Хроники Арехина

10

— Чертовщина, волшебство, чудо — это лишь слова, прикрывающие недостаток знаний. Электричество или радио обыватель прошлого века тоже принял бы за чудо, но сегодня мы знаем: это феномены, поставленные на службу человечеству, — мигрень оставила Арехина, и он согласился и на китайский чай, предложенный Дзержинским, и на московские баранки местной выпечки. — Когда-нибудь учёные откроют и тайну Лачанова.

— Но этот ваш средневековый Герберт — он-то откуда это знал? — Дзержинский сегодня тоже выглядел бодрее, чем давеча.

— Наследие предшествующих цивилизаций. Не обязательно человеческих.

— И что же с этими цивилизациями случилось? Вымерли? Но у великих цивилизаций и следы должны быть великими.

— Не обязательно. Оставлять за собой горы мусора и циклопические сооружения — признак не ума, а избыточной деятельности. Но пусть о том спорят учёные. Мы видим то, что видим.

— А именно?

— Древние цивилизации существуют рядом с нами. Возможно, они остановились в развитии, возможно даже деградировали, выродились. Или ушли к звёздам, оставив на Земле крохотные гарнизоны. И те гарнизоны изредка, по необходимости, принимают в свои ряды туземцев, одаривая их — то есть нас — огненною водой, бусами и вооружая бронзовыми топорами.

— Для войны с нами?

— Вряд ли. Скорее, сторожить подступы к потаенному саду. Или просто туземцы должны прислуживать им — подавать воду, отгонять мух и пугать лягушек, чтобы те по ночам не докучали кваканьем.

— То есть мы — вроде лягушек? Но французы едят лягушек!

— А русские брезгают. Русскому лягушку хоть сахаром обложи — не соблазнится. Но да, изучают. Некоторые оригиналы даже препарируют. Не по злодейскому умыслу, а лишь из живости характера. Интересно им, как лягушки устроены, что у лягушек внутри. Лачанов и есть та самая лягушка, которая нашла подход к гусям и теперь летит, летит в неведомые края, держась за прутик.

— А кто же тогда умер?

— Лачанов и умер. Полагаю, совершенно нечувствительно. И гуси тут же воссоздали его, скопировали, а копия, как это порой бывает, вышла много лучше оригинала.

— Они скопировали и одежду, и золотые часы? — Феликс проштудировал рапорты Аслюкаева и Барановича. Возможно, гудковцы тоже писали рапорты, но тут Арехин уверен не был. Пятьдесят на пятьдесят. То есть то, что гудковцы рапорт писали, он уверен на все сто, но вот для кого? Возможны варианты.

— Для того, кто способен скопировать живую материю, материя мёртвая — сущие пустяки. Но если существование живой материи в течение ста, тем более трёхсот или пятисот лет — достижение огромное, то распад золота через те же сто или даже триста лет огорчительно. Хотя сроки тут устанавливают гуси, и золото существует лишь покуда у гусей есть в нём нужда. Цивилизация, не оставляющая следов, помните?

— Вы наверное знаете, или…

— Или. Просто вспоминаются легенды о чёртовом золоте, норовящем обернуться во всякую дрянь — угольки, черепки, просто дым.

— Но нельзя ли договориться с… с гусями? Чтобы они нам долголетие, а мы им то, в чем они нуждаются, уж не знаю, что это.

— Вдруг и можно. Не знаю. Ольденбургские, с которыми я знаком с детства, прилагали немало усилий для установления контакта, но, боюсь, не преуспели. Аграфена фон Закернау пыталась заполучить здоровье для своей дочери, но ничего не вышло, напротив, та умерла в процессе попытки вызвать гусей. Но если заниматься этим серьезно, на научной основе, проверяя теорию практикой — как знать. Рукопись Герберта Аврилакского хранится в особом архиве, если, конечно, Будённый её не позаимствовал.

— Будённый? Этот кавалерист?

— Я дважды встречался с ним, и поверьте: Семен Михайлович умнейший человек.

— Я встречался с ним раз сто, и великого ума не заметил.

