Императрица и ветер

Деревянное тельце треснуло в его руках, и красный бархат вспучился между пальцами, как будто из разорванных сосудов хлынула кровь. Шарик кукольной головы покатился по полу и остановился, ударившись о ножку стола.

- Проклятый амулет, - прошипел Орден, швыряя на обеденный стол искалеченное кукольное туловище. - Делать из меня идиота вздумали. Подсунули ей артефакт, скрывающий магию. Говори, человеческая женщина, где твоя дочь!

Вера стояла, прислонившись к подоконнику, и руки её были сложены на груди, и оказывалось, что он очень хорошо помнил эти руки, помнил даже родинку на левом плече, хотя сейчас она была скрыта непрозрачной белой блузкой.

- Я не знаю, где она, - спокойно откликнулась Вера и дёрнула плечом. Тем самым, на котором была родинка - он помнил.

- Не лги мне. Лучше скажи добровольно, потому что если я сам залезу в твою память, будет хуже. Тебе хуже.

- Лезь. Я не знаю, где она, - она тяжело вздохнула, и это значило: вот как ты мне надоел. Смотри и давись бессильной злостью.

- Это мы сейчас посмотрим.

Она подняла на него глаза, ничуть не потускневшие со дня их последней встречи, и улыбнулась.

- Я не боюсь тебя, Орден. Я тебя слишком хорошо знаю, чтобы бояться.

Он не двинулся с места, не положил ладонь ей на лоб, не запрокинул ей голову. Как и много лет назад, его остановил один только взгляд Веры. Самого сильного мага обоих миров связал по рукам и ногам один взгляд человеческой женщины, как и тогда, заставляя биться между отчаяньем потери и ненавистью к судьбе. Он думал, всё это давно пережито и умерло внутри. Оказалось, нет.

- Я всего лишилась, - произнесла она негромко. - Поэтому мне нечего больше терять.

- Ты должна знать, где твоя дочь, - угрожающе проговорил он. Пусть видит, что ничего не осталось, что она не сможет с такой же лёгкостью им вертеть, как делала это раньше, пусть!

- Она твоя тоже, - Вера его не боялась. Она смеялась ему прямо в глаза.

- Она дочь Зорга!

- Нет.

- Ты не можешь знать этого наверняка, - Орден чувствовал, как вырывается ситуация из-под его контроля, как угрожающий тон становится жалким. Он как будто оправдывался перед ней, ещё немного - и упал бы на колени, умоляя о прощении.

- Я - могу, - тихо и веско повторила женщина. - А ты? Ты сможешь убить своего ребёнка?

- Ты лжёшь, - его голос дрогнул, и Вера не могла этого не заметить. Она стояла теперь вполоборота к нему и прижималась лбом к раме окна. - Ты говоришь это, чтобы сбить меня с толку!

Вера обернулась к нему, и на мгновение в её глазах мелькнула та нежность, которую он безнадёжно мечтал добиться много лет назад.

- Но ты ведь всегда хотел, чтобы она была твоей дочерью, верно?

И её тонкое запястье в волне белого шёлка, и русая прядь, выбившаяся из причёски, и излом губ - всё это говорило только об одном. Да, он хотел, но никогда не верил в то, что это возможно.

- Если бы это действительно было так, ты сказала бы мне об этом раньше, - ну вот и всё, сил больше нет. Она смотрит на него, как на больного, с жалостью, и видит, как по его виску медленно течёт капелька пота.

- Зачем? - жёстко произнесла Вера. - Мы и так всё разрушили. Пусть хоть Орлана думает, что её отец - не подонок, который увёл жену у собственного брата.

- Которая сама его бросила!

- Которая пыталась спасти свою дочь! - И её глухой голос, похожий на предупреждающий рык львицы, заставил Ордена замолчать.

Шумела в трубах вода, за стеной смотрели телевизор соседи. На карниз села антрацитовая ворона и в беззвучном вопле открыла клюв. Смородины глаз презрительно смотрели на сильнейшего мага обоих миров.

- Это не я потеряла всё. Это ты потерял всё, Орден, - сузив глаза, проговорила Вера.

Глава 28. Звёзды на запястьях

Призраки его не впечатлили, совершенно. Он стоял перед Машей, чуть склонив голову к плечу, и внимательно рассматривал её, всю: с ног до головы. Она чувствовала, как скользит взгляд незнакомых глаз снизу вверх, по узким чёрным брюкам, по чёрной свободной рубашке. Взгляд чуть замер на брошке в виде листика, которой был сколот ворот рубашки, и поднялся выше, к губам, вишнёвая помада на которых совсем стёрлась. Маша автоматически облизнула губы, ей почудился вкус крови.

- Что вы мне рассказываете, девушка. Домовой ушёл? - улыбнулся он. Сунул руки в карманы и покачался с носка на пятку. Агент по продаже недвижимости стоял за его спиной. Прижимая папку к груди одной рукой, другой она осторожно прикасалась к картине - вышивка шёлком вернулась на стену. Сабрина отказалась её забирать.

- Замечательно, вы не верите, - сказала Маша. Ей было всё равно, что говорить, но молчать, когда на тебя так смотрят, тоже нельзя. - Вы будете думать?

- Я уже подумал. Дом за такую цену я всё равно не найду, а тут вы ещё интересные истории рассказываете, так что я согласен, - он обернулся к агенту и призывно махнул ей рукой. Маленькая деловая женщина застучала каблуками по паркетному полу. Стелить новый ковёр в гостиной Маша не стала. - Вы не знаете, сейчас очень ценятся такие дома - с историей! Новая мода, понятное дело...

Он опустился на стул, закинул ногу на ногу, агент начала раскладывать на столе бумаги, сдвинув в сторону кружевную салфетку. Маша стояла рядом, оперевшись плечом на стену, салфетку ей было не жалко.

Долго подписывали договора. За окном по нетронутому снегу прыгали воробьи, пищащие, нахохлившиеся. Маша вынула из сумки телефон и посмотрела на его экран: привычная заставка - дракон. Ни звонка, ни сообщения. Замечательно.

Потом оказалось, это ещё не всё, а всё будет завтра, и за ним нужно прийти к нотариусу. Когда покупатель с агентом ушли - Маша видела, как они выходят из ворот - она села прямо на голый пол и уткнулась лицом в колени.

Двенадцать пропущенных звонков за эту ночь. Зачем она восстановила старый номер? Легче было бы жить с новым набором цифр, если каждый глоток воздуха всё равно напоминает о Луксоре?

"Раньше я думал, что готов всю жизнь отдать за одну секунду абсолютной уверенности в твоей любви ко мне. Получается, сейчас я должен слишком много жизней. У меня столько нет".

И закрывающаяся скобка. Улыбается... Она нажала кнопку вызова. В телефоне шумело, гудело и никак не раздавалось желанного "да?".

- Маша? - его чуть охрипший голос. Шум на заднем фоне казался невыносимым.

- Давай встретимся, - она и сама не поняла, с какого места надо начать думать, чтобы прийти к такому неожиданному решению. - Прямо сейчас. Я не могу больше.

- Ты где? Я сейчас приеду, - он зашипел на кого-то, закрывая трубку рукой, а Маша почувствовала, что её начала колотить дрожь.

- Дома.

Этот дом всё ещё принадлежал ей, хотя и вынесли разорванный диван, хотя и пахли магазином новые шторы, и Маша сидела на холодном полу, глядя на брошенный тут же телефон. Дрожь постепенно проходила. Ей не хотелось думать ни о чём, кроме как о том, что он приедет. Дверь открыта, она её не запирала.

Она была точно уверенна, что нельзя бороться за любовь, любовь умирает от грубости сражений, а сейчас показалось - опустила руки и осталась ни с чем. Виола сражалась до последнего и получила главный приз. Как отделить друг от друга безразличие и жертву, которую принесла Маша, готовая поступиться всем ради его счастья, даже собой, даже отпустить? Презирать её, слабую, беспомощную! Пусть сидит на холодном полу и не может даже заплакать, императрица, у которой нет силы и нет сил. Только холодный пол и магазинный запах штор - вот всё, что она заслужила.

Только пол, и запах штор, и встреча, после которой он снова уйдёт. К другой, но это уже не важно. Ведь сейчас-то он будет с ней.

Хлопнула дверь, и Маша вскочила на ноги. Луксор - пальто расстёгнуто, а на чёрных волосах тают снежинки - растерянно смотрел на неё.

- Я быстро?

С полминуты они стояли друг напротив друга, не в состоянии произнести ни слова, потом Маша бросилась ему на шею, окунулась в знакомый тёплый запах, в холодные капельки снежинок в его волосах.

Маша привыкла оставаться на работе допоздна. В тишине, когда за приоткрытой дверью никто не стучал каблуками, не смеялся, не кричал "Алло" в телефонную трубку, были слышны тяжёлое дыхание и низкий протяжный стон. Любой взрослый человек сходу назвал бы десяток возможных источников звуков от шуршания воды в системе отопления и до беспокойных соседей снизу.

Ребёнок бы настороженно прислушался и угадал: поёт свою песню мать-птица, хранительница города, замурованная в этих стенах. Слушая её песню, Маша собирала бумаги со стола, изучала разрисованные схемами листы, комкала и отправляла их в мусор. Сегодня был самый неприятный вечер - вечер перед выходными.

Она знала, что не должна звонить Луксору после семи. В шесть у него заканчивались лекции, в половине седьмого он уходил из университета, в семь он поднимался на восьмой этаж типовой Нью-Питерской высотки и нажимал на чёрную кнопку звонка. И тогда начинался вечер.

Вечером Маша рисовала на листах бумаги странные узоры, кипятила чайник, понимала, что пить не хочется, и снова рисовала узоры. Когда кончались узоры, она обводила в кружок одно имя, чтобы не забыть вызвать обведённого на допрос, рисовала звёздочку на запястье и снова чертила узоры. Она сама согласилась на роль любовницы.

Она никогда ему не звонила вечером, потому что нельзя - он сам напишет ближе к ночи сообщение, которое не успокоит, только задушит новым приступом безысходности. Но она сжимала зубы и снова чертила узоры. Утром он тоже позвонит сам, как только сможет: по дороге в университет, по пути в аудиторию... Маша будет ждать его звонка, нервная, дёрганая, она едва не сорвётся на Вольфганга, сильнее хлопнет дверью кабинета. Скажет в телефонную трубку, что всё в порядке. Умолчит о том, как давно и безнадежно она устала. Пообещает позвонить к обеду - когда там заканчивается четвёртая пара?

А вечером снова будет перебирать листы бумаги на столе, комкать ненужные и думать о том, что пора бы уже поставить чайник, только чаю не хочется. Но есть что-то успокаивающее в этом - включить электрический чайник.

"Сколько это будет продолжаться?"

Маша скомкала и бросила в корзину для мусора очередной лист, исчерченный маркером. Вечер перед выходными был намного страшнее просто вечера, потому что завтра утром ей никто не позвонит. И бесполезно будет ждать, когда кончится четвёртая пара.

Она думала, уже ничто не может быть больнее этой четвёртой пары, но зазвонил телефон. Уже давно Машу стали раздражать звуки тяжёлого рока, и поэтому на мобильном теперь стояла электронная мелодия из пяти нот. Звонил Луксор, а ведь никогда он не звонил после семи вечера, она испугалась. Но она так долго училась преодолевать свой страх - разве нет? Она взяла трубку.

- Маша, - на заднем фоне музыкальным оформлением для его голоса шумели и сигналили машины. - Мне нельзя больше звонить тебе. Пойми меня правильно. Я не вынесу этой постоянной лжи.

Она сглотнула и посмотрела в окно на ночной город. Где-то там был он, в промозглой сырой зиме Нью-Питера, в толпе людей, спешащих по домам. Вдруг он забудет посмотреть по сторонам, когда решит переходить дорогу, и его собьёт автобус?

- С тобой всё в порядке?

Он иногда такой рассеянный - может даже сесть не на ту ветку метро. Хотя это не страшно. А вот автобус...

- Маша, нам нужно расстаться, - на заднем фоне плачут сирены. Блестит красными и синими огнями в ночном воздухе чья-то большая беда.

- Я говорю, с тобой всё в порядке? - переспросила его Маша, как оглохшего.

- Да, - голос Луксора дрожал.

Наверное, он замёрз, уже поздно, и ветер. Маше стало до боли жалко его - бродившего по вечернему городу под вой неприютного северного ветра с реки. Ветер не нёс запах яблок. Зимой он пах тревогой, кровью.

- Это замечательно, - вздохнула она.

- Прощай, Маша.

- Пока... - она спрятала телефон в сумку. Потом подумала и перепрятала в карман: в автобусе так легче будет достать. Ведь ещё осталось вечернее сообщение, которое Луксор напишет сам, а ей нельзя звонить вечером, только после четвёртой пары.

Ах да, не будет сообщения.

- Я его уничтожу, - Сабрина металась по комнате, и было странно, как она ещё не разнесла половину мебели. - Я его убью своими руками, слышишь? Почему ты сразу мне не сказала!

