Инженер Петра Великого – 12

Глава 17

Жирная и липкая французская глина превратила марш на север в логистический кошмар. Третьи сутки армия, словно издыхающий механизм, перемалывала километры раскисшей дороги. Пехота, утопая по щиколотку в бурой жиже, двигалась исключительно на упрямстве, а модернизированные широкие обода пушек, вопреки моим инженерным расчетам, резали грунт. Артиллеристам, проклиная все на свете, приходилось раз за разом подставлять плечи под грязные лафеты, вырывая орудия из земляного плена.

Справа от меня, ссутулившись и надвинув треуголку на самые глаза, покачивался в седле Петр. Лицо царя застыло маской предельной усталости. Целый час он хранил молчание, лишь изредка сплевывая дорожную пыль, скрипевшую на зубах.

Мальборо остался где-то за горизонтом, зализывая раны и подсчитывая убитых после стычки. Однако дистанция не гарантировала безопасности. Спина фантомно зудела от чужих взглядов, а впереди, в сгущающихся сумерках, лежал Париж. А до него — территория, где каждая роща могла скрывать вражеский корпус.

— Государь, — мой голос, просевший от сырости, нарушил монотонный шум дождя. — Пора вставать лагерем.

Петр отреагировал с задержкой, медленно повернув голову. Его воспаленные бессонницей глаза с трудом сфокусировались на мне.

— Рано, генерал. Выжмем еще один переход. Каждый ярд от Лиона — это лишний шанс на спокойную ночь.

— Мальборо отстал, — парировал я, оценивая состояние царского жеребца, чьи бока ходили ходуном. — Однако кони работают на износ. Еще пара часов в таком темпе, и мы начнем терять тягловую силу. Без мобильности мы покойники.

Указав рукояткой плети на темнеющий впереди провал между холмами, я добавил:

— Впереди классическое «бутылочное горлышко». Входить туда на закате, имея на руках измотанных людей — подарок для любой засады. Риск неоправдан.

— Думаешь, ждут?

— Дозоры пропадают, Государь. Егеря, отправленные мной на рассвете, исчезли. Статистика скверная: либо там пустота, либо профессиональная работа по зачистке. Я ставлю на второе.

Петр нахмурился, мгновенно включаясь в тактическую задачу. Лезть вслепую в узкий проход — ошибка, которую он перерос давным-давно.

— Пропали… — пятерня Государя прошлась по заросшему жесткой щетиной подбородку. — Паскудный расклад.

Бросив быстрый взгляд на растянувшуюся колонну, где даже железные швейцарцы выглядели тенями самих себя, а французские волонтеры напоминали сборище оборванцев, он принял решение.

— Ладно. Аргумент принят. В узкости нас перебьют как куропаток. Встаем здесь.

Привстав на стременах, Петр цепким взглядом окинул ландшафт.

— Вон там, у излучины. Река прикроет правый фланг, естественный рубеж. На холме слева развернем батарею. Позиция крепкая.

— Поддерживаю. Вода в доступе, с дровами разберемся.

— Приказ! — гаркнул царь, в его голосе, сорванном в баталиях, вновь зазвенела сталь. — Большой привал! Разбиваем лагерь!

Команда сработала лучше стимулятора. Солдаты, едва уловив заветное слово, валились на мокрую траву, сбрасывая поклажу, словно те весили тонну. Лагерь разворачивался по инерции, на отработанных рефлексах, хотя движения людей напоминали замедленную съемку — сказывалось запредельное утомление.

Спешившись и бросив поводья денщику, я ощутил, как земля уходит из-под ног. Мышцы забились, позвоночник требовал горизонтального положения, однако расслабляться было преступно рано.

— Орлов! — позвал я верного командира.

Василь, похожий на глиняного голема, возник передо мной, на ходу поправляя перевязь.

— Здесь, Петр Алексеич.

— Организуй периметр. Усиленный режим. Рвы рыть поздно, люди падают, так что ограничимся рогатками. Секреты выставить на версту вглубь по тракту. Если кто сунется — мы должны узнать об этом до первого выстрела.

— Исполню. Только народ еле дышит, командир. Придется поднимать пинками.

— Используй любые методы: холодную воду, зуботычины, угрозы. Посты должны стоять. Альтернатива — проснуться с перерезанным горлом.

Орлов пошел в гущу людей, раздавая приказы и стимулирующие затрещины. На моих глазах пустое поле обрастало парусиновым городом. Русские полки выстраивали палатки под линейку, соблюдая уставную геометрию, швейцарцы прагматично занимались кострами, а французы, верные своему хаосу, лепились как попало.

