И возродится легенда (СИ)

Глава 7

Окрестности Северной столицы изобиловали протоками, заводями, рифами, непредсказуемыми течениями, туманами и ветрами. Так что Батрисс, стеная, что отдает непосильным трудом нажитое, наняла все же лоцмана — молодого рыбака из ближайшей деревни, и тот благополучно провел «Ястребинку» через препятствия в просторную гавань, похожую на спокойное синее озеро в кольце земли. Скалы по обе стороны от ведущей в нее горловины венчали соединенные ажурным мостом маяки. Их звали Лерк и Тумка — по именам детей, отыскавших в тумане на берегу выброшенного морем мастера Торарина, будущего Корабельщика. Маяки издали были похожи на двух детей, взявшихся за руки.

А напротив них на подкове обрывистого берега сверкала сквозь пышную зелень терракотовыми крышами Имельда. Судя по количеству судов, кораблей, разномастных лодок и лодочек, судоходство и торговля на севере процветали. И давным-давно Имельда переросла ту маленькую деревушку, суеверно боящуюся моря, где Тумка и Лерк родились.

Батрисс чувствовала себя в Имельдской бухте, как рыба в воде, и, несмотря на стоны исхудавшего от морской болезни Дыма и мрачные взгляды Янтаря, не отказала себе пройти впритирку с самым красивым судном в гавани, громко окликнув вахтенного:

— Как зовется ваше корыто?!

Батрисс ответили соленым ругательством.

— Читать не умеешь? Крутишься, как собака под выменем!

Контрабандистка захохотала, перекладывая руль, и проскользнула у яхты под носом. Та и впрямь была хороша, вытянутый корпус, черные борта с багряной полосой вдоль орудийных портов, взятые на гитовы багряные же паруса; сверкание золота и меди; ростральная фигура из красного дерева, поддерживающая бушприт; и тянущиеся из клюзов якорные цепи.

А когда они, круто развернувшись, проходили у красавицы-яхты под кормой, Дым, забыв о тошноте, присвистнул, глядя на четкие медные буквы под иллюминатором:

— Твоя тезка, Эриль!

Вуивр, вцепившись пальцами в борт, прикрыла глаза.

— Чье корыто?! — перекрикивая шум воды и гомон чаек, опять заорала Батрисс.

— Пошла вон! А то всажу огоньку в корму!

— Другое всади! Или не стоит?!

И хохоча, повела «Ястребинку» к берегу.

Спрыгнув на пружинящие мостки, Батрисс замотала причальный швартов вокруг черного кнехта, торчащего из набережной, и широко раскинула руки — то ли приветствуя Имельду, то ли представляя ее пассажирам. Тем временем хмурый матрос перебросил на берег сходни.

— Ну, у меня тут еще дела, встретимся вечером в «Золотой цепи», — напутствовала она.

Оборотень поймал под локоть оступившегося, все еще зеленоватого лекаря. Эриль, умащивая сумку на плече, сошла следом. Глубоко вдохнула солоновато-пряный воздух. Это была другая столица. Нет, дома с ярко раскрашенными фасадами, ступенчатыми кровлями и тронутым копотью лесом дымовых труб оставались прежними, как и полосатые навесы лавок; и груды тюков и ящиков, сложенные вдоль набережной. Но сам порт — беспорядочный, людный, шумный — был слишком ярок рядом с тем, давнишним. Хлопающие под ветром полотнища, многоязыкий говор, смех — невозможно было представить ту Имельду такой. Слишком хорошо запомнились испуганные глаза и тусклые лица жмущихся к стенам прохожих, погашенные огни и сытый гогот гвардейцев в пустых тавернах.

— Эриль?

— Гроза будет… вечером, — пробормотала она, возвращаясь.

— Не вызывай призраков, — прозорливо заметил Дым. Поскреб ногтями небритые щеки.

— Так, я к цирюльнику и в баню. А потом — куплю себе кошку.

Эриль тоже остро захотелось потереться среди людей, послушать городские сплетни, впитать столичные звуки и запахи. Вуивр поймала себя на том, что раздражена назойливой опекой Янтаря. При нем не растворишься в толпе, не почувствуешь себя незаметной и оттого защищенной. Вон, на пепельноволосого рослого красавца с янтарными глазами уже пялится девчонка-нищенка в драной юбке до пят. А та засопела, вытерла нос кулаком и произнесла хриплым контральто:

— Дядь, купи пирожка.

— Брысь!

Девчонка порскнула за чей-то прилавок, а Янтарь накинул капюшон простого коричневого плаща, мигом делаясь таким, как все. Разве ростом повыше.

А Дым так сразу от окружающих не отличался. Словно родился в Имельде и прожил всю жизнь.

