Император Пограничья 15

Глава 16

Тёмка стоял в очереди, сжав кулаки так сильно, что ногти впивались в ладони. Перед ним регистрировались другие дети — оборванные, грязные, голодные, как и он сам. Кто-то называл имена громко, с вызовом, кто-то бормотал еле слышно. Мальчик смотрел на ворота усадьбы, на высокого человека в военной форме с протезом вместо ноги, который командовал очередью, и мысль металась в голове: сбежать или остаться?

Хозяин предупреждал. Старый Сердцеед, главарь их банды, услышав о Кадетском корпусе, собрал всех в подвале три дня назад и пообещал: кто уйдёт, того найдут и убьют. Медленно. Чтобы другим неповадно было.

У Сердцееда были люди по всему городу. Мальчишки знали — это не пустые слова. Старика прозвали так в юности, когда он был высоким красавцем с обаятельной улыбкой, в которого влюблялись все девчонки в округе. Потом его затянуло в банду, лицо изуродовали в драке — пол-лица изрезали ножом, выбили зубы, сломали нос. Кличка осталась, но теперь звучала как злая насмешка над тем, кем он когда-то был. Сердцеед не любил, когда её произносили вслух — за это можно было получить так, что не встанешь.

Петьку, который попытался сбежать прошлым летом, нашли через неделю. После этого тот больше не убегал. Не мог — сломанные пальцы на обеих ногах так и не срослись правильно.

Но и остаться под властью Сердцееда означало умереть. Медленно, от голода, холода или побоев. Здесь же обещали еду. Каждый день. Три раза. Тёмка не помнил, когда последний раз ел досыта.

— Следующий, — бросил одноногий инструктор, и очередь качнулась вперёд.

Артём шагнул к столу. Седовласый мужчина в военной форме с сеткой толстых шрамов на лице посмотрел на него спокойно, без презрения, к которому мальчик привык.

— Имя? — спросил мужчина.

— Артём, — прошептал мальчик, и голос предательски дрогнул.

— Фамилия?

— Нет… нет фамилии, — он сглотнул, чувствуя, как дрожат руки.

Седовласый записал что-то в бумагах:

— Будешь Генадьевым. Артём Генадьев. Номер двадцать три. Возраст?

— Одиннадцать.

— К врачу. Следующий.

Тёмка отступил от стола, но одноногий инструктор вдруг остановил его взглядом. Касьян Петрович Цаплин — так его представляли — молча изучал дрожащего мальчика несколько секунд. Артём замер, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.

— Иди к доктору, парень, — наконец сказал Цаплин, но в его глазах мелькнуло что-то — понимание или подозрение.

Первую неделю Артём провёл в постоянном напряжении. Его поселили в казарму номер четыре, вместе с девятнадцатью другими мальчишками от восьми до пятнадцати лет. Нары стояли вдоль стен, посередине — длинный стол и лавки. Форму выдали серую, грубую, но чистую и целую. Кормили действительно три раза в день — каша, хлеб, мясо, овощи. Тёмка ел жадно, набивая желудок до отказа, не веря, что завтра еда снова будет.

Каждое утро начинался подъём в шесть утра. Дежурный инструктор врывался в казарму с криком: «Подъём!» — и через пять минут все должны были стоять на плацу в строю. Кто опаздывал — получал наряд вне очереди: драить полы или чистить снег с дорожек.

После построения — утренняя пробежка. Три круга вокруг территории корпуса, почти два километра. Тёмка задыхался уже на втором круге — годы впроголодь давали о себе знать. Инструктор Фильченко, одноруки ветеран, бежал рядом с отстающими и орал:

— Быстрее, сопляки! Думаете, Бздыхи будут ждать, пока вы отдышитесь⁈

После пробежки — гимнастика. Отжимания, приседания, подтягивания на турнике. Артём с трудом отжимался десять раз, когда некоторые другие делали по двадцать. Руки тряслись, тело болело, но он стискивал зубы и продолжал. Сдаться означало слабость. А слабые снаружи не выживали — это он давно понял на своей шкуре.

Завтрак — и снова строй. Учебные классы: грамота, счёт, основы тактики. Артём удивился, обнаружив, что учиться ему легко. Буквы складывались в слова быстрее, чем у других, задачи по арифметике решались почти сами собой. Учитель, бывший семинарист отец Лаврентий, заметил это и однажды похвалил:

— Способный мальчик. Будешь стараться — далеко пойдёшь.