— А он его не выставляет на показ, не кичится. Как те древние цивилизации. Конечно, он не сам копается в древних рукописях и ставит эксперименты, на то есть научспецы.

— Научспецы и у нас найдутся, а понадобится — из-за границы выпишем, наилучших. Но закончим с Лачановым. Он ушёл в скалу? Как это возможно?

— Не знаю. Либо структура его нового тела позволяет проходить сквозь преграды, либо ему открылось четвертое пространственное измерение, либо есть и другие возможности. Этот вопрос к научспецам.

— Но почему он ушёл? Он настроен враждебно к нам?

— В смысле — лично ко мне? К ЧеКа? К Советской власти? Ко всему человечеству? Нет, нет и нет. Он получил бронзовый топор, даже стальной, который после каменного кажется верхом совершенства. Ну, и рубит, что на глаза попадётся. Сейчас он познаёт новые возможности. Но затем вернётся к людям. А именно — к ЧеКа, если повести игру умно. Не беспокоить его жену, не разорять его магазины, в общем, выказать добрую волю.

— А зачем ему возвращаться?

— Туземцы, нанятые колонизаторами, любят покрасоваться перед соплеменниками. Похвастаться топорами, бусами и огненной водой. А если племя встретит их уважительно, то и помочь племени по мере сил и возможностей. Если это позволят гуси.

— А они позволят?

— Почему нет? Геракл тому пример. Хотя опять это гадания на чайной заварке. Что же делать сейчас, вы и сами знаете.

— Знаем, — согласился Дзержинский. — Трюки заезжего афериста-гипнотизера, рассчитывающего завладеть имуществом покойного. Мы выявили и пресекли.

— А могила…

— Могила приведена в соответствующий вид. И гроб не пустой — в нем останки одного из кладбищенских воров.

— А второй вор?

— Вы не хотите этого знать.

— Не хочу, — согласился Арехин. — Мне вообще-то пора.

— Уже уезжаете? — спросил без удивления Дзержинский.

— Да. Хорошего в меру. И петух в третий раз прокричал.

— Причина серьёзная. Что ж, не буду задерживать. Время не деньги, время много дороже. Это я знаю по себе.

А ведь он попробует. Не сейчас, но через год наверное. Попробует что-то предложить в обмен на здоровье и долголетие. Потому что работы с каждым днем всё больше, а сил…

Арехин пожал протянутую на прощание руку.

— Думаю, зимой свидимся.

— Надеюсь, — ответил Дзержинский, но что стоит за надеждой, не сказал.

На улице Арехина поджидали Аслюкаев и Баранович. Хоть дело и завершилось, они должны были проводить Арехина. Из северокавказского гостеприимства. Или по приказу начальства.

Ситроен неспешно двигался по вечернему Кисловодску, заходящее солнце освещало город последними лучами. Фланирующая публика смотрела вслед. Интересно, при коммунизме у каждого будет свой автомобиль? Вряд ли, да и хлопотно. Больно сложная техника. Автомобили будут в общественном пользовании, и всякий при необходимости сможет позвонить в гараж и заказать моторизированный экипаж с шоффёром для поездки по общественно-значимым, а затем, по мере укрепления коммунизма, и по личным делам. Если, конечно, к тому времени личные дела не упразднят.

Аслюкаев нес чемодан Арехина, Баранович — корзинку с едой («На станциях кормят нехорошо, недолго с поезда в больницу угодить!»), а сам Арехин помахивал тросточкой, как заправский нэпман. Провожающие усадили Арехина в купе и оставались вместе с ним до самого отхода поезда: купе в голубом вагоне было выкуплено на одно лицо.

И лишь когда паровоз зашипел и подал назад, сдвигая состав, кисловодская милиция покинула вагон.

— Служба даст — свидимся! — сказал на прощание Баранович.

И очень может быть. Пошлют Барановича в Варшаву или в Париж, и они повстречаются вновь. Человек явно способен на большее, нежели быть милицейским шофёром.

