Инженер Петра Великого – 12

Глава 15

Словно уродливый шрам, дорога на север рассекала тело Бургундии. Под копытами чавкала размокшая глина, с жадностью заглатывая пушечные колеса по самую ступицу. Наш «кентавр» — дикая смесь русского корпуса, французских мушкетеров и швейцарских наемников — тащился вперед, выдерживая темп похоронной процессии.

В авангарде, мрачнее грозовой тучи, покачивался в седле Василь Орлов. Периодически привставая на стременах, он буравил взглядом серую пелену горизонта.

— Пустота, — сплюнул он в грязь. — Вымерло всё. Деревни целы, трубы дымят, зато улицы словно вымели. Ни людей, ни скотины, ни зерна.

— Зачистка, — отозвался я, поправляя мокрые перчатки. — Англичане работают с тщательностью. Все, что можно съесть или продать, исчезает.

В центре колонны, искрящем от напряжения, двигался штаб. Герцог Филипп Орлеанский восседал на высоком вороном жеребце. Он играл роль вождя с отчаянной театральностью: гарцевал перед полками, выкрикивая лозунги.

— Держать строй, сыны Франции! — Шляпа в его руке описывала широкие дуги. — Нас ждет Париж! Король взирает на вас!

В ответ грязные, измотанные и злые солдаты угрюмо косились на сияющего герцога. Память о Лионе и о предательстве была слишком свежа. Маркиз де Торси сидел в седле мешком, морщась от боли в стертых ногах. Заляпанный грязью камзол, сбившийся парик — он полностью сливался с измученной армией. Однако при его появлении спины солдат распрямлялись. Ему протягивали фляги, его приветствовали молчаливым салютом.

Наблюдая за этим безмолвным триумфом соперника, Филипп багровел от бешенства.

— Маркиз! — Жеребец герцога взвился на дыбы. — Вы отстали от свиты регента!

Де Торси лишь устало приподнял веки:

— Я находился там, где требовало дело, Ваше Высочество. У телег с мукой рассохлись колеса.

— Для возни с обозом существуют интенданты! Место министра Франции — в строю, рядом со своим повелителем!

Подчинившись приказу, маркиз подъехал ближе, сохранив в своем молчании больше достоинства, чем Филипп в своем крике.

Придержав коня, я пропустил эту сцену мимо себя. Рядом тут же возник Петр. В простой треуголке без знаков различия царь все равно возвышался над толпой — такую ауру власти невозможно спрятать под сукном.

— Грызутся? — спросил он, провожая французов тяжелым взглядом.

— Ситуация хуже, Государь. Почва уходит из-под ног Филиппа. Армия глуха к его призывам, и он начинает совершать ошибки.

— О каких ошибках речь?

— О поиске опоры. Его адъютанты шныряют по лагерю, обрабатывая офицеров-наемников. Золотые горы, поместья, титулы — Филипп пытается купить лояльность оптом и в розницу.

— Успешно?

— Швейцарцам плевать на цвет флага, лишь бы платили. С французскими полковниками сложнее. В их глазах Филипп — законная власть, кровь Бурбонов, а де Торси — всего лишь чиновник. Они колеблются.

Петр нахмурился, и морщина меж его бровей стала глубже.

— Опасные игры, генерал. Перетянув офицеров, Филипп устроит нам бунт. Или всадит нож в спину. Это он умеет.

— Клинок уже заточен, Государь. Герцог понимает: дойди мы до Парижа, де Торси станет героем. Ему необходимо устранить конкурента. Либо еще чего удумать.

— Кончать с ним надо, — процедил Петр. — Пока не поздно.

— Исчезновение принца крови повесят на нас. Франция отвернется. Требуется иное решение.

— Какое же?

— Филипп должен превратиться в пустое место. В ноль. Чтобы даже собственные лакеи перестали видеть в нем хозяина. Нам нужно сменить знамя.

Петр перевел взгляд на сутулую спину де Торси.

— На маркиза?

— Именно.

— Он худородный, Смирнов. Для дворян — пустое место.

— История знает примеры, когда такие люди примеряли корону. Весь фокус в правильном обосновании.

