Хроники Арехина

4

Улицы Екатеринбурга отличались и от московских, и от петроградских не сколько шириной, сколько людьми. Лица донельзя сосредоточенные, суровые, серьезные. Если москвичка взглянет — рублем одарит, то местные девицы и дамы, скорее, обухом по темечку. А пролетариат мужского пола всем своим видом внушал: «Зря ты сюда приехал, господин хороший. Ой, зря».

Арехин шел неспешно, сзади в плохонькой пролетке ехал Капелица. С утра его знобило, болела голова. Простыл. Или инфлюэнция? Что за радость болеть в чужом городе? Но ведь не выберешь, где, когда и чем болеть.

С жильем устроились быстро — в губкоме дали ордер на комнату в особняке купца Пугачева на Златоустовской улице. Ордер — это по нашему, по-революционному. А где еще останавливаться? Гостиницы забиты сверху донизу, да и не гостиницы они теперь, а нечто, словами неописуемое. Американская гостиница, где некогда останавливался Чехов, отдана под венерический госпиталь. Это, бесспорно, благородно и необходимо — исцелять красноармейцев от гонореи, или как сказали в губкоме, от перелойной болезни, но ведь и у здоровых людей есть потребности. Ничего, успокоили в губкоме, плюньте на гостиницы, берите комнату и живите, сколько нужно. Если хотите — можете две комнаты взять, да хоть целый дом. Он пустует, только один человек живет, а больше никого. В этом доме Дом Уральских Талантов устраивать будут, но не сейчас, а чуть погодя, после полной победы мировой революции, и потому живите, без стеснения. Вы надолго? Пайком мы обеспечим, по первой категории, само собой. Чем богаты. Вот от нас мандат, товарищи.

На одолженной пролетке они доехали до Губчека. Что? Инженера Рагозинцева мы не трогаем. Раз он для революции полезный, то пусть живет, тем более, что лично товарищ Дзержинский тоже распорядился. Но за ним приглядывают, тоже согласно товарищу Дзержинскому. На заводе делай что хочешь, а за проходную ни шагу. Нет, завод не то, чтобы совсем стоит. Шевелится помаленьку. Народу много мобилизованного, ну и побито тож, иные ведь против красной власти сражались, позор пролетариата, а не рабочие. Да нет, не мы, что мы. Это еще в девятнадцатом. Мы, конечно, тоже не зря паек получаем. Вам паек назначили? Это ничего, это даже хорошо. Самогон у нас есть, нужен? Ага, понадобится — приходите, мы каждый день реквизируем. Ну, и если что другое, обращайтесь, патроны вдруг кончатся, закопать кого потребуется, или просто постращать. Сами умеете? Ну, понятно, Москва бьет с носка. Вот вам от нас мандат, товарищи. Нет, без самогона никак, сейчас нет охоты, а ночью вдруг придет? Берите-берите.

Он и взял полуштоф. Ведь действительно может понадобиться. Даже наверное понадобится. Водку они, конечно, оставили в купе. Кому-то радость!

Дом купца Пугачева, будущий Дом Талантов, как объяснили в губкоме, располагался в трех кварталах от Свято-Троицкого собора. И от святости недалеко, и колокольный звон с ног не валит. Сейчас-то не звонят, понятное дело, а вот прежде…

Сам собор был виден издалека. Смотри и иди, если зрячий. А нет — спроси улицу.

— Приехали, — объявил извозчик. — Он самый дом и есть.

Капелица постарался соскочить бодро, но не получилось — пошатнулся, и Арехин придержал его, чтобы не упал.

— Потерпите, сейчас устроимся, отлежитесь…

— Я ничего, голова только закружилась, — сказал Капелица.

Вдвоем они пошли к дому. Два этажа, первый каменный, второй деревянный, но не уступит каменному. А тротуар у дома гранитный. Сразу видно, крепкие люди живут. Вернее, жили.

Кнопка звонка была срезана, только проводочек остался. Пришлось стучать, еще и еще. Вот будет незадача, если никого нет. А то и есть, да не открывают. У малолюдья свои недостатки.