- Не надо ничего, - откликнулась Маша из-под одеяла. Её всё равно трясло, не помогал даже включенный на полную мощность обогреватель. - Мне не плохо, просто холодно.

- Да если бы я знала, что он тебя... как ты вообще могла позволить такое с собой сделать? Если бы я знала, я бы убила его сразу же, как только ты вернулась, - Сабрина остановилась в середине комнаты, под люстрой из разноцветных стёклышек, и выглядела она больше обескураженной, чем сердитой. Маша подсмотрела из-за краешка одеяла.

"Я боюсь тебя, когда ты такая".

- Всё это не так, как ты думаешь, - собственный голос показался визгом заевшей магнитной ленты. - Всё было по моей воле, и я не жалею.

- Да что ты вообще могла понять! - Сабрина взмахнула руками так, что чуть не задела люстру. От порыва ветра стекляшки жалобно звякнули. - Ты не виновата, это он, он. Он.

И она выплюнула своё любимое ругательство:

- Ничтожество.

- Не называй его так, - прошептала Маша.

Она знала - Сабрина услышит, знала - замолчит и сядет на кровать рядом с ней. Знала - никогда больше не назовёт Луксора ничтожеством при ней, но будет думать про него так до самого последнего дня в жизни.

Сабрина обняла за плечи завернувшуюся в одеяло Машу.

А потом наступила ночь, в которой она так и не заснула.

Она стояла ближе всех. Когда он прошёл мимо, задев её локтем, Маша не оглянулась, только прижала сумку к себе поближе, все равно проходы между стеллажами были слишком узкие. Кто-нибудь пойдёт снова и зацепится. Он не извинился, а она не послала ему вслед вздох возмущения.

Такой... все знают, как вздыхают, когда вздыхать совсем не хочется, но хочется показать, что тебя больно задели локтем, и вообще-то надо быть осторожнее.

Маша держала в руках книгу с красивой обложкой - лилия и поломанный пополам ключ - держала книжку, открытую на первой попавшейся странице. На этой странице, и на второй попавшейся, книжный детектив вставал в красивую позу, закуривал или отпивал кофе, и произносил обличительную речь. Выверенную до последнего слова, как будто накануне ночью он три часа потратил, чтобы её составить.

Ни дать ни взять - Антонио. Ещё бы ноги закинул на стол и рукава закатал по локоть. Только Антонио не пишет речей, он бросается колкими, насмешливыми фразами, больше молчит, ну а уж если и хочет высказаться, то речь его не всегда понятна окружающим.

Маша не верила в книжных детективов и особенно сейчас, потому что ещё один любитель чтения только что задел её локтем - больно и обидно, и осторожнее надо ходить между стеллажами.

А потом он развернулся, обхватил её за плечи и ткнул в щёку пистолетом. Маша закрыла глаза и книжку выронила, она упала, открывшись, наверное, как раз на том месте, где происходит убийство, и все в панике, и только детектив закуривает и выдаёт логичную и правильную сентенцию.

После работы было тяжело просто идти домой, поэтому она читала эти сентенции в книжных магазинах.

- Никому не двигаться, - сказал он. - Я её пристрелю.

Сейчас должен был прийти тот самый детектив из книжки, всех успокоить, всё расставить по местам и ловко обвести преступника вокруг пальца. Или хотя бы Антонио, чтобы вырубить преступника одним ударом, а потом бросить фразу, понятную только ему одному.

Никто и не двигался. Маша открыла глаза: за прилавком стояла продавщица с синим платком, наброшенным поверх трикотажного костюма. Она только открывала рот, и Маше казалось, что она задыхается.

- Руки кверху, человеческая женщина!

- Она же зады...

- А ты молчи, - пистолет пополз выше и холодно ткнулся ей висок.

На пятачке между стеллажами и прилавками стояло ещё несколько покупателей, а тот, у кого в руках был пистолет, толкнул Машу вперёд, и она наступила на книжку. Бедный детектив - его тщательно отрепетированную речь продавили каблуком сапога.

Вся надежда была только на Антонио.

- Мне нужно телевидение, здесь, быстро! - он ткнул в неё пистолетом так, как будто хочет сделать дырку, как Машин каблук в книжке.

- Смотри, у меня нет оружия, - охранник в синей форме возле стеллажа с фантастикой положил на пол пистолет. - Давай ты её отпустишь, и поговорим спокойно.

Неплохой парень, наверное, был этот охранник, и глаза у него добрые, и значок на груди блестел, только зря он всё это затеял. Маше становилось тяжело дышать. Она смотрела на охранника и вдруг поняла, как выглядит со стороны. Испуганной и жалкой, а какой же ещё. "Центр!" - сказала она охраннику глазами. Он не понимал.

- Мне нужно телевидение. Кто позвонит в милицию - пристрелю!

Для убедительности он выстрелил в потолок, и от грохота завизжала продавщица и, наверное, Маша, она точно не знала, но завизжать сейчас хотелось сильнее всего.

Один из покупателей уже давил на кнопки телефона, подбрасывая другой рукой только что купленный карманный словарь.

- Я там работаю, - сказал парень в пространство. - Сейчас всё будет.

Словарь не выдержал и упал на пол. Голосов Маша больше не слышала, в её ушах стоял только звон. Может быть, кто-нибудь спрячется за шкафом и позвонит в Центр, чтобы наябедничать на этого свихнувшегося мага!

Он явно нервничал - весь трясся под промокшим пальто, и рука дрожала, и тыкала в Машу пистолетом, а ей уже не было больно. Ей было всё равно. Она сейчас начнёт рассказывать ему, как полчаса назад стояла перед шкафом с химическими реактивами. Впрочем, он выбрал плохую заложницу.

- Я не про...

- Заткнись ты!

Ей было тяжело дышать, совсем тяжело, и лез в глаза свет неоновых лампочек - до чего же противно, и вой сирен.

Маша открыла глаза и покосилась на выход: в стеклянную дверь лепил снег, но уже видны были синие и красные сполохи сбывшейся беды. Каких демонов они не могли отключить сполохи.

- Демоны! - это похититель повторил её мысли.

Лучше бы она так и осталась стоять перед шкафом Провизора, а когда он вошёл, она бы сделала удивлённое лицо и сказала бы: "Ты знаешь, я тут..." Но ноги почему-то были не намного проворнее кукольных, набитых ватой. Её потащили к выходу, где лепил в стеклянную дверь снег, и уже...

"Ты знаешь, я тут..." Что бы придумать правдоподобное?

- Всем стоять на месте, я пристрелю её!

Наверное, она захрипела, Маша не знала точно, только все очень испугались. Не могли же они испугаться, что и правда застрелит. Или они знали про шкаф с реактивами. А правда, что она там делала?

- Я выйду на связь, как только мне будет нужно. И не вздумайте устраивать погоню, пристрелю сразу же. Потом подберёте на обочине.

Она открыла глаза и снова зашептала что-то подошедшему ближе всех стражу порядка. Наверное, "Центр". Хотя может быть и "шкаф с реактивами". Может быть, Провизор и поверил бы ей, придумай она подходящее объяснение.

В машине Маша протянула руки к печке и отогрелась. Правда ей сказали:

- Не хочешь получить по голове заклинанием камня - не дёргайся.

Она обернулась на похитившего её мужчину. Снег таял на его коротко стриженых волосах и на воротнике серого пальто, такого похожего на тысячи таких же пальто в посеревшем от зимы городе. Он то и дело нервно сглатывал, а пальцы сжимал руль куда сильнее, чем требовалось.

- Можно я расскажу вам про ящик с реактивами? - попросила Маша.

Маг обернулся на неё, посмотрел как на сумасшедшую, и в его взгляде на секунду проступил страх - Маша увидела. Слова, сдавливающие грудь изнутри, вырвались наружу хрипом, который плавно перешёл в сухие рыдания, а они - в смех. Маша хохотала, согнувшись пополам, даже не вытирая текущие по лицу слёзы.

- Ящик с реактивами, - повторила она сквозь клочья смеха, и в эту секунду в обоих мирах не было ничего смешнее.

Она так и не смогла придумать ничего более или менее подходящего, чтобы ответить на удивлённый взгляд Провизора, который обнаружил, что взломали не только дверь в его лабораторию (а нечего направо и налево распространяться о тайнике для запасного ключа, даже если сам постоянно забываешь, где он, этот тайник), но и шкаф с реактивами. Шкаф открывался только магнитной картой, благополучно исчезнувшей из кармана его халата.

- Почему ты это хочешь сделать?

- Что? - Маша натянула на лицо такую глупую, должно быть, улыбку, и сделала вид, что она каждый день проводит ревизию в этом шкафу.

Провизор ничего ей не ответил, оттолкнул её от шкафа и вынул из ослабевших пальцев магнитную карточку.

- Что? - Маша уже не могла успокоиться. Когда минуту назад она умоляла Вселенский разум, чтобы в лабораторию кто-нибудь вошёл и остановил её, она не предусмотрела, что придётся искать оправдания. А Вселенский разум всегда выручает, когда ты меньше всего этого хочешь. - Я здесь просто...

"Я здесь просто впервые за пять лет решила рассмотреть поближе твой шкаф с реактивами. Это ерунда, что раньше я шарахалась от него, как от плюющегося огнём демона".

Действительно, ну чего здесь удивительного?

Но они молчали. Маша опустилась на ближайший стул, но не покатилась по лаборатории, отталкиваясь от пола ногами, а так и осталась сидеть. Жужжал кондиционер, капала из неплотно закрытого крана вода, и Провизор прятал карточку от шкафа, как будто бы не понимал, что это не выход.

Что здесь нет выхода, как в метро у дверей с красной надписью, и можно сколько хочешь бросаться на бронированное стекло, но выхода всё равно не будет. Можно даже стоять перед шкафом и думать, что вот если хватит смелости... Но всё равно ведь нет.

Молчание было убийственно, и Маша решила, что он начал её презирать за этот открытый шкаф, за нерешительность, за глупую натянутую улыбку. За всё. Она сама себя начала презирать, потому что всё бросила, потому что украла из его кармана карточку, а из тайника - ключи, потому что долгих пять минут в нерешительности стояла перед открытым шкафом.

- Ну и почему?

Может быть, если бы Провизор не стоял сейчас перед ней живым символом презрения, не кривил губы в непонятной гримасе, не опускал взгляд к полу, она бы рассказала ему всё. Обхватила бы за шею, размазала чёрную тушь по белому халату, и в потоке междометий и причитаний он бы мог уловить ответ на свой вопрос. Но сейчас она не рассказала бы всего даже себе.

Презрение.

- Потому что меня попросили. Мартимер попросил. Он что-то делает там, я толком не понимаю, - Маша легкомысленно махнула рукой. - Да, попросил принести этот... как его...

- Наверное, пептон, чтобы снять отпечатки пальцев, - понимающе покивал головой Провизор.

- А, да. Точно, - интересно, улыбка выглядит действительно настолько плохо?

- Дорогая, ты врёшь. Без вдохновения. Поэтому слушать этого больше не хочу. Выкладывай правду, - и скрестил руки на груди, чтобы окончательно утвердиться в своём презрении.

У него ещё был шанс. Если бы он опустился на корточки перед стулом, взял её руки, посмотрел поверх очков, сказал бы что-нибудь совсем простое, она бы кинулась ему на шею, измазала потёкшей тушью.

Шанс кончился.

- Я не хочу ни о чём говорить, - Маша встала.

Откатился назад стул на колёсиках. Чтобы выйти, ей пришлось оттолкнуть Провизора.

Маша откинула голову и закрыла глаза, чтобы не видеть засыпанных снегом пустырей по обе стороны дороги. Ей не хотелось смеяться, не хотелось плакать, не хотелось думать о спасении и о том, что будет дальше. Ей было тошно от засыпанных белой крупой пустырей, как бывает тошно от неизменного пейзажа за окном больницы. Неделю, две, месяц.

Ей хотелось никогда не открывать глаза. Но она открыла, повернулась к своему сосредоточенному на дороге похитителю.

- Ну и почему? - вопрос прозвучал глухо, словно произнесла его не Маша, а Провизор внутри неё - такой же, презрительно кривящий губы. Надо было разжалобить его, но Маша, так же, как и Провизор, не могла заставить себя сменить тон.

Во рту было сухо, как в баночках с сыпучими реактивами. Особенно Маше понравилось соединение меди - ярко-малиновое. В глубине полки виднелся небесно-голубой порошок, но добраться до него она так и не успела: вошёл Провизор. Да и зачем ей этот порошок.

- Понимаете, - сказала Маша тоном, словно бы отчитывала нерадивого ученика. - Демона с два я бы решилась на это. Мне страшно умирать. Я боюсь того момента, когда захочется обратно, а повернуть уже ничего не сможешь.

Она трудно сглотнула и посмотрела в окно, на проплывающие мимо поля. Если они будут ехать ещё долго, она успеет всё рассказать. Если нет, то и начинать не стоит.

- Нам ещё долго?

- Почти приехали, - неожиданно откликнулся водитель. Как будто бы он был случайным попутчиком, а Маша попросила подбросить её до ближайшей окраины города.