Но похвала не радовала. Артём постоянно оглядывался — на дверь, на окна, на других кадетов. Ждал, когда придут люди Сердцееда. Ждал ножа в спину или удара дубинкой. Сон был беспокойным, полным кошмаров: старик Сердцеед стоял над ним с ржавым тесаком и шептал: «Думал, сбежишь, паскуда? Думал, я тебя не найду?»

Конфликты начались на второй неделе. Дети, свезённые со всего княжества, несли с собой законы улиц, тюрем и приютов. Более взрослые пытались установить свои порядки. В казарме номер четыре таким «старшаком» оказался Гришка Кадетский — тот самый рябой парень, который регистрировался первым. Четырнадцать лет, широкоплечий, с судимостью за воровство и драки.

Гришка быстро собрал вокруг себя троих таких же, как он — рослых подростков с холодными глазами. Они занимали лучшие места за столом во время еды, забирали одеяла потеплее, заставляли младших чистить их сапоги и стирать бельё.

Инструкторы, конечно, замечали. Цаплин однажды ворвался в казарму, когда Гришка отбирал хлеб у восьмилетнего Кольки, и рявкнул так, что стёкла задребезжали:

— Кто здесь главный, сопляк? Ты или я?

Гришка опустил взгляд:

— Вы, господин инструктор.

— Правильный ответ. И если ещё раз увижу, что ты обижаешь младших, отжиматься будешь пока кровь не начнёшь харкать, а сверху докину неделю наряда по уборке конюшен. Понял?

— Понял, господин инструктор.

Но стоило Цаплину уйти, Гришка со товарищи продолжал своё. Просто осторожнее. Тихие угрозы, толчки в коридорах, «случайные» пинки. Некоторые ребята ломались — начинали прислуживать, выполнять приказы, становились «шестёрками». Артём наблюдал и понимал: если один раз прогнуться, потом всю жизнь будешь жить на четвереньках.

Ещё с прошлой жизни он всегда носил при себе чижик — крепкую палочку длиной с пол-ладони. Старый Сердцеед научил этому приёму всех своих попрошаек: чижик, плотно зажатый в кулаке, усиливает удар, давая слабой детской руке весьма неплохую силу. Артём хранил его в кармане штанов, не расставаясь ни на минуту.

Столкновение произошло на третьей неделе. После вечерней поверки, когда инструкторы ушли, Гришка подошёл к Тёмке, который сидел на своих нарах и латал порванную рубашку.

— Эй, умник, — Гришка сел рядом, и нары скрипнули под его весом. — Слышал, тебя отец Лаврентий хвалил. Значит, башка варит?

Артём не ответил, продолжая шить.

— Я с тобой разговариваю, — голос стал жёстче.

— Слышу, — ровно сказал Тёмка, не поднимая глаз.

— Вот и хорошо. Значит, так: завтра у нас контрольная по счёту. Ты будешь подсказывать мне ответы. Тихонько. Чтоб никто не заметил.

Мальчик наконец поднял взгляд:

— Нет.

Гришка моргнул, не ожидая отказа:

— Что?

— Сказал — нет. Сам решай.

Воцарилась тишина. Остальные кадеты в казарме замерли, наблюдая. Гришка медленно встал, и лицо его исказилось:

— Ты охренел, мелкий? Я тебе говорю — будешь подсказывать.

— Не буду, — Артём тоже поднялся, убирая иголку с ниткой. Сердце колотилось, но голос оставался спокойным.

— Да я тебя сейчас так отпиз…

— Попробуй, — тихо перебил Тёмка, незаметно засунув руку в карман за чижиком, и в его голосе прозвучала сталь, — но учти, драться я умею.

Ложь. Он не умел толком драться, но умел бить быстро и грязно — так, как учил старый Сердцеед всех своих попрошаек.

Гришкины глаза сузились. Он шагнул вперёд, занося кулак:

— Сейчас я тебе покажу, кто тут…

Артём не стал ждать. Он ударил первым — короткий, жёсткий удар в правую почку. Гришка охнул, согнулся, и Тёмка немедленно нанёс второй удар — в солнечное сплетение. Палочка, зажатая в кулаке, превратила слабый детский кулачок в нечто гораздо более опасное.

Старшак упал на колени, хватая ртом воздух. Лицо его побелело, глаза вылезли из орбит. Остальные кадеты ошарашенно смотрели на тощего одиннадцатилетнего мальчишку, который свалил здорового четырнадцатилетнего парня двумя ударами.

