Худей!

Глава 22 Рассказ Джинелли

Вначале Джинелли рассказывал быстро, ненадолго замолкая после очередной порции, словно обдумывая, что выплеснуть дальше. Но все же он казался усталым, если сравнивать с его первым появлением в номере отеля в Бар-Харбор в понедельник. Он не слишком пострадал во время своих приключений — его раны оказались всего лишь глубокими царапинами, но Вилли понял, что события сильно потрясли его. Постепенно бесноватый отблеск начал возвращаться в его глаза, вначале робко вспыхивая и пропадая, словно только что включенная неоновая лампа, потом он засверкал постоянно. Джинелли вынул флягу из внутреннего кармана и плеснул хорошую порцию Шивас в свой кофе. Он предложил и Вилли, но тот отказался — он уже не мог поручиться, что выпивка не сотворит что-нибудь с его сердцем. Джинелли сел в кресле более прямо, откинул волосы со лба и заговорил в более нормальном ритме.

В три часа ночи во вторник Джинелли припарковал машину на лесной дороге, ответвляющейся от маршрута 37-А, возле лагеря цыган, и немного поигрался с бифштексами. Высокие облака скользили по полумесяцу луны, как занавески. Джинелли подождал, когда они разойдутся, и разглядел круг машин. Потом он пересек дорогу и двинулся в том направлении.

— Я парень городской, но мое чутье направления не так уж плохо, как могло бы быть. Я могу довериться ему даже в кромешной тьме. И я не собирался заявиться к ним тем же манером, что и ты, Вильям.

Он прошел пару полей, редкую рощицу деревьев, провалился в мелкое болотце, которое воняло, как выразился Джинелли, словно двадцать футов дерьма в десятифунтовой таре. Он порвал седалище своих штанов о какую-то колючую проволоку, которую не разглядел в темноте.

— Если все это зовется загородной жизнью, Вильям, то пусть так живут фермеры, — сказал он.

Джинелли не ожидал никаких неприятностей от собак, опыт Вилли послужил ему уроком. И действительно, собаки не издали ни звука, пока он не вошел в лагерь, хотя наверняка его учуяли задолго до этого.

— От цыган следовало бы ожидать лучшей тренировки сторожевых псов, — сказал Вилли. — По крайней мере, таково мое представление о них.

— Нет, — возразил Джинелли. — Те, кому требуется прогнать цыган, найдут и так достаточно причин и без тех, что предоставляют им сами цыгане.

— Вроде собак, рычащих всю ночь напролет?

— Да, вроде того. Ты умнеешь на глазах, Вильям. Скоро народ начнет принимать тебя за итальянца.

Все же Джинелли не желал рисковать. Он медленно двигался позади припаркованных машин, избегая тех, где могли спать люди, высматривая только легковые машины и пикапы. Он увидел то, что хотел, проверив три машины, — старый пиджак, брошенный на сиденье.

— Машина не была заперта, — рассказал он Вилли. — И пиджак был пригодным для носки, если не считать того, что пах он так, словно в каждом кармане сдохло по хорьку. Я подобрал пару старых тапочек. Они оказались маловаты, но я все же их напялил. В другой машине я нашел шляпу, которая походила на остатки после пересадки почки. И ее я тоже надел.

Он хотел пахнуть как цыган (по его же собственным словам), но не для того, чтобы подстраховаться от тех беспородных псов, что дрыхли у догорающего костра. Его интересовала другая порода. Дорогостоящие псы. Пит-буллы. Пройдя три четверти пути по кругу машин, он разглядел прицеп, маленькое заднее окно которого было не стеклянным, а затянуто проволочной сеткой. Внутри было совершенно пусто.

— Но оттуда пахло собаками, Вильям. Тогда я глянул в другую сторону, рискнув на миг зажечь фонарик-карандаш, который захватил с собой. По траве была протоптана тропинка которая начиналась от задней дверцы этого прицепа. Чтобы это заметить, нужно было быть Даниэлем Буном. Они убрали собак из конуры на колесах и перетащили куда-то в другое место, чтобы местный уполномоченный по собачьим делам или дама из общества защиты животных не смогли их обнаружить, если кто-то проболтается. Только они умудрились проложить тропу, которую заметил бы и городской мальчуган. Глупее не представишь. Вот когда я действительно начал верить, что мы сможем выставить несколько блоков у них на дороге.

Джинелли прошел параллельно тропинке до опушки небольшой рощи.

— Я потерял тропу, — сказал он. — Я просто стоял там минуту-другую, думая, что же делать дальше. И вдруг я услышал это, Вильям. Громко и ясно. Иногда действительно можно полюбить собак.

— Что же ты услышал?

— Скажем так: собаки пускали газы, — произнес Джинелли.

— Громко и отлично было слышно, так, словно кто-то учился играть на трубе с заглушкой.

Менее чем через двадцать фунтов он наткнулся на грубый загон на полянке. Загон был сооружен из толстых сучьев, воткнутых в землю и обмотанных колючей проволокой. Внутри было семь пит-буллов, пять спало, два равнодушно взирали на Джинелли.

Выглядели они одурманенными, потому что и были одурманены.

— Я предвидел, что их должны поддерживать на наркотиках, хотя рассчитывать на это было небезопасно. Натренировав собак драться, получаешь на свою задницу много хлопот. Собаки передерутся до ринга, погубив таким образом все капиталовложения. Их нужно или сажать в различные клетки, или накачивать наркотиками. Наркотики дешевле, и их легче прятать. Если бы псы были в нормальном состоянии, тот халтурный загон никогда не удержал бы их. Те, которым досталось в драке, улепетывали бы даже в том случае, если при этом половина их шкуры осталась бы на колючей проволоке. Цыгане приводят их в норму только тогда, когда ставки достаточно высоки, чтобы оправдать риск. Сначала дурман, потом представление, потом еще дурман, — Джинелли рассмеялся. — Видишь? Пит-буллы все равно что рок-звезды, то есть быстро изнашиваются. Цыгане даже не поставили сторожа.

Джинелли открыл сумку и достал бифштексы. Потом впрыснул в них то, что он назвал Пит-булл-коктейлем Джинелли — смесь мексиканского коричневого горошка со стрихнином. Сперва он помахал ими в воздухе, пока сонные псы не ожили. Один из них громко зарычал. Его рычание больше походило на храп человека с воспалением носоглотки.

— Заткнитесь или не получите ужина, — дружелюбно сказал Джинелли. Он побросал бифштексы за ограждение. Псы встретили их довольно равнодушно. Некоторые рычали, но глухо. Джинелли мог с этим ужиться. Кроме того, если бы кто-то и пошел проверить загон, он воспользовался бы фонариком, и у Джинелли хватило бы времени, чтобы забраться поглубже в лес. Но никто не появился.

Содрогаясь от ужаса, Вилли слушал, как Джинелли спокойно рассказал о том, как сидел рядом, курил Кэмел и наблюдал, как дохнут псы. Большинство умерло без мучений, по словам Джинелли («Не было ли в голосе Джинелли слабой нотки сожаления?» — с беспокойством подумал Вилли). Очевидно, все дело было в наркотиках, которыми их уже напичкали. Только у двух псов наблюдались слабые судороги. Вот и все. Джинелли решил, что им повезло — цыгане уготовили им худшую участь, а здесь все закончилось менее чем за час.

Когда он убедился, что все псы околели, он вынул долларовый банкнот, на котором написал: «В следующий раз это будут твои внуки, старик. Вильям Халлек приказал снять проклятие». Он засунул доллар под веревку, служившую ошейником одному из псов, и нацепил ему на голову шляпу, сбросил тапочки, достал из кармана собственные туфли, надел их и ушел. На обратном пути он слегка заблудился и снова провалился в трясину. Наконец, он увидел огни фермы и сориентировался, нашел дорогу, забрался в машину и отправился обратно в Бар-Харбор.

Джинелли проехал полдороги, когда что-то в машине начало беспокоить его. Он не смог выразить это яснее или лучше — просто в ней что-то стало казаться не в порядке. Не в том, как она слушалась руля или пахла как-то иначе, просто что-то казалось неверным. У него и раньше возникали такие ощущения, и в большинство, они ничего не значили. Но в паре случаев…

— Поэтому я решил расстаться с машиной, — сказал Джинелли. — Меня не устроил бы даже слабый шанс, что один из них, который, к примеру, страдал бессонницей, мог бродить вокруг и увидеть ее. Я не хотел, чтобы они потом узнали машину, потому что они могли рассыпаться, искать меня, найти меня. Найти тебя. Видишь? Я воспринимал их вполне серьезно. Гляжу на тебя, Вильям, и приходится воспринимать.

Итак, он оставил машину на другой, заброшенной дороге, вытащил распределительный колпачок и вернулся в город пешком. Когда он добрался до отеля, начинало рассветать.

