Хроники Арехина (Василий Щепетнев) читать бесплатно онлайн полную версию книги

8

— Что ж, господа, через четверть часа выступаем. Чай, кофе? — принц старался выглядеть радушным хозяином, но получалось у него скверно. Не до радушия, когда впереди такое дело. Но нужно выдержать расписание, а по расписанию свободных пятнадцать минут. Выделены на всякий случай, а он, всякий, возьми и не приди.

Ни чаю, ни кофе никто не пожелал. Хорошо бы хлебнуть стакан шустовского, но это потом, после дела.

— Вот что я, кстати, обнаружил, — Арехин-старший показал книжку.

Остальные посмотрели на неё без интереса. Но посмотрели. Чтобы занять себя. Развлечься.

— Детская книжка, — сказал нетерпеливо принц.

— Именно. «Черная Курица или подземные жители» господина Погорельского, издание Суворина, иллюстрации Николая Чехова.

Арехин раскрыл книжку. Рисунок изображал мальчика, держащего в руке карту подземной страны. Карта была похожа на ту, что обнаружил при помощи хитрой фотосъёмки принц Ольденбургский.

— Позвольте, — потянулся к книжке Егоров. — Да, сходство несомненное. Николай Чехов — не родственник ли он нашему знаменитому писателю?

— Брат, — ответил Арехин-старший.

— Вот и спросим у брата, как возникла идея изобразить эту карту.

— Спросить вряд ли получится. Николай Чехов умер несколько лет назад.

— Тогда придется побеспокоить самого Антона Павловича. Вдруг он знает?

— Чеховы родом здешние, воронежские, — сказал Арехин. — Дед из крепостных выкупился. Так что связь возможна.

Они помолчали. Утром открытие взволновало бы больше, завтра ещё и заинтересует, но сейчас предстояло иное. Предстояло действие, сопряженное с опасностью. А это штука посильнее детской книжки, даже такой интересной, как «Черная Курица» с иллюстрациями Николая Чехова.

На башне приглушенно зазвенели куранты. Ночной режим, чтобы не будить петухов.

— Пора, — поднялся принц, а за ним и остальные. Принц, доктор Хижнин, Егоров — с ружьями, Арехин и Конан-Дойль с немецкими «маузерами», а присоединившийся в последний момент Ланской — с «браунингом».

Картина живописная, хоть Рембрандта зови.

Но Рембрандта никто звать не стал.

Вышли наружу. Небо ясное, луна яркая, тут не Рембрандт нужен, а Куинджи. Куинджи, впрочем, тоже не позвали.

Они дошли до парковых ворот, где их ждала телега с впряженным битюгом. И возница, бородатый мужик, одетый в серое крестьянское платье. С бердышом. Тем самым.

Соломы на телеге было изрядно, и потому все устроились с комфортом. В отличие от прочих телег, эта была на резиновом ходу: колеса были обуты в новомодные шины. Более того, и у битюга на ногах были лошадиные калоши — от них в городе отказались даже отъявленные кутилы. И дорого, и быстро снашиваются, и постоянно теряются, и лошадь в таких калошах чувствует себя непривычно, ступает медленно, боится оскользнуться. Им, кутилам, цокот копыт подавай.

Битюг оскользнуться не боялся, верно, приучен. Ступал твёрдо, уверенно, но благодаря калошам и шинам двигались они бесшумно.

Дорога к реке шла под уклон, и битюгу приходилось сдерживаться, лошадиный опыт и вожжи заставляли притормозить. Не жеребёнок. Тут только побеги, не остановишься, пока не поломаешь ноги. А лошадь со сломанной ногой стоит недорого. По расценкам ближайшей живодерни.

Охотники молчали. И тишину тревожить не хотелось, и говорить было не о чем.

Река показалась вдруг. Дорога выровнялась. Битюг пошёл свободнее.

Мост они прошли — как переплыли. Туман. Редкий, в реке отражалась и луна, и нечто тёмное, то ли охотники, то ли облака. Воздух был влажен и зябок. Легкий туман. Свежий. Молочный.

Дальше дорога была грунтовой, устланной сухой песчаной пылью. Зябкость ушла столь же неожиданно, сколь и пришла. По обе стороны раскинулся заливной луг, и ночные насекомые старались кто во что горазд.