— Вы это, — прошептал он, направляясь в один из отходящих от набережной узких переулков, — по сторонам не сильно пяльтесь. А то сразу ясно, что совсем зеленые, в городе новички. Мигом карманы обчистят.

— Хотел бы я посмотреть на того, кто обчистит мои карманы, — оскалился Янтарь.

— Интересно, и где тут искать баню, — бормотал лекарь, вопреки собственным советам, вертя головой во все стороны. — Строятся и строятся. А как цветет! Жаль, к сирени мы опоздали.

— Зато поспели к бузине, — Янтарь, подпрыгнув, сорвал с куста огромное белое соцветие с тяжелым ароматом. Громко чихнул. Эриль же загляделась на двухъярусный медовый сруб в саду. По стропилам ползали рабочие, прибивая обрешетку под черепицу. С кончика конька скалилась резная, веселая конская голова с лохматой гривой. Пахло стружками и цветением.

— Богато живут! — одобрительно заметил Дым.

На перекрестке они разошлись. Здесь как раз начинались лестницы в Старый город. Крутые ступени то стискивало позеленевшими кирпичными стенами, то выбрасывало на край обрыва. И обломки, задетые ногами, с легким шорохом катились вниз среди цикория и бурьяна. Такие же лестницы опоясывали скалу над головой, соединяя лепящиеся к ней, похожие на соты дома. Кричали чайки, бледные от старости вербы на террасах давали скудную тень. А Эриль все пыталась соотнести то, что видит, с ноябрьской Имельдой из прошлого — с густым туманом и заледеневшей грязью, точно камень, звенящей под ногами.

«Золотая цепь» — лучшая таверна Старого города, а то и всей столицы, занимала северную сторону опоясанной по обрыву цепями Галерейной площади. Галерей здесь тоже было предостаточно. При Лидаре на площади был самый крупный в Тарвене рабский рынок, а сейчас под протянутыми в несколько рядов полотняными навесами торговали кто чем. И продавцы и покупатели бранились и сговаривались с превеликим жаром, порой заглушая вьющихся над головой чаек и вездесущих ворон, роющихся в отбросах вместе с бродячими котами и собаками. Таверна напоминала форт с четырьмя башенками по углам и зубцами, окаймляющими скаты крыши. Фасады ее украшали ряды жутковатых каменных кайр — они выглядывали из ниш, сидели, распустив неопрятные крылья, между зубцами; приоткрытые клювы с мелкими зубчиками обрамляли каминные трубы и водостоки. А над высокой стрельчатой дверью вместо вывески висел четырежды охваченный позолоченной цепью бочонок медовухи. По слухам, подпрыгнув и шлепнув по бочонку ладонями, можно было хлебнуть содержимого. Но кто же в наши дни верит слухам?

И внутри таверна осталась прежней. Разве чуть гуще стало одеяло паутины и пушистой сажи на скрещенных балках низкого потолка, чуть больше пятен вина и пива впитал в себя пол, да полысел трактирщик за почерневшей стойкой. Но все так же гомонили и бурлили посетители, все так же верно поддерживали свод резные колонны, да дубовые бочонки услаждали глаз солидным видом и ароматом содержимого. И помост перед столами остался прежним. С него наяривали плясовые, или тянули заунывные песни миннезингеры, или выступали раешники и бродячие циркачи. Не зря стращал Дым призраками, обступил со всех сторон, вцепились когтистыми лапами едва не до сердца… Промозглая ноябрьская ночь осталась за стенами, а в таверне тепло, даже жарко. Несколько бревен горят, рассыпают жар в очаге. Суетятся девицы-подавальщицы. И плешивый трактирщик пускает по влажной стойке кувшины и кружки с пенными кудрями. Мальчишка лениво вращает вертел, сунув палец в рот, загляделся на представление. Бродячая труппа, честно отрабатывая стол и кров, играет пиесу, где разбитная девица то и дело убегает от горбатого, жадного мужа к хорошенькому любовнику. Посетители сопровождают действо топотом и смехом, подавальщицы, опуская кувшины на столы, невольно взбивают прядки. Им хочется быть на месте проказницы, миловаться с голубком, обманывать нелюбимого. Им хочется сиять в свете рампы с расставленными свечками неземным светом.

Стол, за которым устроились Эриль, Дым и подсевшая к ним ради выпивки и компании Батрисс, располагался у самого помоста. Кому-то это показалось бы преимуществом. Но для чутья и зрения вуивр было мучением. От «юной» актрисы разило потом и пудрой, перешибая даже вонь сальных свечей. Золотое парчовое платье пообтрепалось по подолу. И не так уж молода была она — из-под отслоившегося грима виднелись тоненькие морщины. Фат-любовник так же хорошо чванился, как скверно играл. Цеплял взгляд разве что рогатый муж. Он только прикидывался старым. Кудлатый парик, ужасающий грим и горб не могли скрыть порывистости, легкости движений, а баритон был бархатным, как копоть, покрывавшая балки над головой. Даже самые грубые и шумные завсегдатаи таверны очарованно замерли, когда он запел под лютню, пытаясь хоть так растопить холодность ветреной супруги.