Перевезя Вилли в Норт-Ист-Харбор, он вернулся в Бар-Харбор на такси, сказав водителю ехать медленно, потому что он хочет взглянуть на кое-что. Через пару миль он увидел Нову со знаком «продается» на стекле. Он убедился, что хозяин дома, возле которого стояла Нова, на месте отослал такси и заключил сделку, отдав владельцу наличные. За двадцать долларов сверху, хозяин — молодой парень (а у этого парня вшей в голове было больше, чем баллов в Коэффициенте Интеллекта) согласился оставить на Нове номера Мэйна, приняв обещание Джинелли прислать номера через неделю.

— И я даже могу это сделать, — задумчиво сказал Джинелли. — Если, конечно, мы останемся в живых.

Вилли внимательно посмотрел на него, но Джинелли просто продолжал свой рассказ.

Он направился обратно в Бар-Харбор, но обогнул сам город, проехав прямо к лагерю цыган. Останавливался он лишь однажды, чтобы позвонить человеку, которого назвал Вилли как «делового сотрудника». Он велел «деловому сотруднику» находиться в определенной телефонной будке Нью-Йорка в 12.30 — это была будка, которой он сам часто пользовался, и, благодаря его влиянию, она была одной из немногих в Нью-Йорке, которая редко не работала.

Проехав мимо стоянки цыган, Джинелли заметил признаки активной деятельности, потом он через милю повернул назад. Через скошенное поле к лагерю цыган была проложена колея, и к 37-А по ней возвращалась машина.

— Порше-турбо, — рассказывал Джинелли. — Игрушка богатых сынков. Картинка на заднем стекле говорила: «Университет Брауна». Два мальчика спереди, трое на заднем сиденье. Я подъехал и спросил у ведущего машину парня, на месте ли цыгане, как мне говорили. Он сказал, что они еще там, но если я хочу узнать свое будущее, мне не повезло. Парни приехали за своим предсказанием, но их быстро спровадили вот-ваша шляпа, вам-на-выход. После пит-буллов меня это не удивило. Цыгане собирались сматываться. Я направился обратно в Бар-Харбор и подрулил к заправочной станции — эта Нова жрала бензин, ты не поверишь как, Вильям, но могла двигаться вполне прилично, когда я жал на газ. Я также перехватил пепси с парой таблеток бензедрина. К тому времени я стал слегка уставать.

Джинелли позвонил в Нью-Йорк и велел своему «сотруднику» встретить его в аэропорту Бар-Харбор в пять вечера. Затем вернулся в Бар-Харбор, оставил машину на общественной стоянке и побродил по городу, высматривая одного человека.

— Какого человека? — спросил Вилли.

— Человека. Человека, — терпеливо повторил Джинелли, будто говорил с идиотом. — Такого парня, Вильям, всегда узнаешь, когда увидишь его. Он выглядит как все прочие летние щеголи, будто решает, не оставить ли ему сцену Бар-Харбора, чтобы слетать на летний фестиваль в Аспене на собственном Транс-Аме. Но он отличается от остальных, и достаточно двух беглых взглядов, чтобы это выяснить. Ты смотришь на его ботинки, это раз. У него плохие ботинки. Они начищены, но все же это плохие ботинки. В них нет класса, и, глядя на то, как он ходит, становится понятно, что они натерли ему ноги. Потом ты смотришь ему в глаза. Эти парни никогда не носят очков Феррари, и их глаза всегда можно увидеть. Это большой номер два. Их глаза служат им рекламой. Они словно говорят: «Когда я смогу в следующий раз поесть? Где я смогу раздобыть денег? Где тот парень, которому я могу понадобиться?» Улавливаешь?

— Да. Думаю, что да.

— В большинстве случаев их глаза спрашивают: «Как тут можно заработать?» Как, ты говорил, тот старик в Очарде назвал толкачей и артистов быстрого доллара?

— Кочевники. Кочующее племя,

— Да! — в глазах Джинелли снова вспыхнули огоньки. — Кочевники, верно. Хорошо! Человек, которого я искал, должен был быть кочевником высокого класса. Эти парни в курортных городках болтаются как шлюхи, ищущие постоянного клиента. Они редко падки на крупное дело, все время в разъездах. Неглупы… Если не считать их ботинок. У них рубашки Дж. Пресса, спортивные куртки Пола Стюарта и пошитые на заказ джинсы, но их ботинки говорят: «Меня можно нанять. Я сделаю за вас любую работу». Со шлюхами — их блузки. Всегда шелковые блузки, хоть отучай их от этого… И наконец, я увидел человека, знаешь? Для начала, я завязал с ним беседу. Мы посидели на скамейке у публичной библиотеки и обговорили все дело. Мне пришлось заплатить ему чуть больше, потому что у меня не было времени уламывать его, но он выглядел достаточно голодным и, казалось, заслуживал доверия. Для краткого найма, во всяком случае. Для подобных парней длительное трудоустройство нестерпимо.

— Сколько ты ему заплатил?

Джинелли махнул рукой.

— Я обхожусь тебе в приличную сумму, — заметил Вилли.

— Ты — друг, — ответил Джинелли чуть обиженно. — Мы сможем посчитаться позже, но только если ты захочешь. А я прекрасно провожу время. На этот раз я сделал забавный трюк: «Как ты провел свои летние каникулы?» А теперь дальше… У меня во рту сохнет, а еще долго рассказывать, да и потом многое еще предстоит сделать.

— Продолжай.

Парень, которого подобрал Джинелли, назвался Франком Спертоном. Он сказал, что учится в Университете Колорадо, но Джинелли он показался староват для студента. Но это было неважно. Джинелли хотел от него, чтобы он добрался до заброшенной дороги, где остался поврежденный форд, а потом поехал за цыганами, когда те снимутся с места. Спертон должен был звонить в мотель Бар-Харбор, когда будет уверен, что цыгане остановились на ночлег. Джинелли не думал, что они отъедут очень далеко. Имя, которое должен был назвать Спертон, звоня в мотель, было Джон Три. Спертон записал его. Деньги сменили хозяев — шестьдесят процентов оговоренной суммы, следом последовали ключи зажигания и распределительный колпачок. Джинелли спросил Спертона, сможет ли он правильно вставить колпачок, и тот с улыбкой автомобильного вора ответил, что как-нибудь управится.

— Ты подвез его туда? — спросил Вилли.

— За те деньги, что он получил от меня, он мог подъехать туда на попутной.

Джинелли вернулся в мотель Бар-Харбор и вписался под именем Джона Три. Хотя было только два часа дня, он снял последний свободный номер, и клерк подал ему ключи с видом оказания величайшего одолжения. Летний сезон был в разгаре. Джинелли выспался в номере до 4-30, а потом поехал в аэропорт.

В 5.10 небольшой частный самолет, тот же, что привозил из Коннектикута доктора Фандера, приземлился, и с него сошел «деловой сотрудник». Из багажного отсека достали три маленьких свертка и один большой и уложили их на заднее сиденье и в багажник Новы. Потом «сотрудник» вернулся на борт самолета. Джинелли не стал дожидаться его отлета. Он вернулся в мотель и выспался до восьми вечера, когда его разбудил телефон.

Звонил Франк Спертон с заправочной станции Ванкертона, городка в сорока милях к северо-западу от Бар-Харбор. Около семи, так рассказал Спертон, цыганский табор свернул в поле сразу за городом. Похоже, что они договорились заранее.

— Вероятно, Старберд, — прокомментировал Вилли. — Он у них в авангарде.

Спертон говорил беспокойно… даже нервно.

— Он решил, что его раскусили, — объяснил Джинелли. — Он все время держался сзади, и это было ошибкой. Один из цыган свернул заправиться или что-то в этом роде. Спертон этого не заметил, так как ехал, делая около сорока миль в час, просто не отставая. Тут вдруг два фургона с прицепом проезжают мимо, бам-бунг-бам. Вот тогда-то он в первый раз понял, что оказался в середине табора, вместо того, чтобы держаться у них в хвосте. Выглянув из бокового окна, когда фургон проезжал мимо, он увидел на сиденье грузовика этого старика без носа. Тот глядел на него и двигал руками. Не махал, а делал какие-то знаки, словно творил заклинания. Я не буквально передаю слова этого парня, Вильям. Буквально: «Делал пальцами знаки, словно насылал проклятье».

— Боже, — пробормотал Вилли.

— Плеснуть тебе кофе?

— Нет… да…

Джинелли долил Шивас в чашку Вилли и продолжил. Он спросил Спертона, видел ли он рисунок на борту фургона. Да, видел. Девка с козерогом.

— Боже, — снова повторил Вилли. — Ты в самом деле думаешь, что они узнали машину? Что они предприняли поиски, обнаружив собак, и увидели ее на дороге, где ты оставил?