Луг тоже кончился, они въехали в лес. Есть альпийская зональность, вертикальная, когда по мере подъёма или спуска совершаешь путешествие по самым разнообразным ландшафтам. А есть зональность деревенская. Село, река, луг и лес — места настолько разные, что не верится, что расположены они на трех верстах пути.

Огня не зажигали, хотя неверный свет луны, мелькавшей за деревьями, поводырём был плохим. Но возница дорогу знал, знал её и битюг, потому охотники только пригнулись пониже, отворачиваясь от дороги, чтобы шальная ветвь не хлестнула по лицу.

Не хлестнула: лесники дело знали и не давали ветвям расти дико. В стороне от дороги пожалуйста, в стороне воля, но у дороги — шалишь. У дороги всё культурно.

В лесу ночью тревожно. Даже если в руках оружие, и ты не один, а сам-седьмой, не считая битюга. То засмеётся кто-то, то заплачет. Сова, верно. Арехин, как человек преимущественно цивилизованный, в ночных шорохах был нетвёрд. Сын даже и не просился в ночь, хотя ясно было — очень хотел. Легко хотеть в уютной комнате, при свете семилинейной лампы. Тут-то, пожалуй, сразу бы и разохотился. Хотя… Он и сам в детстве был если не храбрее, то бесшабашнее. Мог влезть на высокое дерево, нисколько не беспокоясь о возможном падении. Для него это падение не существовало в принципе. Тогда. Сейчас понадобились бы очень веские причины, чтобы он,

Александр Иванович Алехин, попробовал бы влезть на дерево. Или нет? Едет же он по ночному лесу по причине довольно легкомысленной, если не совсем вздорной. Нет, он не верит в вурдалаков, тут не вопрос веры. Он знает, что вурдалаки реальны, как реальны медведи или росомахи. Кто они, дегенераты рода человеческого, пришельцы с Марса или изверги подземного мира, наука когда-нибудь выяснит, превратив ересь в научный факт. Ересью была шарообразная Земля, ересью было вращение Земли вокруг Солнца, ересью были гигантские драконы, населяющие Землю, ересью было видение сквозь тело, но стоило учёным людям наклеить ярлычки «динозавр», «система Коперника» или «икс-лучи», как все сразу стало если не понятно, то привычно.

Досужие мысли прекратились, стоило битюгу остановиться. Битюг остановился сам, не ожидая команды возницы.

— Мы на месте, господа, — вполголоса сказал принц. — Здесь граница двух кордонов, кордона Лысый и кордона Зверинец.

Охотники посыпались из телеги. Медленно, не яблоками, а осенними листьями. Затёкшие ноги решали сами, стоять или присесть. Но спустя пару минут сердце разогнало кровь по жилам, и разум возобладал над телом.

Всё было обговорено, план составлен, начерчен и выучен. Остался пустяк — воплотить его в жизнь.

Вурдалаки, что бы под этим словом не подразумевать, существа территориальные. Привязаны к местности. К гнезду. Как птицы. И местность свою метят. Оберегают. От кого — неясно. От других вурдалаков? Но не так уж и много неприкаянных вурдалаков на земле. От волков и медведей? Не похоже. Звери сами по себе, вурдалаки сами по себе. Возможно, есть какой-то источник, родник мертвой воды, который сохраняет свойства вурдалака и без которого вурдалак обречен на быстрый распад. Теории. На практике же это означает то, что в полнолуние вурдалак обходит границы владений своих. Насчет полнолуния опять были теории, самая простая заключалась в том, что вурдалаки всегда обходят свои владения, просто при полной луне вурдалаков видно, а в новолуние нет. Как бы там ни было, принц рассчитывал, что вурдалак, буде таковой существует, непременно появится здесь и сейчас. Ну, а не появится, значит, не существует. Значит тогда, пять лет назад, гнездо было разорено полностью, а новое зародиться не успело. Никто, опять же, не знает причины возникновения вурдалачьих гнёзд, сами ли они создаются в силу особенности места, или поселенцы приходят издалёка.