Впереди, сквозь разрывы тумана, проступили очертания серых башен. Громада монастырского комплекса, больше похожая на крепость, доминировала над долиной.

— Что за стены? — поинтересовался Петр.

— Аббатство Клюни, Государь. Сердце Бургундии. В местных подвалах хранятся архивы за тысячу лет.

Глаза царя сузились.

— Архивы? Бумаги?

— Именно, Ваше Величество. Правильно подобранная бумага порой важнее целой армии.

Усмехнувшись в усы, царь кивнул:

— Хитер, генерал. Значит, наведаемся в библиотеку. Почитаем.

Он пришпорил коня.

— Привал в Клюни! — Громовой голос царя разнесся над колонной.

Я бросил взгляд на Филиппа. Герцог что-то яростно выговаривал командиру швейцарцев, тыча пальцем в сторону монастыря.

Каменные пальцы башен Клюни проткнули туман, угрожая самому небу. Обитель Святого Петра, хранительница истории Бургундии, меньше всего напоминала приют смиренных иноков — передо мной возвышался полноценный феодальный замок, способный перемолоть любую осаду. Потемневшие от времени стены, узкие бойницы и окованные железом ворота транслировали простую мысль: здесь привыкли молиться, держа ладонь на рукояти меча.

Под колокольный перезвон наша кавалькада втянулась во внутренний двор. Вдоль стен застыли бенедиктинцы. На их лицах читалась настороженность.

Навстречу, опираясь на посох, шагнул аббат — высокий, иссушенный годами старик.

— Мир вам, — произнес он тихо и властно, что присуще князьям церкви. — Обитель приветствует защитников Франции.

— И вам мир, святой отец. — Петр легко соскочил с седла. — Нам потребны вода, хлеб и… тишина.

— Библиотека и трапезная к услугам Вашего Величества.

Двор мгновенно заполнился суетой: затрещали костры, потянуло дымком и запахом походной каши. Филипп Орлеанский, едва выбравшись из кареты, тут же устремился к покоям настоятеля, на ходу сбрасывая плащ на руки подбежавшему монаху.

— Ванну! — капризно потребовал он. — И вина. Лучшего, что найдется в подвалах. И чтобы ни одна живая душа меня не беспокоила. Мне необходимо отдохнуть.

Встретившись взглядом с Петром, я едва сдержал усмешку.

— Разумеется, кузен, — в голосе царя звенела фальшивая забота. — Отдыхай, ты утомлен дорогой. С караулами мы разберемся сами.

Стоило дубовой двери захлопнуться за спиной герцога, как маска добродушия сползла с лица Петра.

— В библиотеку, — скомандовал он. — Смирнов, де Торси — за мной. Ушаков — на вход. Внутрь никого не пускать, даже если небо упадет на землю.

Величие скриптория давило. Уходящие в полумрак стрельчатые своды, витражи, цедящие пыльный цветной свет, бесконечные ряды стеллажей, забитых фолиантами.

Мы заняли места за тяжелым столом, отполированным локтями сотен переписчиков.

Шляпа в руках де Торси совершала уже десятый оборот. Маркиз косился на книжные полки с опаской, словно со страниц на него скалились демоны ереси.

— Ваше Величество, — голос министра предательски дрогнул. — К чему подобная секретность? Филипп воспримет это как оскорбление.

— На его обиды мне плевать с колокольни, — отрезал Петр. — Филипп — это балласт. Мы тащим его на горбу, теряя скорость, но самое страшное — он в любой момент может предать.

— Сир, он Регент. Принц Крови.

— Он трус и предатель.

Петр навис над столом, подавляя собеседника своей мощью.

— Слушай внимательно, Жан-Батист. Мы идем на Париж. Там нас ждет волчья стая. С Филиппом мы обречены. Он продаст нас при первом удобном случае. Армии нужен новый флаг.

— Какой флаг? — искренне не понял маркиз.

— Ты.

Краска мгновенно отлила от лица де Торси.

— Я⁈ Сир, это безумие! Я Кольбер! Мой дед торговал сукном! Я чиновник, администратор, но не король! Дворянство отвергнет меня. Офицеры Филиппа присягали Бурбонам, они поднимут меня на смех. Или на штыки.