— Думаю, да, — мрачно сказал Джинелли. — Он назвал мне дорогу, на которой они находились. Финсон-роуд, и номер дороги штата, по которой нужно свернуть, чтобы туда добраться. Потом он попросил меня оставить остаток причитающейся ему суммы в конверте на его имя в сейфе мотеля. «Я хочу завязать», — вот что он сказал.

Джинелли выехал из мотеля в Нове в 20.50 и пересек городскую черту Бакспорта в 21.30. Через десять минут он миновал бензозаправочную станцию, уже закрывшуюся на ночь. Рядом была припаркована линия машин, дожидающихся ремонта или продажи. В конце ряда он увидел арендованный форд. Он проехал мимо; развернулся и проехал еще раз.

— Я сделал это два раза, — сказал он. — У меня не возникло чувство, о котором я говорил, поэтому я проехал дальше, остановился и вернулся пешком.

— И?

— В машине сидел Спертон. За рулем. Дыра во лбу, прямо над правым глазом. Мало крови. Мог быть сорок пятый калибр, но не думаю. На сиденье сзади не было крови. Что бы ни убило его, оно осталось в голове. Пуля сорок пятого калибра прошла бы весь путь и вышла бы сзади, оставив дыру с суповую банку. Я думаю, что кто-то убил его шариком из рогатки, как подстрелили тебя. Возможно, что и на этот раз это сделала она.

Джинелли помолчал, размышляя.

— На его коленях лежал мертвый цыпленок. Выпотрошенный. И одно слово было написано на лбу Спертона, кровью. Кровью цыпленка, как я догадался, хотя у меня не было времени провести точный лабораторный анализ.

— Какое слово? — спросил Вилли, хотя уже знал, что ответит Джинелли.

— «Никогда».

— Христос, — проговорил Вилли и ощупью отыскал свою чашку кофе. Он поднес чашку ко рту, затем снова поставил на место. Если бы он выпил хоть глоток, его тут же вырвало бы. А он не мог себе этого позволить. Мысленно он уже представил себе Спертона за рулем форда, с запрокинутой назад головой, во лбу которого зияла дыра, комок перьев у него на коленях. Видение оказалось столь ярким, что Вилли удалось разглядеть даже желтый птичий клюв, полуоткрытый клюв… остекленевшие куриные глаза…

Мир поплыл в поблекших тонах… затем послышался шлепок, и по щеке разлился притупленный жар. Вилли открыл глаза и увидел, как Джинелли садится на место.

— Извини, Вильям, но это, как говорится в рекламе крема после бритья: «Вам было необходимо». Я догадываюсь, что ты начал терзаться угрызениями совести из-за этого парня… Спертона, и я хочу, чтобы ты это бросил… слышишь? — его голос звучал спокойно, но глаза были сердиты. — Ты представляешь вещи в искаженном свете, как те судьи с обливающимися кровью сердцами, которые готовы обвинить кого угодно вплоть до президента США, если какой-то наркоман просто возьмет и пришьет женщину, чтобы украсть ее чек социального обеспечения. Они готовы обвинить всех подряд, кроме того подонка, который это сделал, и стоит перед ними, дожидаясь, когда ему вынесут условный приговор, чтобы он мог пойти и сделать это снова.

— Не вижу ничего общего… — начал Вилли, но Джинелли резко его обрезал:

— …ты не видишь, — сказал он. — Не ты убил Спертона, Вильям, а кто-то из цыган. И кто бы это ни сделал: первопричина — старый цыган, и мы это оба знаем. Никто не выкручивал Спертону руки, предлагая взяться за дело. Он сделал это за деньги, вот и все. Простая работа. Но он сглупил, и они его накрыли. Теперь скажи мне, Вильям, ты хочешь, чтобы проклятие было снято или нет?

Вилли тяжело вздохнул. Его щека все еще полыхала в том месте, где его хлопнул Джинелли.

— Да. Я по-прежнему хочу, чтобы это прекратилось.

— Тогда забудем о Спертоне.

— Ладно, — Вилли позволил Джинелли закончить свою историю, не прерывая. По правде говоря, он был слишком изумлен, чтобы прерывать.

Джинелли зашел на станцию заправки и присел на кучу старых шин. Чтобы привести голову в порядок, так сказал он. Джинелли просидел там минут пять, разглядывая темнеющее небо, на котором угасал последний дневной свет. Джинелли пытался подумать о чем-нибудь безмятежном. Когда он почувствовал, что успокаивается, он вернулся к Нове и отъехал, не включая огней. Потом он вытащил тело Спертона из арендованного форда и впихнул его в багажник Новы.

— Они хотели оставить мне послание, может, просто подвесить меня за ноги, когда владелец станции обнаружил бы мертвеца в машине, арендованной на мое имя, и с документами об аренде в отделении для перчаток. Но это было глупо, Вильям, потому что парень был убит шариком, а не пулей, и копы только по-быстрому принюхались бы ко мне, а потом обратили бы все внимание на них, потому что представлением с рогаткой занимается их девушка. При других обстоятельствах, я бы с удовольствием понаблюдал, как они сами загнали бы себя в угол, но мы в забавном положении и должны полагаться только на себя. Кроме того, я рассчитывал, что копы станут разбираться с ними по другому вопросу, если мое дело выгорит, а труп Спертона только осложнил бы ситуацию. Поэтому я забрал тело. Слава богу, что станция находится на почти пустынной дороге, иначе мне ничего не удалось бы сделать.

С телом Спертона в багажнике, окруженный тремя свертками, которые доставил «сотрудник», Джинелли поехал дальше. Он нашел Финсон-Роуд менее чем в миле от заправочной станции. На маршруте 37-А, современной магистрали, цыгане имели возможность для бизнеса. Финсон-Роуд — неасфальтированная, ухабистая и местами поросшая травой дорога, исключала всякую деятельность. Цыгане зарывались в землю.

— Это несколько затрудняло задачу, как например подчистка за ними на заправочной станции, но я был доволен, Вильям. Я хотел припугнуть их, и они вели себя как люди, которые были напуганы. Напугав людей один раз, становится все легче поддерживать их в этом состоянии.

Джинелли погасил огни Новы и проехал четверть мили по дороге, пока не увидел поворот, ведущий к заброшенной разработке гравия.

— Не могло быть лучше, даже если бы я захотел, — сказал он.

Джинелли открыл багажник, вытащил тело Спертона и забросал гравием. Потом, вернувшись к Нове, он принял две таблетки бензидрина и вскрыл большой сверток, уложенный на заднее сиденье. На коробке было напечатано: «Мировая книжная энциклопедия». Внутри находился АК-47, десантный автомат «Калашникова» с четырьмя сотнями патронов, нож с выскакивающим лезвием и дамская вечерняя сумочка, набитая свинцовой дробью, катушка ленты Скоча и банка с темной мазью. Джинелли зачернил лицо и руки и лентой прикрепил нож к лодыжке. Катушку с лентой он убрал в карман и отправился в путь.

— К этому времени я уже чувствовал себя как супергерой из комикса. Спертон говорил, что цыгане стали лагерем в двух милях вверх по дороге.

Джинелли прошел в лес и направился параллельно дороге, не выпуская ее из виду, так как боялся потеряться.

— Я продвигался медленно и все время или наступал на сучья, или натыкался на ветви. Я только надеялся, что не пройдусь по ядовитому плющу, Вильям. Я очень восприимчив к ядовитому плющу.

После двух часов утомительной прогулки по густому лесу с восточной стороны дороги Джинелли увидел темный силуэт на узкой обочине. Сначала он подумал, что это дорожный знак или какой-то пост, но через мгновение понял, что это — человек.

— Он стоял там так же непринужденно, как мясник в морозильнике, но я был уверен, что он поджидает меня, Вильям. Я старался двигаться как можно тише, но я вырос в Нью-Йорке, и Гайаваты из меня не получилось как ты понимаешь. Я решил, будто он притворился, что не слышит мое приближение, а сам тем временем подготовился к встрече. Когда подойдет время, он должен будет обернуться и взяться за меня. Я мог вышибить его из носков с того места, где стоял, но это означало бы разбудить всех в радиусе километра полутора миль, а кроме того, я обещал тебе, что никто не пострадает. Поэтому я и остановился там. Минут пятнадцать я стоял и думал, что если я тронусь с места, то обязательно наступлю на ветку, вот тогда и начнется потеха. Затем он отошел к кювету облегчиться. Не знаю, где этот парень брал уроки стоять на часах, но это явно было не в Форт-Брэгге. Он имел при себе самый старый дробовик, что я видел за двадцать лет. То, что корсиканцы называют «лупа»; а на ушах у него были стереофоны Вокмана! Я мог бы подойти сзади и заорать во весь голос, а он даже не шелохнулся бы! — тут Джинелли рассмеялся. — Скажу тебе еще одну вещь, ручаюсь, что старик и не подозревал, что его парень рок-н-роллит в то время, когда от него ждали совсем другого.