За дрожащей стеной метели проглядывались чёрные кубики домов. Он помолчал и спросил:

- Ты хотела умереть?

Или убить. Тогда она уже не помнила, что пришло первое. Солнце, промелькнувшее за тучами, ударило в глаза лучом. Маша сидела на подоконнике в своём кабинете и понимала, что способна. Уже способна.

Что будет сжимать и разжимать пальцы, хватая плотный воздух, который никак не желал просачиваться в горло. Она подойдёт к зеркалу на стене и спросит у своего отражения:

- Неужели ты не можешь отпустить?

И поймёт, что уже отпустила. Вот только дело не в этом.

Дело не в Луксоре. Дело в том, что она может убивать.

Хочет.

Есть боль, которая смывается только кровью. Есть слёзы, которые падают на белую ночную рубашку - в запертой ванной - и не высыхают. Есть крик о любви, который не вырывается из горла, подступает колючим комом и хрипит в лёгких.

- Я люблю его, Вселенский разум, я до того люблю его. За что он так поступил со мной?...

- Ты хотела умереть?

Маша схватилась за горло, пытаясь сдержать судорожный болезненный порыв.

- Останови машину, мне плохо, - голос прозвучал совсем по-чужому. - Останови.

Он послушался, может и правда так дико и призрачно выглядела побледневшая вдруг Маша - она уловила своё отражение в зеркале заднего вида. Маша зашарила рукой, пытаясь открыть дверцу.

Когда она выпала из душного салона машины на заснеженную обочину, тошнота ещё два раза сжала горло и отпустила. Маша стояла на коленках, чувствуя, что замерзает, и вдыхала свежий воздух.

- Нормально? - краем глаза она заметила слева силуэт похитителя, но оборачиваться к нему сил не осталось.

Маша помотала головой, понимая, что этот жест можно понимать как угодно. Он протянул ей руку, а она, уцепившись за чужую влажную ладонь, поднялась и упала, снова поднялась. На джинсы налип мокрый снег.

Было холодно. Он оставил открытым окно, поэтому по дому носился ветер, и снежинки не таяли на ладонях.

Закрыли окно и долго сидели на кухне - прямо в одежде, дожидаясь, пока на старенькой газовой плите согреется чайник. Маше всё равно чудился ледяной ветер, он пробирался под куртку. Сидели в молчании. Как два знакомых, которым вдруг оказалось не о чем разговаривать.

Маг задумчиво достал из кармана пальто пистолет, положил его на стол рядом с собой. Зима пахла тревогой. Пахла криком. Чайник всё никак не закипал.

- Ты не думай, - сказал вдруг он, проводя пальцем по лакированной столешнице. - Я тебе зла не хочу. Только знаешь, я всё сделаю. Так надо. Мне без этого полная крышка. Ты прости.

Маша трудно сглотнула, понимая, за что он просит прощения сейчас - за возможное исполнение своих самых страшных угроз. В ожидании горячего чая будничным тоном выдаёт: не обижайся, но я убью тебя.

Нет, не будничным. Он царапает лакированную столешницу. Он отбивает ногой постоянно сбивающийся ритм.

- А мне всё равно, - он поднимает глаза, и ветер шевелит его растрёпанные тёмные волосы - из окна всё же дует. - Мне уже не выбраться. Уже никак.

И в его голосе проступает истерика.

Он протягивает руку вперёд, как будто хочет поймать её пальцы, но в самый последний момент не решается, и на его запястье, из-под задравшегося рукава пальто выбирается чёрный символ - спираль ветра.

И закипает чайник.

Иногда приходил сон, но даже в нём Маша осторожно сползала с кровати, кралась к двери, пряталась за выступающим на половину прихожей шкафом и дёргала засов. Тяжёлый засов не поддавался во сне. Она дёргала за него снова, лопатками ощущая, как за спиной поднимается на неё дуло пистолета, и просыпалась.

Маша несколько секунд успокаивала колотящееся сердце, глядя в вылинявший от солнца ворс настенного ковра, поправляла одеяло и прислушивалась. Нет, он по-прежнему сидел за столом, изредка щёлкая по кнопке компьютерной мыши.

Он и понятия не имел, что Маша, которая отправилась "полежать" сразу после скромного чаепития, строит планы побега. Ключи от машины он оставил в кармане куртки, а куртка висела прямо рядом с дверью. А в прихожей можно спрятаться за выступающим шкафом. Маша пошевелилась под душным одеялом. Ни куртки, ни сапог она так и не сняла, сначала - из-за морозного ветра в окно.

Он изредка щёлкал кнопкой мыши, а Маша даже не знала его имени. Мерно гудел процессор, как будто шумела за окном метель. Но метель, засыпав снегом их следы, улеглась спать в виднеющемся из окна овраге.

- Как тебя зовут? - спросила вдруг Маша, проводя пальцем линию по ворсу ковра, по белой ленте на красном фоне. Ворс приминался под её пальцем.

Маг оторвался от компьютера и обернулся к ней: Маша почувствовала это затылком.

- А тебя... как? - кажется, как будто в комнате темнеет, и из оврага поднимается метель. Восстаёт, как из мёртвых, стряхивает с себя сухие листья и воробьёв.

- А меня зовут Орлана, - чуть слышно произнесла Маша и закрыла глаза. Ворс на ковре был примят, там теперь было написано имя.

Маг молчал, словно вообще не расслышал её слов. Маша закрыла глаза и вывела на ковре ещё одну букву. Первую букву своего имени. Он поднялся, ножки стула заскрипели по деревянному полу. Шагнул к двери, но тут же, словно передумал, остановился.

- Ты хочешь меня обмануть и сбежать. Не может быть такого. Не может.

Маша отбросила угол старого зелёного одеяла и повернулась к нему. Поднялась на локте.

- Просто скажи. Зачем ты это устроил, - она потянулась, поймала его за рукав и снизу вверх уставилась ему в глаза, не просительно, насмешливо и жутко. Мама всегда пугалась такого её взгляда.

Из оврага поднималась метель и швыряла в окно снегом, как будто говорила - замолчи.

- Я ушёл из "Белого ветра". А ты не Орлана, ты вообще не магичка, - маг дёрнул руку, и она выпустила его рукав.

- Как смело, - Маша повернулась на спину, закинула ногу на ногу. От её сапог запачкалось выцветшее синее покрывало. - Как смело думать, что ты можешь так вот разговаривать с императрицей. Вы же меня искали, правда.

- Я ушёл... из "Белого ветра".

И глаза опущены к полу.

- Теперь они убьют меня.

Потолок был изукрашен подтёками побелки - неровные мазки напоминали лошадь. Маша скользила взглядом по изогнутой спине. Он помотал головой.

- Нет. Поэтому я и затеял всё это похищение. Меня спасёт Центр. За тебя.

Маша рассмеялась. Смех вышел нервным, громким, и на глаза навернулись слёзы. Она слышала, как её похититель нервно мерит шагами комнату. Из угла, где на тонкой пыльной тумбочке стоит горшок с увядшей геранью, к двери. И обратно. Потом опять щёлкают клавиши - он садится за ноутбук и набирает быстро, поправляет экран - блики света прыгают по стене - и снова набирает.

- А завтра будет взрыв. В пункте регистрации магов, - произнёс он. Спокойно. - Кел там должна была быть. А я её спас.

Щёлкали клавиши, и вдруг в комнате раздался длинный гудок. Такой же, как если бы набрать номер на огромном телефоне, а потом бросить трубку, чтобы она болталась на спирали провода возле самого пола. Маша поднялась на локте. Гудок повторился.

И.М. приблизилась к нему: по экрану ноутбука бежала неровная линия - шло соединение. Гудок оборвался, и послышался сорванный расстоянием голос.

- Я слушаю.

Маша всё равно узнала Рауля, как бы ни исказили его голос помехи. Он ждал вызова, значит, они уже всё знают. Значит, ей недолго осталось валяться на продавленной пыльной кровати.

- Ну что же, я на связи. У меня заложник, - голос мага вздрогнул.

- Мы знаем. Пусть она что-нибудь скажет, - голос его был именно такой, какой нужно. Маг терялся от этого голоса. Маша сдержала вздох облегчения.

- Рауль, я здесь, - позвала его она.

- Говорите ваши условия, - он говорил не это. Он говорил ей "не бойся". Говорила его интонация, и помехи шипели - не надо бояться.

- Я буду разговаривать только с Кел Авин-Эил, - маг нервничает. - Найдите её. Через час я снова свяжусь с вами. Кел Авин-Эил.

Он сбросил вызов и обернулся на Машу. Та стояла, сложив руки на груди, за спинкой его стула. На вопросительный взгляд она не ответила. Всё, на что нашлись силы и желание - отойти и снова лечь в кровать, свернуться там эмбрионом. Ну и пусть сапоги пачкают выцветшее покрывало.

Всего час, и как пережить его. По ту сторону экрана проще - нужно найти загадочную Кел. Список регистрации - а вдруг она не зарегистрирована? Нет, нет, тогда бы он не просил её найти. Значит, потом - кнопки телефона и заснеженные улицы города, где воет вьюга, и большие оранжевые машины чистят улицы от снега, только его не становится меньше. Он всё сыпет, и неясно, откуда берётся такой белый и мелкий, как сахарная пудра, снег в сером небе.

Как медленно ползла стрелка.

Дом - он почему-то виделся Маше типовой девятиэтажкой, а где-нибудь между серым небом и белой сахарной землёй откроет дверь девушка в тёплом зелёном халате. Девушка с мокрыми волосами - она только что вышла из ванной, даже не успела высушить волосы, так и держала своё огромное полотенце с нарисованной Белоснежкой, глядя на нежданных гостей.

Нет, у девушки с таким именем не может быть старенького зелёного халата и полотенца с глупой весёлой Белоснежкой. Она открыла бы дверь осторожно, чтобы не смазать только что накрашенные ногти, а в гостиной у неё сидела бы маникюрщица - вызванная точно на полчаса раньше. На Кел был бы костюм цвета топлёного молока: блузка и юбка. И шёлковые чулки, это наверняка уж.

Вселенский разум, почему так медленно ползла стрелка на часах!

Её удивлённый взгляд - какие ещё заложники. Её растопыренные пальцы - только бы не смазать свежий слой лака. И маникюрщица в гостиной - ну долго вы там ещё.

Долго.

Потом опять седые от снега дороги, и мигающие светофоры, и сигналы вслед: не видишь, правительственный кортеж, уступи дорогу. И удивлённые взгляды.

Вот она, твоя Кел Авин-Эил. Звони. Нажимай на круглую кнопку с буквой "С" у себя на мониторе ноутбука. Ну же.

Маша проснулась от озноба. Несмотря на куртку, брюки и сапоги, ей было холодно. Под одеждой кожа покрывалась мурашками. Маша потрогала свой лоб: горячий. Не хватало только схватить простуду. Она поднялась на локте, чтобы посмотреть на часы, мерещившиеся ей в бреду. На их свинцовую стрелку.

Прошло пятьдесят три минуты. Откуда-то взялось мутное облегчение. Маг мерил шагами комнату. От угла с мёртвой геранью к двери. Обратно.

- Как тебя зовут? - Маше не важно. Ей важно услышать, как звучит её голос. Услышать, что у неё всё ещё есть голос. Он поднимает взгляд.

- Дарси.

Выпить бы таблетку от простуды, да осталась она в сумке, в книжном магазине. Таблетку бы...

Он сел за стол, подёргал мышкой из стороны в сторону, чтобы разбудить задремавший ноутбук, щёлкнул два раза. По значку с буквой С. Маша поднялась с кровати.

Мир перед глазами покачивался, отплывал в сторону шкаф из тёмного дерева. Ей было тяжело оставаться на ногах и тошно лежать.

Снова гудок, и снова неровная линия соединения побежала по экрану. В микрофоне шипели помехи, в пустой комнате, когда батареи ледяные, а из оврага поднимается вьюга, их можно испугаться.

Вздрогнуть в соседней комнате и уронить крышку от кастрюли - пусть звякнет об пол.

- Я на связи. Буду говорить только с Кел.

- Я здесь, - за шипением помех у неё жёсткий голос. Жёсткий, словно на ней не шёлковые чулки и костюм цвета топлёного молока, а рваные на коленках джинсы и чёрная футболка с волком. Пять серёжек на левом ухе. Длинный ноготь на правом мизинце, словно в претензию девяти другим - обрезанным. Она говорит, словно весь этот час тренировалась, прокашливалась, пила воду и снова тренировалась произнести "я здесь".

Но голос всё равно дрогнул.

- Ты с ума сошёл там? Отпусти её, зачем тебе всё это, подумай.

Или и правда старый зелёный халат и наспех высушенные волосы. Но в левом ухе всё-таки пять серёжек.

- Ты чокнулся там.

Маша опустилась на кровать. Всё равно никто не потребует, чтобы что-то сказала она. А вдруг её уже убили? Не специально, просто она пыталась сбежать, и палец сорвался на спусковой крючок.

Разозлила похитителя.

Упала и стукнулась головой о край стола.

