Воскресенье, понедельник, вторник.
Вилли умышленно избегал весов наверху. Он продолжал основательно набивать себя пищей, хотя, что бывало крайне редко в его взрослой жизни, не испытывал особого голода; он перестал прятать свою жвачку за банками в буфете; жевал пеперони с сыром и ватрушки, заедая пончиками, кукурузными хлопьями и хлебцами — одним из этих продуктов или всевозможными их комбинациями, что привело к довольно мучительному периоду постоянного выделения газов.
Во вторник Линда вышла из комнаты, объявив, что вернется, только если найдет противогаз. Вилли виновато улыбнулся, но не сдвинулся с места. Опыт научил его, что попытка избежать этого сорта зловоний ни к чему хорошему не приводит. Мерзкий запах приклеивался и преследовал повсюду.
Возвращаясь домой во вторник, Вилли подрулил у поворота в Норвалке и купил в закусочной пару бутербродов с салатом и шницелями. Он начал есть их, как всегда ел за рулем, не отдавая себе отчета в действиях, кусок за куском, и пришел в себя только у Вестпорта. Словно отделившись от своей земной оболочки, он увидел себя со стороны. И что же он увидел? Скорее всего что-то смешное, нежели страшное. Тридцатишестилетний американец с избыточным весом в трехсотдолларовом костюме и контактных линзах, сидящий за рулем Оулдо выпуска 1981 года, пожирающий шницель, роняя куски салата и майонеза на рубашку. Можете смеяться, покуда не заплачете. Или не завизжите.
Вилли выбросил остатки второго шницеля в окно, взглянул на испачканные соком руки и сделал единственно возможную вещь в данных обстоятельствах — рассмеялся и пообещал сам себе: «Хватит! Это должно прекратиться!»
В тот вечер, когда он сидел у камина, перечитывая журнал «Уолл-Стрит», к нему подошла Линда, чтобы одарить прощальным, перед сном, поцелуем. Слегка отстранившись, она сказала:
— Ты начинаешь смотреться как Сильвестр Сталлоне, папочка.
— О, боже! — простонал Халлек, закатив глаза, и они оба рассмеялись.
Вилли Халлек обнаружил, что процедура взвешивания приняла форму жестокого ритуала. В детстве он, время от времени, вскакивал на весы, бросал беглый взгляд на шкалу и соскакивал. Но в какой-то момент, когда его вес перекочевал от отметки 190 фунтов, как ни невероятно это звучит, до одной восьмой тонны, было положено начало этому ритуалу.
«Какой ритуал?» — спросил он сам себя. Привычка, вот и все. Просто привычка.
«Ритуал!» — повелительно шептало ему подсознание. Он был агностиком и не входил в двери ни одной церкви с девятнадцати лет, но мог распознать ритуал, когда его видел, а эта процедура взвешивания была почти священнодействием.
Обряд начинался в ванной. Снять одежду. Надеть зеленый велюровый халат. Бросить ношеное белье в корзину. Аккуратно повесить костюм в шкаф, если на нем нет неблагочестивых пятен. Пройти через холл к ванной. Вступить в нес с благоговением, трепетом, ужасом. Повесить халат. Опорожнить мочевой пузырь. Если кишечник выказывает хоть отдаленный позыв, пойти ему навстречу. Вилли не представлял, сколько может весить кал, но важен логический принцип: весь балласт за борт.
Хейди заметила этот обряд и как-то саркастически спросила, не хочет ли он страусиное перо в подарок на день рождения. Пером, сказала она, он сможет щекотать горло и блевать перед взвешиванием. Вилли приказал ей не корчить из себя «умную задницу»… но позже, ночью, обнаружил, что размышляет об определенной притягательности этой идеи.
В среду утром Халлек отказался выполнять ритуал, впервые за многие годы. В среду утром Халлек стал еретиком, совершил нечто богохульное, как дьяволопоклонник, который умышленно извращает религиозную церемонию, вешая крест низом кверху, и читает молитвы господа задом наперед. Халлек полностью изменил весь порядок своего священнодействия.
Он оделся, набил карманы мелочью, которую смог найти (плюс армейский нож, конечно), — обул самые грубые, тяжеловесные ботинки, съел огромный завтрак, упорно игнорируя пульсирующий мочевой пузырь, выпил апельсиновый сок и кофе (три кусочка сахара). Чувствуя в желудке всплески и переливания, Халлек угрюмо поднялся в ванную. На мгновение он задержался, разглядывая весы. Их вид никогда не приносил ему радости, но сейчас он их просто ненавидел. Потом Вилли сжался и шагнул на весы.
221 фунт.
«Этого не может быть!» Сердце усиленно застучало в груди. «Дьявол! Что-то не в порядке! Что-то…»
— Прекрати! — сам себе шепнул Халлек низким, хриплым голосом. Он попятился от весов, как человек пятится от собаки, готовой его укусить.
Он поднес ладонь ко рту и медленно провел ею взад-вперед.
— Вилли? — позвала снизу Хейди.
Халлек взглянул влево и увидел свое отражение. Белое лицо Вилли из зазеркалья испуганно смотрело на него. Под глазами вспухли багровые мешки, которых раньше никогда не было, а лесенка морщин на лбу, как казалось, стала глубже. «Рак», — подумал он, и, смешиваясь с этим словом, снова послышался шепот цыгана:
— Худей!
— Вилли? Ты наверху?
«Несомненно рак. Вот в чем все дело. Он проклял меня каким-то образом. Старуха была его женой… или сестрой… и он проклял меня. Возможно ли такое? Могло ли такое произойти? Может ли рак пожирать мое тело, как он сожрал его нос?»
От ужаса из его горла вырвался писк. Лицо человека в зеркале было переполнено страхом: измученное лицо инвалида. На мгновение Халлек поверил, что болен раком, переполнен раком.
— Ви-ил-ли!
— Да, я наверху, — его голос был ровным, почти.
— Боже, я целую вечность тебя зову!
— Извини.
«Только не входи сюда, Хейди, не смотри на меня, пока я в таком виде, иначе ты отправишь меня в психушку еще до полудня. Просто оставайся внизу. Пожалуйста».
— Ты не забудешь договориться о приеме с доктором Хьюстоном, хорошо?
— Нет, — ответил он. — Не забуду.
— Хорошо, дорогой, — ласково сказала Хейди и отошла, пощадив его. Халлек помочился, вымыл руки и лицо. Когда он решил, что снова похож на себя… более-менее, он пошел вниз, пытаясь насвистывать.
За всю свою жизнь он никогда так не пугался.