Однако ж обошлось. За дверью послышались шаги, и настороженный голос спросил:

— Что нужно?

— Ордер губкома, откройте, — излишние слова порой вредят, равно как и вежливость. Пережитки.

Открыли быстро.

— Какой ордер? — спросил безнадежно хранитель дома, так определил человека Арехин. Лет сорок, но борода добавляла добрый десяток. А пальцы правой руки — второй и третий — в чернилах. Пишет что-то, и много пишет.

— Обыкновенный, на бумажке, смотрите, — он дал хранителю ордер, а сам вернулся и взял из пролетки два чемоданчика, свой и Петра Леонидовича. Невелики чемоданчики, революционные, носильщиков нет, бань нет, прачечных нет, мыла нет…

— Куда нас поместите? — спросил он у хранителя.

— Найдем куда, — хранитель, видно, решил, что могло быть и хуже, а два человека с чемоданчиками — ничего, да и не заживутся они здесь, эти два человека, так и в ордере написано — временные жильцы. — Проходите.

Пройтись пришлось в бельэтаж, в угловую комнатку, скромную, но опрятную.

— Других пригодных для жилья помещений нет, за исключением моей каморки, — объяснил хранитель. — В этой комнате свояк купца жил, обстановка сохранилась.

Свояк, не свояк, а в комнате был и диван, и походная кровать. Можно ли желать большего?

Арехин представился и за себя и за Капелицу.

— Павел Петрович, — назвался хранитель.

Арехин усадил Капелицу на диван.

— Как самочувствие, Петр Леонидович?

— Да разве теперь самочувствие… Теперь вместо самочувствия всеобщая революционная сознательность, — попробовал пошутить Капелица. На бледном лице выступили мелкие бисеринки пота. — Не иначе, сглазили.

— Павел Петрович, — обратился Арехин к хранителю, — нельзя ли нам чаю?

— Да разве теперь чай? Теперь вместо чая кипяток, — то ли совпало, то ли шутит так хранитель. Не простой человек. Народный учитель? Из духовенства?

— А кипяток найдется?

— Как раз кипяток и найдется! Аккурат чайник зашумел, когда вы стучать начали.

— Ну, несите чайник. И стаканы тоже.

Чай, московские баранки, колотый сахар, лимон — чем не сокровище. Но Капелица глотнул раз-другой, и стакан отставил. На баранки даже не посмотрел. Плохой признак.

Арехин уделил хранителю немного сахару и баранок. Московский гостинец. Тот, проворчав, что и в Москве есть люди, оказывается, кто бы мог подумать, ушел.

Что делать с Капелицей? Если инфлюэнция, то надеяться на природу. А если в самом деле — сглазили? Есть ведь умельцы, встречались.

На этот случай у Арехина было старое ведьмацкое средство, сердитое, но эффективное.

Он достал из чемодана жестяную коробочку, открыл.

— Это что? Махорка? — спросил Капелица.

— Нюхательная смесь с хутора Мохового. Пробирает до мозга костей.

— Однако и вкус же у вас.

— Вкус здоровый. Но нюхать будем вместе.

— Вы шутите?

— Теперь разве шутки?

— Мне и свой табак сейчас не мил.

— Считайте это лекарством, — Арехин серебряной ложечкой взял понюшку, поднес к носу, втянул… Не любил он этого средства, а что делать! Чихал минуты четыре, слезы лились потоком, в ушах звенело, в глазах искры, со стороны посмотреть — чучело чучелом. Но он определенно увидел — рядом с Капелицей висело облачно, неясное, серое, будто кто-то пустил колечко дыма.

Не факт, осадил он себя. Может и показаться, после хуторского табачку-то.

Он протянул коробочку Капелице.

— Одалживайтесь.

— Вы серьезно?

— Совершенно. Потом как-нибудь объясню, сейчас лишь скажу, что прадеды наши не на пустом месте обрели привычку нюхать табак.

Капелица взял ложечку, с сомнением оглядел.

— Что, полную набирать?

— Да тут и помещается совершенная малость. Так и быть, разойдемся на половине.