— Да я тебя сейчас… — хрипел Гришка, пытаясь вдохнуть.

Дверь казармы распахнулась с грохотом. На пороге стоял инструктор Фильченко, одноручный ветеран с лицом, вырезанным из гранита:

— Что здесь происходит⁈

Артём так же незаметно спрятал палочку обратно в карман. Гришка всё ещё сидел на коленях, держась за живот.

— Просто беседуем, господин инструктор, — спокойно ответил Тёмка.

Фильченко окинул взглядом казарму — застывших мальчишек, упавшего Гришку, маленького Артёма с совершенно невозмутимым лицом.

— Понятно. Кадетский, на ноги. И ты, мелкий, — тоже. Оба — за мной. Живо!

Артём молча пошёл к двери. Гришка с трудом поднялся, всё ещё тяжело дыша.

— Остальные — спать! — рявкнул Фильченко. — Кто чувствует себя слишком бодрым, получит внеплановую пробежку завтра в пять утра!

Бодрым себя не чувствовал никто. Инструкторы корпуса знали старую армейскую истину: рекрут должен быть упахан до полусмерти, чтобы в голове не роились лишние мысли. Утренние пробежки, гимнастика, строевая подготовка, учебные классы, дневные тренировки по рукопашному бою, вечерние наряды по кухне и уборке территории — к отбою кадеты валились на нары как подкошенные и проваливались в сон за секунды. Некоторым не хватало сил даже раздеться. У Артёма болело всё — ноги, руки, спина, даже пальцы. Но это была правильная боль, боль работающих мышц, а не голодная ломота в костях, к которой он привык на улицах.

Они вышли из казармы в холодный коридор. Инструктор шёл впереди, Артём с Гришкой — сзади. Мальчик не оборачивался, не оправдывался. Он знал: драки запрещены, наказание будет жёстким. Но он также знал другое — теперь никто в казарме не посмеет его тронуть. Даже если придётся за это отжиматься до потери сознания, оно того стоило.

Фильченко сопроводил их до учебного класса. Оглядев Гришку, всё ещё бледного и держащегося за живот, и невозмутимого Артёма, инструктор холодно вскинул бровь:

— Рассказывай.

Тёмка молчал. Говорить первым означало бы оправдываться, а делать это он не собирался. Да и незачем впутывать постороннего человека в их разборки.

Гришка, к удивлению Артёма, тоже промолчал.

Фильченко вздохнул:

— Ладно. Молчать — ваше право. Но драки здесь запрещены. Любые. Поэтому оба получаете наказание. Завтра, пока у всех будет час личного времени, вас ждёт сто отжиманий, сто приседаний и пять кругов вокруг плаца. И неделю будете вместе драить уборные. Вдвоём. Чтоб научились решать конфликты словами, а не кулаками.

Он выдержал паузу, глядя на обоих:

— А теперь бегом спать. И помните: в следующий раз ваши тощие задницы вылетят за стены Кадетского корпуса быстрее, чем вы успеете ойкнуть.

Они вышли из класса. В коридоре Гришка вдруг остановился, повернулся к Артёму. Тёмка напрягся, готовый снова драться, но старшак неожиданно протянул руку:

— Ты… неплохо бьёшь. Для мелкого.

Артём осторожно пожал протянутую ладонь:

— А ты неплохо шаришь. Для тупого.

Гришка хмыкнул, и в его глазах мелькнуло подобие улыбки:

— Ладно. Квиты. Больше не трогаю.

Они молча вернулись в казарму. Остальные кадеты притворялись спящими, но Тёмка чувствовал их взгляды. Он лёг на нары, натянул одеяло и закрыл глаза.

Впервые за три недели страх отступил. Немного. Совсем чуть-чуть. Но отступил.

Колонна вошла в Менчаково около пяти часов вечера. Я ехал верхом в голове войска, наблюдая, как разрушенная деревня проступает из-за деревьев — почерневшие стены, провалившиеся крыши, обгорелые остовы изб. Запах гари ещё держался в воздухе, хотя пожар случился давным давно, судя по состоянию построек.

Я поднял руку, останавливая колонну. Подъехали Огнев, Федот, Жеребцов и Черкасский — командиры быстро собрались вокруг меня.

— Обследуем территорию, — бросил я, спешиваясь. — Федот, возьми пятерых гвардейцев и осмотри церковь. Жеребцов, оцени площадь под артиллерию. Огнев, периметр деревни. Черкасский, пусть маги прочешут окрестности, смотреть во всех диапазонах.