Когда часовой вернулся на прежнее место, Джинелли начал подходить к нему, более не беспокоясь за тишину, снимая на ходу пояс. Что-то предупредило часового — что-то, что он заметил краем глаза, в последний момент. Последний момент не всегда бывает поздним моментом, но в этот раз он был именно таковым. Джинелли набросил пояс ему на горло и стянул его. Последовала короткая схватка. Молодой цыган боролся; он бросил ружье и пытался схватиться пальцами за пояс гангстера. Наушники соскользнули с его ушей, и Джинелли услышал Роллинг-Стоунз, распевавший «Под моим ногтем». Парень начал захлебываться, его сопротивление слабело и вскоре он и дергаться перестал. Джинелли сжимал ремень еще секунд двадцать (чтобы парень не чувствовал себя потом одураченным, — серьезно объяснил Вилли Джинелли). Потом итальянец оттащил цыгана в кусты. Цыган оказался симпатичным парнем лет двадцати двух в джинсах и ботинках Динго. По описанию Джинелли, Вилли решил, что это Самюэль Лемке. Джинелли нашел достаточно толстое дерево и прикрутил к нему парня липкой лентой.

— Это будет звучать нелепо, если скажешь, что приклеил кого-то к дереву лентой, только не в том случае, когда это проделывают с тобой. Если накрутить достаточно этого дерьма, то можно забыть об освобождении, если кто-то не появится и не разрежет ленту. Клейкая лента достаточно крепкая. Так что ее не развязать, а тем более не разорвать.

Оторвав кусок от майки молодого Лемке, Джинелли запихнул его ему в рот, а потом закрепил липкой лентой.

— Потом я перевернул кассету в его плейере и натянул наушники ему на голову. Я не хотел, чтобы он скучал, когда проснется. — Дальше Джинелли пошел по обычной дороге, по обочине. Он и Лемке были одного роста, и по его расчету он смог бы подобраться ко второму часовому прежде чем его окликнули бы. Кроме того, за последние сорок восемь часов ему не удалось хорошенько выспаться, не считая двух коротких перерывов, когда он вздремнул в номере.

— Не выспишься как следует, и ты уже не в форме, — объяснял Джинелли. — Если играешь в карты, ничего страшного, но когда имеешь дело с подонками, убивающими людей, а потом пишущими на лбу мертвецов возмутительные послания… это может кончиться смертью. Как оказалось, я действительно сделал ошибку, и мне едва-едва повезло, чтобы не расплатиться за нее. Иногда господь нам прощает.

Ошибка заключалась в том, что он не заметил второго часового, пока не прошел мимо. Все получилось потому, что второй часовой укрылся в кустах, а не стоял у обочины как Лемке. К счастью для Джинелли, тут было еще похлеще, чем с магнитофоном.

— Этот не слушал магнитофон, — сказал Джинелли. — Он спал мертвым сном. Вшивая охрана, но именно такая, как я ожидал. Они еще не поняли, что для них я стал серьезными, долговременными неприятностями. Когда знаешь, что кто-то серьезно собирается кольнуть тебя в зад, это заставляет не спать. Такой человек не заснет, даже если ему очень хочется спать.

Джинелли подошел к спящему часовому, выбрал место на его черепе и приложился «к нему прикладом „Калашникова“.» Часовой, который сидел, опираясь о дерево, сполз в траву. Джинелли наклонился и пощупал пульс. Пульс бился медленно, но не прерывисто. Тогда Джинелли пошел дальше.

Пять минут спустя он подошел к вершине низкого холма. Покатое поле, уходящее вниз, открылось слева. Джинелли увидел темный круг машин, поставленных в двух сотнях ярдов от дороги. Сегодня костер не был разожжен. Тусклые, прикрытые занавесками огоньки в нескольких прицепах, но это было все.

Джинелли прополз полпути с холма на брюхе и локтях, держа автомат перед собой. Он нашел бугорок, который позволял прочно установить оружие, и открывал хороший вид на лагерь.

— Луна только стала всходить, но я не собирался ее дожидаться. Да и без того было достаточно хорошо видно, к тому времени я находился примерно в семидесяти пяти ярдах от машин. К тому же мне не нужно было вести снайперский огонь. «Калашников» в любом случае для такого дела не подходит. С таким же успехом можно удалять аппендицит пилой. «Калашников» хорош, чтобы попугать народ. И я их попугал, это точно. Могу поручиться, что почти все наделали лимонад в простыни. Но только не старик, Вильям.

Приняв положение упор лежа, Джинелли глубоко вздохнул и навел автомат на передние колеса фургона с козерогом. Грохот «Калашникова» разорвал тишину ночи. Огонь завис над кончиком дула, когда обойма — тридцать пуль 30 калибра из патрона длиной с сигару кинг-сайз, каждый снабженный 140 зернами пороха — полетели к лагерю. Передние шины фургона не просто лопнули. Они разлетелись в клочья. Джинелли провел ревущим оружием вдоль всей длины фургона, но по низу.

— Ни одной дырки в человеке, — сказал он. — Взрыл всю землю под машиной, держась подальше от бензобака. Видел когда-нибудь как взрывается фургон? Мне как-то довелось видеть на повороте в Нью-Джерси.

Задние шины фургона взорвались. Джинелли выбросил пустую обойму и вставил следующую.

Послышался шум. Кто-то кричал. Испуганно завопили женщины. Некоторые, Джинелли не мог сказать точно, сколько человек, стали выпрыгивать из фургонов и прицепов. Большинство цыган было в пижамах и сорочках. Все бежали в разные стороны. А потом Джинелли впервые увидел Тадеуша Лемке. Старик выглядел почти комично в развевающейся ночной сорочке. Пряди спутавшихся волос выбились из-под съехавшего набок ночного колпака. Он обошел фургон с козерогом, посмотрел на остатки шин, а потом глянул точно в ту сторону, где залег Джинелли. В горящем взгляде старика ничего комичного не было.

— Я знал, что он не может меня видеть, — проговорил он. — Луна еще не взошла, а лицо и руки у меня были зачернены. Я мог быть только одной тенью среди многих, но… Мне показалось, что цыган увидел меня, Вильям, и это охладило мой пыл.

Старик повернулся к своим людям, которые начали сбегаться к нему, лепеча и размахивая руками. Он закричал на них на романском и указал рукой на табор. Джинелли не понимал языка, но смысл был вполне ясен: «Скройтесь под прикрытие, идиоты».

— Слишком поздно, Вильям, — самодовольно проговорил Джинелли. Он выпустил вторую очередь прямо над их головами. Теперь завизжали все: и мужчины, и женщины. Некоторые попадали на землю и начали ползти, зарываясь головой в землю и подняв к небу зады. Остальные побежали в разных направлениях, кроме того, откуда я стрелял. Лемке уже был на месте, надрывая глотку. Его ночной колпак свалился. Бегуны бежали, ползуны ползли. Обычно, видно, Лемке правил ими стальной рукой, но теперь цыгане были в панике. Прицеп, откуда я прошлой ночью утащил пиджак и тапочки, стоял рядом с фургоном. Я вставил третью обойму в АКМ. А потом снова открыл огонь. Прошлой ночью в этом фургоне никого не было и, судя по запаху, я решил, что и сегодня там никого не будет. Тот прицеп я прикончил. Я хочу сказать, я стер его с лица земли… АКМ-47 — очень гадкое оружие, Вильям. Люди, которые насмотрелись фильмов про войну, думают, что автоматическое оружие оставляет в теле аккуратную линию дырок, но это не так. Все происходит быстро, грубо и без всякой аккуратности. Сначала вылетели стекла и вогнулась внутрь стенка, потом пули подхватили ее и унесли прочь. Все шины взорвались. Я не видел, как льется вода из радиатора, я слышал. Когда кончилась обойма, этот сукин фургон выглядел так, будто на всем ходу влетел в каменную стенку. Все время, пока вокруг летали куски металла, старик даже не шелохнулся. Только смотрел на пламя из дула, чтобы послать за мной людей, если я буду глуп и останусь ждать там, чтобы он смог собрать отряд. Я решил исчезнуть раньше.

Джинелли побежал к дороге, пригибаясь, как солдат второй мировой, наступающий под огнем неприятеля. Оказавшись там, он разогнулся и побежал со всех ног. Он миновал первого охранника, к которому приложился прикладом, едва бросил взгляд в его сторону. Но когда добрался до места, где оставил парня, слушавшего музыку, задержался и перевел дыхание.

— Отыскать его было не трудно даже в темноте, — сказал Джинелли. — Я услыхал шорох травы и потрескивание сучьев. А когда подошел поближе, то услышал и его самого — «ух-ух, ох-ох».