- Нет. Ты же хотела, чтобы я ушёл из Белого Ветра, я ушёл. Теперь ты можешь вернуться, мы с тобой вместе пойдём в мир магов. Помнишь, ты же сказала сама.

Он выглядел странно и смешно: сидит взрослый маг перед монитором, по которому бежит дрожащая полоска и разговаривает. Весь подался вперёд, руки прижал к груди. Словно бы сейчас стоял на коленях перед этой Кел, а она задумчиво теребила пять серёжек в левом ухе. Каждую по очереди.

- Я такого не говорила. Ты как всегда неправильно понял, - в голосе заскорузлая, злая обида. Она говорила о не рождённых детях и несыгранной свадьбе, а он зовёт в другой мир. - Я говорила, что ты псих, если можешь так просто убивать. Я не могу быть с тобой, если ты можешь...

Он задыхался. Просто хватал воздух открытым ртом, как будто воздух был панацеей от её слов. А воздух был холодным, ледяными были батареи - трубы с облупившейся зелёной краской на расстоянии вытянутой руки. Маша протянула к ним руки, разочарованно сковырнула кусок вспучившейся краски.

- Отпусти её, Дарси, не дури. Тебя не пустят ни в какой мир магов. Они же тебя в тюрьму сунут. Ты что, совсем псих? Отпусти её сам, пожалуйста.

Он уже не просто хватал воздух ртом, он пытался вдохнуть, и летучая мышь, вышитая на свитере, дёргалась на его груди. Смешная летучая мышка.

Помехи зашипели сильнее. Видимо - решила Маша - Рауль заглушил связь, чтобы поговорить с Кел. Она согласно кивала ему в ответ. Колыхались выкрашенные в чёрный волосы, и звенела самая маленькая серёжка - пятая.

- Если ты не вернёшься, я убью её, - его пальцы бегали по краю стола, как будто набирали текст на невидимой клавиатуре. Туда - обратно. К мёртвой герани - к дверям.

Три секунды молчания. Маша отцарапала ещё один кусок засохшей краски, раскрошила в руках.

- Хорошо, я вернусь к тебе. Только не убивай, - Кел немного охрипла. Прокашлялась. На заднем фоне что-то бубнило радио. Или не радио.

- Ты врёшь.

- Нет, не вру. Правда вернусь, если ты хочешь, - вот теперь как нужно, мерно и спокойно. Она на самом деле собралась вернуться?

- Расскажешь очередную сказочку, - пальцы мага, только что нервно бегающие по краю стола сжались в кулаки. Он шарахнул кулаками по столу. Зазвенела оставленная тут же чашка.

Маша вздрогнула, как вздрогнула бы от удара.

- Где ты вчера была? Ты не брала трубку! Ты не брала... ты изменяла мне.

- Я была дома, - её голос леденеет. Сам собой, будто покрывается изморозью, и вот стынут в зимней пустоши последние нотки.

- Отчёт, - прошептала Маша.

- Ты давно уже решила меня бросить, просто искала повод. И вот тебе, пожалуйста - Белый Ветер. Ты же рада, да? Ты же рада.

- Я не рада. Не ждала. Ты не прав.

- Отчёт, - снова прошептала Маша, и маг обернулся к ней - бешено блестели его глаза, немели её пальцы. - О вчерашнем вечере.

- Отчёт, - прохрипел он. - Где ты была вчера вечером. По часам.

- Я была дома! - корочка льда треснула, и из-под неё вынырнули языки пламени. Кел почти закричала, только шипящий сзади проклятия Рауль заставил её сдержаться. - Я весь вечер была дома. Приняла ванну, посмотрела фильм, сделала маску.

- Ты не веришь, - прошептала Маша. - На колени.

- На ко...

Маг дёрнулся к ней, повернулся на стуле так, что скрипнули ножки по деревянному крашеному полу.

- Или убирайся отсюда, тварь, - улыбнулась Маша ему в глаза.

- Ничтожество, - языки пламени почти что лизнули монитор с той стороны. Кел вышла из себя. И шипели помехи.

- Нет, - судорога свела горло, Маша поцарапала его едва отросшими ногтями. - Не называй его так.

Зелёная скукожившаяся краска крошилась под пальцами, пол рядом с кроватью был уже осыпан крошечными осколками краски.

- Я была беременна. Вчера вечером я сделала аборт. Есть справка. Хочешь, я покажу. Приезжай только. Отпусти её, - голос сбился. На этот раз - слёзы.

- Скажи: я не могу больше выносить этот обман. Прощай, - прохрипела Маша, как будто ей в ответ. На самом деле не ей. На самом деле своему отражению в зеркале, которое так хотело убивать. - Он мне так тоже сказал. Что не может выносить обман.

Вспучившаяся зелёная краска, царапины на ладонях, и подушечки пальцев становились блекло-зелёного цвета. Горло онемело.

- Прощай, - пальцы скрючились в дикое подобие птичьих когтей.

- Что? - дёрнулся маг.

- Маша, что там происходит? - Рауль не выдержал сумасшествия первый, но царапины уже не помогали снять оцепенение с горла.

- Нужно говорить так - прощай, - произнесла Маша горько. - Пойми меня правильно. Прощай. Я знаю, как нужно говорить. А ты отвечаешь - пока. Просто - пока. Иначе он не поймёт. Скажет - истеричка. Скажет - ничего не должен. Скажет - а она беременна.

- Маша, да что с тобой такое?!

- Она беременна! - голос лезет на самые высокие ноты, от него смолкает вьюга за окном. Прислушивается. Маша и сама прислушивается к своему крику. Он висит под потолком. В краткое мгновение тишины её крик смотрит на неё полными скорби глазами. - Нет. У неё нет справки. Она всё врёт.

- Маша!

- Нельзя. Нельзя добиваться любви силой. Скажет - истеричка, ничего не должен, не звони. Тварь. Нет. А она беременна. Я не знаю, где выход. Отдайте мне ту баночку с кислотой. Или пистолет. Лучше пистолет.

Судорога отпускает горло, и Маша понимает, что может кричать - надрывно, долго, о том, что выхода нет.

Во внезапно глубокой тишине после её крика осторожно появляется голос Кел.

- Ты вернёшься?

- Да. Да, да, да.

Он вернётся, как же. Как бы ни хотела Маша услышать от него ещё одно веское "прощай" - а в её груди поселилось желание убивать, разрушать, чувствовать свою вину. Знать, за что с ней так поступили.

Это всё жар, просто жар, а таблетка осталась в сумке, а сумка упала на вымытый пол книжного магазина. Туда же осела мёртвой бабочкой книга с именитым детективом в главной роли. Его речь проткнули каблуком. Нет у него больше речи.

Прощай, Маша.

Она стонала потом. Не из-за боли, не потому что ломило кости и не согревало одеяло в дуэте с курткой. Она хотела попросить помощи, но не знала, как это делается. Она хотела плакать, но мешал металлический стержень внутри.

- Договорились? - Маша открыла глаза, когда на комнату опустился сумрак, а по компьютеру больше не ползла змейка связи. Маг шёл из одного угла комнаты в другой.

- Да. На завтра.

Кажется, тогда водворилась ночь.

Глава 29. Голос метели

"Скорее бы утро", - подумала Маша и открыла глаза: наставало бесцветное зимнее утро. На карнизе по ту сторону стекла примостился воробей. Взъерошенный, пухлый. Несколько секунд они с Машей смотрели друг на друга, потом воробей отвернулся.

Ласкали стекло снежинки, летящие наискось. Маша села на кровати, оттолкнула с себя измятое одеяло. Хотелось лечь обратно и не видеть никакого утра, но ещё больше хотелось пить. Она вспомнила, что сегодня окажется дома и попробовала улыбнуться.

Воробей спорхнул с подоконника в бледную вьюгу. По дороге на кухню Маша старалась не хвататься за косяки и ручки шкафов. Не давал стержень внутри, изрядно проржавевший этой ночью, но всё ещё не сломленный. Взять бы топор и врезать раз.

Топор. Нет, стакан с водой. Она как заклинание повторила про себя - хочу пить. В доме было тихо. Так тихо, что только снежинки царапались в окно. В прихожей на гвозде висела куртка Дарси.

В кармане куртки лежали ключи - Маша вспомнила и усмехнулась. Оторвала от памяти кусок. В доме было очень тихо. Даже в ванной - где-то за закрытой дверью - не журчала по трубам вода.

По карнизу цокали коготки воробья. Интересно, того самого? Маша зашла на кухню и остановилась в дверном проёме, всё же уцепившись за косяк.

В узком промежутке между обеденным столом и пожелтевшей от жира плитой лежал маг. Лицом вниз, и кровь растеклась по промежуткам между крашеными досками пола. Маша опустилась на табурет.

На столе, рядом с кружкой, в которой застыл вчерашний чай, лежал его пистолет. Вчера пистолет тыкался ей в висок, как целовал бы неумелый любовник, а сегодня он просто разлёгся на голой столешнице. Как любовник, который остался очень доволен собой.

- Прощай, - сказала Маша развороченному затылку мага.

...Она собиралась и тревожно оглядывалась. В левый карман куртки - его мобильный телефон. Здесь совсем нет связи. За пояс джинсов - пистолет. Он очень нужен, когда от мимолётного приступа паники холодеет спина и капли пота катятся под одеждой.

В куртке не было ключей. Маша проверяла карманы, трясла её, щупала за подкладкой, потом раздражённо бросила куртку на пол. Звякнули три монетки. Она ясно помнила, как вчера он сунул ключи в правый карман, в обманчивой беззаботности.

А сегодня их не было. За плечом надсадно тикали часы, шёл девятый час утра, и за окном поднимался бесцветный рассвет пополам с метелью из оврага. Под свитером текли капли холодного пота.

В правый карман куртки - несколько некрупных купюр - это всё, что Маша нашла в столе. Мародёрствовать она не решалась. Или её пугал развороченный затылок. Через окно на неё птичьими глазами смотрела смерть. Маша дёрнула тяжёлый засов и вышла на улицу.

Зима оглушила её и ослепила - снегом в лицо, холодный воздух поцарапал горло, запрещая дышать. Закрыв нос перчаткой, Маша пробиралась через снегопад к машине, которая - она знала - стоит прямо за невысоким забором. Вчера она по инерции едва не налетела на него, выбравшись из машины. Столкнулась носом к носу с суровой, местами изъеденной червями реальностью.

Она прошла двор от одного края до другого, до самой изгороди, понацепившей белые шапки снега: машины не было. Не веря своим глазам и подводившему последнее время вестибулярному аппарату, Маша обошла двор ещё раз. Снега намело почти по колено, его здесь никто не стремился убирать.

За стеной снега едва различимы были очертания соседних домов. Маша хотела обойти свой вокруг - не удалось. С противоположной стороны ветер надул сугробы выше её роста. Маша достала мобильный телефон. Индикатор сети сообщал, что о звонках не стоит даже и мечтать.

В её жизни никогда не было лёгких путей. Натянув шарф повыше, Маша пошла к соседним домам.

Три чёрные служебные машины стояли друг за другом на обочине восточной трассы. Расчищенную ранним утром дорогу уже засыпало снегом. Поднимающаяся из степей вьюга припорошила блестящие крыши машин. Возле самой первой, облокотившись на приоткрытую дверцу, ждал Рауль.

- Не видно их, - он раздражённо побарабанил пальцем по циферблату часов. - А уже пора бы давно.

- Дверь прикройте, дует, - откликнулась из салона машины Кел.

Рауль оглянулся: она перебирала все свои серёжки, одну за другой, как будто находила успокоение в том, что каждое из пяти металлических колечек - от самого большого и до крошечного пятого - оставалось на месте.

Хлопнула дверца соседней машины. Мартимер подошёл сзади, горестно повздыхал, пиная ногой снег.

- Они не приедут. Смотри, начинается метель. Может же и отложить встречу. С него станется. Лучше вернёмся в Центр и ещё раз попробуем наладить связь.

- Нет, - рыкнул Рауль. - Потом не будет. Или мы встретим их здесь, или будем искать по всем глухим посёлкам вокруг Нью-Питера. Дальше они всё равно не уехали бы. Мы и так весь вчерашний день разбирались с его прихотями, а могли бы уже поймать, отломать пару конечностей и сказать, что так и было.

Они вместе помолчали о том, какая страшная истерика случилась вчера с ней. О том, что это неудивительно, если в тебя тычут пистолетом и выкрикивают бессвязные угрозы. О том, как она просила отдать ей пузырёк с кислотой.

- Я ему лицо разобью, - пообещал Рауль.

- Он же вроде маг, - неодобрительно повёл плечами Мартимер.

- Когда меня это останавливало!

Они обернулись друг на друга, понимая вдруг двусмысленность беседы, и вопрос - о ком ты - застыл в холодном воздухе.

- Да я, в общем-то, про обоих, - усмехнулся Рауль.

Поднималась из степей метель, стряхивала с себя торчащие из снега голые стебли, сухие листья, чёрных птиц. Налетала колючей крупой, царапала стёкла машин, секла лицо.

- Они не приедут, - сказал Мартимер.

