Император Пограничья 15

Глава 18

Вечером, после того как протяжный свисток дежурного возвестил отбой, Тёмка лежал на своей койке и смотрел в потолок. Вокруг шуршали одеяла, скрипели пружины — двадцать мальчишек устраивались на ночь. Кто-то уже посапывал, измотанный дневными тренировками. Кто-то тихо шептался с соседом, рискуя получить внеочередной наряд за нарушение режима.

Генадьев не мог ни есть, ни спать.

Ужин прошёл мимо него — толстый кусок хлеба с маслом и миска каши остались почти нетронутыми, что было совершенно неслыханным. Гришка тогда покосился удивлённо, но ничего не сказал. Теперь же мальчик лежал неподвижно, а внутри всё скручивалось в тугой узел. Каждый шорох за окном казармы заставлял его вздрагивать. Каждая тень в углу превращалась в силуэт человека с кривым носом и маленькими злыми глазками.

Крот. Семён Крот здесь, в Кадетском корпусе. Разгружает муку и солонину. Смеётся с кладовщиком. Ходит по территории, где живут сотни детей.

Тёмка перевернулся на бок, натянул одеяло до подбородка. Серая казённая ткань пахла сырой шерстью. К ней примешивался запах дёгтя от сапог, которые стояли ровным рядом у входа. Откуда-то тянуло дымком — истопник подбросил дров в печь на ночь.

Если Крот здесь — значит, сеть ещё работает. Значит, дети в Кадетском корпусе не в безопасности. Может, уже сейчас кто-то из поварят или прислуги докладывает старику, кто из его бывших попрошаек прячется среди кадетов.

«Кто уйдёт — того найдут и убьют».

Голос Сердцееда звучал в памяти так отчётливо, будто тот стоял рядом. Низкий, хриплый, с присвистом сквозь выбитые зубы. Старик произносил эти слова спокойно, почти ласково, и от этого спокойствия становилось ещё страшнее.

Артём вспомнил Петьку. Худого, вечно голодного Петьку, который прошлым летом решил сбежать. Его поймали через неделю — нашли полуживого от голода. Пальцы так и не срослись правильно. Теперь Петька ковылял, как старик, и больше не пытался убегать. Никто не пытался.

Тёмка сжал зубы. Внутренний голос, тот самый, что помогал выживать на улицах, твердил знакомые слова: «Не высовывайся. Не привлекай внимания. Ты никто. Тебе не поверят. Станет только хуже».

На улице выживал тот, кто молчал. Кто не видел лишнего. Кто не совал нос в чужие дела. Стукачей убивали первыми — это знал каждый беспризорник. Неважно, прав ты или нет. Неважно, заслуживает ли кто-то наказания. Донёс — значит, предал. А предателей не прощают.

«Может, просто промолчать?» — думал Генадьев, глядя на тёмный потолок. — «Может, Крот уедет и больше не появится? Может, это не моё дело?»

Рядом заворочался Гришка. Скрипнули пружины его койки. Тёмка машинально отвернулся, притворяясь спящим.

— Эй, — тихий голос раздался совсем близко, — умник.

Мальчик не ответил. Может, отстанет.

— Я знаю, что не спишь, — Гришка говорил негромко, чтобы не разбудить остальных. — Ты дышишь неправильно.

Тёмка открыл глаза. Рябое лицо старшака маячило в полумраке — тот присел на край своей койки, опираясь локтями на колени.

— Чё случилось? — спросил Кадетский напрямую, без обиняков. — На тебе лица нет. Бледный, как покойник, дёргаешься от каждого звука. За ужином сидел, как будто тебе в миску плюнули.

— Ничего, — выдавил Артём. — Устал просто.

Гришка хмыкнул.

— Не ври. Я же вижу. Кто-то угрожает? Кто-то из другого взвода? Или из нашей казармы? — он понизил голос ещё больше. — Если это кто-то из старших, скажи. Разберёмся. В печень ему дашь, как мне, и больше не сунется, — в полумраке блеснула кривая ухмылка.