Лемке сумел проползти четверть толщины дерева, к которому был приклеен. Конечным результатом стало только то, что он запутался еще больше. Наушники слетели с головы и висели на шее, на проводе. Когда он увидел Джинелли, то прекратил вырываться.

— Я увидел в его глазах, что он решил, будто я собираюсь прикончить его. Он был здорово напуган. Это мне понравилось. Старый хрен не был перепуган, но этот парнишка искренне жалел, что они связались с тобой, Вильям.

Джинелли подошел к парнишке и поднял АК-47, чтобы тот рассмотрел, что это. Глаза Лемке выдали, что ему хорошо это известно.

— У меня мало времени, поэтому слушай меня внимательно, — проговорил Джинелли Лемке. — Ты скажешь старику, что в следующий раз я не буду стрелять выше или ниже по пустым машинам. Скажи ему, что Вильям Халлек велел снять проклятье. Ты понял?

Лемке кивнул так энергично, насколько это позволила лента. Джинелли вынул ему изо рта тряпку.

— Скоро тут станет оживленно. Ты закричишь, тебя найдут. Не забудь о послании.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Вы не понимаете, — хрипло сказал Лемке. — Он никогда его не снимет. Он последний из великих мадьярских вождей — его сердце, как кирпич. Пожалуйста, я все передам, но он никогда не снимет проклятия.

По дороге к лагерю цыган на большой скорости поехал грузовик. Джинелли проводил его взглядом, потом повернулся к парню.

— Кирпич можно разбить, — сказал он. — Это тоже передай.

Джинелли снова побежал к дороге, пересек ее и снова направился к карьеру гравия. Еще один грузовик проехал мимо, за ним следом три легковые машины. Люди, обуреваемые вполне понятным любопытством относительно выстрелов из автоматического оружия в их скромном городке в разгар ночи, не представляли для Джинелли проблемы. Свет приближающихся фар предупреждал Джинелли заранее, чтобы он успел спрятаться. Звук сирены он услышат в тот момент, когда добрался до ямы гравия.

Заведя Нову, он подогнал ее к выезду на дорогу, но огней не зажигал. Когда мимо проехала еще одна машина, он стер мазь с лица и поехал следом.

— Ты поехал за ней? — переспросил Вилли.

— Так было всего безопаснее. Если где-то стреляют, случайные прохожие сломя голову несутся к месту происшествия, чтобы увидеть кровь, пока не появились копы и не смыли ее с тротуаров. Люди, бегущие в обратную сторону, подозрительны. Очень часто они делают это из-за того, что в кармане лежит оружие.

К тому времени, как он снова приехал на поле, у обочины дороги уже выстроились полдюжины машин, освещая табор фарами. Люди бегали из стороны в сторону и кричали. Полицейская машина стояла возле того места, где Джинелли вывел из строя второго часового: голубой вращающийся пузырь наверху хлестал деревья вспышками голубого света. Джинелли опустил окно Новы.

— Что случилось, офицер?

— Ничего такого, о чем вам следует волноваться. Проезжайте дальше. — И на случай, если парень в Нове может говорить по-английски, но понимает только русский, он нетерпеливо махнул фонарем в том направлении, куда уходила Финсон-Роуд.

Джинелли медленно прошел между стоящих машин дальше по дороге. Перед фургоном, который он сам же расстрелял, Джинелли присоединился к одной из двух групп людей. Одна из групп состояла из цыган в пижамах и халатах, переговаривающихся между собой и оживленно жестикулирующих. Другая группа была кучкой городских жителей. Они молча стояли, засунув руки в карманы, разглядывая останки прицепа. Каждая группа игнорировала другую.

Финсон-Роуд тянулась на пять миль, и Джинелли пару раз чуть не влетел в кювет, когда мимо него на полной скорости к месту инцидента неслись местные жители. Наконец, он выехал на магистраль, которая вела в Бакспорт, и был в номере Джона Три в два часа ночи. Он поставил будильник на семь утра и улегся спать.

Вилли уставился на своего друга.

— Ты хочешь сказать, что, пока я тут беспокоился за тебя, ты спал в том же отеле, из которого мы выехали?

— Да, — в этот раз Джинелли выглядел чуть пристыженно, потом он ухмыльнулся и пожал плечами. — Отнеси это за счет неопытности, Вильям. Я не привык, когда за меня волнуются люди. Не считая моей матери, конечно, но это другое дело.

— Ты, наверное, проспал. Сюда ты приехал только к девяти.

— Нет. Я встал точно по будильнику, позвонил по телефону, потом прогулялся в город. Арендовал другую машину, в этот раз у Авис. С машинами Хертца мне не очень повезло.

— Тебя ждут неприятности по поводу той машины Хертца, верно? — спросил Вилли.

— Ничуть. Теперь все в порядке. Хотя могли быть. Вот почему я и звонил — по поводу той машины. Я попросил своего «сотрудника» еще разок прилететь из Нью-Йорка. В Еловорте есть небольшой аэропорт, и он высадился там. До Банкертона он добрался на попутной. Он…

— Эскалация прямо на глазах, — сказал Вилли. — Ты знаешь? Это начинает превращаться во Вьетнам.

— Что делать. Я никого здесь в Мэйне не знаю, а единственный человек, с которым я вступил в контакт, получил дыру в черепе. Во всяком случае, проблем не возникло. Прошлой ночью я получил полный отчет. Мой сотрудник прибыл на заправочную станцию в Банкертоне в полдень, и единственным человеком на станции оказался парень, у которого, похоже, не хватало нескольких кирпичей в общей постройке. Парень заправлял машины, когда кто-нибудь появлялся, но в основном занимался с машинами в гараже. Пока он там находился, мой человек замкнул провода зажигания и поехал прочь. Парень даже не оглянулся. Мой человек подъехал к аэропорту Бангора и оставил форд на одной из стоянок Хертца.

— А что с ключами? Ты сказал, что завел его, закоротив провода.

— Да, — сказал Джинелли. — Ключи-то и были проблемой все время. Это была еще одна ошибка. Я отношу ее за счет плохого сна, как и другую, но может, это просто старость начинает подбираться. Ключи остались в кармане у Спертона, а я забыл вытащить их, когда провожал его в последний путь. Но сейчас… — Джинелли вынул ключи с яркой биркой Хертца и позвенел ими. — Та-Да!

— Ты туда возвращался? — спросил Вилли чуть охрипшим голосом. — Боже милостивый, ты вернулся, откопал его и достал ключи.

— Ну, рано или поздно его выкопали бы медведи, — рассудительно ответил Джинелли. — Или охотники нашли бы его в птичий сезон, когда они охотятся с собаками. Для людей Хертца невелика потеря получить машину без ключей, но если кто-то найдет в карьере тело с набором ключей от машины, которую можно проследить и выйти на меня… плохо. Совсем плохо. Понимаешь?

— Да.

— Кроме того, мне нужно было обратно к цыганам и я не мог вернуться на Нове.

— Почему нет? Они же ее почти не видели.

— По порядку, Вильям, и ты все поймешь. Итак, рано во вторник… Помнишь? Во вторник ночью — тяжелая огневая подготовка. Теперь понадобился Седан Бьюик. Парень из Ависа хотел всучить мне Арис-К, он еще говорил мне, что это очень здорово, раз есть Арис-К, но мне это не подходило. Должен был быть Седан, неприметный, но достаточно большой. Двадцать долларов помогли ему переменить свое мнение, и я, наконец, получил машину, которую хотел. Я вернулся на нем в Бар-Харбор и позвонил пару раз, чтобы убедиться, что все идет по моему плану. Потом я вернулся сюда на Нове. Мне понравилась эта Нова, Вилли, — выглядит как помесь и пахнет коровьим дерьмом внутри, но у нее есть кости… Итак, я вернулся сюда и наконец успокоился. К этому времени я готов был сломаться. Мысль о возвращении в Бар-Харбор утомляла меня, поэтому я и решил весь день провести в твоей постели.

— Мог бы позвонить и сберечь, по крайней мере, одну поездку.

Джинелли улыбнулся.

— Да, мог бы позвонить, но звонок не подсказал бы мне, как твои дела, Вильям. Ты был не единственным, кто беспокоился.

Вилли наклонил голову и сглотнул с трудом. В последнее время он слишком часто плакал.

— Но вот, Джинелли восстает из мертвых, прыгает в Нову, которая пахнет навозом сильнее обычного, после того как изрядно постояла под солнцем, и едет в Бар-Харбор. Добравшись туда, он достает три маленьких пакета из багажника и открывает их в своей комнате. В одном находится 38-калиберный кольт с подплечной кобурой, а содержимое двух других свободно размещается в карманах его спортивной куртки. После этого он забирается в Седан и направляется в живописный Ванкертон, как он надеется, в последний раз. По дороге он делает всего одну остановку, у супермаркета. Он заходит и покупает две вещи: банку Болла, в которой обычно приготавливают консервы, и бутыль пепси-колы. Он приезжает в Банкерпорт почти одновременно с сумерками, проезжает к карьеру, зная, что застенчивость в данном случае не даст результатов, если тело было найдено в результате вчерашних переживаний, ему в любом случае попадать в суп. Но там никого нет, даже и признаков нет, что кто-то побывал. Поэтому он докапывается до Спертона, шарит у него в карманах и достает приз.