Вокруг стало светлее, лес поредел, и вскоре они вышли на поляну. «Грязная плешь» — так она значилась на плане, и так её называли принц и доктор Хижнин. Грязи никакой не было: невысокая трава, частью и сухая, при свете луны казалась серебряной. Росы тоже не было, рано.

В небесах было ветрено, облака то закрывали луну, то улетали прочь. А здесь, на поляне — ни дуновения. И дальше, в лесу шелест листвы шёл сверху, с макушек деревьев.

Прятаться нужды не было, да и где спрячешься на поляне. Идти в лес? Там-то вурдалаку и раздолье, подойдёт, не заметишь.

Следовало оставаться здесь, всем видом бросая вызов: это мы, мы здесь хозяева. Сам приманка, сам охотник. Вурдалаки такого не любят. Кидаются в бой, несмотря на численное превосходство врага. Рассчитывают на свою ловкость, свирепость и неуязвимость. Не то, чтобы они действительно были неуязвимы, нет. Если прострелить сердце или, того краше, отрубить голову, конец вурдалаку наступит быстро. Но вот шока от попадания пули в ногу, грудь или живот они не испытывают. Или не подают вида. Или вид подают, но схватку не прекращают. Особенности кровообращения. И лимфообращения. Лимфа у вурдалаков берёт часть функций крови. Если у человека кровь бежит по крупным артериям, постепенно переходя в артерии мелкие, то у вурдалаков все артерии крохотные. Но их много. И потому разрыв одной артерии, и даже десяти для вурдалака не страшен. Артерии мгновенно затрамбовываются, а кровь и лимфа бегут в обход. Об этом поведал доктор Хижнин на вечернем собрании. Он о многом поведал, но Арехин слушал невнимательно. Его интересовали выводы. А выводы были простые: не жалеть патронов. Раздробленная кость, пробитый череп, простреленное сердце — все это если не убьёт вурдалака, то ослабит.

Прошло полчаса. Что ж, они готовы стоять до рассвета. Это было бы даже замечательно — простоять до рассвета, ни в кого не стреляя.

Небо прояснилось, и это тоже хорошо. У них было шесть карбидных ламп, но держать их в руках неловко — как стрелять? А поставить на землю — как направлять свет? Потому и выбрали ясную лунную ночь.

Они немного двигались, так легче. Шаг влево, шаг вправо. И кровь разгоняет, и мышцам легче. Пожалуй, они и вовсе на землю присядут, в кружок, спинами внутрь, лицами — и оружием — наружу.

Но тут раздался крик.

Кричал ребёнок. Не маленький, не грудной. Лет семи. Или пяти. На слух не разобрать.

— Мама! Мамочка! Я боюсь! Он страшный! Я боюсь!

Крик доносился из кустов орешника, недалеко от опушки. Метрах в тридцати.

— Принесла нелегкая, — сказал принц. — Никогда местные здесь ночью не ходят, тем более, дети. Эй, иди сюда! — закричал он в полный голос.

— Мама! Мамочка! Помоги!

— Иди сюда! — крикнули уже все хором.

— Не могу! Меня не пускают! Оно меня не пускает!

— Кто — оно? — крикнул принц.

— Мы так и будем перекрикиваться? Там ребёнок, — Егоров взвёл курки ружья. — Вы останьтесь здесь, ни к чему идти строем. А я посмотрю.

— Но вурдалак… — начал доктор Хижнин.

— Я однажды застрелил пантеру-людоеда. Думаю, и с вурдалаком справлюсь, с каким-нибудь деревенским мерзавцем, — и Егоров пошел на зов ребёнка.

Шёл он бесшумно, крадучись, но выходило быстрее, чем бегом городского охотника. Даже не быстрее — а неизбежнее. Словно гигантская волна с японской картинки. От такой не спасешься, не убежишь, только и остается любоваться приближением смерти. Японский взгляд на мир. Что японцу красота, русскому смерть.

Арехин проверил, готов ли маузер к стрельбе. Готов совершенно. Тогда и он пошёл вслед за Егоровым. Не так ловко, не так быстро, но ружьё — хорошо, а ружьё и пистолет лучше. Особенно, когда этот пистолет — маузер.

Арехин не прошел и десяти шагов, а Егоров уже скрылся в кустах. Ничего, тут ведь не состязание.

