, она должна была пройти путь до конца. И сейчас ей предстояло рассказать всю правду своим товарищам.

Начальница бункера говорила долго. Порой ее речь прерывали вопросы, гневные выкрики, сдавленные рыдания. Когда она закончила, в глазах у каждого стоял ужас. Марина подошла к своей кровати, отдернула покрывало.

– Это всех нас ждет, – выговорила она, показывая собравшимся спящую Соню.

Валя взвизгнула, закрывая лицо ладонями. Ирина взглянула на тварь совершенно спокойно и вдруг повалилась лицом вперед. Антон едва успел ее подхватить.

Мужчины замерли в оцепенении, не в силах вымолвить ни слова от сковавшего их страха. Василий присел на корточки и раскачивался из стороны в сторону. Его лицо было мучного цвета, глаза остекленели.

– Стены бункера стали нашим казематом. Нам некуда бежать. Теперь опасность исходит изнутри. Стрелять в детей бесполезно. Раз началась эпидемия, скоро они все мутируют в чудовищ. Все без исключения. А следом за ними – мы. Тогда выход на поверхность для нас будет открыт.

– И что нам делать? – тихо спросил Илья.

– Тебе – держаться подальше от детей. Прости меня, Илюш. Ты – тоже из молодежи, и ты просто не поймешь и не осознаешь, что сожрал малыша. Скажи, ты не замечал за собой странностей последнее время? Провалов в памяти? – Марина выжидающе склонила голову.

– Нет! – испуганно ответил парень.

– Покажи мне руки, пожалуйста. Вытяни перед собой, – попросила Алексеева.

Илья задрожал всем телом, но послушно вытянул руки. Марина пристально рассмотрела их в свете фонарика.

– Не заметил, что под ногтями земля? Свежая. Рукава рубашки запачканы, бурые пятна. Кажется, и ты… тоже, – тихо выговорила начальница бункера.

– Нет! – прошептал Илья. – Нет! Я не мог!

Он сорвался в крик. Старшие, присутствующие в кабинете, смотрели на парня почти с отвращением. Первым не выдержал Костя. Он ударил Илью в подбородок. Тот упал, застонал, скорчившись от боли. Коноплев точным ударом в кадык добил его.

– Что ты сделал?! – завизжала Валя, прижимаясь к стене. – Это же наш Илюша! Зачем ты убил его?!

Изо рта парня потекла струйка крови. Повар вскрикнула, закрыла лицо руками.

– Потому что он мутант! Тварь! – крикнул Коноплев. В его глазах зажегся маниакальный огонь.

– Тихо! – Марина со всей силы стукнула по столу ладонью, призывая к порядку. – С таким подходом мы просто переубиваем друг друга. Если мы действительно становимся новым видом, то убивать себе подобных нам ни к чему. Всем страшно. Наши дети бесцельно погибли. Соня мутировала, за ней последуют все остальные. Я призываю к спокойствию и порядку. Сейчас вы разойдетесь по секторам, будете внимательно наблюдать, и в случае, если наша молодежь окончательно озвереет, мы запремся в моем кабинете и будем выжидать. Теперь от нас ничего не зависит. Бежать некуда. Самое главное – не впадать в панику. Как только ситуация приблизится к критической, я открою внешнюю гермодверь. Это мое обдуманное и принятое решение. Иного выхода нет.

Костя смотрел на начальницу совершенно безумным взглядом.

– Ты! Ты всех нас подставила! – прохрипел он. Его лицо покраснело от гнева. Он надвинулся на Марину, поднимая руку.

Алексеева выхватила из кобуры пистолет и направила дуло на мужчину.

– Я сказала, сохранять спокойствие! – сквозь зубы проговорила она. – Я требую беспрекословного повиновения и одна из вас всех вооружена. Перестреляю к чертовой матери.

Женщина была совершенно спокойна, только на виске дергалась жилка. Костя взвыл и бросился на нее. Марина хладнокровно подняла пистолет повыше, сделала шаг в сторону. Коноплев пролетел мимо нее, ослепленный яростью. Начальница бункера выстрелила ему в затылок. Мужчина дернулся и упал, разбив лицо о металл двери.

