Хроника Беловодья

8

Связь с Незванкой еще действовала. Приказ на отход был получен после полудня, и уже через час третий батальон, со всем имуществом, выступил на Щигров. На станции остались вторая рота Павла Евдокимова и бронепоезд, который, как совершенно справедливо доказывал Трофимов, бронепоездом называться никак не мог. Называть его так не хватало нахальства даже у командира Вацлава Пржевальского, человека крайне беззастенчивого. Он предпочитал называть это бронелетучкой. На простроченной заклепками стенке блиндированного вагона было написано Заря Свободы. Имя приживалось с трудом, однако Пржевальский не отчаивался, пятьдесят лет бурной жизни приучили его легко относиться к превратностям судьбы и не терять надежды на лучшее.

Двухнедельная стоянка на станции успела ему надоесть, он чувствовал приближение больших перемен и был необычайно бодр и весел, чего нельзя было сказать о его собеседниках, комроты Евдокимове и секретаре деповской комячейки Щавелеве. Стоя в тени водокачки, они негромко переговаривались.

— Кранты. — сказал Евдокимов. — Приказ РВС армии, держать станцию до последнего человека. Выходные стрелки взорвать.

— Дураки. — презрительно сказал Пржевальский. — Нас перещелкают за два часа. Если подвезут артиллерию, еще быстрей. И зачем?

Цыганистый Щавелев выматерился, не зная, что сказать.

— Чего ты? — удивился Пржевальский. — Твоя дорога чистая. Собирай чумазых и в лес.

— Ты, Вацик, видать, Матецкого не знаешь. — ответил Щавелев. — Он нас как дезертиров будет трактовать, так что из лесу потом уж лучше не выходить. Не белые, так свои кокнут.

— Дикие вы люди, русские. — сказал, покручивая пшеничный ус, Пржевальский. — Стоило царя скидывать, чтоб потом своей тени бояться. Одно слово, москали. Проснись, кум. Какой тебе еще Матецкий? До тебя ли ему будет завтра?

— Кто знает, что будет завтра? — не по-военному сказал Евдокимов. — А приказ есть приказ. Так что, давай, Вацик, посылай своих архаровцев стрелки минировать. Я своих стяну к депо. А тебе, Щавелев, не знаю, что сказать.

— А чего мне говорить? — пожал Щавелев плечами. — Я вот он весь. Семья у тещи. Из наших, кто со мной, тот со мной. А кто — нет, гоняться не буду.

— И сколько вас таких? — спросил Евдокимов.

— Думаю, человек пятнадцать будет, деповских.

Пришло двенадцать.

Их Евдокимов отправил в распоряжение Пржевальского, который тут же отвел их в сторону и они говорили, размахивая на все лады руками. Наконец, до чего-то договорились и из теплушки, которая служила Пржевальскому походной каптеркой, скатили по доскам таинственную железную бочку. Бочки этой больше никто не видел. Но дело на станции закипело. Откуда-то набежали деловитые железнодорожники, защелкали стрелки, возле которых возились подрывники, засновал по путям маневровый паровоз.

Пока Евдокимов собирал разбросанную по пристанционную поселку роту, пока затаскивали пулемет на водокачку, у Пржевальского, в дополнение к бронелетучке Заря Свободы, был уже сформирован состав. Паровоз под парами, несколько платформ с лебедками и каким-то железнодорожным барахлом, в хвосте — классный вагон. В него споро грузили скарб семьи деповских, решившихся разделить судьбу с ротой Евдокимова.

Глянув на все это, Евдокимов посчитал своим долгом поговорить начистоту.

— Куда собрался? — спросил он, хватая Пржевальского за отворот кожаной куртки.

Пржевальский, некогда цирковой борец, легко отцепил от себя клешню Евдокимова. — На всякий случай, Паша. И не ори, люди смотрят.

Тут Евдокимова позвали к телефону. Он узнал голос Трофимова. — Ну, что там у тебя?

— Пока ничего. Со стороны Овражного замечено передвижение. — Евдокимов замолчал, словно запнулся, потом спросил. — Погибать нам, Саша?

Трофимов ответил не сразу. — Потому и звоню. В общем, так. Как пойдут, постреляй сколько сможешь и уходи. По обстановке, выходи или к Щигрову или дуй сразу через фронт. Это между нами. Все. Удачи.

— Лады. Тебе того же. — сказал Евдокимов и повесил трубку.

Потом пошел на станцию и нашел Пржевальского. Тот посмотрел на него светлыми глазами. — Трофимов отменил приказ Матецкого. Я угадал?