Поезд выполз из города и медленно покатил дальше. Ближе к Ессентукам светлое ночное небо сменилось небом тёмным, предгрозовым, над горизонтом полыхнула зарница.

В купе же темнота была мягкая, бархатная, лишь тусклая полоска света под дверью не давала мраку победить абсолютно.

Арехина это устраивало, и зажигать свечу в купейном светильнике он не стал. Просто снял очки и положил в стальной футляр.

Стоянка в Ессентуках была недолгой. Судя по звукам, в вагон вошли трое. Ну да, как же без этого.

Арехин сел в угол у окна и стал ждать.

— Вот ваше купе, граждане, — сказал за дверью проводник.

— Спасибо, папаша, — поблагодарил знакомый голос.

Дверь открыли. Тусклый свет наполнил купе.

— А что это темно так?

— Сейчас свечечку зажгу.

Зашипела, разлетаясь искрами, спичка, и свеча, помещенная в фонарик, замигала неровно.

— Всё, папаша, дальше мы сами. Ба, какая неожиданность! Товарищ гроссмейстер! Гора с горой не сходятся, а мы — ну просто как два берега одной реки! — сказал Илья и закрыл дверь купе.

Гудковцы расположились напротив. Багажа при них — небольшие, килограмма на три поклажи, баульчики. Одеты уже не по курортному: брюки, пиджаки, шляпы, всё новенькое, словно из магазина. Даже не словно, просто — из магазина.

— А уж я-то как удивляюсь! — сказал Арехин. — Билеты на все места в купе у меня.

— Не может быть! — пока говорил один Илья. — Как так? Да это же и дорого, одним миллионерам по карману.

— Вдруг товарищ миллионер, — подал голос Женя.

— У нас в стране миллионеров нет, об этом фининспекция позаботилась, — ответил Илья. — Но спрошу на всякий случай: товарищ гроссмейстер, вы миллионер?

— На керенки?

— На червяки.

— Давно не пересчитывал, — ответил Арехин.

— А вы не стесняйтесь, пересчитайте. Мы же все одна семья, не так ли, товарищ? — Илья явно накручивал себя, пытаясь выйти на уровень наглеца и хама, а там, как знать, и на уровень страшного человека.

Арехин гудковцам помогать не стал. Молча достал из внутреннего кармана пиджака футляр с сигарой, неспешно раскрутил, вытащил сигару, маленьким, но очень острым ножичком золингеновской стали обрезал кончик и золотой зажигалкой «Неймур» поджег. Все, курортная жизнь закончилась. Он курил редко, одну-две сигары в месяц, и только на людях — для поддержания образа гроссмейстера, способного бросить вызов самому Капабланке. Не богатого, но старающегося выглядеть богатым.

Илья попытался зайти с фланга:

— Вам бы, товарищ гроссмейстер, турнир организовать в Кисловодске. Пригласить весь цвет шахмат — Капабланку, Ласкера…

— Не забудьте доктора Григорьева, — и Арехин выпустил клуб дыма. Вулкан в стадии пробуждения.

— Почему Григорьева?

— Очень достойный шахматист. Любитель, практики маловато, но державу бы не посрамил. И не волнуйтесь: турнир будет, ближе к концу года. И Капабланка приедет, и Ласкер, и другие.

— В Кисловодск?

— На первый раз турнир будет в Москве. Нужно же побаловать москвичей. У них ни нарзана нет, ни Эльбруса, ни приличной кизлярки.

— Но новая водка…

— Прошу вас, не говорите о новой водке. Водка не бывает тридцатиградусной и сивушной, вас обманывают. Подлинная водка не пахнет ничем, и в ней должно быть не менее сорока градусов.

— Мы люди простые, считай, не считай, не миллионеры. Нам и рыковка сойдет, и самокрутка с махоркой. Была бы страна родная. Вам-то всё равно, вы космополит, товарищ. Или всё-таки господин? С господами у нас разговор короткий. Руки вверх!

Арехин выпустил ещё один клуб дыма:

— Не верю.

