Инженер Петра Великого – 12

Глава 5

Едкий запах сгоревшего пороха смешался с металлическим духом свежей крови. В ушах звенело: выстрел в замкнутом пространстве шатра ударил по перепонкам, раскалывая реальность надвое. На дорогих персидских коврах бесформенной кучей оседало тело толмача. Принц разглядывал дело рук своих с холодным любопытством. Затем, потеряв интерес, небрежно хмыкнул.

Тяжелый полог сорвали. Внутрь, сверкая обнаженными клинками, ворвался десяток офицеров, но тут же остановились, словно врезались в невидимый силовой барьер. У пожилого полковника нервно дергался седой ус, молодой лейтенант судорожно сжал эфес, а третий и вовсе завис с отвисшей челюстью. Их мозг явно буксовал, пытаясь наложить увиденное на параграфы воинского устава. Картина конечно была интересная: главнокомандующий, труп и живой враг Империи, спокойно стоящий посреди этого хаоса.

Принц не дал свите времени на перезагрузку. Ленивым движением он поднял пистолет, словно взвешивая аргументы.

— Verräter! — Голос принца налился силой и властью.

Ствол указал на мертвеца. Лицо Савойского исказила маска праведного гнева, и он заговорил — быстро, отрывисто, чеканя фразы на немецком. Я не понимал ни слова, оставаясь зрителем в партере. Гениальный моноспектакль одного актера захватывал дух.

Подозрение на лицах вошедших сменилось растерянностью. Офицеры переглядывались, ловя каждое слово командира. Когда же в голосе принца зазвенела сталь, растерянность уступила место ярости. И направлена эта ярость была на скорчившееся тело.

Позже, пока мы тряслись в седлах, капитан фон Райнер пересказал суть той тирады. Савойский сработал чисто: «Этот человек — предатель, купленный французами. Он искажал слова генерала, чтобы стравить нас и сорвать переговоры. Я раскрыл измену. Он попытался напасть. Правосудие свершилось немедленно».

Мастер-класс по кризисному менеджменту. Урок первый: найди козла отпущения (мертвые, как известно, сраму не имут и возразить не могут). Урок второй: переквалифицируй устранение свидетеля в акт государственной мудрости. Публика обожает простые решения. Блестяще.

— Убрать, — коротко бросил принц.

Двое солдат подхватили тело за конечности и выволокли прочь, рисуя на ковре багровую влажную полосу. Савойский вернул пистолет на столешницу и, скользнув взглядом по офицерам, остановился на фон Райнере. Тот застыл у входа.

— Капитан фон Райнер, — произнес Евгений. — Вы, помнится, владеете наречием этих господ лучше покойного глупца.

— Так точно, ваше высочество. Моя мать из курляндских дворян.

— Превосходно. — Принц жестом подозвал его ближе. — Займете место переводчика.

Повернувшись ко мне, он вновь нацепил маску утомленного аристократа. Кровавая сцена, разыгранная минуту назад, ушла в архив.

— Переведите генералу, — официальный тон не допускал возражений, — мою благодарность за конструктивный диалог. Доводы были услышаны, позиция ясна. Во избежание бессмысленных жертв я объявляю перемирие сроком на три месяца. Для консультаций и поиска дипломатических решений.

Пока фон Райнер пулеметом переводил эту тираду, я наблюдал за Савойским. Он легитимизировал нашу сделку при свидетелях. Я получил желаемое. Проиграв дуэль в кабинете, на публике принц конвертировал поражение в жест доброй воли и мудрость полководца. Чистота игры восхищала. Он выкрутился и вышел из грязной истории победителем в глазах собственной армии.

Я коротко поклонился.

— Капитан фон Райнер, — Савойский вновь переключился на адъютанта. — Проводите господина посланника. Выделите эскорт, пятьдесят кирасир.

Взгляд принца скользнул по растерянным генералам и вернулся ко мне.

— Его жизнь и безопасность — на вашей ответственности, капитан. Вплоть до границы женевских земель. С его головы не должен упасть ни один волос.

Посыл был очевиден всем. Я перестал быть врагом или пленником, превратившись в неприкосновенную и ценную фигуру. Он провожал меня с почестями, равными своему статусу, сохраняя лицо и оставляя задел на реванш.

