И возродится легенда (СИ)

Глава 5

Остановились они в кудрявой березовой рощице, укрывшей землю тенью. В прогалы между деревьями светила луна, и мир в ее сиянии делался текучим, зыбким — от пепельного света до черноты. С ярким пятном костра.

Костер стрелял мерцающими искрами. Игра огня завораживала.

Эриль вздохнула. Пошевелилась, хрустнув подстеленными под плащ упругими ветками. Но мужчины этого не услышали. Стоя друг против друга на коленях, бодались взглядами. Нос Дыма был уныло опущен и казался длиннее обычного, покрытые неопрятной щетиной щеки запали. Пепельные волосы упали Янтарю на лоб. Он стискивал кулаки. На предплечьях, торчащих из закатанных рукавов, играли мышцы, и дела оборотню не было до озверевших по ночному времени комаров.

— Собственный укус не можешь залечить? На кой ляд ты вообще тогда нужен?

— Головой с печки в детстве упал?! — Дым хрипло откашлялся. — Нельзя мне лечить сейчас. Худо, крутит всего. И голова трещит, как с похмелья.

— Да тебя вовсе к людям нельзя подпускать! Кровосос.

Янтарь сломал толстый сук, словно шею лекарю, и швырнул в костер.

— Да чтоб ты сдох, олух; тварь безмозглая, — тусклым голосом пробормотал Дым, сжимая виски.

Он почти кричал, но выходило глухо и тихо, и оттого еще страшнее.

— Я не виноват, что ходящие под корабеллой от нас скрывают знания! Все, что нам известно о нас самих — мы добывали по крупицам, на горьком собственном опыте, сами! И вот это тоже…

Лекарь сглотнул.

— Думаешь, я ее погубить хотел? Дурак! Я никогда из людей кровь не пил до сих пор! Ни при каких обстоятельствах! Даже ради собственного спасения! Какого лешего! — он стукнул кулаками в землю. — Ты же знаешь, ты же с нами был, когда на Лидара шли, до конца… А маги, кто его защищал — тех сразу или на вилы, или в землю живьем!

Дым резко вытер локтем лицо.

— Мы же их не спрашивали, что они чувствовали, глотая людскую кровь! Зайцы, куры… Как вода подо льдом точилась слабенько, а тут лед сорвало, как крышу снесло, напрочь. Я всесилен был! Понимаешь?

— Ненавижу! — заорал в ответ Янтарь. — За вашу магию, за это всесилие долбанное все отдать готовы. Если бы она… если бы…

— Руки убери, зверь. Я скорей сдохну, чем Эриль еще раз трону. И никому… не дам…

— Трепло.

Янтарь сплюнул в костер.

— Маг.

Эриль громко застонала, и мужчины резко обернулись к ней.

— Если вы… закончили, мне надо… по нужде.

Оборотень сам отнес ее за кусты, не дав Дыму заикнуться о помощи. Только скрипнул зубами, когда о себе напомнила поджившая рана на руке.

— Хорошо бы ее звериной кровью напоить, — заметил лекарь, когда они вернулись к костру.

Янтарь искоса глянул на него, предупредил:

— Вот только тронь ее, хоть пальцем тронь…

И убрался в темноту. Отсутствовал оборотень долго.

Он вышел к костру, держа за задние лапы здорового зайца — клокастого, рыжего, со свернутой набок головой и нелепо болтающимися ушами. Во второй руке Янтарь нес связку встопорщенных рябчиков.

Дым нацедил в горшок свежей крови.

Эриль вывернуло с первых же капель. И поить ее кровью мужчины больше не пытались. Зато кстати пришлась разбавленная вином родниковая вода. И юшка из рябчика, сваренного на березовом квасе. Приговаривая, что оная бодрит и не отягчает желудок, Дым вливал в подругу ложку за ложкой, и вуивр хотя бы согрелась.

Давно пора было бы заснуть, выставив караульщика, но все не выходило. Дым пялился в огонь, подобрав ноги под плащ.

— Надо проверить, есть ли в селе живые. Завалило кого — так вытащить. Раненым помочь. Да хоть глянуть, к чему там что.

— А что Эриль на ногах не стоит, да и мы не очень — об этом ты хоть думал? И кони устали, — огрызнулся Янтарь.

— Пока мы тут бранились, они как раз отдохнули. Да я сам справлюсь. Объеду по кругу и вернусь с тыла. Никто не будет ждать, что мы так рискнем.

Эриль приподнялась на локте.

— Мы должны им помочь.

— С тобой все хорошо? — оборотень потрогал ей лоб и, словно себе не доверяя, прикоснулся к нему губами. — Ладно, маг им с девицей подсуропил, но из-за этого двух ни в чем не повинных заодно жечь?

— Ну и добрый ты, Янтарь. Тьфу, — сплюнул Дым. А тот продолжал, обращаясь к одной подруге:

— Да и… я когда волком бегал, приволокся к ним за помощью. Простота… А они меня в вилы да топоры.