Джинелли излагал все это совершенно невыразительным голосом, но Вилли ощущал, что история прокручивается у него в голове вроде фильма… но не совсем приятного. Джинелли на корточках роется в гравии, нащупывает рубашку Спертона, его карманы… залезает внутрь. Роется в мелочи вперемешку с песком, которая никогда не будет истрачена. А за карманом охладевшая плоть, в смертном окоченении.

— Бру-у, — сказал Вилли и содрогнулся.

— Гляди на это в перспективе, Вильям, — сказал спокойно Джинелли. — Поверь мне, дело в том, откуда смотришь.

«Вот, что больше всего меня и пугает», — подумал Вилли, а затем с все возрастающим изумлением я выслушал окончание истории о поразительных приключениях Джинелли.

С ключами Хертца в кармане Джинелли вернулся в Бьюик Ависа. Он открыл пепси-колу, вылил ее в банку Болла, закрыл ее колпаком и поехал к лагерю цыган.

— Я знал, что они там, — сказал он, — не оттого, что им хотелось там остаться, а оттого, что полиция штата велит им оставаться там до окончания расследования. Представь себе шайку кочевников в мирном городке, по которой стреляет посреди ночи бог знает кто. Копы не могли не проявить интереса к подобному делу.

Они проявили интерес, точно. На опушке стояли два плимута и патрульный крейсер. Джинелли поставил машину между плимутов, вышел из машины и пошел с холма к лагерю.

Погибший трейлер утащили куда-то, очевидно туда, где им займутся люди из лаборатории. Посреди спуска с холма Джинелли остановил полицейский, поднимавшийся вверх.

— Вам тут нет никакого дела, — сказал коп. — Вам придется идти по своим делам.

— Я убедил его, что у меня тут маленькое дело, — сказал Джинелли, ухмыляясь.

— Каким образом?

— Показал ему вот это, — Джинелли залез в боковой карман и перебросил Вилли карточку в кожаной обертке. Вилли понял, что это было, едва взглянув. Он видел такую вещь пару раз на протяжении своей карьеры и видел бы гораздо чаще, если бы специализировался по уголовным делам. Это было удостоверение ФБР с фотографией Джинелли. На фото Джинелли выглядел лет на пять моложе, с коротко стриженными волосами. Удостоверение идентифицировало его как специального агента Эллиса Стонера. В голове Вилли все стало на свои места.

— Ты хотел получить бьюик, потому что он больше похож на…

— На правительственную машину, верно. Большой неприметный Седан. Я не собирался показываться в консервной банке, которую мне пытались навязать.

— Это… одна из вещей, которые привез тебе «сотрудник» во вторую поездку?

— Да.

Вилли перебросил ее обратно.

— Она выглядит почти настоящей.

Улыбка Джинелли поугасла.

— Она настоящая, за исключением фотографии.

На мгновение наступила тишина, когда Вилли продумывал эту фразу, стараясь не особенно задерживаться на мысли, что случилось со специальным агентом Стонером, и были ли у него дети. Наконец, он сказал:

— Ты поставил машину между двух полицейских и предъявил удостоверение копу спустя пять минут после того, как вытащил ключи из кармана трупа, закопанного в гравий?

— Нет, — ответил Джинелли. — Минут через десять.

На пути к лагерю Джинелли заметил двух небрежно одетых парней. Но наверняка это были копы, потому что они на коленях бережно рылись возле грузовика с козерогом. У каждого была маленькая садовая лопатка. Третий светил им фонариком.

— Постой, постой, вот еще, — сказал один из них. Он достал из земли пулю и положил ее в ведро. Два цыганенка, очевидно, братья, наблюдали за операцией.

Фактически Джинелли был доволен, что тут копы. Никто не знал, как он выглядит, а Самюэль Лемке видел только запачканное грязью лицо. Также вполне вероятно, что на месте инцидента главную роль сыграло русское автоматическое оружие. Тут мог появиться и агент ФБР. Но Джинелли уже проникся глубоким уважением к Тадеушу Лемке. Это было не только слово, написанное на лбу Спертона; это было то, как он стоял под пулями, летящими из темноты. И конечно, из-за того, что происходило с Вилли, Джинелли чувствовал, что старик мог бы его и узнать, он мог прочесть правду по глазам, или учуять по запаху кожи, или, кто знает как. Ни при каких обстоятельствах он не собирался позволить старику коснуться себя. Он хотел встретиться с девушкой.

Он вошел в круг машин и наугад постучал в дверь одного трейлера. Ему пришлось постучать вторично, прежде чем дверь открыла среднего возраста цыганка с недоверчивыми, испуганными глазами.

— Что вам нужно? У нас ничего нет, — сказала она. — У нас сейчас неприятности. Извините. Мы закрыты.

Джинелли махнул удостоверением.

— Специальный агент Стонер, мэм.

Ее глаза округлились. Она быстро перекрестилась и сказала что-то по-романски, а потом заговорила на английском:

— Боже, что же дальше-то будет? С тех пор как умерла Сюзанна, над нами словно повисло проклятие. Или…

Ее отодвинул в сторону муж, который велел ей замолчать.

— Специальный агент Стонер, — снова представился Джинелли.

— Да, я слышал, что вы сказали, — цыган спустился на землю со ступенек у задней дверцы. Джинелли дал бы ему лет сорок пять, но цыган мог быть намного старше. Он сутулился и выглядел почти горбатым. На нем была тенниска «Мир Диснея» и огромные мешковатые шорты. От него исходил запах дешевого вина и блевотины, которая, должно быть, только что вырвалась наружу. Да и по виду он напоминал человека, с которым это происходит довольно часто, например три-четыре раза в неделю. Джинелли показалось, что он узнает цыгана… это был один из тех, кто разбежался под огнем с грацией слепых эпилептиков, с которыми неожиданно случился сердечный приступ.

— Чего вы хотите? Копы не слезают с нашей задницы весь день. Копы всегда цепляются к нам, но сейчас это просто нелепо! — он говорил сердитым, раздраженным тоном, но жена попробовала его успокоить.

Он повернулся к своей жене.

— Дет кригиска ягхаллер! — сказал он ей и добавил для лучшего усвоения. — Заткнись, сука! — Женщина скрылась. Цыган снова повернулся к Джинелли. — Чего вы хотите? Почему вы не говорите со своими дружками, если вам нужно что-то узнать? — он кивнул в сторону парней из криминальной лаборатории.

— Разрешите узнать ваше имя? — спросил Джинелли все с той же безучастной вежливостью.

— Почему бы вам не узнать это от них? — цыган агрессивно скрестил на груди свои полные рыхлые руки. Под майкой заходила жирная грудь. — Мы сообщили им наши имена, мы уже дали показания. Кто-то стрелял в нас среди ночи, вот и все, что мы знаем. Мы только хотим, чтобы нас оставили в покое. Мы хотим убраться из Мэйма, из Новой Англии, со всего… восточного побережья, — и чуть более низким голосом цыган добавил: — И никогда не возвращаться сюда. — Два пальца его левой руки сложились в знак, который Джинелли хорошо знал от своей матери и бабки — знак от дурного глаза. Он не думал, что цыган сделал это сознательно.

— Мы можем выбрать одно из двух, — заговорил Джинелли, все еще играя роль уравновешенного агента ФБР. — Вы можете дать мне некоторые сведения или же отправиться в Центр Предварительного Заключения Штата и дождаться решения, предъявят вам или нет обвинение в препятствии проведению расследования. В случае, если будет доказано ваше нежелание содействовать органам правосудия, вам грозит пятилетнее заключение и штраф в пять тысяч долларов.

Еще поток романского из глубины фургона, на этот раз близкий к истерике.

— Енкельт! — хрипло крикнул человек, но, когда он снова повернулся к Джинелли, его лицо заметно побледнело. — Вы с ума сошли?!

— Нет, — ответил Джинелли. — Дело не в нескольких выстрелах. Речь идет о трех очередях, выпущенных из автоматической винтовки. Частное владение автоматическим и скорострельным оружием запрещено в США. К делу привлечено ФБР, и я вас должен искренне предупредить, что вы по пояс в дерьме, и погружаетесь все глубже, а я не уверен, что вы умеете плавать.

Цыган угрюмо посмотрел на него, а потом сказал:

— Мое имя Хейлиг. Трэй Хейлиг. Это вы могли узнать у тех парней, — он кивнул.