Тёмка покачал головой. Горло сжалось. Слова застряли где-то внутри, не желая выходить наружу.

— Это не из корпуса, — наконец произнёс он, почти шёпотом. — Это… снаружи.

Старшак нахмурился. В тусклом свете, проникавшем через окно от фонаря на плацу, его лицо казалось старше — не четырнадцать, а все восемнадцать.

— Снаружи? Кто?

— Я видел одного урода. Сегодня днём. У хозяйственного двора.

— И что?

Генадьев помолчал. Рядом кто-то пробормотал во сне, перевернулся. Двадцатая койка, у самого окна, — там спал Колька, восьмилетний мальчик с вечно испуганными глазами.

— Этот человек… — Артём сглотнул. — Он связан с теми, кто делал с детьми плохие вещи.

— Типа бьют? — уточнил Гришка. — Монеты забирают?

Тёмка мотнул головой.

— Хуже. Гораздо хуже.

Старшак нахмурился, явно не понимая. Он рассказывал, что был родом из деревни — попал в тюрьму за воровство и драки, промышлял по карманам на рынке, ночевал в подворотнях. Но о том, что творилось в приютах и бандах малолетних попрошаек, не знал. Такой гнили в его захолустье просто не водилось.

— Это как? — спросил он недоумённо.

Артём молчал. Не мог произнести это вслух. Но что-то в его лице, в том, как он отвёл взгляд, заставило Гришку замереть. Несколько секунд старшак смотрел на него, потом его глаза расширились. Рябое лицо побледнело.

— Погоди… — выдохнул он. — Ты про… — он не договорил, но по тому, как дёрнулся его кадык, стало ясно: дошло.

Гришка сжал кулаки. Костяшки побелели.

— Твою мать, — процедил он сквозь зубы. — Я думал, это байки…

Повисла тишина. Где-то за стеной казармы послышались шаги — ночной патруль инструктора. Мерный стук костыля по половицам. Цаплин. Он прошёл мимо, проверяя порядок, и удалился.

— И что теперь? — спросил Гришка осторожно.

— Не знаю, — честно ответил мальчик. — Если я скажу… меня найдут и убьют. Они всегда находят. Сеть по всему городу. У них везде свои люди.

Старшак долго молчал, глядя в пол. Потом медленно выпрямился, посмотрел на Генадьева сверху вниз. Его рябое лицо было непривычно серьёзным — без обычных подначек и ухмылок.

— Слушай сюда, — произнёс он негромко, но веско. — Мы больше не на улице. Здесь другие правила. Сам же видел, кто этого не понял — либо плац метёт с утра до ночи, либо вылетел за ворота.

Тёмка не ответил.

— Помнишь, что князь сказал на построении? — продолжил Гришка. — Что лично разберётся с теми, кто нас обижает. Я пиз… — он запнулся, в Кадетском корпусе за матерщину и брань наказывали только в путь, — брехунов за версту чую, Тёмка. Этот — не из таких. Он говорил так, будто… — старшак запнулся, подбирая слова. — Будто это для него не просто слова. Будто он правда это сделает.

— А если не сделает? — голос Артёма дрогнул. — А если они до меня раньше доберутся?

— Тогда мы с тобой. Вся казарма. Помнишь, как Отец Лаврентий на литературе говорил?.. «Один за всех и все за одного».

Мальчик покосился на спящего мальца на соседней койке. Тот свернулся калачиком под одеялом, подтянув колени к груди.

— Если промолчишь, — Гришка наклонился ближе, — эти гниды будут и дальше делать своё дело. Может, с другими ребятами. Может, с кем-то из тех, кто ещё не пришёл в корпус. С девчонками из приютов. Ты хочешь это на себе тащить?

Тёмка закрыл глаза. Перед внутренним взором встали лица. Те, кто возвращался с пустыми глазами и больше ни с кем не разговаривал. Те, кто не возвращался вовсе.