Анна спустилась из штабного «Бурлака», стараясь сохранить остатки элегантности. Пыльное платье и тени под глазами выдавали усталость, однако спину она держала прямо — порода брала свое.

— Остановка? — коротко спросила она.

— Дальше — зона риска.

— Слава Богу. Лошади на последнем издыхании. Да и люди… Я видела, как гренадер свалился без чувств прямо в строю. Народ устал.

— Теперь отдохнем, Аня. Надеюсь.

Окинув взглядом периметр, я мысленно утвердил диспозицию. Место удачное: быстрая река с крутыми берегами охладит пыл любой кавалерии, а господствующая высота позволяет батарее держать дорогу под прицелом. Сектора обстрела перекрываются идеально.

Тем не менее, внутренняя сигнализация продолжала надрывно визжать. Оперативная тишина впереди напрягала меня. Кто-то профессионально и жестко зачищал пространство перед нашим авангардом, лишая нас глаз и ушей. И это еще с учетом того, что топливо на «Бурлаков» осталось ровно до Парижа. Это тоже не радовало.

Петр уже раздавал указания насчет своей ставки, требуя привычного порядка в полевых условиях.

— Смирнов! — окликнул он. — Закончишь — сразу ко мне. Поколдуем над картами. Этот Шалон вызывает у меня подозрения. Слишком уж там чистеько.

— Слушаюсь, Государь.

Я двинулся вдоль линии повозок, контролируя расстановку караулов. Заходящее солнце окрашивало низкие облака в тревожный багровый цвет, обещая ветреную ночь. Лагерь погружался в сон: набив животы пустой кашей, люди отключались мгновенно. Лишь силуэты часовых, чернеющие на фоне заката, напоминали о том, что мы все еще на войне.

Маневрируя между растяжками палаток, я пробирался к центру лагеря, где расположился обоз. Здесь, у высоких костров, жизнь пульсировала активнее: пахло варевом, дымом, сохнущим сукном.

Внимание привлекла странная фортификация. В центре импровизированного вагенбурга, окруженная плотным кольцом телег, громоздилась трофейная карета-берлина — тот самый монстр на колесах, которого Меншиков прихватил еще в Германии. Гербы на дверцах скрылись под слоем грязи, однако золото проступало даже сквозь дорожную пыль, намекая на высокий статус пассажира. Мне раньше и в голову не приходило смотреть на то, как расположился Светлейший. Интересно, а Государь в курсе его «гостьи»? Ведь не мог же Меншиков не спалить ее.

Периметр держали жестко. Дюжие молодцы в мундирах без знаков различия — личные церберы Светлейшего — стояли спиной к экипажу, хищно озираясь по сторонам. В их позах читалась готовность стрелять на поражение. Даже маркитантки обходили этот сектор по широкой дуге.

Сам Александр Данилович обнаружился здесь же.

Вместо того чтобы греться вином и делить славу в царском шатре, он наматывал круги вокруг экипажа. Двигаясь с методичностью маятника, князь то пинал обода, проверяя их на прочность, то замирал у лакированной дверцы.

Выглядел фаворит паршиво. Камзол расстегнут, дорогой парик сбился набок, лицо приобрело землистый оттенок. Человек-оркестр, заполняющий собой все пространство, сжался до размеров собственной тени. Каждое его движение выдавало предельную нервозность — он то и дело оглядывался, ожидая удара в спину.

— Любопытно, — пробормотал я.

Анна, неслышно подошедшая сбоку, проследила за моим взглядом.

— Что именно?

— Светлейший. Посмотри на него.

Мы замерли в тени походной кухни, наблюдая за пантомимой у кареты.

— Ведет себя как наседка, — констатировал я. — Охраняет этот экипаж так, будто внутри золотой запас Империи.

— А может, там и правда казна? — хмыкнула Анна.

— Исключено. Золото сдают интендантам под расписку или прячут надежнее. Здесь личное. Он боится. Видишь руки?

Выхватив кружевной платок, Меншиков нервно промокнул лоб, после чего рявкнул что-то денщику. Тот вытянулся в струнку, изображая полное подчинение. Князь приоткрыл дверцу буквально на волосок, просунул руку внутрь, проверяя атмосферу, и мгновенно захлопнул створку.

— Анна, освежи мою память. Александр Данилович женат?

— Разумеется. На Дарье Арсеньевой, уже года два.

— Дети?

— Бог пока не дал. Дарья все по богомольям ездит. А к чему эти вопросы?

— Понять пытаюсь…

Законной супруги здесь быть не может — она в России. Тогда кто внутри? Любовница? Вполне в стиле Меншикова, он свои похождения обычно носит как король корону. Однако сейчас вместо бахвальства — параноидальная секретность.