Они разошлись по своим задачам. Я прошёл по центральной улице — если это можно было назвать улицей. Десяток разрушенных строений, колодец-журавль посередине, небольшая площадь перед обгорелой церковью. Каменные стены большинства домов уцелели, хоть и почернели от огня. Для обычной деревни такие постройки были редкостью, но Менчаково когда-то стояло на оживлённом торговом пути к Гаврилову Посаду. Здесь располагались постоялый двор, несколько ремесленных мастерских и даже небольшая мануфактура по обработке льна — всё это позволило отстроить крепкие каменные стены. После падения Посада торговля иссякла, но строения остались. Именно поэтому я выбрал Менчаково для ночлега и опорного пункта — деревянный частокол вокруг деревни сгорел дотла, но каменные постройки давали хоть какую-то защиту от внезапного нападения.

Василиса с двумя геомантами стояли у края площади. Гидромантка присела на корточки, положила ладони на землю. Её глаза закрылись — я видел, как по её рукам пробежала лёгкая дрожь. Дар работал, прощупывая грунт на десятки метров вглубь. Я уже это сделал, но не хотел им мешать, пусть тоже сохраняют бдительность.

Через минуту она поднялась, отряхивая руки:

— Ничего. Земля чистая на сто метров в каждую сторону от деревни, никаких тоннелей, никаких закопавшихся тварей.

— Молодец, — просто кивнул я.

Федот спустился с колокольни церкви — башня уцелела, хоть и потеряла купол. Гвардеец подошёл ко мне, утирая пот со лба:

— Оттуда виден лес в радиусе километра. Хорошая точка для наблюдателя.

— Посади туда Брагину и Наталью. Пусть следят в оба.

— Есть!

Жеребцов обследовал площадь, мерил шагами расстояния, что-то прикидывал:

— Двадцать орудий поместятся. Сектора обстрела перекроют все подходы к деревне.

Черкасский вернулся последним:

— Аэроманты возьмут на себя патруль неба. Пока чисто. Ни одной летающей твари.

Я кивнул, оглядывая деревню. По всем параметрам место подходило. Каменные стены — укрытие для бойцов. Площадь — позиция для артиллерии. Церковь — наблюдательный пункт. Открытое пространство вокруг — враг не подойдёт незаметно.

Но что-то было не так.

Слишком тихо. Даже для мёртвой деревни — слишком тихо. Я прислушался — ни единого звука. Ни птиц, ни ветра в листве, ни писка крыс в развалинах. Мёртвая, абсолютная тишина, которая давила на барабанные перепонки.

— Встаём здесь на ночь, — объявил я, отгоняя смутное беспокойство. — Огнев, расставь часовых по периметру. Тройками, на расстоянии видимости друг от друга. Меняем каждые четыре часа. Федот, гвардия занимает церковь и три дома вдоль западной стороны, — там находился Гаврилов Посад, — это ключевые точки. Жеребцов, орудия на площади, пусть несколько твоих ребят тоже дежурят. Тимур, маги совершают обход по трое каждые четыре часа. Если увидят хоть что-то подозрительное — бей тревогу немедленно.

Полковник Огнев кивнул, его усталые льдистые глаза оценивающе обвели деревню:

— Слушаюсь, Ваша Светлость. Приказать бойцам оставаться группами?

— Именно. Никто не покидает лагерь в одиночку. Даже справлять нужду внутри деревни. Выдели под эти цели какой-нибудь сгоревший дом. Любое странное поведение товарищей — докладывать командирам немедленно, — я выдержал паузу, глядя на каждого из офицеров. — Ясно?

— Ясно, Ваша Светлость, — хором ответили они.

Командиры разошлись отдавать приказы. Колонна пришла в движение — бойцы растекались по территории, занимая позиции. Кто-то разводил костры, кто-то разгружал повозки с припасами, кто-то чистил оружие. Альбинони со своими санитарами организовывал полевой лазарет в наиболее уцелевшем здании. Им ещё предстояло повторно осмотреть и обработать раненых. Жеребцов командовал артиллеристами, расставлявшими орудия.

Я прошёл к колодцу. Ведро на цепи ещё держалось — опустил его вниз, услышал всплеск. Вытащил обратно — вода чистая, без запаха. Отпил глоток — холодная, свежая. Хотя бы с водой проблем не будет.