Ирина вскрикнула, попятилась, Валя тихонько заскулила, прижавшись к стене. Проснувшийся Митя сел на полу и недоуменно оглядел собравшихся.

– Я предупредила, – бесстрастно выговорила Марина и вышла прочь.

Тела умерших сбросили прямо по лестнице на нижний ярус бункера. Закапывать трупы было некому. Снизу доносился едва различимый запах разлагающейся плоти – закопанные в грядках останки детей начали гнить.

Алексеева решительно захлопнула крышку люка. Скрывать было уже нечего. Последнее убежище становилось самым страшным ночным кошмаром.

О порядке речи уже не шло. Дети лежали на одеялах с закрытыми глазами. Страшная эпидемия охватила бункер, не пожалев никого.

На третий день у первых заболевших стала выделяться через кожу липкая слизь. Тела усыхали, становились похожими на скелеты с большими головами. То и дело слышались стоны. У детей началась деформация суставов. Еще два-три дня – и они окончательно превратятся в монстров. Пока что молодежь и подростки лежали в почти бессознательном состоянии, не реагируя на свет и звук.

«Пока не закончится мутация, – писала Марина, на короткие мгновения уединившись в своем кабинете, – дети совершенно безопасны. Череда исчезновений прекратилась. Все лежат по местам и потихоньку превращаются в тварей. Реакций на внешние раздражители нет. Аппетита нет. Полная апатия. Это страшнее всего. Чем тише будут первые дни, тем хуже потом будет выжившим. Я чувствую, как у меня ломит суставы. Ногти стали жестче, волосы толще. Зрение упало, но в темноте оно резко улучшается. Я не знаю, как долго мне удастся сохранить способность связно мыслить. Последнему убежищу осталось жизни не больше недели. Через два дня я открою гермодверь. Если смогу это сделать. Софья Лозина, подопытный образец, по-прежнему в моем кабинете, я наблюдаю за ее состоянием, заменив снотворное на успокоительное. Лоразепам кончился. Скоро девочка окончательно проснется и захочет есть…»

На следующее утро Алексеева прошла по залу, оглядев мечущихся в бреду детей. Они лежали на полу, голые, не укрываясь одеялами, поэтому начальница бункера могла во всей красе рассматривать изменения, которые происходили с ними. В плохо проветриваемом помещении отвратительно пахло мочой, потом, слежавшейся пылью и кровью, и ко всему этому добавлялся стойкий запах тухлых яиц.

Марина склонилась над одной из лежащих девочек, принюхалась. Так и есть. Слизь, покрывавшая тело, выделяла сероводород.

«Ну да. Вот и защитные механизмы включились. Я-то гадала, как наши дети будут справляться на поверхности… Слизь защитит от солнечного излучения и радиации, а неприятный запах отпугнет нежданных гостей. Не повезет же разведчикам, которые нарвутся на наших малышей. Через противогаз запах не почувствовать, а когда догадаются – будет уже поздно… Выгнутый позвоночник и удлинившиеся руки, чтобы перемещаться на четырех конечностях. Колени, вывернутые в обратную сторону, – для прыжка. Зубы – чтобы раздирать плоть, это у них неплохо выходит. Узкий зрачок не боится яркого света, но лучше всего мутанты будут ориентироваться в темноте. А вот и новые изменения – нос впал и подернулся тонкой трепещущей пленкой. У ребят будет феноменальный нюх. Вот вам и хомо новус. Антропоморфные твари, разгуливающие по поверхности…» – думала Марина. И не ощущала ничего.

Внутри было пусто, как на верхнем ярусе бункера. Ни страха, ни сожаления, ни боли. Эмоции будто выжгли каленым железом. Копилка внутри человека, в которую складывается радость, злость, тоска, новые впечатления и прочие чувства, не так уж вместительна. Лимит удивления невелик. Даже к самому страшному привыкаешь, иначе как бы жили преступники в тюрьмах, как выживали в войны? Жители бункера привыкли ко всему. Когда случилась Катастрофа, переполненная чаша переживаний вдруг сама по себе опустела, все вошло в привычку, стерпелось и даже почти полюбилось. Убежище из братской могилы стало домом, в который возвращались так или иначе, который был таким долгожданным после долгой экспедиции по поверхности. Бункер был местом, где царила культура и разум, где все жили одной большой и дружной семьей, воспитывали детей, стремясь отдать им как можно больше, местом, где всегда накормят, обогреют и утешат.