Внебрачная дочь? Неоткуда взяться.

Случайная попутчица?

В памяти всплыл рассказ Анны: «Молоденькая, бледная, кормит с ложечки».

Если это любовь — то это… человечно. Неожиданно сентиментально для такого прожженного циника.

Но медицинский аспект беспокоил меня больше. Диагноз напрашивался сам собой. Медицина восемнадцатого века — это смесь пыток и лотереи: кровопускание, ртуть, молитвы. Если Меншиков, опасаясь огласки, играет в лекаря самостоятельно, он подписывает пациентке смертный приговор. Обычная простуда в сырой карете здесь стремительно мутирует в пневмонию, а от нее в 1708 году путь один — на погост.

Диплома врача у меня не было, зато имелся ресурс, ценнее всех сокровищ короны: мозги.

Вмешаюсь — рискую нарваться на взрыв ярости. Пройду мимо — Меншиков потеряет кого-то важного и окончательно слетит с катушек. Нам нужен дееспособный союзник, а не безумец, убитый горем. Да и по-человечески стало жалко его. В моей истории, каким бы казнокрадом он ни был, все равно пользы приносил Отечеству в разы больше. Вот такой парадокс. Еще больший парадокс — моя симпатия к нему в этот момент. Раньше он олицетворял собой зарвавшегося чинушу, дорвавшегося до власти. Сейчас же он — человек, у которого беда. И мог хоть как-то помочь, наверное.

Потерев подбородок, я принял решение.

— Знаешь, Аня, мне надоело гадать.

— Хочешь выяснить правду?

— Мне нужна ясность. Кто там, почему Светлейший князь трясется, и, главное, нужна ли помощь.

— Пойдешь к нему? — в голосе Анны прорезалась тревога. — Он сейчас на взводе, может и шпагу выхватить.

— Пойду. Как частное лицо, а не генерал. Если там больной — ему нужен врач, а не тюремщик.

Поправив перевязь, я кивнул в сторону ее палатки.

— Иди к себе, Аня. Отдыхай. А я пойду поприветствую Александра Даниловича. Посмотрим, насколько хватит его выдержки при лобовой атаке.

Ее пальцы на мгновение сжали мою руку.

— Будь осторожен, Петр.

— Осторожность — мое второе имя.

Проводив ее взглядом, я развернулся к стоянке Меншикова. Хватит шпионских игр. Если он не пустит меня добром — придется давить авторитетом. Но я должен убедиться, что за лакированной дверцей не разыгрывается трагедия, которую можно предотвратить.

Выйдя из спасительного сумрака, я направился к ставке Светлейшего.

Стоянка Меншикова была покрыта мраком, который разгонял единственный, жадно поедающий дрова костер. Пламя выхватывало из темноты плотного кольца людей вокруг нее.

Охрана была подобрана со знанием дела. Не простые денщики, а лейб-гвардия, преображенцы. Рослые, мордатые, с тяжелыми пехотными тесаками на поясах. Они стояли спиной к экипажу, сканируя периметр. Волчья стая, охраняющая логово вожака.

При моем появлении караул сработал как единый механизм: тела напряглись, ладони привычно легли на эфесы.

— Стой! — рык старшего, с характерным для частых драк перебитым носом. — Не велено!

Игнорируя команду, я продолжал сокращать дистанцию, сверля взглядом переносицу солдата.

— Кому не велено, братец? — голос мой звучал обманчиво мягко. — Генералу?

Гренадер подошел, перекрывая сектор обстрела своей широкой грудью. Живая стена. Меншикова не было видно. Зашел в карету?

— Никому не велено, ваше превосходительство. Личный приказ Светлейшего. Отдыхают они. И беспокоить запретили под страхом смерти.

— Отдыхают? — я прищурился. — В карете? Посреди лагеря, имея под боком развернутый шатер с перинами? Оригинально.

Сделав попытку обогнуть его, я наткнулся на плечо. Сзади лязгнул металл — кто-то из караула наполовину вытянул клинок из ножен. Звук недвусмысленный.

О как. Интересненько.

— Не положено, — упрямо повторил старший. В его глазах не читалось страха перед генеральскими эполетами. Там жила лишь собачья верность хозяину. — Прошу прощения, Петр Алексеич, но устав есть устав. Не губите.

— А может, князь там не один «отдыхает»? — я понизил голос до шепота. — Может, у него там гость? Или гостья?

Каменное лицо детины не дрогнуло, но предательский тик под левым веком выдал его с головой.

— Князь один.