Когда Арехин дошел до границы леса, детский зов прекратился. Внезапно, вдруг. Арехин остановился. Стал слушать — куда идти. Одно дело выбирать направление, стоя в центре поляны среди собратьев-охотников, другое — тут, перед стеною тьмы.

Выстрел, секунду спустя — второй. И тишина. Ни крика, ни стона, ни рычания. Даже цикады замолчали. Или их не слышат оглушенные уши.

Арехину удалось заметить отблески пламени, вылетевшего из стволов в момент выстрела. Он выждал четверть минуты. Потом ещё столько же. Не хватало попасть под выстрелы Егорова.

Цикады затрещали вновь.

— Андрей Владимирович! — позвал он. Но Егоров не ответил. И ребёнок молчал.

Двигаться вперед не хотелось. Темно. Сучки всякие. А, главное, страшно. Очень страшно. Дрожь пробрала — зуб на зуб не попадает. Или похолодало?

Он взялся за маузер двумя руками: пистолет неприятно потяжелел. Неприятно — потому что это он ослаб, а что приятного в собственной слабости, да ещё в решающий момент. И ноги словно налились винцом. Обыкновенно говорят — свинцом, но нет, преувеличивать не нужно. Винцом. Тем, что туманит голову и грузит ноги.

Он сделал шаг по направлению вспышки. Потом другой.

А затем его позвали. Принц, доктор Хижнин, Конан-Дойль и ротмистр Ланской. Звали хором, но он внезапно обрёл способность различать всякий голос. От темноты ли, от страха, или место такое.

Собственно звали не его, звали вообще. «Господа, все сюда, немедленно идите сюда!». И так три раза. Когда стали звать в четвёртый, он повернул назад. Тут, действительно, один не воин. Он-то пантер не стрелял. На тетеревов охотился, бывало, на рябчиков, на уток, но как дилетант, разогнать хандру с хорошим товарищем. А маузер — игрушка взрослого мальчика, не более. Солидная немецкая игрушка, которой не стыдно похвастаться перед знакомыми, и только. Хотя он как-то убил из маузера бешеного волка. Случайно.

Выбравшись из леса (он и вошёл-то в лес на малость), Арехин почувствовал облегчение. И ноги бодрее пошли, и пистолет перестал оттягивать руку, и дышать можно свободно, не таясь.

— Что случилось? — спросил он. Видите, не сам вернулся, вы позвали, а то я бы непременно отыскал и Егорова, и ребёнка, и того, кто прячется во мраке.

— То и случилось: сначала ушёл один, за ним второй.

— Кто второй?

— Вы, Александр Иванович. Потом кто-нибудь пойдёт за вами, так мы поодиночке и сгинем, — ответил принц.

— Что ж делать? Они же пропадают!

— Кто — они? — вмешался Ланской.

— Ребёнок этот и Андрей Владимирович.

— Егоров — согласен. А про ребёнка мы ничего не знаем. Может, и нет никакого ребёнка.

— А кто же звал?

— Вы же охотники. Манок, он не только для птиц годится.

— Ой, дяденька, дяденька, что это с вами! Помогите, помогите — словно услышав Ланского, снова закричал ребёнок. Или не ребёнок.

— Так мы что, будем держать круговую оборону? — спросил он.

— Будем, — подтвердил принц. — Вот сделаем вылазку, и потом будем держать.

Слова о вылазке успокоили.

— Зажжём лампы, и на вылазку.

Зажечь карбидную лампу — дело несложное. Их, ламп «Отто» немецкой работы, хватало на каждого, даже одна лишняя оказалась, та, что предназначалась Егорову. Зажгли и её, зажгли и оставили на поляне. Как маяк.

Идти с лампой в руке хорошо, когда в другой револьвер, даже такой, как «Маузер». С ружьём не получится. Потому ружейные охотники прицепили лампы к поясам. Получилось вполне сносно. Свет лампы давали сильный, видно далеко. Шагов за двадцать.

Они встали на расстоянии трех шагов друг от друга. Не очень широко, но и не очень узко.

— Идём неспешно, дружно, никто не отстаёт, никто не убегает. Стрелять только тогда, когда видишь в кого и понимаешь, зачем, — наставлял принц.