Обратная дорога отдавала сюрреализмом. Тот же маршрут, тот же враждебный лагерь, но декорации сменились. Вместо ревущей толпы — стена молчания. Солдаты расступались перед эскортом, провожая меня взглядами, в которых и страх, и недоумение и суеверное любопытство. Так смотрят на редкого, опасного хищника, которого хозяин решил не пристрелить на месте, а определить в личный зверинец. Плотное кольцо австрийских драгун в сверкающих кирасах сжималось вокруг.

Мерный стук копыт задавал ритм мыслям. Что в сухом остатке? Дебет: я жив, государь в безопасности, передышка получена. Кредит: я санкционировал разграбление половины Италии и втянул главного врага в ситуативный союз. Партия вышла грязной, как портовая девка, зато прибыльной.

Ключевой ресурс — время. Три месяца. Девяносто дней. Две тысячи сто шестьдесят часов. В Игнатовском за этот срок можно отлить триста тонн стали и собрать тридцать «Бурлаков», полностью перевооружив дивизию. Здесь же каждый станок на вес золота, а квалифицированный мастер — штучный экземпляр. Работать в три смены недостаточно. Придется отменить ночь как явление.

В памяти всплыла сцена убийства толмача. Будничная, небрежная утилизация. Савойский избавился от него так, как я выбраковываю дефектную деталь: без злобы и эмоций, исключительно ради эффективности механизма. В этом мы с ним похожи до тошноты. Только его механизм — Империя, а мой, кажется, тоже начал обрастать шестеренками из человеческих костей. Глядя на принца, я видел собственное отражение, и эта картинка в зеркале мне не нравилась. Я не хочу превращаться в это.

Хрупкий мир, заключенный в душном шатре, держался на честном слове двух циников, готовых при первой возможности всадить нож в спину партнеру. Савойский уверен, что купил нейтралитет. А на самом деле купил себе билет на войну в Италии. Собственными руками принц открыл «второй фронт» против Коалиции — подарок, о котором я не смел и мечтать. Пусть считает, что ведет игру. Правила все равно диктую я.

На губах — горький привкус коммерческой сделки. Договора с совестью, с честью, со всеми теми эфемерными материями, о которых так любят рассуждать теоретики, никогда не заглядывавшие в бездну. Я купил нам жизнь, вот только валютой в этой транзакции стала часть моей собственной души. И курс обмена мне совсем не нравился.

На подходе к женевской долине эскорт остановился. Впереди, на склоне горы, поймав лучи полуденного солнца, дважды мигнул блик. Оптика. Мои дозорные вели нас с самого утра. Подняв руку, я отправил условный сигнал: «Все в порядке».

Капитан австрийцев с печатью вековой усталости на лице, поравнялся со мной.

— Дальше, генерал, ваша территория, — он козырнул. — Приказ выполнен. Надеюсь, в следующий раз вы предупредите нас, прежде чем решите вести переговоры с горами.

В его словах скользнула усмешка.

— Взаимно, капитан.

Короткая команда — и пятьдесят кирасир, развернув коней, рысью ушли обратно, даже не оглянувшись. Я остался посреди пустой дороги.

Тронув поводья, я медленно двинулся вперед. Но стоило выбраться на гребень холма, открывающий вид на долину, как пришлось остановиться. Звук. Сначала едва различимый, низкий, фоновый гул. А затем — тяжелые, глухие удары, от которых, казалось, вибрировал сам воздух. Паровой молот. Мои мастерские жили. Этот ритмичный грохот, пульс работающего механизма, стал наградой за нервотрепку последних часов.

Моя крепость ждала. С высоты редуты, ощетинившиеся частоколом, выглядели грубыми шрамами на зеленой коже земли. В темных прорезях амбразур угадывались неподвижные зрачки «Шквалов». Они держали под прицелом каждый дюйм дороги. Губы сами собой растянулись в улыбке. Чертовски приятно вернуться домой. Под надежную защиту собственных чудовищ.

Возвращение в Женеву сработало как детонатор. Новость о том, что я выбрался из логова Савойского, обогнала меня, распространяясь по лагерю со скоростью лесного пожара. Едва ворота захлопнулись за спиной, как меня взяли в плотное кольцо. Люди смотрели на это чудо — одинокого всадника, вернувшегося с того света, — и шум голосов нарастал.