— Офицеры служат силе, — вмешался я. — В Лионе они видели именно вас. Вы дали им победу и хлеб. А Филипп в это время дрожал за шторами.

— Этого недостаточно, генерал. Для простого солдата — возможно. Но для полковника, чей герб насчитывает пять веков… Для них я — выскочка. Узурпатор. Безродный пес, занявший трон хозяина. Они не пойдут за мной. Начнется резня внутри армии, и мы перебьем друг друга, не увидев шпилей Парижа.

В его словах логика XVIII века. Кровь здесь весила больше, чем личные заслуги. Нам не хватало главного ресурса — легитимности.

— А если мы дадим им причину? — прищурился Петр. — Если окажется, что твоя кровь… имеет правильный оттенок?

Де Торси замер.

— О чем вы?

— Историю пишут победители, маркиз. А иногда ее… находят в пыльных архивах.

Поднявшись, я прошелся вдоль полок, проводя пальцем по корешкам.

— Здесь, в этих стенах, задокументирована тысяча лет жизни Франции. Хроники, родословные, дарственные грамоты. Бумага. Пергамент. Кто знает, какие тайны они хранят? Вдруг род Кольбер — это не просто удачливые купцы? Вдруг это побочная ветвь древней династии? Меровингов? Или Каролингов? Ветвь, ушедшая в тень ради выживания?

— Вы предлагаете… подлог? — еле слышно прошептал де Торси.

— Я предлагаю политическое решение, — парировал я. — Нам необходим символ. Такой, чтобы полковники Филиппа могли сказать себе: «Мы не предаем присягу, мы возвращаемся к истокам». Им нужен повод перейти на сторону победителя, сохранив лицо. Древняя кровь — идеальная индульгенция.

— Но это ложь!

— А Филипп на троне — это правда? — рыкнул Петр, ударив ладонью по столешнице. — Человек, готовый сдать страну врагу, — это законный правитель? Права не дают, Жан-Батист. Их берут. Или обнаруживают. Выбор за тобой. Либо ты становишься королем — пусть с «найденной» родословной, но с реальной силой спасти страну. Либо мы все идем на дно вместе с «законным» Филиппом.

На лице маркиза сменилась целая гамма эмоций: страх перед плахой боролся с совестью педантичного чиновника, но их обоих медленно душили пробудившиеся амбиции. Взгляд де Торси метнулся к стеллажам — он уже искал там свое спасение, понимая безальтернативность ситуации.

— Если это вскроется… — выдохнул он.

— Не вскроется, — уверенно заявил я. — При условии грамотного исполнения.

Маркиз прикрыл веки, собираясь с духом.

— У Филиппа пять полков тяжелой кавалерии. Элита. Если они поверят… если перейдут на нашу сторону… Париж будет наш.

Он открыл глаза, и в них уже горел холодный огонь решимости.

— Я владею латынью девятого века. И разбираюсь в геральдике. Я смогу… составить документ.

Губы Петра растянулись в довольной улыбке.

— Вот и славно. Нам нужны чернила и самый старый пергамент.

Мы стояли на пороге величайшей аферы. И мосты за нашими спинами уже пылали.

— Цель — девятый век, — бросил я, направляясь к дубовому столу. — Эпоха Каролингов. Нужен пергамент из телячьей кожи и чернила, сваренные на коленке из подножного корма.

— Материал, — де Торси провел пальцем по столешнице, оставляя дорожку в пыли. — Свежая выделка нас погубит. Белизна и гладкость здесь враги. Требуется желтый, засаленный лист.

— Выделывать ничего не придется, маркиз. Мы возьмем готовое.

Подойдя к стеллажу с инкунабулами, я вытянул наугад массивный том в деревянном переплете, окованном почерневшей медью. Судя по стилю письма — «Жития святых», век десятый, не позже.

— Монахи часто оставляли в конце книг чистые листы — для заметок, расчетов или просто из-за неровного кроя шкуры.

Жесткий пергамент захрустел под пальцами. Перевернув страницы до конца, я убедился в своей правоте: последний лист был девственно чист, если не считать пары бурых пятен от капавшего со свечи воска.