День за днем Марина училась не удивляться ничему. Перестала бояться смерти и темноты. Стала той, кем готова была остаться до конца, – настоящей начальницей, ответственной за вверенных ей лиц.

Но теперь она ничего не могла сделать. Бессилие угнетало, доводило до исступления, до помешательства. И в один из дней тревожных размышлений в сознании будто закрылась дверца, впускающая ненависть и страх. Эмоции перехлестнули через край – и улеглись, оставив место невозмутимому спокойствию. Это было похоже на тонущий корабль. Пока он опускается вниз – вокруг зияют воронки, кричат и стонут утопающие. Это кажется настоящей катастрофой. Вода закручивается в спираль, утягивая на дно все живое. И вдруг сумятица стихает. И снова вечная, как мир, морская гладь. Спокойным, не тревожащим душу воспоминанием остается в душе утонувший корабль. Его больше нет, и нет смысла лить слезы.

– Нас больше нет, – прошептала Марина.

Те самые «мы», спасшиеся после гибели всего живого, «мы» – строившие цивилизацию бункера, исчезли без следа, канули в Лету.

Внутри у Алексеевой не осталось ничего, что могло бы связать ее с прошлым. Только далекие, беспокоящие воспоминания, призрачная надежда, мечущаяся по уголкам души. И женщине вдруг стало все равно. Отчаянье, холодное, не суетливое, постоянное, затопило ее сердце, ворвалось внутрь, как соленая морская вода врывается в трюмы тонущего парусника. Жестокая боль уступила место отрешенности. Пусть все будет так, как будет. Никто уже не в силах изменить течение Судьбы.

За этими мыслями Марина спустилась в технический отсек и вошла в карцер, где сидел Женя.

Хохол полулежал у стены, подперев голову рукой. Он исхудал, был очень бледен. Роскошная рыжая борода висела клочками, во взгляде читались усталость и обреченность. Но он держался. Пока держался. Его крепкий, закаленный во множестве испытаний организм еще справлялся. Только надолго ли? Мужчина был обречен. Обречен с того самого момента, как перешагнул порог проклятого бункера.

– Женя, – окликнула женщина, присаживаясь рядом. – Как ты?

– Забери меня отсюда, пожалуйста, – прошептал Иваненко, садясь.

Его голос задрожал. Мужчина сломался. Один, в кромешной тьме, без еды, он сдался, проиграл битву со своим страхом.

– Я не могу. Наверху хуже, чем здесь. Лучше тебе не видеть всего этого, – горько ответила Марина.

– Забери… Я схожу с ума. Мне слышатся шаги. И мне… мне очень больно.

Разве это был тот самый человек, который устроил в бункере настоящее восстание? Кто издевался над Мариной, забивая ее сознание транквилизаторами, разве это был бесстрашный разведчик, который даже приготовленную для него казнь на Фрунзенской встретил с презрительной усмешкой на лице? Великолепный Евгений, надменный, жесткий, сейчас умолял закончить эту пытку…

– Нет. Там мутанты, страшные твари, они сожрут тебя, – простонала Марина, сжимая виски ладонями.

– Тогда пристрели. Я больше не могу! – вскрикнул Хохол. – Я не хочу оставаться здесь один! Мне страшно! Ты добилась, чего хотела! Я прошу пощады на коленях! Убей меня!

Как же изощренно надо мучить человека, чтобы он молил о смерти? Темнота и одиночество сделали свое дело. Они ломали, угнетали, сводили с ума.

Алексеева встала, сняла с полки связку ключей и торопливо открыла решетку.

– Идем. Но если с тобой случится нечто более ужасное, чем заключение здесь, не вини меня, – начальница бункера подала ему руку.