— Ты не стукач, Тёмка, — тихо сказал старшак. — Ты видок. Это разные вещи. Стукач сдаёт своих, а те мрази нам не свои. Ты хочешь наказать тех, кто нас мучает. За это на улице не убивают — за это уважают.

Генадьев открыл глаза. Посмотрел на Гришку — на его рябое лицо, на широкие плечи, на номер «один» на рукаве серой формы. Первый кадет. Первый зарегистрированный. Тот, кто ещё месяц назад пытался установить свои порядки, а теперь берёт на себя чужие наказания.

— Если соберёшься, — добавил Кадетский, — я пойду к директору с тобой. Не один будешь.

Тёмка лежал неподвижно. Страх никуда не делся — он по-прежнему сжимал грудь ледяными пальцами, заставлял сердце колотиться быстрее. Но рядом со страхом появилось что-то ещё. Что-то, чему мальчик не мог подобрать название.

Он вспомнил обещание князя. Вспомнил его голос — твёрдый, спокойный, без тени сомнения. Вспомнил глаза — холодные, как зимнее небо, но не злые. Властные.

«Тот, кто попытается причинить вам вред — любой вред, — ответит передо мной лично».

Артём сел на койке. Одеяло сползло на пол, но он не обратил внимания. Где-то на другом конце казармы кто-то закашлялся.

— Ладно, — выдохнул он. — Пошли.

Гришка кивнул. Без лишних слов, без удивления — словно знал, что так и будет. Оба поднялись, натянули сапоги, стараясь не шуметь. Нужно было найти инструктора и объяснить ситуацию, попросить отвести их к директору

Коридор встретил их холодом и тишиной. Тусклое мерцание светокамня в абажуре отбрасывало длинные тени на стены. Пахло печным дымом и чем-то кислым — наверное, от кухни тянуло.

По дороге к комнате дежурного инструктора Тёмка сунул руку в карман штанов. Пальцы сомкнулись на знакомой гладкой палочке — чижике, который он носил с собой с первого дня на улице. Старая привычка. Не так просто отбросить.

Но он шёл. Гришка шагал рядом, плечом к плечу, и от этого почему-то становилось легче дышать.

Рассвет пришёл медленно, словно нехотя. Бледное солнце ползло над горизонтом, окрашивая небо в холодные серо-розовые тона. Голоса стихли — растворились в утреннем тумане, будто их и не было. Но измождённые лица солдат, сидящих у догоревших костров, говорили о том, что ночь была вполне реальной.

Я стоял у края защитного купола, который всё ещё мерцал серебристым светом, и смотрел на лес. Туман стелился между стволами, скрывая подлесок. Где-то там, в этой белёсой мгле, скрылись наши люди.

— Разведка вернулась, Ваша Светлость, — доложил Федот, подойдя сбоку. Его обычно невозмутимое лицо выглядело осунувшимся, под глазами залегли тёмные круги.

— И?

— Ничего. Обыскали ближайший лес на километр вглубь. Тел нет. Ни костей, ни одежды, ни жетонов. Бездушные выпили их и забрали с собой.

Я молча кивнул. Этого следовало ожидать. Бездушные не оставляют добычу — они забирают тела, чтобы позже поднять их как новых Трухляков. Уже сегодня наши солдаты могут вернуться к нам — уже в качестве врагов.

Полковник Огнев появился из-за угла полуразрушенной избы. Его обычно прямая спина была чуть ссутулена, льдистые глаза потускнели. Он остановился рядом и долго смотрел на деревню — на обгорелые стены, на провалившиеся крыши, на площадь, где ещё несколько часов назад солдаты пытались убить друг друга.

— Семь человек, — произнёс полковник глухо. — Семь человек потеряли за ночь. Даже не в бою. От иллюзий. За тридцать лет службы… — он покачал головой. — Я видел многое. Засады, бойни, два Гона. Но чтобы армия начала уничтожать сама себя, не видя врага…

Он не договорил. Не было нужды.