Тогда она запела. Слуха и голоса у Маши не было отродясь, и как бы мама, игравшая на сцене большого зала консерватории, не билась с ней, толку от этого было мало. Но она запела, не попадая, да и не пытаясь попадать в ноты, о рыжем котёнке, который потерялся в огромном дождливом городе.

В домах было голо. Нёсся снег в пустые оконные проёмы. Страшно было ступать на прогнившие доски пола, и метровые засохшие стебли сорняков торчали посреди комнат. Маша обошла все, или почти все дома - дальше за метелью не было видно. Она села на уцелевшее крыльцо последнего, и запела песню. Голос дрожал в холодном злом воздухе. Голос дрожал, и забывались строчки.

Ветер леденил щёки, и мёрзли кончики пальцев. Идти в дом и согреться, но в доме лежит труп с развороченным затылком. С каких пор она стала бояться трупов?

- Я не боюсь, - сказала Маша. Она сняла перчатки и подышала на пальцы. - Я жду.

Она смахнула снег с перилл и поднялась. И с размаху врезала по рее, поддерживающей свод крыши. Вспорхнули испуганные, примостившиеся на периллах воробьи. Убийца вытащил из кармана мага ключи и уехал сквозь метель.

Он сидит сейчас в тёплой комнате, лениво щёлкает пультом от телевизора и размышляет, выпить ли ещё чаю или всё-таки стоит разогреть вчерашний плов.

А она дрожит на полусгнивших ступеньках и пугает воробьёв. Рауль не приедет забрать её из промёрзшей насквозь развалюхи. Потому что маг умер - получил в затылок пулю и отдыхает на полу кухни. Он не успел даже насладиться результатами своей истерии.

Маша сквозь зубы припомнила, к каким демонам должна отправиться душа убитого, и пошла к трассе. Вернее туда, где по её мнению находилась трасса. Маг вчера привёз её домой чуть живую и как заклинание повторяющую надписи с километражных табличек.

Колючая крупа заметала дорогу, будто бы небо задалось целью стереть почерневшую деревню с лица земли. Маша на ходу натянула на голову капюшон. Снег таял на шее и затекал за ворот свитера. Маша уже не замерзала.

Холод стал частью её. Снег таял на горячем лбу.

За метелью проступила чёрная тень. Маша прищурилась: тень странным образом сложилась в матово-блестящую машину. Чёрную машину за белым снегом. Чёрную машину с царапиной на дверце водителя. С потёртыми бордовыми чехлами на сиденьях. Она стояла прямо поперёк дороги, боднув забор.

Почти засыпанная цепочка следов уходила влево, к дому, её пересекали свежие колеи от колёс. Она обогнула машину и дёрнула дверцу на себя, та легко поддалась, и Маша забралась внутрь, только сейчас осознавая, как её трясёт от холода, как пальцы не могут попасть по кнопке обогревателя.

Как тает снег на краях джинсов. Дверца водителя хлопнула.

- Привет. Замёрзла?

Маша вздрогнула. Человек в шуршащей куртке устроился на соседнем сидении, посмотрел на неё поверх узких очков. Улыбнулся.

- Сейчас включу печку, - он потянулся к кнопке, - а, ты уже. Шустрая. Здесь теплее, чем дома. Я там, на самом деле, попытался включить отопление, но с трубами беда.

Пистолет за поясом джинсов вжимался в неё, припечатывался прикладом к пояснице.

- Миф, - произнесла Маша, заставляя себя проглотить боль в саднящем горле. - Как ты здесь оказался?

- Побоялся, что тебе станет одиноко и страшно. Я угадал? Хочешь чаю? Я сегодня утром обнаружил, что крупнолистовой чай закончился. Пришлось заваривать пять пакетиков, прямо в термосе, - он засмеялся, оборачиваясь к заднему сиденью.

Маша отстранилась от его шуршащей куртки и от запаха сигарет. Снег сыпал на лобовое стекло, заметая унылый вид деревни. Миф протянул ей кружку - чай оказался некрепким, желтоватым. Маша не хотела пить, но кружку почему-то приняла.

- Нет, - сказала она. - Как ты здесь оказался?

- Доехал на попутке, - он с интересом заглянул в термос. - Что смеешься? Когда я её ловил, мне было не смешно.

Маша не смеялась.

- Ты его убил. Зачем ты его убил?

Миф обернулся к ней, и весёлость разом стала маской.

- Я не убивал, Маша.

- Ты убил его.

Маска пошла трещинами: искривились губы, брови съехались на переносице.

- Я его убил. А ты собираешься его пожалеть? Ты всегда жалеешь тех, кто тащит тебя силой?

Пощёчина вышла смазанной, и замёрзшим пальцам стало больно. Горячий чай плеснулся на пол машины, едва-едва зацепив Машины колени. Её не просто трясло, её колотило от ярости. Она понимала, что не сможет дышать, не сможет просто вдохнуть воздуха, если он не извинится сию же секунду.

Миф тёр щёку одной рукой, не глядя на Машу, а другой держал термос, и его пальцы дрожали.

- Машка, - сказал он изменившимся голосом. Таким голосом нельзя было попросить прощения. - То, что было летом - такая глупость. Но ты жертва, а я виноват.

- Мне надоело быть жертвой, - сорвалась она. - Я хочу быть виноватой. Виноватой! Мне надоело, что мной управляют, как безмозглым демоном. Ты, Орден, этот маг, снова ты.

Кружка с чаем дрожала в её руках так, что расплескала свою горящую внутренность - теперь уже ей на колени.

Миф отобрал у неё кружку и слил остатки чая обратно в термос.

- Выходит, ты приехал, убил его и оставил меня здесь помирать? Но потом тебя вдруг загрызла совесть, и ты решил вернуться. Так? - Маша вцепилась в его рукав, в шуршащую ткань куртки.

- Не так, - он стряхнул её руку - бессильные пальцы с шуршащей ткани. - Я спас тебя, на самом деле. Убил мага и дал возможность стать мёртвой для Ордена.

Снег лупил по стеклу.

- Ордена, - повторила Маша, глотая подступающую истерику.

Миф прерывисто вздохнул, как будто бы и он обещал себе не дышать, пока она не извиниться, да не выдержал.

- Меня и самого этот маг выводил из себя, - он улыбнулся.

От фальши её замутило.

- Слушай, - сказал Миф. - Глупо было думать, что мы его обманули.

- Ты просто сдался, - прохрипела Маша. Голос хотел рычать от злости. - Ты же шёл сюда, чтобы меня убить. В какой момент ты передумал?

- Причём тут ты? Маг слишком громко кричал про Белый Ветер, вот и всё, зачем Орден...

- Приказал тебе его убрать!

Её пальцы ползали по застёжке-молнии, вверх-вниз, а на капот машины сел ошалевший от снегопада воробей, поёжился, клюнул дворник. Миф хмыкнул.

- Центр стоит на голове. Слышала, что они вчера устроили? Настоящую облаву во всех уютных уголках. Про метро не забыли, - словно между делом сообщил Миф. Как будто они сидели тут и мило обсуждали последний выпуск новостей.

Маша обернулась на него со слабым подобием любопытства.

- Зачем это?

- Мстили за тебя? - Миф пожал плечами, глядя в одну точку - на воробья.

- Ты довезёшь меня до Нью-Питера? - Маша почувствовала, как пальцы её снова сжимаются в подобье птичьих когтей.

- Завтра, Машка, всё будет завтра. У меня тут с собой кое-что из еды, свитер. Надень. Завтра поедем. Ты, наверное, совсем голодная.

Маша ощутила новый приступ тошноты, зашарила рукой по дверце с сумасшедшим желанием выбраться на свежий воздух. Но как только пальцы нащупали рычажок, тошнота отпустила.

- Мне плохо, мне нужно в больницу, - жалобно протянула Маша.

Миф внимательно посмотрел на неё.

- Да у тебя температура. Собьём жар, и станет лучше. Вечно ты устраиваешь панику из-за любой мелочи. Помнишь, на третьем курсе...

- Миф, я не шучу.

Они померялись взглядами - кто больше выдержит. Глаза Мифа оказались совсем безучастными, словно он каждый день уговаривал таких, как она, сидя в машине посреди мёртвой деревни. А Маша задыхалась от крика, вставшего в горле. Крик был, но не было слов, больных, злых, точных. Она поймала рычаг разблокировки двери - он попался под руку сразу же.

- Маша, ну не дури! Я отвезу тебя, куда скажешь.

Снег путался в ногах, как распоротое ватное одеяло. Она не останавливалась, хотя холодный воздух царапал горло. Ещё бы десяток шагов, и под ноги легла бы трасса, а на трассе обязательно оказалась бы заблудшая легковушка или целенаправленно несущийся через метель дальнобойщик. Но Миф схватил её за локоть.

- Я просто не хочу, чтобы тебя размазали по стенке, пойми уже.

Маша вспомнила вдруг дождливую осень, окраину ютящегося на краю леса Полянска, Ордена, натягивающего перчатки. Он не хотел пачкать руки убийствами - пусть этим занимаются другие. Чёрная мантия мягкими складками спадала с его плеч, и чёрная прядь, выбившаяся из хвоста, колыхалась от ветра. И дождь пах горьким ветром, и отстранённо смотрел на Ордена Миф.

"Убивай, чего уж..."

"Убрать его... человеческое отродье".

- Ты знаешь про взрыв, - Маша задыхалась и глотала ледяной воздух. - Ты же всё знаешь. Как ты можешь допустить это?

- Знаю. Это месть за облаву.

- Но это же Центр! Нужно срочно сообщить ребятам, нужно всех вывести оттуда, Миф. Ещё можно всё предотвратить, - Маша рванулась из его пальцев.

- Нельзя. Этого. Делать, - произнёс он чётко, почти по буквам.

Он смотрел на неё с таким огорчением, словно Маша - его любимая ученица - забыла всё, чему он её учил. Прямо после экзамена. При выходе из аудитории.

- Пусть умирают люди, по-твоему, да? - она снова задрожала.

- На самом деле, знаешь, Маша, не люди, а маги.

- Замечательно! То есть, пусть они подыхают, так? Ты не этому меня учил, - Маша вдруг снова ощутила, что в заднем кармане джинсов у неё притаился пистолет. Он горячо прижался к телу.

Не этот Миф требовал с неё обещание встретиться ещё раз.

- Тебе жалко этих магов, а не меня? Да они даже мыслящим существом тебя не посчитают.

Что они с ним сделали? С её Мифом, с её кумиром и идолом, каждому слову которого она готова была следовать как божественной заповеди. Что они сделали с её учителем?

Мифа она никогда не видела таким: глаза блестели, а у Маши пересыхало во рту от его страха. Не этот Миф презрительно смотрел на Ордена: "Убивай, чего уж". Не этот Миф спасал её - ценой собственной жизни. Не этот обнимал в ванной и гладил по голове: "Мы обманем их всех".

Этот смотрел холодными глазами и боялся за свою жизнь. Она вырвалась из его пальцев.

- Уходи, Миф. Уходи по-хорошему.

Он отступил на шаг, как будто бы и собирался выполнять её просьбу, но пальцы - незнакомые, цепкие - сжимались и разжимались, и шёл мороз по коже от того, как кривились его губы.

- Хорошо, уйду, - метель выла теперь между ними и становилась пеленой. - Значит, вот чем ты платишь мне за всё добро, что я тебе сделал. Предательством. Ты права, Маша, я не этому тебя учил.

Страшное слово повисло в снежной пелене.

Не этот Миф смеялся, глядя, как Маша и домовой воруют друг у друга блестящую шкатулку.

- Я принимаю решение, - прошептала Маша. - Ты учил меня принимать решения, не оглядываться на других. Мне страшно слышать от тебя всю эту грязь, Миф. Миф, я же была влюблена в тебя на третьем курсе. Я же думала, что ты справедливый и сильный. Не нужно рушить хоть это. Когда ты передумал меня убивать?

- Ты целовала меня в гостинице. Так нельзя притворяться.

Она тряхнула головой.

- Нет. На третьем курсе. Целых три недели. А потом, помнишь, я позвонила тебе с конференции. Сказала, что заняла втрое место, а ты не узнал меня. Я проревела минут пятнадцать в душе, и всё кончилось.

Миф вынул из кармана куртки платок и стал протирать очки от налипшего снега. Маша вспомнила, как он снял очки перед поцелуем и аккуратно положил их в карман рубашки.

Она достала пистолет, изрядно нагревшийся об её тело, сняла с предохранителя. И нажала на спусковой крючок.

Только на въезде в Нью-Питер, Маша сообразила, что всё ещё сжимает пистолет в руке. Вместе с этим пришло понимание: почему так побледнел заблудившийся водитель, когда она кинулась на капот его машины, почему так безропотно согласился везти не то, что до города, до самого проспекта Рождественского. Почему так заверял, что ему не только приятно, но ещё и по пути.

Метель засыпала их следы. Маша перестала оглядываться, только когда они проскочили первый пешеходный переход. На тротуаре возле мигающего светофора стояла группа закутанных по самые носы детсадовцев и высокая женщина. Маша спрятала пистолет в задний карман джинсов. Там он замер осторожно и устало.

