Меня переполняла радость, когда я выскользнул из дома и направился через лужайку, мокрую от росы, к каретному сараю.
Я прошел мимо Эмили, которая держала дверь открытой для меня, и поднялся по лестнице.
Мне больше не нужна была свеча, чтобы найти Кэтрин.
Там, в спальне, на ней была простая хлопчатобумажная ночная рубашка и ожерелье с хрусталем, сверкавшее в лунном свете.
"Я думаю, мне удалось уговорить отца отозвать осаду.
— По крайней мере, он согласен поговорить.
— Я знаю, я смогу убедить его передумать, — воскликнул я, вращая ее по комнате.
Я ожидал, что она радостно захлопает в ладоши, улыбнется мне.
Но вместо этого Кэтрин высвободилась из моих объятий и положила хрусталь на ночной столик.
"Я знала, что ты подходишь для этой работы," сказала она, не глядя на меня.
— Лучше чем Дэймон? — спросил я, неспособный сопротивляться.
Наконец Кэтрин улыбнулась.
— Тебе нужно перестать сравнивать себя с Дэймоном.
Она подошла ближе и коснулась моей щеки губами.
Я затрепетал от удовольствия, когда она прижалась ко мне.
Я крепко держал ее, ощущая ее спину через тонкую хлопчатобумажную ткань ночной рубашки.
Она целовала мои губы, скулы, ее губы, легкие как перышко, двигались в направлении моей шеи.
Я застонал и еще крепче прижал ее к себе, чтобы ощущать ее всю рядом со мной.
Потом она вонзила свои зубы в мою шею.
Я издал хрип боли и восторга, когда почувствовал ее зубы под своей кожей, ощутил, как она пьет мою кровь.
Казалось, что тысяча ножей вонзилась мне в шею.
Но я по-прежнему крепко прижимал ее, желая чувствовать ее губы на своей коже, желая полностью подчинить себя боли, которая кормила ее.
Так же внезапно, как она укусила меня, Кэтрин вырвалась, ее темные глаза горели, агония отражалась на ее лице.
Тонкая струйка крови вытекла из уголка ее губ, и ее рот исказился от мучительной боли.
"Вербена," — задыхаясь, произнесла она, отступая назад, пока не рухнула на кровать от боли.
— Что ты наделал?
"Кэтрин!" Я приложил руки к ее груди, губы к ее рту, в отчаянии пытаясь вылечить ее тем же способом, каким она исцелила меня в лесу.
Но она оттолкнула меня, извиваясь на кровати и хватаясь руками за рот.
Словно чья-то невидимая рука мучила ее.
Слезы агонии полились из ее глаз.
"Зачем ты это сделал?" — Кэтрин схватилась за горло и закрыла глаза, она с трудом дышала.
Каждый вскрик Кэтрин от боли был для меня словно кол в сердце.
"Это не я! Это отец!" — закричал я, когда головокружительные события этого вечера всплыли в моей памяти.
Мое бренди.
Отец.
Он знал.
Внизу раздался грохот, затем в комнату ворвался отец.
"Вампир!" — заревел он, держа в руках самодельный кол.
Кэтрин корчилась на полу от боли, я никогда не слышал, чтобы она так пронзительно кричала.
"Отец!" — закричал я, мои руки были подняты, когда он ткнул в Кэтрин ботинком.
Она застонала, ее руки и ноги двигались в противоположных направлениях, когда она пыталась нанести удар.
"Кэтрин!". Я упал на колени и взял тело Кэтрин на руки.
Она пронзительно закричала, ее глаза закатились, и я увидел, что она совсем белая.
Пена появилась на уголке ее губ с запекшейся кровью, словно она была бешеным животным.
Я открыл рот от ужаса и отпустил ее,
ее тело упало на пол с отвратительным глухим стуком.
Я попятился, сидя на пятках и глядя в потолок, словно в молитве.
Я не мог смотреть на Кэтрин, не мог смотреть и на отца.
Кэтрин издала еще один пронзительный крик, когда отец вонзил в нее кол.
Она пришла в ярость — изо рта шла пена, клыки были обнажены, а глаза были дикими и невидящими, — прежде чем упала извивающейся грудой.
Во мне поднималась волна гнева.
Кем был этот монстр?
"Вставай". Отец поставил меня на ноги.
"Разве ты не видишь, Стефан?
— Ты не видишь ее истинную природу?
Я пристально посмотрел вниз на Кэтрин.
Ее темные кудри спутались на лбу от пота,
ее темные глаза были расширены и налиты кровью,
ее зубы были покрыты пеной,
и все ее тело тряслось.
Я не узнавал ее.
"Отправляйся к шерифу Форбс.
— Скажи ему, что у нас вампир.
Я стоял, скованный ужасом, и не мог сделать ни шага.
В голове стучало, мысли путались.
Я любил Кэтрин.
Любил ее.
Верно? Тогда почему сейчас это…создание внушало мне отвращение?
"Я не растил своих сыновей слабыми," проревел отец, запихивая пучок вербены в карман моей рубашки.
"А теперь иди!"
Мое дыхание перешло в скрежет.
Стало невыносимо душно.
Я не мог дышать, не мог думать, не мог чего-либо делать.
Я знал только, что больше не могу находиться в этой комнате ни секунды.
Не взглянув ни на отца, ни на вампира, извивающегося на полу,
я выскочил из дома, преодолевая три шага за раз, и побежал к дороге.