Вопросы летели со всех сторон, как шрапнель, но я не замедлял шаг. Сотни рук тянулись ко мне, вернувшегося с того света. Игнорируя их, я пробился сквозь живую стену и, кивнув караульным, взлетел по ступеням ратуши. Тяжелые дубовые двери с грохотом захлопнулись за спиной, отсекая уличный шум и оставляя меня в тишине коридоров.

В главном зале висел сгусток табачного дыма. Сбор был полным, ни одного пустого стула. Пётр, возвышающийся над столом подобно скале, нервно барабанил пальцами по столешнице. Рядом, вжавшись в кресло, сидел герцог Орлеанский. Старый маршал де Брольи, скрестив руки на груди, смотрел в пол. Меншиков, единственный, кто сохранял подобие активности, что-то шептал адъютанту, но при моем появлении осекся. Гвардейские офицеры застыли у стен манекенами. Все взгляды — десятки глаз — скрестились на мне. Напряжение достигло пика: казалось, чиркни спичкой — и воздух взорвется.

Никаких приветствий. Никаких поклонов. Сейчас я был вестником судьбы. Едва переступив порог, я сдернул с плеч пропыленный, пропитавшийся дорожной грязью и конским потом плащ и, не глядя, швырнул его денщику. Я шел к стене, где висела огромная, испещренная пометками карта театра военных действий.

Красные флажки австрийцев сжимали горло Женевы, не оставляя шансов. Я протянул руку и взял с полки толстый красный грифель — тот самый, которым мы обычно отмечали прорывы. Грифель с сухим, неприятным хрустом вгрызался в бумагу.

Медленно затягивая момент, я провел жирную, ломаную линию поперек вражеских позиций. Грифель крошился, оставляя на карте след, похожий на свежий шрам. Крест. Жирный крест, демонстративно перечеркивающий весь частокол флажков армии Савойского, всю эту тщательно выстроенную схему нашей неминуемой гибели.

Я отбросил огрызок на стол — он покатился, стукаясь о деревянную поверхность, и этот стук прозвучал как барабанная дробь. Медленно обернувшись к залу, где люди, кажется, забыли, как дышать, я, глядя прямо в налитые кровью глаза Петра, бросил на стол главный козырь:

— Господа! Войны не будет. Минимум три месяца.

На меня обратились недоверчивые взгляды. Первым голос обрел герцог:

— Что… что это значит, генерал?

— Это значит, ваше высочество, что принц Евгений Савойский умеет считать, — я выдал официальную, отполированную версию, заготовленную в дороге и как я надеялся согласованную с Савойским, судя по его поведению. — Он осознал бессмысленность бойни в этих горах. Мы получили паузу для дипломатии. Три месяца тишины.

Ни слова об убийстве или тайном пакте. Гриф «Совершенно секретно».

Штаб переваривал информацию секунду, может, две. А затем взорвался.

— Виват! — гаркнул кто-то из молодых офицеров, и десятки глоток подхватили клич.

Старый вояка де Брольи, неверяще покачав головой, вдруг рассмеялся и сгреб меня в медвежьи объятия, едва не выбив дух хлопками по спине. Герцог Орлеанский смотрел широко распахнутыми глазами, в которых шок мешался с суеверным страхом. Он ограничился крепким рукопожатием. Меншиков, мгновенно переключившись в режим организатора, уже раздавал команды адъютантам: «Вина! Музыку! Великий день!»

Эйфория выплеснулась на улицы. Из подвалов таверн выкатывали бочки. Офицеры, братались и горланили песни. Город праздновал.

Ликовали все. Почти.

Среди всеобщего безумия лишь одна фигура оставалась неподвижной. Пётр стоял у окна, демонстративно отгородившись от толпы. Ни улыбки, ни победных кличей — скан

ирующий взгляд, буравящий меня насквозь. Царь читал меня как открытый чертеж, прекрасно понимая: за фасадом спокойствия и маской триумфатора скрывается изнанка. Он знал, что таких людей, как Савойский, не убеждают словами. И догадывался, что ценник у этого «перемирия» выше озвученного. Вопросов он не задавал, просто ждал.

Вечером, когда градус веселья спал, а город погрузился в пьяный анабиоз, на пороге возник царский денщик.

— Его Величество ожидает. В своих покоях.

Вызов был неизбежен.

Пётр встретил меня в одиночестве. Простая рубаха, отсутствие мундира, на столе — штоф водки и два граненых стакана. Никаких лишних ушей.