— Прекратите, Илья, — вмешался, наконец, Михаил Афанасьевич. — Давайте начистоту. Нам нужно, чтобы вы вернули нам одну вещь, а именно — золотые часы гражданина Лачанова.

— Вернуть — возвратить по месту принадлежности. Вы, как журналист и писатель, знаете значение слов. Часы принадлежат Лачанову, и, когда он придет за ними, я ему их верну. Для этого я их, собственно, и взял. Похоже, здесь становится душно, да ещё я накурил… Сейчас я это исправлю, — Арехин встал и открыл окно.

Ночной воздух ворвался в купе, вымел из него духоту и сигарный дым, и заодно погасил свечу фонаря.

В темноте слышалась возня, тихие, вполголоса, матюки (все-таки культурные люди, газетчики) и наконец темноту разогнал свет карманного электрического фонарика. Его держал в правой руке Михаил Афанасьевич.

— Вы что, в окно прыгать собрались? Не советую. Хорошо, пусть не верните. Отдайте часы, и мы покинем вас. Поедете, как барин, до самой Москвы.

— Я пишу статью в «Гудке» с пистолетом в пиджаке, кто меня читать не будет, будет с дыркой в голове" — продекламировал Арехин. Свежий воздух и ночь оказали обычное действие. Добавили бодрости, сил и желания действовать.

— Не смешно, — сказал Михаил Афанасьевич.

— А мне смешно — пойманный в луч электрического фонаря (неприятно, но пустяк, свет слабенький), Арехин поднял руки. В каждой руке по пистолетику. Маленькому, дамскому. — Тульская версия «лилипута»? Молодцы туляки. Батюшка мой ценил их работу. И Ольденбургские тоже. Жалько, а что поделаешь, — с этими словами он сел, положил пистолеты на столик, быстренько разобрал и стал бросать детали и патроны в окно. По одной детальке, по одному патрону.

Пистолет длинною в километр пути.

— Ой! — совсем по-детски сказал Женя. — Наши пистолеты!

— Да нам совсем и не нужны пистолеты. Нас трое, вы один. Никаких шансов, — сказал Евгений. — Отдавайте часы и разойдёмся по-хорошему.

Арехин выбросил последний патрон, и лишь за тем ответил.

— Вы не со своим братом связались, мальчики. Вас не предупредили? Жалко. Вас жалко. Из вас могут получиться сносные писатели. Даже большие писатели, тут я не знаток. На бумаге вы можете сочинить, что отобрали у меня часы, бриллиантовый гарнитур, золотое блюдо, да что угодно. Но в реальности… В реальности у вас два выхода. Первый в дверь на своих ногах. Второй в окно, с переломанной шеей. Выбирайте. Только быстро. После Минвод выбора не будет.

— Шутить изволите, господин хороший — сказал

Евгений с неподдельной злобой. Дошёл до нужного уровня.

Арехин промолчал, только выпустил новый клуб дыма в окно.

Вместо Арехина ответил Михаил Афанасьевич:

— Уходим.

— Но нас трое! — возмутился Евгений.

— И три мышки не справятся с котом. Тем более, с рысью. Уходим. Ответственность я беру на себя. Позвольте один вопрос — обратился он к Арехину.

— Позволяю.

— Почему вы нас сразу — не в окно?

— Потому что мы на одной стороне. Фигуры одного цвета. Вами решили пожертвовать, но эта жертва некорректна. И ещё — я на отдыхе. Но после Минвод отпуск завершиться.

Поезд начал тормозить — они приближались к Пятигорску.

— Нам пора, — скомандовал Михаил Афанасьевич, и гудковцы без лишних слов подхватили баульчики и покинули купе.

Раскат грома, близкий, но ещё не оглушительный, пронесся в небесах.

Арехин закрыл окно. До самой Москвы ничего интересного не будет.

Он положил на столик свои часы, рядом — часы Лачанова. Маячок.

Они шли ровно, минута в минуту. Двое часов — пожалуй, перебор. Свои он подарит доктору Григорьеву. И будет ждать, когда Лачанов пожалует за своими.

Часами не разбрасываются.