— У них есть своя работа, мне предстоит своя. Итак, вы собираетесь говорить со мной? — Человек обреченно кивнул.

Посреди их разговора один из детективов штата подошел поинтересоваться, кем был Джинелли. Он взглянул на удостоверение и быстро отошел со слегка обеспокоенным видом.

Хейлиг утверждал, что выскочил из своего трейлера при первых звуках выстрелов, увидел вспышки огня и побежал к вершине холма слева, чтобы зайти к стрелку с фланга. Но в темноте он наткнулся на дерево, упал и ударился головой о камень. На время он потерял сознание. В противном случае он наверняка схватил бы ублюдка. В подтверждение всей этой истории он указал на поблекший синяк, по крайней мере, трехдневной давности, вероятно, приобретенный в пьяной потасовке. «У-гу», — подумал Джинелли и перевернул еще страничку своей записной книжки. Достаточно фокусов, пора было переходить к делу.

— Большое спасибо, мистер Хейлиг, вы оказали мне большую помощь.

Пересказ этой истории привел цыгана в более милостивое расположение духа.

— Ну… вот и хорошо. Мне жаль, что я набросился на вас вначале. Но если бы вы были на нашем месте… — он пожал плечами.

— Копы, — сказала женщина из-за его спины. — Всегда копы, — она выглянула из-за дверцы трейлера, словно очень старая, очень усталая барсучиха, глядевшая из норы, нет ли поблизости собак. — Куда бы мы ни пошли. Но теперь еще хуже. Люди перепуганы.

— Енкельт, мамма, — сказал Хейлиг, но более мягким тоном.

— Я должен поговорить еще с двумя людьми, если вы мне их укажете, — Джинелли посмотрел на чистую страницу своей записной книжки. — Мистер Тадеуш Лемке и миссис Анджелина Лемке.

— Тадеуш сейчас спит вон там, — он указал на фургон с козерогом. Джинелли счел это отличной новостью, если это было правдой. — Он очень стар, и все это его сильно утомило. А Джина в своей машине вон там, хотя она и не миссис, — он указал на маленькую тойоту с аккуратным деревянным верхом.

— Большое спасибо, — сказал он и сунул записную книжку в задний карман. Хейлиг вернулся в свой трейлер (и к своей бутылке, вероятно) с заметным облегчением. Джинелли снова пересек круг машин в наступающих сумерках, в этот раз направляясь к машине девушки. Его сердце, как он признался Вилли, стучало тяжело и быстро. Он глубоко вздохнул и постучал в дверцу.

Немедленного ответа не последовало, и он уже поднял руку, чтобы постучать во второй раз, когда дверца открылась. Вильям говорил Ричарду, что Джина красива, но он не был готов к тому, что она так красива: темные прямые глаза с белками, настолько белыми, что они казались слегка голубоватыми, чистая оливковая кожа, чуть розовеющая глубоко внутри. Посмотрев на ее руки, Джинелли увидел, что они сильны, мускулисты. На ногтях не было лака, они были так же коротко острижены, как ногти фермера. В одной руке она держала книгу «Статистическая социология».

— Да?

— Специальный агент Эллис Стонер, мисс Лемке, — сказал Джинелли, и та ясная, прозрачная чистота ушла из ее глаз, словно их закрыли ставнями.

— Да? — повторила она, и в голосе ее было больше жизни, чем в машине, отвечающей по телефону.

— Мы расследуем инцидент со стрельбой, имевший место здесь прошлой ночью.

— Вы… и половина всего света, — сказала она. — Что ж, расследуйте, если это вам нужно, но если я не отправлю по почте к завтрашнему утру свои уроки заочного курса, мне снимут баллы за опоздание. Так что, если вы извините меня…

— У нас есть основание полагать, что за этим стоит человек по имени Вильям Халлек, — продолжал Джинелли. — Это имя говорит вам что-нибудь?

Конечно, оно говорило, потому что глаза цыганки на мгновение широко распахнулись и просто запылали. Джинелли подумал, что она невероятно красива, и еще… он больше не сомневался в том, кто убил Франка Спертона.

— Эта свинья! — она плюнула. — Хан сатте сиг па ен ав столарна!

— У меня есть несколько фотографий человека, в котором мы подозреваем Халлека, — невозмутимо сказал Джинелли. — Они были сделаны в Бар-Харбор агентом, использовавшим телефотообъектив…

— Конечно, это Халлек! — сказала девушка. — Эта свинья убила мою бабушку! Но ему недолго осталось нас беспокоить. Он… — она прикусила нижнюю губу и замолчала. Если бы Джинелли был человеком, за которого он себя выдавал, ее ожидал бы долгий и подробный допрос. Джинелли сделал вид, что ничего не заметил.

— На одной из фотографий видно, как из рук в руки передаются деньги. Если один из них Халлек, то другой наверняка стрелок, посетивший лагерь сегодня ночью. Я хотел бы, чтобы вы или ваш дед точно опознали Халлека.

— Он — мой прадед, — отсутствующе сказала Джина. — Сейчас он спит. Мне бы не хотелось его будить. У него последние дни выдались очень тяжелыми.

— Тогда мы сделаем так, — сказал Джинелли. — Вы посмотрите фотографии, и, если точно опознаете Халлека, мы не будем беспокоить старого мистера Лемке.

— Это меня устроит. Если вы поймаете эту свинью Халлека, вы его арестуете?

— Безусловно. У меня с собой федеральный ордер на его арест.

Это ее убедило. Когда она спрыгивала со ступеньки, подобрав юбку и мелькнув загорелыми ногами, она пробормотала слова, охладившие сердце Джинелли.

— Не так-то легко вам удастся его арестовать…

Они прошли мимо копов, все еще процеживающих землю в сгущающихся сумерках, прошли мимо цыган, в том числе и мимо двух братьев, одетых на ночь в одинаковые пижамы. Джина кивнула нескольким цыганам, и они кивнули в ответ, но все же старались держаться подальше — высокий человек с Джиной был из ФБР, а самое лучшее не впутываться в подобные дела.

Они вышли из круга и стали подниматься по холму к машине Джинелли. Вечерние тени постепенно поглотили их.

— Это было просто, как кусок пирога, Вильям, — рассказывал Джинелли. — Без сна третью ночь подряд и так же легко… почему бы и нет? Место кишело от копов. Разве вернулся бы тот парень, который устроил стрельбу тут прошлой ночью? Они так не думали… и сглупили, Вильям. Я ожидал этого бы от остальных, но только не от старика — нельзя ведь всю жизнь учиться ненавидеть и недоверять копам, а потом вдруг решить, что они защитят от того, кто грызет им задницу. Но старик-то спал. Он выдохся. И это было хорошо. Мы можем заставить его снять проклятие, Вильям. Заставить сделать это…

Они подошли к бьюику. Джинелли открыл дверцу водителя, пока девушка стояла рядом. И когда он наклонился, вынимая 38-калиберный пистолет из плечевой кобуры одной рукой и снимая крышку с банки Болла другой, он почувствовал, как настроение девушки резко переменилось от горькой раздраженности к внезапной опаске. Сам Джинелли ощущал вдохновение. Вся его интуиция и эмоции вывернулись наизнанку и достигли немыслимо тонкой степени. Он почти физически ощутил ее первые опасения, страх перед темнотой и близостью окружающего леса, страх перед той легкостью, с которой она отдалилась от соплеменников с человеком, которого никогда раньше не видела, в то время как ей не следовало бы доверять ни одному человеку. В первый раз она задумалась, почему «Эллис Стонер» не взял фотографии с собой в лагерь, если так жаждал опознать Халлека. Но было слишком поздно. Он назвал имя, и ненависть ослепила ее жаждой мести.

— А вот и мы, — сказал Джинелли и повернулся к ней с револьвером в одной руке и банкой в другой.

Ее глаза округлились, груди приподнялись, когда она втянула глубокий вздох.

— Можешь начинать кричать, — сказал Джинелли. — Но я гарантирую, что это будет последним звуком, который ты произнесешь и услышишь, Джина.

На мгновение ему показалось, что она закричит в любом случае… но вместо крика она выпустила воздух длинным выдохом.

— Значит, это ты работаешь на эту свинью, — проговорила она. — Ханс сатте сиг па…

— Говори по-английски, шлюха, — сказал Джинелли почти небрежно, и она дернулась, словно он дал ей пощечину.

— Не смей называть меня шлюхой, — прошептала она. — Никто не смеет называть меня шлюхой. — Ее руки, сильные руки, согнулись, пальцы сжались клешнями.

— Когда ты называешь моего друга Вильяма — свиньей, я называю тебя — шлюхой, а твоего отца — жополизом, — спокойно сказал Джинелли. Он увидел, как губы ее исказились в оскале, и ухмыльнулся. Что-то в его ухмылке заставило ее вздрогнуть. Она не то чтобы испугалась, но какое-то понимание появилось, понимание того, с кем она имеет дело.