— Ну, пойми ты! Эриль права! — закричал на него лекарь. — Они — люди. Глупые, напуганные, жаждущие отомстить — люди все равно. Мы не должны их так оставлять.

— Мы должны убраться как можно дальше, — Янтарь ядовито хмыкнул, — пока эти «люди» не натравили на нас Охоту. Та вряд ли станет разбираться, кто на самом деле виноват.

— А может, и натравить уже некому? Да и до утра… пока придут в себя, вытащат выживших из-под завалов, выгребут майно, выберут того, кто поскачет за помощью… и на чем поскачет… Станут рассуждать… А вдруг злой маг еще рядом? Только и ждет, чтобы прикончить всех? Будут колебаться, выжидать, вынюхивать.

Дым запустил в патлы пальцы, выбирая лесной сор.

— Как раз успею. А если вовсе никто не спасся, не уцелел — так село на отшибе стоит. Разве купец какой о беде поведает, а так — только сборщики виры в конце вересня: что погибли все. А по какой причине — неизвестно. Груганы да волки подчистят. Ну, что спишут на магов — тут и к бабке не ходи…

— Невея жалобщиков завернет, — сказала Эриль хрипло и стиснула зубы, чтобы не застонать. — Не станет меня сдавать… так сразу, не добившись своего.

— Так я поеду? — сжал ее руку Дым.

— Езжай.

Видать, их хранила рука Корабельщика, впрок ворожили рассыпанные по сапфировому небу серебряные звезды. Маг вернулся к утру целый и невредимый. Доложил, что деревенька приходит в себя, а о преследовании пока никто не думает. И даже рыжая Сойка, причина всей беды, уцелела, только по голове слегка доской стукнута. О чем Дым коротко сказал:

— Может, поумнеет.

Оборотень на то лишь угрюмо фыркнул под нос и взялся складывать пожитки.

— Ну, и куда мы теперь?

Эриль потрогала повязку на шее и сморщилась.

— Домой. Все равно Невея знает, где я. Она не из тех, кто теряет след.

Дым покосился на перебинтованные запястья подруги:

— Заклинание поиска? М-м, — он покусал губы.

Янтарь бросил на мага резкий, недоверчивый взгляд.

— Я так и не уяснил, какое на нее наложили заклятие и для чего.

— Я тоже, — вздохнул Дым. — Оно очень сложное, и я не понимаю, чем такое заклятие может обернуться впоследствии…

— Кто бы сомневался! — фыркнул Янтарь. — Ты не понимаешь. Или очень умело делаешь вид.

— Хорошо! — не выдержал подначки лекарь. — Тогда скажи! Ты, всезнайка, всегда и все понимаешь?

— Не все, — отозвался оборотень покаянно. И горячо продолжил: — Я не понимаю людей, которые кланяются своему Корабельщику, своему звездному богу, клянутся быть искренними в вере, милосердными, добрыми, а сами то и дело унижают один одного, оставляют голодать; доводят до скотства, убивают без причины и цели; нарушают клятвы, предают, лжесвидетельствуют. А особенно преуспевают в этом маги, которым дано более всех. А как они любят унижать тех, кто ниже их и слабее!

— Кому много дано — с того много и спросится, — огрызнулся лекарь и замолчал. Эриль повернула к Янтарю тяжелую голову:

— Замолчи.

Он послушно пригасил взгляд. И пустил коня по затравевшей дороге.

Поместье это было таким старым, что само его имя давно изгладилось из людской памяти, и только полустертый герб на столбе ворот у лишенного крыши дома привратника напоминал о былом величии. От самих ворот осталась ровно половина. Чугунная литая воротина ходила на ржавых петлях, скрипом распугивая мелких животных и птах. От ворот уводила между рядами вековых лип длинная аллея, темная даже в солнечный полдень, усеянная прошлогодней листвой, камешками и веточками, хрупающими под конским шагом. Парк вокруг аллеи затянуло чернолесьем. Бешеный огурец, хмель и дикий виноград так оплели грабовые, ольховые, рябиновые стволы, что протиснуться между ними стало невозможно. И к лучшему. По окончании войны, прячась от известности, Эриль укрылась тут, проложив между собой и миром невидимую, но ощутимую границу. В поместье было уединенно и, иногда даже чересчур, спокойно. Серый старый дом, расплескавшийся крыльями посреди леса — как упавшая от усталости птица. Тяжелое каменное основание и прутья ограды вокруг заросшего парка, тень, запах прели и сырости. Окна, похожие на пропыленные, темные озера. Оголодалые хребтины крыш, почерневшие поверху дымовые трубы. Падение черепицы под резким порывом ветра, перистые листья кэслинского ореха, скребущие стекло. Шорохи, скрипы, стоны старого, давно не ремонтированного дома. Облезающая штукатурка, перекошенные двери. Увядание, тлен, тишина.

Мшистая влага и чпок воды в бочках под водостоками. Скрип половиц, неразличимые портреты неизвестно чьих предков — патина черных полотен в облезающей позолоте рам. Люстры, обвязанные кисеей с фестонами паутины. И живая пляска пламени в зеве очага. Огромная каменная кухня, ароматы патоки и корицы, пышная сдоба под полотенцем.