«Хозяин», — раздался в голове встревоженный голос Скальда.

Я поднял взгляд на небо, высматривая чёрную точку ворона.

«Что?»

«Здесь что-то не так, — ворон звучал испуганно. — Я не вижу ничего конкретного, но чую… словно воздух неправильный. Как перед грозой, когда птицы замолкают и прячутся».

«Конкретнее».

«Не могу объяснить. Просто… плохое место. Очень плохое. Бежать отсюда надо».

Я сжал рукоять меча. Инстинкт Скальда редко подводил. Если ворон чует опасность, значит, она есть — пусть даже разведка ничего не обнаружила.

Я обошёл периметр лагеря. Часовые уже стояли на позициях — по трое, как приказано. Огнев действительно знал своё дело. Патрули двигались между постами, проверяя подходы. Костры разгорались — огонь отпугивал Трухляков, хотя более опасных тварей им было не остановить.

У одного из костров группа солдат готовила ужин. Повар, жилистый мужик, помешивал содержимое котла длинной ложкой. Рядом стояли двое помощников, чистивших картошку.

— Как еда? — спросил я, останавливаясь рядом.

Кошевар обернулся, увидел меня и вытянулся:

— Будет готова через час, Ваша Светлость. Каша с мясом.

— Мясо свежее?

— Так точно. Сам проверял.

Я кивнул и пошёл дальше. Но через десяток шагов услышал голос одного из помощников:

— Пашь, мясо странно пахнет.

Обернулся. Повар наклонился над котлом, принюхался:

— Чего ты несёшь? Нормальное мясо.

— Нет, правда… пахнет как-то… не так.

— Нюх у тебя испортился, вот что. Иди лучше дров принеси.

Я подошёл ближе, посмотрел в котёл. Мясо тушилось вместе с овощами, от него действительно шёл запах — обычный, ничего подозрительного. Но помощник повара, молодой парень лет двадцати, смотрел на котёл с сомнением.

— Какой запах чувствуешь? — спросил я.

Парень вздрогнул, явно не ожидая, что я заговорю:

— Ваша Светлость, я… не знаю. Вроде как… тухлое что-то. Но только что же проверяли — свежее было.

Повар покраснел:

— Извините, Ваша Светлость, парень устал после марша, ему кажется всякое.

Я ещё раз принюхался. Нет, мясо пахло нормально. Возможно, парень действительно устал, и нервы сдают после утреннего боя.

— Продолжайте, — кивнул я и отошёл.

Но тревога не уходила. Мелочи складывались в паззл. Странный запах, который чувствует один человек. Абсолютная тишина. Беспокойство Скальда. Слишком много совпадений.

Я направился к церкви, где устроил свой временный штаб. Поднялся по скрипучим ступеням внутрь — неф уцелел, хоть иконостас и обгорел. Федот расположил здесь гвардию — бойцы проверяли снаряжение, точили клинки.

Из полуразрушенной избы напротив донёсся крик:

— Там кто-то есть!

Выбежал на улицу. Группа солдат собралась у окна пустого дома. Один из них, рядовой с перевязанной рукой, тыкал пальцем внутрь:

— Видел тень! Кто-то прошёл мимо окна!

Сержант недовольно покачал головой:

— Да нет там никого. Только что проверяли.

— Но я видел! Точно видел!

— Успокойся. Устал, вот и мерещится.

Я подошёл, заглянул в окно. Внутри — пустота. Обгорелые стены, провалившийся потолок, груда обломков. Никаких следов присутствия.

— Обыщите дом ещё раз, — приказал я сержанту. — Тщательно.

— Слушаюсь, Ваша Светлость.

Трое бойцов зашли внутрь. Я слышал, как они ходят по развалинам, переворачивают обломки, проверяют углы, простукивают полы. Через пару минут вышли:

— Пусто. Никого.

Рядовой с перевязанной рукой растерянно молчал. Я похлопал его по плечу:

— Отдыхай. После боя нервы у всех на пределе.

Он кивнул, но в его глазах читалось сомнение — он точно видел что-то.

Из дальнего конца деревни донёсся детский смех. Высокий, звонкий, беззаботный — как смеются дети, играя в догонялки.

Все замерли.

В мёртвой деревне не могло быть детей. Здесь не было никого живого уже сотни лет.

— Что это было? — пробормотал сержант, хватаясь за рукоять меча.

Смех повторился — ближе, где-то между домами.

— Патруль, проверить восточную сторону, — рявкнул я. — Живо!