— Ты что, думаешь, это игра? — спросил он. — Вы прокляли человека с женой и ребенком… и по-вашему это — игра? Вы думаете, он сбил эту женщину, твою бабку, умышленно? Заключил на нее контракт? Ты думаешь, Мафия решила объявить контракт на твою старую бабку? Дерьмо!

Девушка заплакала от бешенства и ненависти.

— Я знаю, чем он занимался в машине со своей женой, когда переехал ее на улице! А потом они… они отмазали все в суде. Но мы о нем позаботились. А ты будешь следующим. Неважно, что…

Он сбросил пальцем крышку с банки, и ее глаза впервые глянули туда. На банку он и хотел обратить ее внимание.

— Кислота, шлюха, — сказал Джинелли и выплеснул содержимое бутылки ей в лицо. — Посмотрим, скольких людей ты убьешь своей рогаткой, когда выгорят твои глаза.

Она тонко, протяжно вскрикнула, схватившись руками за лицо, но слишком поздно. Она упала на землю и Джинелли поставил ей на шею ботинок.

— Закричишь, и я убью тебя. Тебя и первых трех твоих приятелей, которые попадутся мне на глаза. — Он убрал ботинок.

— Пока это была пепси-кола.

Цыганка встала на колени, глядя на него сквозь расставленные пальцы. Точное, почти телепатическое чувство подсказало Джинелли, что она не нуждается в его объяснениях. Она знала, знала почти в тот же момент, несмотря на пощипывание кожи, что это не кислота. Мгновение спустя… едва не опоздав… он понял, что сейчас она кинется на него.

Когда она прыгнула кошачьим движением, он шагнул в сторону и ударил ее в бок. Ее голова ударилась о хромированную кромку открытой дверцы машины, и она сползла на землю бесформенной грудой, со стекающей по безупречной щеке струйкой крови.

Джинелли склонился над ней в уверенности, что она потеряла сознание, и она с шипением накинулась на него. Одна рука прочертила глубокую царапину у него на лбу, другая разорвала водолазку, разодрав кожу. Джинелли зарычал и опрокинул ее. Он уперся револьвером ей в нос.

— Давай еще, если хочешь напороться на это? Хочешь? Давай, шлюха! Ты испортила мне лицо! Я с радостью увижу, как ты это сделаешь.

Она лежала без движения, глядя на него глазами, которые сейчас были темны, как смерть.

— Ты бы это сделала, — сказал он. — Если бы это касалось только тебя. Ты бы снова прыгнула на меня. Но ведь это может убить его, верно? Убить старика?

Она молчала, но на мгновение свет мелькнул в глубине ее глаз.

— Что ж, тогда призадумайся, что случилось бы с ним, если бы это действительно была кислота? Задумайся, что станет со стариком, если я действительно плесну кислоту в лица тех двух парнишек в пижамах. Я мог бы это сделать, шлюха. Я мог бы сделать это, а потом вернуться домой и с аппетитом поужинать. Посмотри мне в лицо, и ты поймешь, что я мог бы это сделать, — и он наконец увидел замешательство, первые признаки того, что могло бы быть страхом, но страхом не за себя.

— Халлек проклял вас, — сказал Джинелли. — И этим проклятьем стал я.

— Пое…ь его проклятье, этой свиньи, — прошептала она и вытерла кровь с лица презрительным взмахом пальцев.

— Он сказал мне не причинять никому вреда, — продолжал Джинелли, будто и не слыша ее. — И я не причинял. Но это кончается сегодня ночью. Не знаю, сколько раз твой старый хрыч проделывал такое безнаказанно раньше, но в этот раз ему это не сойдет. Скажи ему это опять. Скажи, что к нему обращаются по-человечески в последний раз. Вот. Возьми.

Он вложил ей в ладонь клочок бумаги, на котором был написан телефон «безопасной будки» в Нью-Йорке.

— Ты позвонишь по этому телефону сегодня в полночь и скажешь о решении своего старика. Если тебе понадобится ответ, позвонишь по тому же телефону два часа спустя… если, конечно, ответ будет… Вот и все. Так или иначе, дверь закроется. После двух часов по этому номеру никто не поймет, о чем это ты говоришь.

— Он никогда не снимет проклятие.

— Что ж, может, и так, потому что твой брат вчера сказал мне то же самое. Но это ваше дело. Просто, будь со стариком откровенна, и пусть он сам решает, что ему делать, только постарайся убедить его, что в случае, если он скажет «нет», начнется настоящее «буги-вуги». Ты будешь первой, потом двое близняшек, следующим первый, на кого мы сумеем наложить руку. Передай это ему. А теперь залезай-ка в машину.

— Нет!

Джинелли закатил глаза.

— Ты не собираешься поумнеть? Я только хочу быть уверен, что у меня будет достаточно времени убраться отсюда без двенадцати копов на хвосте. Если бы я хотел убить тебя, я бы не передавал послание.

Девушка поднялась на ноги. У нее, наверное, кружилась голова, но она сумела сделать это. Она забралась на мое место за рулем, а потом передвинулась на сиденье пассажира.

— Дальше, — Джинелли вытер кровь со лба и показал ей окровавленный палец. — После этого я хочу, чтобы ты прижималась к той дверце, как девственница на первом свидании.

Она отодвинулась вплотную к дверце.

— Хорошо, — похвалил Джинелли, забираясь в машину. — Там и оставайся.

Джинелли вывернул на Финсон-Роуд, не включая огней. Колеса бьюика заскользили по траве, и Джинелли переключил скорости рукой с пистолетом, краем глаза заметил движение цыганки и направил оружие на нее.

— Неверно, — сказал он. — Не шевелись. Совсем не шевелись. Поняла?

— Я поняла.

— Хорошо.

Он проехал по дороге тем же путем, каким приехал сюда, наведя на нее пистолет.

— Всегда одно и то же, — горько сказала она. — Даже за крошечную справедливость нам приходится платить огромную цену. Он твой друг, эта свинья Халлек?

— Я уже говорил, чтобы ты не называла его так. Он не свинья.

— Он проклял нас, — проговорила она с некоторой долей изумления и презрения. — Передай ему от меня, что Господь проклял нас задолго до того, как появился кто-то из его племени.

— Прибереги это для официальной статистики, крошка.

Цыганка замолчала. За четверть мили до карьера гравия, где покоился Франк Спертон, Джинелли остановил машину.

— Хорошо. Теперь вылезай и убирайся.

— Конечно, — она посмотрела на Ричарда своими бездонными глазами. — Но есть еще одно, о чем тебе следует знать, мистер. Наши дороги еще пересекутся. И когда это произойдет, я тебя убью.

— Нет, — возразил он. — Ты не станешь меня убивать. Потому что сегодня ты мне обязана жизнью. А если этого недостаточно для тебя, неблагодарная сука, то добавь жизнь своего брата за прошлую ночь. Ты можешь говорить, что вздумается, но ты не представляешь, как обстоят дела. У меня есть друг, которым можно играть в воздушного змея, если привязать бечевку к его поясу. А что есть у вас? Я скажу. У вас есть безносый старик, который наложил на моего друга проклятие, а потом удрал, словно шакал.

Теперь она плакала. Плакала мучительно. Слезы стекали по ее лицу потоками.

— Ты хочешь, чтобы бог оказался на твоей стороне? — спросила она голосом таким хриплым, что слова были почти неразличимы. — Это то, что я услышала? Тебе придется гореть в аду за такое богохульство. Разве мы шакалы? Но если это и так, то такими нас сделали вы, люди, похожие на твоего друга. Мой прадед говорит, что проклятия нет, а есть только зеркала, которые мы подносим к душам мужчин и женщин.

— Убирайся, — сказал он. — Мы не можем говорить друг с другом. Мы даже не можем слышать друг друга.

— Верно.

Она открыла дверь и вышла, но, уходя, она прокричала:

— Твой друг — свинья, и он умрет худым!

— Но я так не думаю, — сказал Джинелли.

— Что ты хочешь этим сказать?

Джинелли посмотрел на часы. Было больше трех.

— Скажу тебе в машине. Тебе предстоит встреча в семь часов.

Вилли снова почувствовал, как в желудок кольнула острая игла страха.

— С ним?

— Верно. Собирайся.

Когда Вилли поднялся на ноги, произошел еще один приступ аритмии. В этот раз самый продолжительный. Вилли закрыл глаза, схватился за грудь… за то, что осталось от груди. Джинелли подхватил его.

— Вильям, с тобой все в порядке?

Вилли посмотрел в зеркало и увидел гротескный скелет в непомерной одежде. Аритмия прошла, сменилась более знакомым чувством: ощущением той перебродившей ярости, направленной против старика… и против Хейди.

— Хорошо, — сказал он. — Куда мы едем?

— В Вангор.