И тут их нагнал туман. От реки до поляны было версты полторы, туман не шёл, а полз. Полз, полз, и дополз. И был он много гуще, нежели тогда, когда они переезжали реку по мосту. Окреп в пути. Заматерел.

— Поторопимся, — сказал принц, и они пошли в лес, опережая туман. Но не вполне и опережая: тот уже клубился в лучах карбидных ламп.

Быстро вошли в лес.

— Идти следует туда, — сказал Арехин, помня направление.

Никто не возражал. При свете ламп лес наполнился призраками: ламп-то много, и они движутся, стало быть, много и пляшущих теней. Действительно, не перестрелять бы нам друг друга.

Впереди показалась тропа. Не звериная, человеческая, можно идти в рост.

В шаге от тропы Арехин увидел ружье Егорова.

Где ружье, там и охотник. Ружьями не бросаются.

— Стойте! — сказал он.

Все встали. Все, кроме тумана. Он пробирался низом, и минутой позже никакого ружья никто бы не заметил, разве что наступив на него.

Арехин поднял ружье. Переломил. Стреляные гильзы подтвердили то, что он слышал десять минут назад: Егоров стрелял. Дважды. Сначала из одного ствола, затем из другого. Промахнулся? Но лес не поле, в лесу промахнуться сложно, дистанция видимости маленькая. Шагов десять. Промахнуться с десяти шагов по мишени крупнее зайца охотник не может. А мишень была явно крупнее зайца. Возможно, и быстрее. Промахнуться можно по очень быстрой мишени.

Все, видно, подумали о том же, и стали вглядываться во все стороны, пытаясь отыскать мишень Егорова. Или самого Егорова. Не было ни мишени, ни охотника. И ребёнка тоже не видно и не слышно. Замолчал ребёнок. Манок замолчал.

Ланской смотрел на ветки, на землю, на лесную стлань — прелую листву, гниющие сучки, свежую траву.

— Следов крови нет, — сказал он.

Остальные промолчали. О чем говорить? Нет здесь, у них под ногами. А отойди шагов на десять, может, и найдёшь. Или на двадцать. Да только вряд ли: туман их нагнал и теперь густел на глазах. Густел и поднимался. Пока он был по щиколотку, а оглянись — уже и по колено.

Они прошли ещё двадцать шагов. Остановились, покричали. Из-за тумана звук шёл поверху, а внизу вяз, терялся. Но всё равно, слышно их было далеко. И они слушали внимательно, в десять-то ушей. Услышали, как вдали заржала лошадь, верно, битюг. Но заржала не испуганно, а в ответ на крик, мол, здеся мы, дожидаимси, не пора ли вертаться.

Не пора.

Принц вскинул винтовку и выстрелил. За ним начали стрелять и остальные, но куда, в кого? Арехин не видел ничего, мешал куст. А обойти слева ли, справа — наверное попасть под огонь. Оставалось сжимать в руках маузер и ждать.

После десятого выстрела Конан-Дойля — он нарочно считал — всё стихло. Охотники перезаряжали оружие, но не лихорадочно, а деловито, спокойно. Спешки не было никакой. Добыча если ушла, так ушла, а если осталась, то осталась.

Похоже, он был единственный, не сделавший ни единого выстрела. С маузером в руке он обошёл куст слева, со стороны Конан-Дойля.

— Кого мы подстрелили? — спросил он.

— Чудовище, — ответил англичанин. — Я никак не могу перезарядить пистолет. Руки дрожат.

— В моём патронов изрядно, — ответил Арехин.

— Тогда вперёд.

Теперь Арехин видел, куда велась стрельба: впереди мерцал свет. Тёмно-красный, почти вишнёвый. Но что это?

Вместе с Конан-Дойлем они подошли ближе.

Гамадрил, да ещё светящийся? Здесь? Нет, среди помещиков водились чудаки, но чтобы настолько?

Он продолжал воображать, что это какой-то особенный вид обезьян, с собачей головой и собачьими лапами, но лишь потому, что разум отвергал очевидное.

— Это Егоров, — сказал Конан-Дойль.

Тут подошли и остальные.

— Егоров. Вернее, то, кем он обернулся, — подтвердил доктор Хижнин.