— Ну, — он кивнул на стул, наполняя емкости до краев. — Садись. И выкладывай, генерал. Как все было на самом деле. Без басен для штабных.

Большой, обжигающий глоток сбил напряжение и я начал отчет.

Исповедь лилась потоком. Дорога через враждебный лагерь, ревущая толпа, судилище в шатре, обвинения в чернокнижии. Молчание Савойского и его циничный торг, предложение предательства.

Пётр слушал, не перебивая. Лицо его каменело, на скулах заиграли желваки.

Затем пошла кульминация. Пистолет. Ультиматум. Десять секунд. И, наконец, финал — казнь толмача. То, как Савойский виртуозно переквалифицировал свидетеля в изменника. Наш негласный пакт: мы расходимся, чтобы не мешать друг другу грабить то, что плохо лежит.

Когда я закончил, в комнате воцарилась тишина. Пётр сверлил взглядом пространство. Его стакан так и остался полным. Лицо государя превратилось в зашифрованное послание, прочесть которое я не мог — темная, тяжелая задумчивость.

Его молчание давило. Наконец, Государь тяжело, будто поднимая невидимый груз, встал из-за стола. Подойдя к настенной карте Европы, он долго водил пальцем по изломанной линии Альп.

— Значит, — глухо произнес он, не оборачиваясь. — Сделка с дьяволом.

В голосе была горечь.

— Ты купил нам время, генерал. Но вступил в сговор с палачом.

— Государь, — я глубоко вздохнул. — Нас объявили еретиками и приговорили к высшей мере. Мы вне закона. Я покупал жизнь. Твою, мою, наших солдат и Империи.

— Жизнь… — он безрадостно усмехнулся, ткнув пальцем в карту. — Думаешь, это жизнь? Сидеть в мышеловке, пока Европа точит ножи? Это отсрочка приговора.

Палец царя скользнул дальше, упершись во Францию, уже расколотую надвое нашими памфлетами и интригами.

— Три месяца, — проговорил он, размышляя вслух. — Девяносто дней.

Резкий разворот. Из глаз исчезла задумчивость.

— Савойский дал нам время не по доброте душевной. Он не поверил тебе. — Пётр плеснул себе водки и опрокинул стопку залпом. — Он ждет развязки во Франции. Если герцог проиграет, если Версаль его сожрет, принц тут же разорвет договор и добьет нас. Наш пакт держится не на твоем пистолете, а на его страхе. На вере в то, что мы —сила, способная что-то решать.

Он подошел.

— У нас новая задача. Безумнее прежней. Мы не будем отсиживаться эти три месяца. Мы не будем копить силы. Мы должны посадить Филиппа Орлеанского на французский трон!

Да уж. Действительно, безумнее. Вмешаться в гражданскую войну чужой страны. Стать «кингмейкерами», кукловодами, меняющими монархов. По сравнению с этой авантюрой наш альпийский поход выглядел безобидной прогулкой в песочнице. Хотя, мы же обещали это герцогу, значит ничего невозможного нет. Но 90 дней?

— Единственный способ доказать Савойскому, что мы не беглые каторжники, которых он пощадил, — голос Петра набирал мощь, звеня металлом. — Мы должны стать игроками, способными рушить империи. Только так можно превратить шаткую устную сделку в прочный союз, скрепленный страхом. Чтобы он боялся нас до гробовой доски. Чтобы вся Европа вздрагивала.

Он замолчал, сверля меня взглядом. Это была постановка задачи. Невыполнимой, чудовищной, но, с точки зрения логики выживания — верной. Как инженер, я не мог не оценить красоту этого решения.

— Сумеешь, генерал? — голос стал тише, почти вкрадчивым. — Справишься? Три месяца — и новая корона для Франции. Реализуемо?

Я смотрел на гиганта, только что поставившего на кон судьбу королевства. Взгляд скользнул на карту: лоскутное одеяло Европы, пылающая Франция, затаившаяся Австрия и далекая, почти призрачная Россия.

Реализуемо? Да кто его знает? Это не завод построить и не сталь варить. Здесь переменные — человеческая подлость, предательство, слепой случай. Уравнение с миллионом неизвестных. Задача, не имеющая решения в рамках классической механики… Но кто сказал, что мы будем действовать классически?

Вместо ответа я просто пожал плечами.