На проспекте перемигивались светофоры, жались в ожидании автобуса горожане.

- Здесь, - показала Маша на ближайшую к Центру остановку.

Паркуясь, водитель слегка повеселел и даже пожелал ей удачного дня. А Маше всё казалось, что она не успеет, что темнеет небо, и вот-вот грянет взрыв, в осколки разнося здание, похожее на звездолёт.

На проходной Вольфганг, при виде неё, подавился песочным печеньем.

- Моцарт, нужно срочно объявить эвакуацию. В зоне регистрации заложена бомба. Где ребята?

Рауль и Мартимер приехали, когда здание Центра оцепляли красной, дрожащей на ветру лентой. Испуганные прохожие жались к другой стороне улицы. Маша сидела на автобусной остановке, смахнув с сиденья снег, и наблюдала за тем, как в окнах Центра мелькают огни приборов и сполохи заклинаний.

Она встала навстречу Раулю, когда только увидела его машину на перекрёстке - он бросил её там, въезд на проспект тоже перекрыли. Рауль неловко обнял её, как обнимают при встрече на вокзале, а Маша прижалась щекой к его холодной куртке.

- Ну, леди, вы и даёте, - он снял перчатки и отдал Маше.

Следом подоспел Мартимер и уставился на неё как на призрака из подземелья, хотя сейчас она наверняка выглядела ещё и хуже.

- Взрывное устройство пока не нашли, - сообщила она. В больших тёплых перчатках Рауля пальцы начали отогреваться.

- Где остальные? - взволнованно оглядываясь, поинтересовался Мартимер.

- Разбежались по домам в основном, - вздохнула Маша.

- Небось всё уже нашли, - усмехнулся Рауль, теребя Машу за капюшон куртки. - Моцарт мчится к нам.

Вольфганг бежал наискосок - от запасного выхода из Центра к автобусной остановке, и прыгающие по дороге вороны разлетались. Снег больше не шёл, он мялся под ногами, желтоватый от света уличных фонарей снег.

- Ну как? - спросил Рауль прежде, чем Вольфганг успел затормозить возле них.

- Взорвали пункт регистрации, который на улице Изумрудной реки.

- Что? - выдохнула Маша, просто надеясь, что он рассмеётся и скажет, что бомбу давно уже нашли и обезвредили.

- Взорвали другой пункт регистрации. Много жертв. И наши сейчас поедут туда, чтобы помочь ликвидировать последствия. Там в этот день как раз было назначено какое-то плановое продление регистрации.

- Что? - повторила Маша ещё раз.

Пункт регистрации. Он сказал - тот пункт. Если бы он имел в виду Центр, он бы сказал по-другому. Легче же назвать Центр именно Центром, а не пунктом каким-то там. Почему она не поняла сразу?

- Я... просто идиотка, - произнесла Маша. - Ошиблась. Опять.

Ещё стояли в небе серые сумерки, а снег казался желтоватым от света уличных фонарей, когда на другом конце города разразился страшный взрыв, сметая души в мир Ничто.

Почему желтоватый снег под её ногами вдруг стал тёмным - Маша опустила голову. Она видела, как натекает на снег тёмное пятно. Почему - боль сжалась внизу живота, схватила и дёрнула вниз. Падая, она закричала от страха. Поняла - почему.

- Орлова, к вам там пришли.

Палата номер десять. Их всего десять на этаже. Десять палат и одна операционная - туда Маша заглядывать боялась. А в десяти других палатах лежали, сидели, стояли у окон женщины. Такие же, как она, старше, младше. Некоторые ложились на полдня, кое-кто проводил здесь недели.

Маша знала. Она бродила по коридору, стояла у стен, бездумно прислушиваясь к разговорам. Только в операционную она боялась заглянуть.

Внутри неё не было боли, хотя первую ночь она и плакала. Плакала вместе с тем, кто теперь поселился внутри неё.

- Орлова, слышите?

- Иду.

Странно, что Сабрина не стала подниматься на третий этаж. Она обещала сегодня прийти и прозрачно намекала, что заставит Машу съесть не только больничный ужин, но и пару-тройку принесённых с собой йогуртов.

- У тебя организм устал, - сказала Сабрина. - Нужно питаться лучше.

Маша шла вниз по лестнице, цепляясь за перилла. Идти вниз было ещё не так сложно, хуже - она знала - будет подниматься вверх, останавливаясь через каждые пять ступенек. Останавливаясь от страха, что снова придёт боль.

- Вам нагрузки противопоказаны, - сказал полный врач в очках и с еврейской фамилией. - Поменьше ходите.

В больничных коридорах на первом этаже было пустынно, пахли хлоркой только что вымытые полы. Под объявлением о необходимости второй обуви довязывала чулок престарелая медсестра. Сабрины не было, возле окна стоял Луксор.

Маша подумала, что шаркает тапочками, и он оглянулся. А за окном шёл снег.

Она прошла к жёсткому больничному дивану, опустилась. Поднявшаяся в животе боль слегка улеглась, и Маша даже подвинулась, уступая место рядом Луксору. Но он не захотел садиться, опустился на корточки рядом с её ногами.

- Почему ты мне не сказала?

Они смотрели друг другу в глаза, и в притихшей больнице клубился рой несказанных слов.

- Но это было бы манипуляцией, к тому же, не оригинальной, - улыбнулась Маша.

- Нет, ты могла бы просто сказать, - на его чёрных волосах таяли серебристые снежинки.

В первую ночь в этой больнице Маша от боли металась по узкой казённой кровати и звала его. Засыпала, и ей снилось, как она берёт телефонную трубку. Просыпалась и понимала, что не брала.

- Зачем? - она положила руку на живот. Там снова поднималась, восставала, как метель из оврага, тягучая боль.

- Я должен знать. Я же люблю тебя.

- Никого ты не любишь, - с обидой сказала Маша. В серовато-зелёных стенах с агитационными плакатами против абортов было столько чужой боли, что своя забылась, отошла на второй план перед болью того, кто плакал тогда внутри неё. В первую ночь.

Луксор опустил голову ей на колени, как тогда, когда билась в окна маленького домика вьюга. Когда сказал: "Поцелуй меня ещё раз, и будем спать".

- Прости меня.

- Ты же знаешь, я всё тебе давно простила.

Порождение той ночи живёт теперь внутри неё, и плачет от боли и страха.

"Не плачь, я люблю тебя", - говорила ему Маша в первую ночь в этой больнице.

- Кто тебе сказал, что я здесь?

- Рауль. Я два дня ждал тебя возле Центра по вечерам, но тебя не было. Потом спросил у первого, кто вышел из проходной. Можно, я буду приходить к тебе?

- Не нужно, - улыбнулась Маша. - Мне тяжело идти по лестнице.

"Это не угроза выкидыша", - сказал врач с еврейской фамилией. - "Это и есть выкидыш, который чудом удалось предотвратить".

Санитарка, которая прибиралась в кабинете, странно посмотрела на них тогда.

- Это просто угроза выкидыша, - сказала Маша и не улыбнулась - надоело улыбаться.

Луксор уткнулся в полу её чёрного в красные сердечки халата. Халаты Маша не носила никогда, и во второй день Сабрина принесла ей этот, она несказанно удивилась, но спрашивать с чего вдруг она совершила такой выбор, не стала. После первой ночи в этой больнице, ей была безразлична расцветка халата.

- Прости меня.

- Я уже сказала...

- Почему ты мне не сказала раньше?

Маша подняла взгляд к потолку, вспоминая казённые, как её койка, заготовленные наперёд фразы. В серо-зелёных стенах гуляло много таких фраз, каждый день кто-нибудь произносил их - больные, злые, лежащие на границе между жизнью и смертью.

- Потому что это мой ребёнок, не твой.

Конец смазался, и вышло и вполовину не так красиво, как у соседки по палате. Маша сморщилась от фальши, послала себя к демонам. Она не выдержала - провела рукой по его волосам, ещё влажным от растаявших снежинок.

Луксор поднял на неё лицо, и возле уголка глаза Маша увидела влажное пятнышко.

- Ты серьёзно так считаешь? - спросил он тихо.

- Нет, - она обрадовалась возможности оправдать свою фальшь. - Нет, ну нет же. Но что я должна сказать тебе? Разорвись на две части?

Луксор поднялся и сел на диван рядом с Машей, взял её за руки.

- А она меня обманула. Ты была права, когда говорила про справку.

Боль внутри притихла. Маша обняла Луксора, положила голову ему не плечо.

- Они все думают, что он ещё очень маленький, - доверительно сказала она. - Говорят, у него нет органов чувств. А я знаю, что есть. Он может плакать.

Глава 30. Серые крыши

Они стояли на крыше друг напротив друга. В трёх шагах друг от друга и в целой вечности. Распахнутое настежь чёрное пальто Виолы трепетало полами под зимним ветром. Мёрзли кончики пальцев, и кончики ресниц покрывались инеем.

Даже на десятом этаже серое небо не делалось ближе, оно волоклось тучами и швыряло снегом: уходите с моей крыши. Сегодня все крыши в городе мои, говорило им небо. Они не слушали.

- А что, махнём с тобой? - приглашающее мотнула головой Виола. Пальто вильнуло полой, и под ним оказался чёрный выцветший свитер. А за крышей вилась серая лента дороги. - Нам же с тобой обеим горько. Махнём?

Она пнула лежащую тут же, в пушистом, только что нанесённом снегу, бутылку тёмного стекла. Натекшая лужица плавила снег, Маша молчала.

- А я вот счастлива, знаешь, - Виола взмахнула руками, словно от переполняющего её счастья собиралась улететь. - У меня всё есть, и я самый счастливый человек в мире. Мне хочется говорить об этом всем-всем, писать пальцем на запотевшем стекле, коньками по льду...

- Ты говоришь чушь, - Маша отвела взгляд от дороги, от чёрных ворон на проводах. От маленьких-маленьких снующих взад-вперёд машин.

- Да, - неожиданно легко согласилась Виола. - Я говорю чушь. Я несу тут чушь уже четыре месяца кряду.

Страх ненавидеть и показать свою ненависть - о, какой же сильный страх. Маша так и стояла, расставив ноги чуть шире, чем нужно, как будто налетевший ветер мог сдуть её с крыши, а кончики пальцев всё равно мёрзли в карманах, и ресницы покрывались инеем, и маленькая прядка, выбившаяся из-под шерстяной повязки на голове, маленькая рыжая прядка тоже покрылась инеем - от её дыхания.

- Я победила тебя! - закричала Виола, дёрнулась к ней, сжала тонкие синеватые пальцы в кулаки. Тоже замерзала: ненависть не греет. - Я выиграла, поняла, ты... А у тебя ничего нет и не было. У тебя ничего не получится, шлюха, тварь, сволочь!

Маша улыбнулась её злости, бессильной и громкой. Такой злости, что впору убивать и самой кричать от боли.

- Нет, - сказала Маша.

Какая она - как струйка крови с изрезанных запястий - глупая и слепая ненависть. Прыгнуть с крыши и в полёте раскаяться в том, что прыгнула. Закричать: страшно, отчаянно. Просто сказать - нет. Нет, ты проиграла, соперница.

- Не нервничай, - произнесла Маша и поймала на замёрзшую ладонь снежинку. - Тебе вредно.

- Как я ему скажу, он так и сделает, ясно тебе это? - кровь бросилась к бледному лицу Виолы, и засыпался за шиворот снег. Маша поёжилась от холода, чувствуя, как по спине течёт холодный ручеёк. - Он меня не бросит, а с тобой просто развлёкся.

- Считай, как хочешь, - безразлично пожала плечами Маша.

Сновали внизу машины - взад-вперёд, как будто кто-то выпустил на волю стаю мелких проворных жуков, они взвизгивали от счастья на единственном крутом повороте. Свобода, кричали они и мигали серебристыми огнями. Серое небо заметало город снегом.

- Пора тебе успокоиться, - Виола запахнула на груди пальто. Воинственно, как будто закрыла самое ценное.

Маша устало отвела от неё глаза. Дверной проём маячил слева: в его черноте вспыхнула далёкая лампа, должно быть, стало темно и страшно маленькому жителю лестничной площадки. Шагнуть в него, спуститься по двум металлическим ступенькам - и нет больше снежных плато крыш, нет маняще-далёкой пропасти между ними, в которой мечутся маленькие городские жители и жуки мигают серебристыми огнями. Одиноко и страшно в большом заснеженном городе без серебристых огней.

- Я спокойна.

- Ты хочешь его вернуть! - и сорвалась на хрип. Закашлялась.

- Не нервничай, - тихо улыбнулась Маша.

В соседнем доме зажигались окна. Шагнуть за невысокое ограждение и потрогать окна руками - а ну как согреются онемевшие от холода ладони? Иди сюда, шептали окна, коснись нас. Станет теплее, обещали окна. Но она знала - не станет.

- Я сброшусь, если ты не оставишь нас в покое, - жалобно и без надрыва выдала вдруг Виола.