Через полчаса я собрал офицеров в единственном уцелевшем доме — бывшей корчме с закопчёнными стенами и провалившимся потолком в дальнем углу. Сквозь дыры в крыше пробивались лучи утреннего солнца, высвечивая клубы пыли в воздухе. Пахло гарью и сыростью.

Вокруг грубого стола собрались Огнев, Панкратов, Черкасский, Жеребцов и командиры рот. Лица у всех были одинаково измотанные, в глазах читалось то, что никто не хотел произносить вслух.

— Докладывайте, — приказал я.

Черкасский заговорил первым. Тимур выглядел бледнее обычного — ночное поддержание ментальных щитов вытянуло из магов изрядную часть резерва.

— Кощей использует комплексную тактику психологической войны. Иллюзии внешности, слуховые галлюцинации, визуальные обманы, ментальный зов. Всё это требует колоссальных затрат энергии, но результат…

— Результат мы видели, — добавил Панкратов, вцепившись пальцами в столешницу так, что та затрещала. — Мои ребята чуть не перестреляли друг друга. Рыжий Семёнов до сих пор не может смотреть в глаза Серёге, которого чуть не задушил.

— Цель понятна, — произнёс Огнев. — Не просто убить. Сломать волю к сопротивлению. Превратить армию в толпу безумцев, неспособных держать оружие.

Жеребцов, командир артиллеристов, мрачно кивнул:

— Если так будет продолжаться каждую ночь, мы развалимся без единого боя. Люди уже сейчас боятся смотреть друг на друга. Боятся засыпать. Боятся темноты.

Повисла тишина. Офицеры переглядывались, но никто не решался произнести очевидное.

— Есть два варианта, — сказал я, обводя взглядом собравшихся. — Либо мы разворачиваемся и уходим. Признаём, что Кощей нас переиграл. Возвращаемся во Владимир, зализываем раны, готовимся с учётом новых вводных.

Никто не ответил. Но я видел, как дёрнулся желвак на скуле Огнева. Видел, как Панкратов стиснул зубы.

— Либо мы продолжаем, — закончил я, — но меняем тактику. И я знаю, какой вариант выберу.

— Какую тактику, Прохор Игнатьевич? — спросил Черкасский. — Против ментальных атак такой силы…

— Всё это мы уже проходили, Тимур, — парировал я. — И тогда мы победили.

— Тогда у нас был Маяк, — возразил.

На лицах собравшихся мелькнуло удивление. Многие из них не понимали, о чём идёт речь.

Черкасский был прав — во время Гона именно Маяк Жизни спас Угрюм от ментальных атак Кощея. Артефакт создавал защитное поле, отсекающее психическое воздействие Бездушных. Но взять его с собой в поход было невозможно.

Маяк Жизни — сложнейшая конструкция, на создание которой ушли долгие недели работы и редчайшие материалы. Хрупкое переплетение Реликтов, требующее идеальной калибровки. Малейшая тряска при транспортировке — и тонкая настройка собьётся, превратив артефакт в бесполезную груду металла и кристаллов. Повторить его не так просто: нужны время, ресурсы и условия стационарной мастерской.

Пока Маяк существовал в единственном экземпляре — для защиты Угрюма, но скоро это изменится… Однако «скоро» не означало «сейчас».

— Маяка у нас нет, — признал я вслух. — Но это не значит, что мы ничего не можем сделать. Первое, больше никаких ночёвок в заброшенных деревнях.

Офицеры переглянулись.

— Кощей использует места массовой гибели, — объяснил я. — Менчаково, где погибли двести человек. Наверняка и другие деревни на пути к Посаду. Мёртвые поселения пропитаны страхом, отчаянием, болью. Это усиливает его воздействие.

Огнев медленно кивнул, начиная понимать.

— Только открытая местность, — продолжил я. — Поля, луга, опушки леса. Геоманты будут создавать временные укрытия из земли — валы, траншеи, блиндажи. Магистры ночью поддерживают ментальную защиту посменно, чтобы не выгореть. Удвоить дозоры. Патрули только группами по пять человек — так сложнее поддаться иллюзиям, товарищи удержат.