Мужчина с трудом поднялся, навалившись всем весом на Марину. Женщина тяжело вздохнула. Сейчас больше всего на свете она страшилась того, что Женя разделит судьбу несчастных малышей, съеденных на нижнем ярусе бункера. Пусть лучше его добьет лучевая болезнь, чем так…

Они поднялись наверх по запасной лестнице, в обход общего зала, и вышли с другого конца коридора на первый ярус. Алексеева заглянула в кабинет первой и с трудом сдержалась, чтобы не заорать. На полу лежал труп Анохина с перегрызенным горлом, а рядом, свернувшись на полу в клубочек, спала Соня. Кажется, голод взял свое. Губы девочки были окровавлены, одну руку со страшными когтями она положила под голову, другой вцепилась в свою добычу.

– Началось, – выдохнула Марина, на цыпочках дойдя до своего шкафа. Тварь сыто заворочалась во сне. Женщина не глядя вколола ей последнюю оставшуюся ампулу снотворного, которую берегла для Мити.

Алексеева выкинула тела в коридор. Соня спала крепким сном, пока Марина, пачкая руки липкой слизью и передергиваясь от отвращения, тащила ее на нижний ярус бункера.

А там ее ждал новый ужас. Твари, урча и нетерпеливо рыкая друг на друга, доедали…

Крик застыл в горле начальницы бункера. Марина с трудом подавила рвотный позыв. Она осторожно положила спящую Софью у ступеней лестницы и тихо пошла наверх. Мутанты ее не заметили.

«Что же… Старшие не успели. Пока я была в техническом отсеке, случилась беда. Твари вышли из-под контроля и напали стаей, сообща. Я ничего не услышала, поэтому спаслась. Теперь задача проста – открыть гермодверь и запереться с Женей в моем кабинете изнутри. И просто ждать. Выбора у меня нет. Я лишь верю в то, что смогу победить мутацию. Просто верю, хотя шанс – один к миллиону…» – думала женщина, тихо ступая по темному верхнему ярусу бункера.

А перед глазами у нее стояли растерзанные тела товарищей. Тех, кто пережил катастрофу, чтобы бездарно погибнуть спустя двадцать лет. Вывалившиеся внутренности, выпученные от ужаса глаза и раскрытые в уже беззвучном крике рты в алом свете аварийной лампы. Это было похоже на безумие, на кошмарный сон – если бы не было явью.

Марина упала на колени, ее вырвало. В голове бухали чугунные молоты. Сердце пропустило несколько тактов и забилось в диком галопе. Глаза, привыкшие к кромешной тьме, вдруг обрели небывалую зоркость.

«Нет. Только не я. Пожалуйста, только не я… Я не хочу превращаться в тварь, я хочу умереть человеком…» – беззвучно умоляла женщина. По ее лицу текли слезы, скатываясь за ворот рубашки.

Марина на коленях доползла до гермодвери. Ноги ее не держали. Цепляясь за холодный металл, начальница умирающего бункера раскрутила вентиль и подошла к внешней двери.

– Прощай, последнее пристанище! – тихо прошептала она и решительно взялась за крышку люка.

Сверху на нее уставились жуткие, подернутые пеленой глаза «философа». За ним виднелся еще добрый десяток мутантов. Алексеевой было уже не страшно. Какая разница, кто ее сожрет? Пожалуй, умереть в когтях отвратительных тварей с поверхности все же не так мучительно обидно, как быть загрызенной собственными воспитанниками.

– Ну, что же ты? Давай, я не убегу, – обратилась Марина к мутанту.

Тот принюхался, покрутил косматой башкой. И вдруг с перепуганным визгом метнулся прочь, уводя за собой стаю.

– Неужели даже «философы» нас боятся? А, точно. Сероводород. У всех тварей с поверхности отличное обоняние. Они чуют угрозу, неприятный запах бьет в нос и пугает. Теперь последнее дело… – тихо пробормотала Марина, обращаясь к чернеющему провалу люка.

Она вскинула кверху залитое слезами лицо, стиснула зубы, чтобы не зарыдать в голос, и побежала обратно. Свежий ветерок из раскрытой двери холодил ее взмокшую под тонкой рубашкой спину.

Марина добежала до своего кабинета, а с нижнего яруса ей навстречу ползли омерзительные монстры, почуявшие новые запахи, принесенные с поверхности.

Женщина скользнула за дверь и три раза повернула вентиль, надежно запираясь от всего внешнего мира.