Пятеро бойцов бросились туда, откуда донёсся звук. Я пошёл следом. Мы обыскали три дома, заглянули в каждый угол. Пусто. Абсолютно пусто.

Смех больше не повторялся.

Я вернулся на площадь. Огнев стоял у штаба, его лицо было мрачным:

— Ваша Светлость, что происходит? Бойцы нервничают. Кому-то мерещатся тени, кто-то слышит голоса…

Хель меня задери!

— Усильте бдительность, — отрезал я. — Удвойте патрули. И передайте всем: держаться группами, никому не расходиться. Это приказ.

Полковник кивнул и ушёл передавать распоряжения.

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в кровавые оттенки. Сумерки наползали на Менчаково, неохотно, словно боялись коснуться мёртвой деревни. Разрушенная деревня превращалась в царство мрака.

Ночка предстояла долгая…

Тени от обгорелых стен вытягивались по земле, искажались, превращались в подобия хищных когтей. Воздух густел, становился плотнее, давил на плечи невидимой тяжестью. Похолодало, и воздух вырывался изо рта облачком пара.

На западном посту, у полуразрушенной избы с провалившейся крышей, трое Стрельцов пытались поддерживать бодрость духа разговором. Сержант Климов, коренастый мужчина лет сорока с седеющей бородой, подбрасывал в костёр сухие ветки. Рядом с ним стояли рядовые Пётр Столяров и Иван Денисов — оба молодые, но уже повидавшие немало стычек с Бездушными.

— Слышал, Ванька, в прошлый Гон один дурак в Калязине решил ночью сбегать покурить, — Пётр усмехнулся, поправляя ремень винтовки на плече. — Только отошёл в кусты, а там его Трухляк поджидал. Заодно и облегчился!

— Врёшь ты всё, — фыркнул Денисов, но улыбнулся. — Хотя после сегодняшнего утра верится всякое.

— Помолчите лучше, — буркнул Климов, вглядываясь в сумерки. — Слышите?

Оба замолчали, прислушиваясь. Тишина. Даже ветер не шелестел в листве — абсолютная, давящая тишина, от которой звенело в ушах.

— Жуткое место, — пробормотал Столяров, поёживаясь. — Будто кладбище.

— Кладбище оно и есть, — кивнул сержант. — Всю деревню выпили. Двести человек, говорят. Ни одного не осталось.

Разговор затих. Солдаты смотрели в темнеющий лес, сжимая рукояти оружия. Костёр потрескивал, выбрасывая искры в сгущающуюся тьму.

— Эй, смотрите, — внезапно произнёс Денисов, вытягивая руку в сторону. — Кто-то идёт.

Трое силуэтов словно материализовались из сумрака в десяти шагах от поста — будто их не было секунду назад, а потом они просто появились. Женские фигуры в изорванных платьях, со спутанными волосами, испуганно шагали к костру.

Климов поднял винтовку, направив её на приближающихся:

— Стоять, мать вашу! Кто идёт?

Фигуры остановились в нескольких шагах от костра. Теперь можно было разглядеть лица — молодые девушки, лет по двадцать-двадцать пять. Одна блондинка с распущенными волосами, две тёмноволосые. Лица измазаны дорожной грязью и слезами, пальцы посинели, губы и ресницы дрожат от холода.

— Пожалуйста… помогите, — прошептала блондинка, протягивая руки. — Нас выбросили из грузового конвоя… Мы шли весь день… холодно… страшно…

Вторая девушка, с косой через плечо, всхлипнула:

— Думали, все уехали… Услышали голоса, пошли на свет костра…

Пётр Столяров сделал шаг вперёд, опуская винтовку:

— Господи, да они же замёрзли совсем. Надо…

— Стой, — резко оборвал его Климов, не опуская оружия. — Ванька, сбегай за офицером. Живо!

Денисов неуверенно посмотрел на девушек, потом на сержанта, но кивнул и побежал в сторону лагеря.

Третья девушка, самая молодая, заплакала громче:

— Мы так устали… можно хоть погреться у костра? Пожалуйста…

Они сделали ещё шаг к огню. Климов поднял свободную руку:

— Стоять! Ни шагу ближе, пока не придёт командир!

В его голосе прозвучала сталь. Сержант смотрел на девушек, прищурившись, и в груди нарастало глухое беспокойство. Что-то было не так. Что-то очень не так.

А потом девушки прыгнули, и крики разорвали ночную тишину.