— Это замедлит продвижение, — заметил Жеребцов.

— Замедлит. Но сохранит армию.

Я посмотрел каждому в глаза. Усталые, измученные, но не сломленные. Хорошо.

— Кощей рассчитывает сломать нас за несколько ночей. Он привык к врагам, которые прячутся за стенами и молятся, чтобы утро наступило быстрее. Но мы — не они. Мы пришли не отсиживаться. Мы пришли уничтожить его в его собственном логове.

Панкратов первым выпрямился, расправил плечи:

— Слушаюсь, Ваша Светлость.

За ним — остальные. Один за другим. Огнев последним, но его кивок был самым весомым.

Через полчаса армия покидала Менчаково.

Колонна вытягивалась по разбитой дороге, оставляя позади обгорелые руины. Солдаты шли молча, то и дело оглядываясь назад. В их взглядах читался тревога — но и что-то ещё. Злость. Желание отомстить за товарищей, которых утащили в лес. За тех, кого заставили поднять оружие друг на друга.

Я ехал верхом впереди колонны, чтобы люди видели: их командир с ними. Скальд молчал — даже ворон чувствовал тяжесть этого утра.

Менчаково исчезло за поворотом дороги. Впереди лежали километры пути через Пограничье — леса, поля, овраги. Несколько дней марша до Гаврилова Посада. Само по себе расстояние отсюда до нужной нам цели было не таким уж большим, но противник не даст нам свободно перемещаться. Придётся пробиваться с боем. А это замедлит темп марша всей армии.

И каждую ночь Кощей будет пытаться сломать нас.

Я знал это. Знал, что эта тварь — не обычный Лорд Бездушных, бросающий орды в бессмысленные атаки. Этот Кощей думает, планирует, адаптируется. Использует ту же тактику, что я сам применял против врагов: психологическое давление, изматывание, подрыв морального духа.

Ирония не ускользнула от меня. Когда-то я защищал Угрюм от превосходящих по численности и оснащению врагов. Теперь я был по другую сторону баррикад.

Но мы пережили эту ночь. Переживём и следующие.

Кощей не повторил ошибку первой засады.

Я переиграл его тогда, разгадав ловушку и устроив тёплый приём. Он потерял сотни тварей — и сделал выводы. Эта тварь училась. Каждая следующая стычка показывала: враг адаптируется.

Вскоре мы упёрлись в первую засеку. Поваленные стволы деревьев лежали поперёк дороги, переплетённые между собой так, что образовывали непроходимую стену высотой в два человеческих роста. Маги могли бы расчистить путь, но на это ушло бы несколько часов и изрядная часть их резерва, что снижало нашу боеспособность.

— Обходим, — приказал я.

Обход занял полдня. Через три километра — новая засека. И ещё одна. Кощей не пытался нас остановить — он удлинял путь, заставлял петлять по лесу, терять время и силы.

Ближе к двум часам дня Скальд обнаружил солнечную рощу посреди мёртвого леса. Небольшая поляна, залитая светом, с зелёной травой и журчащим ручьём. Посреди серых, покрытых инеем деревьев она выглядела как оазис. Несколько солдат невольно замедлили шаг, глядя на неё с тоской.

— Даже не смотрите, — велел я. — Это ловушка.

Один из молодых Стрельцов шагнул было в ту сторону, но товарищи схватили его за плечи. Парень моргнул, словно просыпаясь, и побледнел.

Потом была деревня.

Скальд заметил её с воздуха — десяток домов с целыми крышами, дымок над трубами, движение во дворах. Я отправил разведку из пяти человек во главе с опытным сержантом. Они не вернулись.

Когда через полчаса разведчики не вернулись, я приказал открыть огонь. Артиллерия перепахала деревню за десять минут — снаряды крушили дома, поднимая фонтаны земли и обломков. Иллюзия рассеялась, как дым. Вместо мирного поселения с дымком над трубами перед нами предстали обгорелые руины, заваленные трупами Бездушных. Больше сотни тварей прятались там, ожидая, пока мы войдём.

