Хроники Арехина

6

Когда он впервые увидел Лачанова, мигрень — пусть это будет мигрень — пыталась запустить свои щупальца — пусть это будут щупальца — в голову, в мозг. Сначала разноцветные узоры замерцали перед глазами — хотя они, разумеется, были за глазами. Потом болезненная точка справа от темени. Потом тупая разлитая боль правой половины головы. Тёмные очки помогали лишь отчасти. В отличие от истинных мигреней, избавление, вопреки врачебным рекомендациям, приносила рюмка водки, большая рюмка, как говорили прежде — железнодорожная. Ещё лучше — две. Но с болью пропадала начисто и строгость мышления, вместо неё приходил знаменитый авось, обещавший многое, но обещания исполнявший с пятого на десятое. И в шахматах. И в жизни. Потому оставалось — терпеть. Он и терпел.

— Куда ехать, товарищ командор? — спросил Аслюкаев.

— Курс — Белая Вилла. Знаете?

— Так точно, шеф, — ответил Баранович. — Культурная примечательность.

— Достопримечательность, — поправил Аслюкаев.

— Отставить споры, — скомандовал Арехин голосом не командирским, а обычным, своим, а он действовал много сильнее командирского.

Они поехали, но не через Пятачок, как ходил пешком Арехин, а в обход, мимо Колоннады и дальше, к Крепости — Арехин помнил эти места ещё по девятнадцатому веку, когда он с родителями приезжали сюда на лето.

— Белая Вилла, шеф.

— Чудесно, пилот. Значит так. Сейчас займитесь своими делами, а лучше отдохните, пообедайте. Сюда подъедете к двадцати одному часу, то есть в девять вечера. Форма — полевая. Оружие иметь непременно обоим. Раздобудьте у Николая Николаевича пару лимонок. И лопаты — три… Нет, хватит двух.

— Но… Разрешите вопрос, товарищ командор: а что бы будете делать на Белой Вилле?

— Я буду думать, старший милиционер Аслюкаев. Составлять план операции.

— Но почему именно на Белой Вилле?

— Потому что я здесь живу. А теперь — кругом марш.

Он не стал дожидаться, пока «Ситроен» скроется из виду, а прошёл в усадьбу.

Здесь он ещё до гимназии — и до болезни — виделся с тем самым художником, о котором упоминал доктор Гесснер, с Николаем Александровичем Ярошенко. Художником-то художником, но ещё он был генералом, занимался строительством, и, верно, деньги на покупку Белой Виллы заработал в генеральской, а не в художнической ипостаси. Хотя ему, Арехину, тогда было пять лет, он ясно помнил, как художник писал жуткую картину извержения вулкана, и на вопрос маленького Саши, где он видел этот вулкан, генерал ответил — в будущем. В своём будущем, переспросил Саша. Скорее, в твоём, ответил генерал.

А теперь Белую Виллу отдали ленинской больнице. Отдали, да не совсем — официальная передача будет в сентябре. Хотят сделать особые санаторные палаты для видных и выдающихся работников Коминтерна, преимущественно иностранцев.

И сделать хорошо, чтобы в грязь не ударить лицом перед заграницей. Для этого собирались прикупить и мебель получше, и оборудование шведское или немецкое. А пока устроили две комнаты, снесли в них оставшуюся после всех событий мебель. В этих комнатах Арехин и жил по специальному мандату ВСНХ, сиречь Высшего Совета народного хозяйства СССР. На положении первопроходца.

В гостиной, игравшей и роль столовой, ему накрыли лечебный завтрак — хотя время было почти обеденное, но так предписали врачи, и он возражать не стал: не важно, как называть трапезу, важно, что и сколько лежит на тарелках. На тарелках Арехина были постные щи, паровые тефтели, немножко зернистой икры и, как водится, зелень. Отдельно в запотевшем графине стояла водка, которую врачи не рекомендовали, но допускали в виде исключения. Для успокоения расшатанных в тяжелейших трудах нервов.

Водку Арехин отставил до лучших времён, обошёлся травяным чаем. Поблагодарил ведущую палаты (звание, заменившее прежнюю горничную), полюбовался на пейзаж «Шат-Гора» кисти генерала (сам Эльбрус, увы, из окон виллы виден не был) и перешёл во вторую комнату, которую назвали «темновой». Новая метода лечения переутомления, по методе французского доктора Луи Жапризо, во всяком случае, Арехин назвал именно это имя, пришедшее на ум, быть может, и неспроста. Стены и пол — в коврах, у дверей портьеры, а окна закрыты ставнями и занавешены тяжелыми римскими шторами. При всём этом система вентиляции оставляла воздух прохладным и свежим даже в полдень.

Он прикрыл дверь.

Полной, абсолютной темноты не было, да ему полной и не нужно. Достаточно и такой. Будто в безлунную ночь стоишь в чистом поле, за десять вёрст окрест ни огонька, и только звёзды небесные освещают путь.

По звёздам он и пошёл. Разделся, лег в свежезастеленую (как иностранцу, ему перестилали ежедневно) постель и начал сооружать замок — со стенами, рвами, башнями и прочими полагающимися укреплениями и ловушками. Щупальца, совсем недавно бесцеремонно пытающиеся проскользнуть в мозг, заволновались, почуяв потоки кипятка и смолы, и с первой же бочкой вара спрятались за горизонтом. Впрочем, горизонт был близок, на расстоянии полёта стрелы, и его лучники время от времени посылали эти стрелы во всякие подозрительные тени. Иногда тени охали, иногда нет.

Оставив на постах сержантов, сам он удалился в донжон, где на самой верхотуре размещался штабной зал. Хотя по размерам зал был невелик, чай, не балы задавать, в уголке за ширмой стояла походная кровать, в которую он и улёгся, предварительно с высоты оглядев, не подбирается ли оврагами подлый враг.

Враг готовил новые козни, но пока не подбирался. По крайней мере, крупными силами. Щупальца — цветочки, а дойдет черёд до ягод, нет — видно будет.

Он ушёл в привычный полусон. В детстве брат Алексей

выучился плавать по-собачьи, от деревенских мальчишек, и потом отцу пришлось положить немало сил, чтобы он плавал стильно — брассом и кролем. А он, Александр, после болезни стал по-собачьи спать, даже учиться не пришлось. Так и по сей день спит — вполглаза, вполуха, вполголовы. Всегда начеку. Есть, правда, и минусы: полностью отдохнувшим он чувствует себя не после семи часов сна, как все остальные, а после десяти. Зато эти десять часов можно добирать частями, по часу, а то и по пять минут, а на пару-тройку дней — и впрок. Или в долг. С какого конца зайти. Впрок, конечно, лучше. Вот и сейчас он, раздав за время отдыха сну долги, собирает силы на будущее. Точнее — на настоящее.