— Вот он, — я продемонстрировал находку Петру. — Аутентичный материал восьмисотлетней выдержки. Никакой эксперт не подкопается.

— Режь, — коротко кивнул царь.

Лезвие ножа с легким скрипом прошлось по сгибу, отделяя лист. Плотный, шершавый, с благородной желтизной, которую невозможно подделать химией — только временем.

— Теперь химия, — я повернулся к де Торси. Свежий состав даст угольно-черный цвет. Со временем происходит окисление, уводящее оттенок в рыжину. Нам нужен цвет старой, свернувшейся крови.

Выложив на стол походный набор склянок, я принялся за работу.

— Купорос в наличии. Орешки заменим танином из коры — благо в саду дубов хватает. Но для мгновенного старения нужны катализаторы.

Смешав в оловянной кружке порошок купороса с водой, я оценил результат.

— Ржавчина. Не хватает оксида железа.

Петр молча снял с пояса кинжал и протянул мне рукоятью вперед.

— Действуй. Сталь старая, дамасская. Все никак не почищу его, а слугам не разрешаю, подарок Катьки.

Поскребя лезвие ножом, я стряхнул мельчайшую бурую пыль в раствор. Жидкость мгновенно приобрела грязновато-рыжий оттенок.

— Близко, — оценил де Торси, заглядывая в кружку. — Но слишком блестит. Старые чернила матовые, они становятся частью кожи.

— Добавим золы. Она убьет глянец.

Пока я колдовал над смесью, маркиз корпел над текстом. Сгорбившись над черновиком, он выводил буквы на обычной бумаге, бормоча под нос:

— «Во имя Отца и Сына… Мы, Карл, милостью Божьей король франков… Даруем верному нашему рыцарю Гуго, прозванному Кольбером, земли в Бургундии… и признаем его кровь родственной нашей…»

— Слишком прямолинейно, — поморщился Петр, читая через плечо. — Напусти тумана. «Признаем заслуги рода, идущего от корня нашего…». Трактовка должна быть двоякой, но вести к единственному выводу. Прямым бастардам грамоты раздают редко, а вот побочным ветвям — случается.

— Справедливо, — согласился де Торси. — И стиль. Каролингский минускул. Округлые, четкие буквы, никаких готических изломов.

Взяв чистый лист, он принялся тренировать почерк. Рука двигалась уверенно, сказывалась многолетняя практика работы с документами.

— Следите за геометрией, — подсказал я. — Высота букв должна быть идеальной. В те времена писали по линейке, процарапанной иглой. Взгляните через линзу — любая дрожь выдаст подделку.

Сосредоточенный Де Торси кивнул. Спустя час черновик был утвержден. Текст звучал торжественно и архаично, каждый оборот речи дышал древностью.

— Переходим к чистовику, — я пододвинул к нему пергамент. — Права на ошибку нет.

Маркиз окунул перо в мою рыжую смесь. Замер, глядя на набухшую каплю.

— Прости меня, Господи.

Скрип. Первая буква. Вторая. Строка за строкой ложились на старую кожу — бурые, неровные, словно уже выцветшие от времени символы. Мы с Петром боялись даже вздохнуть лишний раз.

Поставив последнюю точку, де Торси откинулся на спинку стула и рукавом смахнул обильную испарину.

— Готово.

— Почти, — возразил я, изучая работу через линзу. — Документ выглядит слишком свежим. Пергамент старый, а чернила лежат поверхностно, без диффузии. Нужна сетка времени, микротрещины.

— И как их получить? — поинтересовался Петр.

— Пар и кислота.

Разведя в камине слабый огонь, я водрузил на угли медную миску с водой, щедро плеснув туда вина из фляги царя — за неимением уксуса кислое бургундское подходило идеально. Дождавшись пара, я подхватил лист щипцами и осторожно пронес его над миской.

Пергамент увлажнился, размяк. Чернила слегка поплыли, проникая в поры кожи.

— А теперь — шоковая сушка.

Я поднес лист к огню. Жар ударил в лицо, кожа начала стремительно сохнуть и стягиваться. По поверхности побежали микроскопические разрывы красочного слоя. Цвет потемнел, приобретая необходимую глубину и благородство.