Только она прогадала, Маше уже не было её жалко, и когда было жалко в последний раз, она не помнила, но очень давно. Душа не рванула вниз, чтобы спрятаться там за прочной пяточной костью. Нигде не закололо. Маша сказала:

- Замечательно. Сбрасывайся.

О чём ещё она могла думать, когда поднималась вверх по засоренной окурками лестнице - бегом с пятого этажа на седьмой, потому что на шестом не горел свет, и в темноте возле мусоропровода кто-то шевелился и шуршал. На восьмом было открыто окно, ледяной ветер завывал в лестничном пролёте, и горела местами почерневшая лампа. На девятом гордо сидела кошка, смятая тряпка валялась под дверью кошкиных хозяев. А чуть повыше десятого - серое небо и пушистый ковёр снега - упасть на него и вцепиться ногтями в крышу, чтобы случайно не соскользнуть в пропасть.

Иди ко мне, шепнула пропасть и подмигнула серебристыми огнями.

- Проигрываешь, тварь, с достоинством! - и небо в глаза снегом. Не её голос - шипение существа, которое питается чужими страданиями и жизнями.

Маша увернулась от удара Виолы - ногти скользнули по щеке - и тронула пальцами тёмный дверной проём. Сейчас убежать, задыхаясь, по лестнице вниз, там ей уже не добраться, только бы уйти с крыши, потому что страшно упасть вдруг на спину и увидеть прямо над собой близкое серое небо. Поздно.

Уже не остановить то, что происходит. Она сама пришла на эту крышу (бегом через шестой этаж, потому что там не горит лампа и в углу шевелится тень, и на цыпочках по девятому - не тревожь кошку, восседающую на смятой тряпке). Бегом ко встрече с тем, кто позвал её смотреть на подмигивающую бездну. Вместе решить все проблемы, дотянуться до тёплых окошек, что зажигаются в соседней высотке оранжевым светом. Согреть замёрзшие ладони.

Чуть - и закапает на них кровь из порванных вен. Ты же хотела умереть. Или убить?

Нож, возникший из-под чёрного пальто, даже не удивил Машу. Она бросилась в сторону, заставляя Виолу по инерции налететь на захлопнувшуюся металлическую дверь. Маша поймала её за запястье и одним движением, свернув сустав, выдавила нож из её рук.

- Проигрывать? - шепнула она окнам.

Боялась только одного: Виола почувствует её ненависть, будет пить её ненависть через край, как перебродившее, кислое вино. Захлебнётся этой ненавистью и бросит её вниз, тряпичной куклой, на растерзание радостно визжащим от свободы жукам. Брось её нам, взвизгнул один из жуков.

Не испугалась убивать и понимала, что убьёт Виолу сейчас. Или Виола убьёт её. Они упали в снег, и под его пушистым покровом оказалась твёрдая крыша, что больно толкнулась Маше в спину, выбив воздух из лёгких. Онемев на мгновение от боли, она упустила то движение, которым Виола впилась ей в шею холодными жёсткими пальцами.

- Я уничтожу тебя, тварь! - Виола кричала, уже потеряв весь страх, и её не волновала даже возможность быть услышанной. - Ты уничтожила всю мою жизнь, а я уничтожу тебя. Подыхать ты будешь долго и мучительно, слышишь, шлюха? Ты напрасно пришла сюда, я же разорву тебя на куски.

- Не по...смее...шь, - прохрипела Маша. Рванула руки вверх - клином - чтобы разбить её ледяной захват. В кармане куртки лежал телефон, только бы дотянуться до него. Два нажатия по кнопке сбоку, и на два номера уже летит сообщение с просьбой о помощи.

Не хватило сил. Сопротивление сломилось.

Виола тряхнула её, так что Маша затылком приложилась к крыше, и на губах стало солоно от крови. В тесноте сплетённых в драке тел рыкнул хрипловатым голосом рок-звезды телефон. Рыкнул песней о кровной мести. И таял холодный снег под её ладонью, что тянулась к карману куртки.

Телефон утих, и молчаливо стало на крыше, только тонко и пронзительно взвизгнул очередной выпущенный на свободу жук. Валилось на грудь бетонно-серое небо. Виола придавила её ладонь коленкой. Чуть расслабила хватку, и Маша судорожно втянула сырой от крови воздух, в горле защипало. Одним отчаянным движением ударила её по склонённому лицу.

Голова Виолы мотнулась в сторону, Маша задёргалась на снежном покрывале, сбрасывая гнёт бетонного неба. Снег мялся под её телом, как старая вата, пачкался в крови, а она не понимала, откуда идёт кровь. Скользили ладони по сырой крыше, и сводило пальцы от холода.

- Почему вы сами не пойдёте с оперативниками? - Герман до сих пор злится за то, что я не дала раскрыть ему дело, не дала доказать превосходство. Суёт руки в карманы и смотрит на меня исподлобья. Дышит зимним утром, что сплошь в инее.

- Следователь, который арестовывает преступника, не испытывает никаких эмоций, это его работа, - в императорский тридцать пятый раз объясняла ему я. - Женщина, которая приходит к сопернице, переживает бурю эмоций. Как ты думаешь, из кого энергетический вампир выпьет больше?

Виолу выпустили до суда: из поликлиники пришла тучная немолодая женщина-врач и добилась того, что все поверили, беременной вредно в тюрьме сидеть. Следователь согласился - насидится ещё, никуда не денется. Ну а там, где двадцать лет, там и двадцать пять. Бетонное небо шепнуло Виоле, чтобы она устроила Центру неукомплектованность штатов.

Хотя на моё место нашлась замена в виде надувшегося на весь мир Германа.

Маша откатилась в сторону и поймала занемевшими пальцами телефон. Он тихо пискнул в ответ на её прикосновение, и полетели под онемевшим небом два маленьких серебристых сообщения. Небо с интересом наблюдало за их полётом, даже забыв, что собиралось швыряться снегом.

Удар по запястью вышиб телефон из её рук, Виола пинком отправила его к краю крыши.

"Второй телефон за неделю", - некстати подумалось Маше.

Они завозились в снегу, уже молча, не тратя силы на ругательства. Маша пыталась не дать рукам Виолы дотянуться до своей шеи и почему-то хотела посмотреть на эту сцену со стороны. Жуть несусветная - женская драка! Луксора уже можно заносить в пантеон героев-любовников, и даже поставить чуть-чуть повыше Шредера и Антонио - кроме шлейфа разбитых сердец за ними больше ничего не числилось, а за Луксора сейчас смертоубийство будет.

Лезли в глаза щупальца неба. Маша задыхалась от горького снега, и в одно мгновение, совсем обезумев от вкуса крови, она попала Виоле коленом в живот. Та, шипя от боли, скорчилась на очищенной теперь от снежного покрывала крыше, совсем чёрной, засыпанной мелкими серыми камешками. Маша вскочила на ноги, ощутив разом, как дрожат колени, как норовит тело осесть в смятый снег.

Она сделала несколько шагов назад, жадно хватая воздух ртом, воздух обжигал горло, а взгляд сам собой нашёл глаза Виолы. Она не пыталась встать и уже не шипела проклятья, только тяжело дышала, прижимая руки к животу. Маша поняла вдруг, откуда кровь - коснулась затылка и посмотрела на свои испачканные ладони. Падали тяжёлые капли на расстёгнутую куртку, падали на зелёную рубашку - уродливые багровые пятна на любимой рубашке. Последней в этом сезоне.

- Убьёшь меня теперь? - хрипло и вместе с тем насмешливо произнесла Виола.

Маша даже не сразу узнала этот голос, и сырой декабрьский ветер швырнул ей в лицо воспоминание: Виола улыбается, сидит в соседнем кресле и рассказывает про то, как Луксор боится одиночества. Остановить всё это немедленно! Остановить! Вернуться из особняка в Нью-Питер, пойти вместе со Шредером и Сабриной на штурм секты и попасть под шальную пулю, пролежать пару месяцев в больнице и никогда больше не вспомнить о семействе покойного графа.

Только поздно - магический барьер вокруг имения уже установлен, родственники готовятся делить наследство, а по лестнице спускается Луксор в мантии цвета запёкшейся крови. Ещё секунда, и она поймает его взгляд.

И тогда всё это будет неотвратимо.

- Нет, - сказала Маша. - Я тебя прощаю. Только руку подавать не буду, уж извини. Ты можешь встать?

Виола ничего не ответила, только завозилась, шурша серыми камешками.

- У тебя есть мобильный? Вызовем "Скорую", - Маша вдруг разволновалось: а ну как правда станет ей плохо, и останется это в веках на её совести.

Она прошла к краю крыши, где в снегу заметила чёрное тельце своего мобильного. Маша подняла его, отряхнула от снега. Надо же, какая надёжная оказалась вещь - снега наелась по самое "не могу", а на прикосновение отозвалась, засветился маленький экран. Она набрала короткий номер.

Слушая в телефонной трубке короткие губки, Маша обернулась к городу. Темнело. Неслись нескончаемой цепочкой машины по серой вене дороги, и зажигались огни - всё больше и больше. Теплели окна в соседней высотке, и на десятом этаже стоял человек, пуская сигаретный дым в форточку.

- Алло, - Маша услышала профессионально уставший голос дежурного, - здесь...

Теперь телефону было не помочь: он летел в темнеющий провал между двумя домами, и некоторое время в этой темноте всё ещё мерцал его голубой экран. Маша едва успела повернуться лицом к Виоле, и ощутила, как сзади в ноги чуть повыше колен впивается металлический прут заграждения. Затылок пощекотал ледяной ветерок из пропасти.

Виола держала её за руки - чуть пониже запястий, и холод от её пальцев прожигал куртку и рубашку. Дрожали её руки, и дрожь передавалась Маше.

- А я тебя убью, - сказала Виола, и её губы судорожно искривились.

Холодный ветер из пропасти щекотал лопатки. Маша смотрела в глаза Виоле и видела не свои глаза. Уже не свои глаза. А волосы остались такими же, только коротко остриженными - интересно, они сами не росли, или Виола обрезала их, пытаясь соответствовать своей сопернице? Маша не обрезала волосы.

- Ты можешь сбросить меня с крыши, - сказала Маша. - Только это не заставит его полюбить тебя.

- Заставит! - искривился в мучительной ярости её рот, застыли в глазах огоньки окон из противоположной высотки. - Он боится одиночества, значит, он останется со мной. Он никуда не сможет уйти.

- Останется, - тихо произнесла Маша, чувствуя, как скользят ноги по тающему снегу. - Пока не найдёт другую. Что, и её убьёшь?

- Ты сдохнешь!

- Пожалуй, - через головную боль улыбнулась Маша. - Если упаду с крыши, скорее всего сдохну. Я устала. Устала искать выход там, где его нет.

Может быть, Виоле было приятно слушать её жалобы, но сталкивать Машу в чёрную пропасть она уже не спешила. Или она решила, что Маша уже сдалась.

- Я сейчас только поняла, что единственный выход - это смерть, - слабо улыбнулась Маша. - Не может эта война длиться вечно. Одна из нас уйдёт.

Мгновенно перестав улыбаться, она дёрнулась вперёд и ударила Виолу в подбородок основанием ладони. Та клацнула зубами и от неожиданности выпустила её руки, схватилась за нижнюю челюсть. Этих крошечных секунд хватило Маше, чтобы шагнуть прочь от края крыши. А потом она достала пистолет.

- Знаешь, - сказала она, - я выстрелю.

Виола дёрнулась, обернулась к ней, всё ещё шевеля нижней челюстью, как будто проверяя, не сломана ли. Она секунду смотрела на чёрное дуло, направленное на неё, потом перевела взгляд на лицо Маши. Не поверила, что она сможет выстрелить. Улыбнулась.

- Да нет, я выстрелю, - повторила Маша. Её руки не дрожали. - Зря ты не веришь. Я долго терпела, и если издевательства надо мной я перенесу, то мучить Луксора не позволю.

Она тяжело вздохнула: рядом с бетонным небом так не хватало воздуха.

- Ты играешь людьми, - прошипела Виола. Верила она или нет, неясно, но боялась - дрожали пальцы, когда она цеплялась за края пальто.

- Ну ты, вершина гуманизма, - хмыкнула Маша, чувствуя, что срывается на нервный смех. - Пьёшь жизнь из людей и рассуждаешь о высоких материях.

Виола помотала головой, отступая на шаг назад - к самому ограждению, что на краю крыши. Помотала головой, не закрывая рта, как будто хотела произнести ещё что-нибудь обличительное, а только слова растерялись в сыром воздухе.

Почему никак не останавливалась кровь? На губах было солоно, солёный ветер щекотал глаза. Ветер? Руана с гравюры обернулась к ней, показывая свою изуродованную шрамом правую щёку и, чуть улыбаясь, шепнула: "Убей".

- Нет, - хрипло откликнулась бледная Виола. - Нет, пожа...

Маша уже подняла пистолет. И выстрелила. В ответ на выстрел каркнула вдалеке ворона. Всё. Она одна в целом мире, одна на занесённой снегом крыше. Одна под бетонным небом.