— Ты — принцесса волшебной страны, в ожидании чуда.

Ты — звезда, на рассвете упавшая с неба на землю.

Я лишь ветра порыв, что летит неизвестно откуда.

Я лишь странник, что сказке, тобою рассказанной, внемлет.

Шипели и потрескивали свечи. Пьяная Батрисс навалилась роскошной грудью на столешницу, и слезинка сверкала на щеке, словно блестка рыбьей чешуи.

Но тут прискакал герой-любовник и принялся осыпать певца оскорблениями и насмешками, вызвавшими гогот в зале. А потом пнул так сильно, что горбун сорвался с помоста и рухнул на стол. Разлетелись тарелки, разбрызгивая жаркое. Попадали на пол вилки и ножи. Батрисс, сверкая глазами, подхватила кувшин с вином. Дым поднялся, закатывая рукава. Заскрипел зубами директор труппы…

Эриль оказалась с горбуном глаза в глаза. Они были разные: серый и зеленый с рыжим.

Иногда, чтобы понять друг друга, не хватает и пресловутого пуда соли. Но не в этот раз.

Вуивр протянула ладонь, помогая лицедею подняться. Он тяжело дышал, потирая ребра. Но произнес, учтиво поклонившись:

— Все в порядке, сударыня. Я верну вам долг после спектакля.

— Не…

Зрители, успокаиваясь, рассаживались по местам, директор труппы громко хлопал, призывая продолжать. Красотка посылала в зал воздушные поцелуи, попутно возвращая на место и зажигая упавшие свечи.

— Мерзкий горбун! — фальцетом вопил голубок, вытаскивая деревянный меч, выкрашенный под железо. — Выходи на поединок и помни: она будет моей! Ты не будешь больше стоять между нами и нашей любовью!

Обманутый муж резко сдвинул кудлатый парик назад, правой рукой выхватывая свое оружие. И напал так стремительно, что в этот раз с помоста едва не полетел его противник.

— Он убьет его! Что же вы? Нет, нет! — простирала руки красавица, натурально бледнея под гримом.

— Э! — завопил голубок. — Что ты делаешь?! Это я должен побеждать! Ох!

Он попытался парировать, пропустил удар в грудь и в ошеломлении упал на спину, заслоняясь руками. Горбун отбросил ногой выпущенное красавцем-любовником оружие и приставил меч к его горлу:

— Проси пощады!

Зал, чьи симпатии вновь всецело были на его стороне, вопил и ревел, и много разлетелось в осколки глиняной посуды, которой лупили по столам.

— Просю! Он спятил… Помогите!

Горбун повернулся к директору театра:

— Я больше не слуга тебе! Прощай.

И, отбросив меч, соскочил с помоста к столу Эрили.

Батрисс и Дым рукоплескали.

А лицедей взял вуивр за руку так естественно, что она без споров отправилась следом. Они долго шли лестницами и запутанными коридорами и оказались в просторной комнате с ярко пылающим очагом, скамьями у стола, парой сундуков и широкой разобранной постелью.

— Хозяин не поскупился. У него сейчас мало постояльцев, а дом без жильцов ветшает. Так что каждый получил по комнате. А мы принесли ему неплохой доход.

Он отбросил надоевший парик, широким жестом стерев грим с лица. Следом полетела куртка с галуном. Эриль думала, юноша так же легко отбросит и горб и выпрямится, но этого не случилось. Лицедей обернулся к ней, одергивая льняную рубаху. Уставился пристальными глазами: рыже-зеленым и серым. Снял через голову кораблик на цепочке, с вишневым огоньком внутри.

— Это тебе.

Пальцы у него были ледяные, а кораблик горячий. Дивной работы, из ажурно переплетенного серебра.

— Я не могу… это взять.

— Пожалуйста… — лицедей сжал пальцы Эрили вокруг кораблика.

— Хорошо.

Свободной рукой она стянула с шеи свой: черненый, с колючим синим огоньком, протянула на раскрытой ладони. Парень моргнул.

— Ты вуивр?

— Это важно?

— Нет, — он надел шнурок с корабликом на шею и спрятал под рубашку. Губы у него были обметанные, и ресницы пушистые; и короткие соломенные волосы в свете очага отливали теплой рыжиной.

— Что ты будешь делать сейчас? — спросила она.

— Верну себе королевство.

Он смотрел, ощетинясь, ожидая — издевки? Насмешки? Не дождался — и каменные плечи отмякли.

— Поцелуй меня, если тебе не противно. Пожалуйста.