— Похоже, — завороженно прошептал де Торси.

— Печать, — напомнил Петр. — Грамота без печати — филькина грамота.

Самый сложный этап. Матрицы королевской печати Каролингов у нас, разумеется, не было. Пришлось импровизировать. Найдя в библиотеке свиток с вислой печатью — куском воска на шнурке, — мы изучили стертое временем изображение. Контуры льва или короля на троне едва угадывались.

— Воск! — скомандовал я.

Петр отломил кусок от свечи, размял в пальцах. Сделав слепок со старой печати, я получил грубую матрицу — для имитации древности лучше не придумаешь.

Растопив сургуч — смесь смолы и воска, — мы капнули расплавленную массу на шнурок, продетый через разрез в пергаменте. Прижали матрицу. Остыло. На буром сургуче застыл неясный, стертый профиль. Поди разбери через восемь веков, чья там физиономия.

К утру на столе лежал шедевр. Он выглядел так, словно его только что извлекли из сундука, где он пылился тысячу лет: потертый, пятнистый, с выцветшими чернилами и треснувшей печатью.

— Работа мастера, — присвистнул Петр, склонившись над столом. — Я бы сам купился.

Де Торси буравил взглядом кусок кожи, испытывая ужас. Он прекрасно осознавал, что вес этого пергамента превышал вес его собственной жизни и всей нашей армии вместе взятых.

— Король у нас есть, — подытожил я. — Дело за малым — коронация.

Свернув грамоту, я небрежно сунул ее между страниц массивной Библии на пюпитре. Капкан был взведен.

Двор аббатства тонул в сырости. Армия просыпалась, не ведая, что за ночь её история изменилась.

Из утреннего тумана, словно сгусток сырости, материализовался Ушаков. Короткий поклон, цепкий взгляд:

— Петр Алексеич, Государь. Имею доложить.

— Гнилые вести? — Петр устало потер переносицу.

— Зависит от угла зрения. Мои люди перехватили «почту» на выезде. Местный конюх, но карманы оттягивают золотые луидоры, а за пазухой — пакет.

Глава моей СБ протянул сложенный лист. Развернув бумагу, я даже не удивился. Нервный, с вычурными завитками почерк был знаком мне до боли.

«Милорд Мальборо. Я готов положить конец безумию. Русские будут выданы вам…»

— Филипп, — констатировал я, передавая улику Петру. — Нервы сдали.

— Слуга его, старик Жан, раскололся мгновенно, — бесстрастно добавил Ушаков. — Герцог всю ночь метался, пил, марал бумагу. Страх гонит его. Хочет продать нас, пока цена не упала. Вот только глупо, у нас же перемирие с Мальборо.

Петр скомкал письмо, и костяшки его пальцев побелели.

— Значит, иуда. Что ж, кузен сам подписал свой приговор.

Утренний воздух распорол резкий звук трубы. Сигнал «Сбор командиров».

— Проснулся наш регент, — усмехнулся я. — Решил сыграть на опережение.

Мы ускорили шаг. Внутренний двор уже заполняли офицеры: хмурые французские полковники, наемники-швейцарцы, командиры драгун.

Филипп Орлеанский возвышался на крыльце настоятельского корпуса. Свежий камзол, чисто выбрит, но лихорадочный блеск глаз выдавал нервозность.

— Господа! — Его голос сорвался на визг. — Я собрал вас ради спасения Франции! Мы прекращаем этот самоубийственный поход и…

— На каких условиях, кузен? — Голос Петра прозвучал тихо, но перекрыл истерику герцога.

Мы вышли из тени арки. Толпа инстинктивно расступилась, образуя коридор. Царь шел медленно и уверенно. За ним — я, де Торси и Ушаков. Тыл прикрывал взвод преображенцев с примкнутыми штыками.

С лица герцога мгновенно схлынула кровь, превратив его в напудренного мертвеца.

— Вы… посмели⁈ — сорвался он на фальцет. — Взять их! Измена! Бунт!

Строй не шелохнулся. Сотни глаз буравили не «бунтовщиков», а Петра.

— Измена? — Царь тяжело, по-хозяйски поднялся на ступени. — Верное слово. Только адрес ты перепутал, кузен.