Одна. И пуля застряла в бетонном небе, и медленно, перегнувшись через заграждение, рухнуло вниз то, что секунду назад было живым существом. Двигалось, дышало, несло чушь. Хотело увести у соперницы парня.

Маша спрятала пистолет и сказала себе, что пора уходить с крыши.

- Надо уходить, - произнесла она вслух - для достоверности.

И села в снег, откинувшись на кирпичную шахту вентиляции.

Во сне она обнимала Луксора и прятала. От кого прятала, зачем - понять не могла, но и страха не ощущала. Понимала только одно - нужно его защитить.

- Вселенский разум тут уже не поможет... Ты её видишь? Уверен, что сигнал вообще шёл отсюда? - голос оказался громче, чем шорох снега, и Маша разозлилась, что её так нагло выдернули из сна. Только во сне она была рядом с Луксором, и он её обнимал. Только во сне ей не было страшно.

- Сигнал вообще пропал. Ламеры! Что за техника! Как включается этот фонарь?

Маша собрала остатки тепла и вернулась в сон.

- Демоны, здесь всё в крови, - снова этот голос.

Шорох шагов и снега.

- Маша!

Ну вот, теперь её трясли за плечи. Отстали бы, наконец! Призрак тепла и любви сбегал, как преступник от конвоя.

- Пульс есть? Сабрина, ну ты не видишь, она без сознания. Держи фонарь.

Её подняли на руки, и ощущение невесомости Маше не понравилось. Появился холодный ветер, который тут же принялся облизывать её голые ладони и пробегал мурашками по позвоночнику.

- У неё голова разбита...

- Так, Сабрина, не зависай тут. Вниз пошли. Потом разберёмся.

Её ожидало крайне неприятное пробуждение - от назойливой полоски света. Некоторое время Маша спасалась от неё, натягивая одеяло на самые глаза, но сон уже сбегал - босиком по холодному полу, к подоконнику и в светлеющее небо.

Нет. Она открыла глаза и посмотрела на дверь. Дверь была приоткрыта, из-за неё вытекала эта ужасная неоновая полоска и неслись голоса. Голоса звучали по-вечернему, умиротворённо и приглушённо, словно боялись разбудить ребёнка. Но незнакомо. Маша не узнавала эти голоса.

Путаясь в потяжелевшем вдруг одеяле, она села на кровати. Темнота увеличивала комнату до размеров мира, темнота шуршала в углах призрачными звуками, и Маша не узнавала комнату, совсем не узнавала. Она вскочила на ноги и едва устояла: в ушах зашумело громче урагана.

Она добралась до двери - и сразу же прижалась лбом к косяку, закрыла глаза. Ослепительно яркий свет горел справа, там, где ещё одна дверь была приоткрыта. Свет Маше не нравился ещё больше, чем темнота. Свет напоминал ей о чём-то тревожном и хорошо уже забытом. На попытку вспомнить, голова отозвалась тупой болью в висках.

- Ну вот, пожалуйста, уже встала. А ты боялся...

Маша открыла глаза: перед ней был Луксор, бледный, испуганный, он тяжело дышал, и волосы на висках намокли от пота. Справа от него стояла Сабрина.

Луксор шагнул к Маше, оторвал её от косяка и прижал к себе. Она чувствовала, как его дыхание касалось её волос, и шёпот обжёг воспалённое сознание.

- Милая, родная, я чуть с ума не сошёл. Меня к тебе не пускали.

Она вцепилась ему в плечо и с облегчением почувствовала, как по щекам бегут совсем не злые слёзы.

...Рауль смотрел на неё с таким видом, как будто хотел спросить, уверена ли она, что её уже выписали.

- Маша, ты уверена, что тебя уже выписали?

Ну вот, пожалуйста.

- Да. - Она с громким вздохом опустилась на стул. - Слушай, я не сумасшедшая, я всё прекрасно помню. Мы были на крыше с Виолой.

- Да кто такая эта Виола? - сделал круглые глаза Рауль и, как ни в чём не бывало, принялся за чай.

Он вообще с готовностью откликнулся на Машино приглашение, а войдя в гостиничный номер, сразу же потребовал себе чаю погорячее и с лимоном. Лимон он принёс с собой.

Зима презрительно покосилась с неба на жалующихся горожан, фыркнула и устроила им оттепель. Теперь, развозя слякоть по дорогам, они ругали несносную погоду в два раза громче.

- Короче, рассказываю ещё раз, - не вытерпела Маша. - Я пришла на крышу, чтобы поговорить с...

- Вселенским разумом? - из-за чашки подмигнул ей Рауль. - А я всё думал, чего ты там забыла. Ну ты рассказывай, рассказывай. Извини, что перебил.

- С Виолой. Она позвонила мне и предложила встретиться.

- На крыше? - уточнил Рауль тоном, значащим только одно: "Нет, дорогая. Не ври, тебя ещё не выписали".

Луксор, который наблюдал за их беседой почти со стороны - он устроился в кресле в другом углу комнаты - покачал головой, и это конечно значило нечто вроде: "Как ты могла согласиться на такое? Я не пережил бы, если бы потерял тебя".

Нет, Маша не умела читать мысли, просто за тот битый час, в течение которого она пыталась сложить у себя в голове мало-мальски логичную картину произошедшего, она выяснила только то, что Рауль упорно ей не верит, а Луксор до сих пор с содроганием вспоминает, как ему позвонила Сабрина.

- Мы с Виолой встретились на крыше, - упрямо повторила Маша. - Она предложила сброситься. Понятное дело, я отказалась. Тогда она бросилась на меня с ножом.

Луксор тяжело вздохнул и отвернулся к окну. Вряд ли его можно было удивить очередной выходкой Виолы, но весь рассказ Маши воспринимал так, словно события разворачивались прямо у него перед глазами, а он стоял за стеклянной стеной и ничего не мог изменить.

- Я выбила нож у неё из рук. Кстати, он должен был остаться на крыше. Неужели вы его не нашли?

- Нет, нет и ещё раз нет. Мы его не нашли, хотя обыскали всю крышу, - Рауль поболтал в чашке чайной ложкой и достал оттуда прозрачный ломтик лимона. - Мы там вообще ничего не нашли.

- Замечательно. Но тело Виолы вы должны были видеть, - бессильно взмахнула руками Маша. Как она и ожидала, Рауль снова взглянул на неё так, словно собирался спросить про выписку.

- Не было там никаких тел. Наверное, она ушла.

- Да куда она могла уйти после падения с десятого этажа? - Маша посмотрела на Луксора: тот озадаченно тёр подбородок, глядя в окно. Как будто на стекле была написана сложная логическая задачка. - Да и пистолет должен был остаться на крыше. Я уронила его.

- Я тебе ещё раз повторяю, на крыше не было ножей, пистолетов и тел на газоне тоже не было, а что до твоей Виолы... Ну мало ли, куда она могла пойти! К любовнику. Или на дачу к подружке, - Рауль допил чай и отставил кружку в сторону. - А теперь послушай, что я тебе скажу. Конечно, моя версия по интересности не может соперничать с тем, что тебе приснилось, но тоже ничего. Сабрине пришло сообщение с просьбой о помощи. Ты отправляла.

- Да, я помню, что отправляла, - Маше стало легче уже оттого, что хоть в одном факте они сошлись.

- Она пришла ко мне и попросила отследить твоё местонахождение. После этого мы сразу поехали к тому дому. Да уж, сначала вокруг побродили, потом догадались подняться на крышу. Это хорошо, что все квартиры по очереди не начали обыскивать. В общем, на крыше нашли тебя и море крови. Потом уже вернулись и всё осмотрели. Слушай, не было там никаких Виол. Эксперты потом рассказали, как всё было: ты пришла на крышу, потом видимо, споткнулась и упала, ударилась головой об угол металлической двери и потеряла сознание.

- Ваши эксперты случайно не рассказали, какого демона я на крыше забыла? - Маша постучала костяшками пальцев по столу.

- Ну это их уже мало волновало.

- Откуда тогда море крови? - совсем сникла Маша, раздавленная фактами.

- Из тебя, Маш, натекло.

С минуту все трое сидели молча, Маша задумчиво отрывала нитки от повязки на голове, Рауль рассматривал в очередной раз пойманный ломтик лимона.

- Я ещё Провизору сообщение отправляла, - вспомнила вдруг она. - Он приезжал?

- Нет, - откликнулся Рауль, помедлив. - Я его вообще давно не видел. Заболел он что ли.

- Надо съездить к Провизору, - почти перебила его Маша. - Я начинаю переживать. Вдруг с ним что-то случилось. Он не мог просто взять и не отреагировать на мою просьбу, понимаете?

Рауль встал из-за стола и воинственно огляделся.

- Спокойно. Я съезжу, а ты сиди тут, понятно? И не трясись ты. Может, у него телефон сломался.

Когда он ушёл, для верности захлопнув входную дверь, Луксор подошёл к Маше и обнял её за плечи.

- Обещай мне, что не будешь больше так делать.

Маша тяжело вздохнула ему в ответ. Самая тривиальная и удобная версия для всех - это то, что она решила наложить на себя руки и на десятиэтажку полезла ради того, чтобы прыгнуть вниз. Счастливая случайность, что на крыше Маша приложилась головой к железной двери, потеряла сознание и была спасена. Гораздо проще поверить в это, чем в то, что на крыше она стреляла в Виолу, а Виола упала с десятого этажа, отряхнулась и ушла.

- Я не самоубийца, понимаешь? - Маша посмотрела Луксору в глаза.

- Конечно, милая. Ты просто устала, - он поцеловал её в уголок губ. - Всё будет хорошо.

Он ей не верил. Нельзя верить человеку, который сутки пролежал без сознания, а потом пришёл в себя и начал нести всякую ерунду о том, что ему назначили свидание на крыше. Маша отвела глаза и подумала вслух:

- Кому понадобилось воровать труп Виолы?

Вечером пришла Сабрина. Она пошуршала в прихожей, снимая пальто и сапоги, и встала в дверном проёме комнаты, прислонившись к косяку.

- Ну, как дела у пострадавших?

Её улыбка была несколько натянутой.

- Весь день раскрывали преступления, - ответил за неё Луксор и засобирался домой. - Мне ещё к лекциям готовиться надо.

"Охраняют меня", - без всяких эмоций подумала вдруг Маша. - "Боятся, что я опять на крышу полезу прыгать. Говорят, после попытки самоубийства многие сходят с ума".

Она не ощущала ничего, кроме усталости, и облегчение ей смог бы принести только звонок Рауля или знакомое до боли ворчание Провизора в телефонной трубке. Мол, не дадите человеку спокойно поболеть. Луксор попрощался, пообещал позвонить и ушёл, Сабрина тихонько напевала в соседней комнате, а Маша продолжала гипнотизировать телефонную трубку. Звонка всё не раздавалось.

- Ну что, - Сабрина вынырнула из-за двери уже в классических брюках и чёрной шёлковой блузке. - Пойдём вниз, поужинаем?

- Мне не хочется, - при одном только упоминании о еде, она поморщилась и тут же нашла себе оправдание, - мне Рауль должен позвонить, так что я лучше подожду.

- Ну, как хочешь, - Сабрине, видимо, не нравилась идея оставлять Машу одну, но и слишком переусердствовать с охраной несостоявшейся самоубийцы не хотелось. - Принести тебе бутербродов?

- Лучше кефиру, - Маша потёрла поясницу.

- Да что с тобой такое?!

Тут зазвонил телефон, Маша очень обрадовалась, что можно не отвечать на поставленный вопрос, и схватила трубку. Она услышала, как захлопнулась дверь за спиной Сабрины, но тут же забыла обо всём, потому как звонил Рауль.

- Слушай, нет его нигде, - он не предал свою привычку выпаливать правду-матку прямо с порога. Не зря Рауля всегда посылали к родственникам пострадавшего, чтобы сообщить им печальные известия. - В квартире нет, мы пытались засечь по сигналу, его на всём полушарии нет.

- Как - нет? - нужно было как-то ответить ему, и Маша не могла придумать вопроса глупее. - А вы запрашивали аэропорты, вокзалы? Может, он уехал. В каком состоянии квартира?

- Мы же не идиоты, - обиженно фыркнул он. - Чем мы, по-твоему, занимаемся полдня? Всё уже обыскали. Вещи в таком состоянии, как будто он вышел в магазин за молоком и через минуту вернётся. Даже компьютер оставлен в ждущем режиме. Все документы в квартире. Нет, навскидку сказать, мобильного, пальто и его самого. Короче...

- Короче, мне всё это не нравится совсем, - оборвала его Маша. - Будем искать его... в других местах.

- Больницы - морги Нью-Питера уже поставлены на уши, его там нет. Ставим на уши ближайшие города, но не думаю, что это поможет. Маша, надо предполагать худшее.

- И ждать. Замечательно, - продолжила она, чувствуя, как кривятся губы от горечи, всколыхнувшейся внутри. - Ведь он может быть жив?

- Теоретически да, - проговорил Рауль и глубоко задумался над тем, как же её утешить. - Например, если он вдруг ушёл в мир магов через неофициальный портал.

- Ну да, или улетел вдруг в космос, - прерывисто вздохнула Маша.