Унылый, скучный, страшноватый… до трещины в стене знакомый дом.

На сундуке у кровати горела свеча в позеленевшем медном подсвечнике. Клонилась набок, роняла увесистые восковые слезы. А за окном, распахнутым в ночь, выводили трели соловьи.

Эриль стояла на сундуке коленями, локти уперла в подоконник, а подбородок положила на скрещенные ладони и заслушалась, впервые позабыв о боли в шее и серебре на запястьях. Янтарь двигался бесшумно, и женщина ощутила его лишь тогда, когда оборотень положил подбородок ей на темя и замер, обнимая ее и тоже прислушиваясь к песне, прерывисто дыша. Когда соловей запнулся, Янтарь развернул Эриль к себе и стал целовать запрокинутое лицо. Свеча упала и погасла. Они не заметили этого. Глаза оборотня и вуивр светились в темноте драгоценными самоцветами. Неровные дыхания сливались. Янтарь сорвал с Эрили рубаху и жадно припал к обнажившейся груди. А потом подхватил и легко перебросил подругу на постель, невнятно шепча:

— Солнце мое…

Шелест веток, соловей, влажная капель росы, шорохи старого дома и скрип кровати остались вовне. А тут было слияние двух тел и двух сердец. Эриль тоже рванула с оборотня рубаху, пусть распахнутую на груди. Ей хотелось обладать, обнимать Янтаря целиком, безо всяких преград. Быть для него не только опекаемой жертвой коварного мага-упыря.

Отдавшись поцелуям и объятиям, вуивр перегнулась спиной назад; вскинув руки, рванула узлы на запястьях зубами, и, так и держа руки над головой, разматывала бинты, пока Янтарь спускался к лону и целовал ей бедра и колени. А после опустила сверкнувшие серебром запястья на загорелые, почти черные в темноте плечи оборотня.

Янтарь заорал и скатился с постели. Эриль, перекатываясь следом, осознала, что наделала, и, не боясь ушибиться, раскинула руки, чтобы не причинить возлюбленному новую боль.

Оборотень прикусил губу, помог женщине встать и выскочил с невнятными извинениями из спальни.

Женщина застонала, уткнулась лицом в подушки, хранящие его запах, и долго лежала без слез. Потом набросила рубаху и скользнула в коридор.

Чья-то тень мелькнула перед ней в зыбкой полутьме. Эриль узнала старуху-экономку и, постепенно избавляясь от отчаянья под воздействием любопытства, стала красться следом.

Половицы не предали ее. Старуха даже не подозревала, что кто-то идет за ней. Экономка двигалась наощупь, не зажигая огня, пару раз запнувшись о половики. И было непонятно и странно, зачем ей в потемках бродить по родному дому.

Преследование привело Эриль на чердак. Там старуха, похоже, перестала бояться. А может, без света ей было не обойтись. С тихим шорохом вспыхнул сальный огарок в блюдце на колченогом столе. Экономка отодвинула стул, достала из сундука письменные принадлежности и с усердным пыхтением принялась за работу. Эриль следила за ней в щель между косяком и дверью.

Оглянувшись, ничего не заметив и не услыхав, экономка уже доставала из плетеной клетки голубя, чтобы привязать к лапке послание, когда вуивр прыгнула вперед и развернула ее за плечо. Голубок забил крыльями, старуха заорала и попыталась спрятать письмо в складках юбки.

— Не знала, что ты грамотна.

— М-матушка… Ох, сердце захолонуло, — экономка прижала к груди ладонь. — Что ж вы по дому босая-то бегаете? Ваш маг из меня кровушку выхлещет до капли…

Экономка попыталась выжать слезы на глаза. Эриль требовательно протянула руку за письмом. Старуха нехотя уступила.

— …вернулась… почитай, в добром здравии… только укус на шее заживает плохо, пухнет и сукровицей сочится… Дым глаза бесстыжие прячет, а Янтарь от нее не отходит, боится наедине оставлять… — удивленно разобрала Эриль. — Это ты обо мне пишешь? И кому?

— Нехорошо вам не доверять мне, мона, — произнесла экономка с укоризной. — Сиру Лелю пишу, поскольку он просил.

— И давно пишешь?

— С начала самого.

— Шпионишь?

— Сударыня! — экономка выпрямилась, гневно тряхнув юбками. — Отчего бы не помочь хорошему человеку, который так вас… в вас интересуется.

— Если он такой хороший! — закричала Эриль, — что ж он сам не написал?! Сочит за спиной! Все они в одной чаше купаны!

Она, сбросив клетку, высунулась в окошко, дожидаясь, пока прохладный ветер остудит жгучие слезы.

— Деньги берешь с него за это?

— Кораблем клянусь, нет! — огрызнулась старуха. — Я помочь ему хочу. Да чтобы в жизнь вашу с этим зверем серым не встревать.

Эриль развернулась пружиной:

— Я тоже зверь! Вуивр! Молния разящая.

— Дура вы, госпожа.