Он протянул Филиппу измятый лист.

— Твое художество?

Герцог отшатнулся, словно от ядовитой змеи.

— Это… подделка! Гнусная клевета!

— Твой почерк. Твоя личная печать. И твой слуга, который выложил всё полчаса назад.

Развернув письмо, Петр громко, чеканя каждое слово, зачитал:

— «Я сдам вам русских в обмен на сохранение титула…»

Офицеры смотрели на Филиппа с каким-то стыдом. Одно дело — политика, другое — продажа армии врагу.

— Иуда, — отчетливо произнес старый полковник-швейцарец.

— Это ложь! — взвизгнул Филипп, дергая эфес шпаги. Рука тряслась так, что клинок застрял в ножнах. — Не подходите! Я регент! Я закон! Я зарублю любого!

Я вышел вперед.

— Ваши полномочия аннулированы. Взять его!

Гвардейцы двинулись к крыльцу. Ушаков, скользнув вперед кошкой, одним ударом трости выбил клинок из руки герцога. Филиппа скрутили в секунду. Он бился, визжал, размазывая слезы по щекам. Жалкое, отвратительное зрелище.

Его уволокли. Двор замер в оцепенении. Армия осталась без головы, и вакуум власти нужно было заполнить немедленно.

Тяжелые двери церкви распахнулись, словно по команде режиссера. На пороге возник бледный аббат с массивной Библией в руках.

— Сыны мои! — провозгласил он дрожащим от волнения голосом. — Господь явил нам знамение!

Раскрыв книгу, он извлек наш ночной труд.

— В библиотеке… в древнейших хрониках обители… обретена грамота! Времен Карла Великого!

Аббат поднял пергамент над головой. Ветер трепал ветхую кожу, раскачивая вислую печать на шнурке.

— Здесь начертано, что род Кольбер происходит от крови Каролингов! Что предок нашего маркиза был сыном самого Короля!

Толпа ахнула. Единый выдох сотни глоток. Де Торси стоял рядом со мной, опустив голову — сама скромность и достоинство.

— Виват король Жан! — во всю глотку заорал подкупленный нами лейтенант.

— Виват! — подхватили солдаты.

Им плевать было на генеалогию. Им нужен был герой, символ, оправдание их бунта. И они его получили. Позже конечно каждый дворянин осмотрел бумажку, что радовало. Ведь, теперь никто не смог бы сказать, что не разглядел издалека.

Маркиз поднял руку, гася шум.

— Я не искал власти! — Его голос окреп, налился металлом. — Но если Франция призывает — я отвечу! Я поведу вас на Париж!

Рев сотряс стены древнего аббатства.

Отойдя в тень арки, Петр раскурил трубку. Я пристроился рядом, наблюдая за массовым психозом.

— Сработало, — выпустил он клуб дыма в сторону ликующих солдат. — Заглотили наживку вместе с крючком.

— Заглотили. Совесть не жмет, Государь?

— Жмет, генерал. Еще как жмет. Я помазанник Божий, а мы тут балаган устроили. Сажаем на трон человека по фальшивой бумажке.

Он глубоко затянулся.

— Но знаешь, о чем я подумал? О Борисе Годунове. Умнейший был человек, государственник. Но не царской крови. Не приняли его, сожрали. А Гришку Отрепьева, вора и самозванца, — приняли. Почему? Потому что за ним была сила. И надежда. Мы сейчас лепим своего «Лжедмитрия». Только наоборот. Мы ставим его, чтобы он был нашим щитом, а не мечом врагов.

— Мы его создали, — кивнул я. — Он наш должник до гробовой доски.

— Должник… — Петр криво усмехнулся. — Благодарность королей живет ровно до тех пор, пока им нужны твои мечи. Едва сев на трон, он забудет, кто дал ему корону. И вспомнит, что мы — русские варвары.

— Знаю, — я похлопал по карману камзола. — Поэтому у меня есть мысли как сделать память нашего де Торси долгой и верной.

— По коням, — скомандовал царь, выбивая трубку. — Париж заждался.

Мы выехали за ворота. Солнце вставало над Бургундией, заливая дорогу тревожным багрянцем.