— Так вот почему разведчики не вернулись, они видели живых людей, — процедил Черкасский, осматривая поле боя. — Женщин, детей. Вошли помочь…

Их тела мы нашли в центре деревни. Пятеро опытных бойцов, попавших в ловушку, которую за счёт наведённого на их разум морока было тяжело распознать. Кощей бил не по телам — по душам.

Голоса появились ближе к ночи. Мы проходили мимо развалин очередной сожжённой деревни, откуда доносились звуки мирной жизни — детский смех, скрип телеги, лай собаки, женское пение, судя по всему прачки у реки. Солдаты скрипели зубами, затыкали уши, но звуки проникали сквозь любые преграды.

Когда встали на ночёвку, последовала целая череда налётов. Не массированные атаки — мелкие группы по три-пять Трухляков. Они не пытались прорвать оборону, просто выскакивали из темноты, пытаясь убить хотя бы одного-двух часовых. Если не получалось, тут же отступали. Каждую ночь. По семь-десять раз подряд в разных точках лагеря.

— Они не дают нам спать, — мрачно констатировал Огнев после очередного налёта. — Измотают армию за неделю.

Колодцы на пути оказались отравлены. Не ядом — некроэнергией. Вода выглядела чистой, но я почувствовал заражение за двадцать шагов. Теперь мы тащили воду с собой, что замедляло движение ещё больше.

Психологическое давление не прекращалось ни на минуту. Постоянный «зов» на грани слышимости — протяжная мелодия, от которой болела голова и хотелось встать и идти в лес. Галлюцинации — то тень мелькнёт на периферии зрения, то знакомый голос позовёт по имени. Маги держали ментальные щиты круглосуточно, сменяя друг друга, но это выматывало их резервы.

Кощей бил по обозу, по арьергарду, по разведчикам — но никогда по основным силам. Стоило мне выстроить армию для полноценного сражения — твари растворялись в лесу. Я пытался навязать бой — враг уклонялся.

Потери были небольшими, но постоянными. Семь человек здесь, двенадцать там. За два дня марша мы потеряли больше шестидесяти бойцов — и ни разу не вступили в настоящее сражение. С другой стороны, Бездушные потеряли больше пяти сотен, но это нисколько не успокаивало.

— Может, стоит вернуться? — спросил Жеребцов на вечернем совете. — Подготовиться лучше, собрать больше сил…

Он не был трусом — просто озвучил то, о чём думали многие. Я видел это в глазах офицеров. Усталость, сомнения, страх перед невидимым врагом.

— Если мы отступим сейчас, — ответил я, — Кощей поймёт, что его тактика работает. В следующий раз он применит её снова. И снова. Пока мы не откажемся от похода вовсе.

Огнев медленно кивнул:

— Князь прав. Нельзя показывать слабость.

Впрочем, наши меры тоже приносили плоды. Ночёвки на открытой местности под защитой Магистров резко сократили потери от ментальных атак. Патрули по пять человек оказались достаточно большими, чтобы отбиться от мелких групп Трухляков. Воздушная разведка позволяла заранее обнаруживать засады.

Армия не экономила снаряды. Каждую замеченную цель расстреливали артиллерией без колебаний. Бездушные умирали сотнями — но на место убитых приходили новые. Кощей черпал силы из руин Гаврилова Посада, где триста лет копилась некроэнергия.

К концу второго дня марша мы вышли к разрушенной усадьбе на полпути к городу.

Большой каменный дом с обвалившейся крышей, флигели, конюшни — некогда богатое поместье, теперь заросшее кустарником и затянутое плесенью. Я приказал обыскать руины, будто чувствовал что-то…

Федот нашёл записи в подвале.

Толстая тетрадь в кожаном переплёте, исписанная мелким почерком. Страницы пожелтели и местами расплылись от сырости, но текст ещё читался. Я открыл первую страницу и замер.