Да… На человека совершенно неискушенного ведьмацкий табачок действовал особенно зло. Хорошо хоть, не вывернуло наизнанку. Ну, почти не вывернуло. Самую малость.

— Этого… этого, Александр Александрович, я вам не забуду. Удружили… — сказал Капелица, когда к нему вернулась способность говорить.

— Погодите благодарить, скажите лучше, как вы себя чувствуете теперь.

— Благодарить? Ну, знаете… — Капелица умолк, прислушался. — Знаете… Знаете, а ведь, похоже, действительно… Действительно полегчало! Наверное, вышибло всю болезнь вместе с чохом… И со всем остальным.

— Ничего, остальное мы газеткой, газеткой.

Еще через десять минут Петр Леонидович допил свой чай и съел две баранки.

— А состав этой смеси вам известен? — пробудился в нем инстинкт исследователя.

— Да.

— Случайно это не смесь Шерлока Холмса?

— Вы хотите спросить, нет ли здесь кокаина? Уверяю, ни грана. Степная махорка, тирлич, чеснок, даже немножко пороха добавляется, но ни кокаина, ни гашиша, — о толченых пиявках, цыплячьем дерьме и некоторых других ингредиентах Арехин предпочел умолчать. Есть тайна врачебная, есть тайна военная, а есть тайна колдовская.

Слезы что, пустое. Главное же заключалось в том, что нюхательная смесь отгоняла злых духов. На время, конечно, не навсегда. С точки зрения современной физиологии, никаких духов не бывает, и души тоже нет, как и чаю, одни рефлексы остались, но как знать, что стоит за рефлексами.

Капелица действительно взбодрился — и порозовел, и потеть перестал, и аппетит вернулся. Не только на еду.

— Теперь, думаю, нам пора на завод.

— На какой завод?

— На Михайловский, какой же еще. Пора навестить инженера Рагозинцева. Время дорого, дел много, кони сытые бьют копытами, — оживленность Капелицы лишь отчасти обуславливалась действием табачка. Тут больше врожденной живости характера, пытливости ума, быть может, и желания поскорее вернуться в Москву.

— Вам лучше остаться. А я схожу, погляжу. Проведу рекогносцировку. Ну, а завтра с утра возьмемся за дело основательно.

— Morgen, morgen, nur nicht heute, sagen alle faulen Leute. Не будем откладывать сегодняшние дела на завтра. Он, день завтрашний, свои напасет.

— Хорошо, — согласился Арехин. Ein Wolf im Schlaf fing nie ein Schaf, мог бы он ответить Капелице другой пословицей, мол, сыщика ноги кормят, а ученого голова, но… Но оставлять одного Капелицу не стоило. Если причиной его недомогания был сглаз, постгипнотическое воздействие или нарушение психофизиологического гомеостаза — ученые любят заменять одни непонятные слова другими, — то поездка вреда не принесет. Ну, а если это все-таки капризы инфлюэнции, никто не помешает повернуть обратно. День сегодня на редкость теплый, ветра нет…

Извозчик ждал. Еще б ему не ждать: Арехин уже одарил его чаркой из чекистского полуштофа, глядишь, одарит и еще. И вообще лучше стоять, чем ходить.

— Михайловский завод знаешь?

— Как не знать, если там брат работал. Это в Азию нужно.

— Давай в Азию.

И пролетка не чета московской коляске, и мерину далеко до Фоба и Дейма, но все же лучше так, чем пешком.

Через полчаса Арехин решил, что не лучше. Нет, мерин трусил довольно бодро, но мостовая в азиатской части Екатеринбурга милосердия не знала. И в затылке стало давить — пока несильно, но лиха беда начало. Все-таки инфлюэнция? Нет. Уж к лучшему это, или к худшему, но причина неуютного чувства была иная.

За ними следили, причем следили мастерски. Разум не мог определить слежку, ее чувствовало иное «я», подстегнутое колдовским табачком. И это нехорошо.

Это значит, что позиция плохонька — для нас.

Что ж, делать нечего. Разыграть хорошую позицию великого ума не нужно. Вот плохую — другое дело.