— Врешь, — констатировал я, отсекая пути к отступлению. — Я же вижу, как у вас поджилки трясутся. Охрана по высшему разряду, периметр закрыт. Чего боитесь? Шпионов Мальборо? Или гнева Государя?

Гвардеец побледнел, теряя уверенность.

— Отойди, служивый. Мой долг — проверить. Мы на вражеской территории. Вдруг там лазутчик с кинжалом?

— Нет там никого! — прорычал он, теряя самообладание. — Уходите, генерал. По-хорошему прошу.

Его пальцы до белизны сжали рукоять тесака. Он был на грани. Ударить старшего офицера — верная смерть, но не выполнить приказ Меншикова — смерть еще более лютая.

— Смирнов!!!

Рев, больше похожий на звук раненого зверя, разорвал ночь.

Из-за угла фургона, словно черт из табакерки, вылетел Меншиков. Без парика, в одной тонкой рубахе, распахнутой на груди, он представлял собой жуткое зрелище. Лицо налилось кровью, глаза вращались в орбитах.

— Ты! — орал он, захлебываясь воздухом. — Какого?!.

Вихрем налетев на меня, он отшвырнул собственного денщика в сторону.

— Ты что себе позволяешь⁈ — визг фаворита, брызжущего слюной, поумерил мой пыл помочь ему. Узнаю старого Данилыча. — Лезть ко мне? Без доклада⁈ Я Светлейший князь! Я фельдмаршал!

— Александр Данилович…

— Молчать! — его трясло в припадке бешенства. — Пошел вон! Вон отсюда! Это моя карета! Моя собственность! Кто дал право заходить ко мне⁈ Я тебя… Да я…

Он встал в проходе, раскинув руки, закрывая собой лакированную дверцу. Живой щит.

— Убирайся! Или прикажу стрелять!

Угроза не была пустой. Десяток мушкетных стволов взлетели вверх, уставившись черными зрачками мне в грудь. Зловещий звук взводимых курков заставил напрячься.

Ситуация перешла в красную зону. Меншиков, потерявший связь с реальностью, действительно готов был отдать команду «пли», превратив генерала своей армии в решето ради сохранения своей тайны.

Хотелось послать его по известному адресу и вернуться к себе, пусть монарх разбирается со свои подчиненным, хотелось скинуть эту проблему на Государя — впервые.

Но я я смотрел на него и видел не врага и не заносчивого вельможу. Передо мной был человек, загнанный в угол собственным ужасом.

— Тише, князь, — произнес я, понизив голос. — Хватит орать. Я знаю.

Меншиков поперхнулся воздухом. Рот, уже открытый для очередного проклятия, захлопнулся с костяным стуком.

— Что… что ты знаешь? — просипел он, теряя темп.

— Я знаю, кто там. И знаю, что ей плохо.

В глазах Светлейшего плеснулся первобытный ужас. Секрет, который он оберегал маниакально, видимо даже от царя, оказался вскрыт.

— Ты… ты следил?

— Детали неважны. Важно то, что происходит сейчас. Ты мечешься. Ты в панике. Лечишь ее непонятно чем, а ей становится хуже. Ведь так?

Игнорируя стволы, которые дрожали в руках гвардейцев, я сделал шаг вперед, сокращая дистанцию.

— Александр Данилович, я не лекарь. Зато я знаю куда больше твоих коновалов. Знаю, как сбить жар. И умею вытаскивать людей с того света, когда остальные уже заказывают панихиду.

Меншиков смотрел на меня, тяжело дыша. Ярость в его взгляде медленно вытеснялась растерянностью.

— Если она тебе дорога… — я давил на самую больную точку, глядя ему прямо в переносицу. — Если не хочешь везти в Россию труп… пропусти. Я могу помочь.

Вокруг воцарилась тишина. Даже денщики почуяли перемену в хозяине. Из него уходила бешеная злоба.

— Помочь? — переспросил он шепотом, словно пробуя слово на вкус. — Ты? Мне? Зачем?

— Затем, что мы в одной лодке, Светлейший. Если она умрет, ты сойдешь с ума и утопишь нас всех.

Я попробовал объяснить доступными словами. Не говорить же, что я смалодушничал и увидел в нем человека, которому захотелось помочь.

— Решай, князь. Сейчас. Завтра наверняка будет поздно.

Меншиков застыл столбом. Его взгляд метался от меня к закрытой дверце. Внутри него шла жестокая борьба: уязвленная гордость, параноидальная подозрительность и привычка видеть врагов в каждой тени.

Секунды растягивались в часы. Я ждал, просчитывая варианты: опустит он руки или все-таки рявкнет «Пли!». А последнее он может, нервишки-то сдают…