— Вроде того. — нехотя сказал Евдокимов. — Пострелять и дралала.

— Почему не сейчас? — спросил Пржевальский.

— Ты не борзей сильно. Подержим их сколько можно. Не раньше. Дай карту.

Линия железной дороге от Утятина отклонялась к востоку и, описав дугу, от Незванки снова уходила на запад, теряясь в зелени замлинских лесов.

— Нам туда — ткнул Евдокимов пальцем. — Думаю, до Овражного пути свободны. Оттуда парнишка прибежал, говорит офицеры ушли затемно. Тут они не появились, видать, в обход пошли.

— Взрывать рельсы, ради моей таратайки, белые не станут. — кивнул Пржевальский. — Я буду маневрировать по первому пути. Поезд с гражданскими стоит на втором. Как подопрет, грузи туда роту и смываемся.

Словно в подтверждение слов Евдокимова на южной окраине станционного поселка защелкали винтовочные выстрелы. Евдокимов с Пржевальским поднялись на насыпь. Отсюда хорошо просматривалась центральная улица поселка, обезлюдевшая после первых же выстрелов.

— Дай бинокль. — сказал Евдокимов.

Пржевальский протянул ему бинокль. — Пора уж свой иметь.

Через привокзальную площадь перебежало несколько красноармейцев, сторожевая застава с южной окраины.

— Вроде, все. — подумал Евдокимов и, опустив бинокль, огляделся. Станция опустела, железнодорожники, помогавшие Пржевальскому исчезли, остались только те двенадцать, которые пришли с Щавелевым. С винтовками за плечами, в окружении своих семей, они столпились у классного вагона. Пржевальский закричал им, чтоб вооруженные лезли на платформу, а остальные, чтоб спускались под насыпь и ждали.

Евдокимов снова прильнул к окулярам, в конце улицы, рассыпавшись цепью, показались белые. Вот они поравнялись со зданием поселкового совета, на котором еще висел красный флаг. Несколько солдат свернули туда. Вдруг, у самых ворот, один из них упал и остался лежать, остальные отпрянули и, укрываясь за деревьями, стали палить в сторону дома. Блеснули офицерские погоны, видно было, как двое солдат перемахнуло через забор, очевидно, собираясь зайти стрелявшему в тыл. Не прошло и минуты, как со двора на улицу прикладами вытолкнули чернобородого человека в разорванной рубахе, в котором Евдокимов узнал предсовета латыша Озолина, и пристрелили у ворот.

Евдокимов отдал бинокль Пржевальскому. — Вацик, изобрази отход.

Пржевальский ухмыльнулся и, махнув рукой машинисту, вскочил на подножку. Бронелетучка тихо тронулась.

Евдокимов спустился с насыпи. Навстречу ему попался Щавелев с винтовкой в руках и спросил, не видал ли он Озолина, который должен был подойти, да вот что-то не подошел.

— Убили возле совета. — ответил Евдокимов и побежал к своим бойцам, занимавшим оборону вокруг вокзала и в нескольких прилегающих домах.

Между тем бронелетучка, до этого скрытая от глаз белых зданием депо, выкатилась на открытое место и, влекомая непрерывно гудящим паровозом, покатилась прочь от станции. С углярки, борта, которой были надставлены двумя рядами бревен, тявнула горная пушка и снаряд полетел неведомо куда.

Белые, видя бегство бронепоезда, посчитали дело законченным и двигались к вокзалу густой цепью. Некоторые взяли винтовки на ремень. Ожидая, когда они достигнут середины привокзальной площади, Евдокимов гадал, куда девался офицерский батальон и есть ли у белых артиллерия. Но вот шедший впереди прапорщик перешагнул невидимую черту, и разом затрещали пулеметы с водокачки и со второго этажа вокзала, хлопнул ружейный залп. Фуражка с прапорщика слетела, он схватился ладонями за голову, опустился на колени и повалился на бок. Закричали раненые. Площадь словно вымело, прапорщик и еще десяток солдат остались на ней лежать, остальные отхлынули в проулки и открыли ответную стрельбу. Но скоро пули обороняющихся заставили их отойти еще дальше. Через полчаса вялой перестрелки в дальнем конце улицы показалось облако пыли, и две артиллерийские упряжки остановились возле трупа Озолина. Прислуга развернула орудия, и первые снаряды провыли над крышей вокзала. Евдокимов крикнул пулеметчикам, чтоб спускались вниз. Из палисадников по зданию вокзала хлестнули пулеметные очереди. Вернувшаяся бронелетучка пыталась действовать своей пушчонкой, но несколько взорвавшихся на насыпи снарядов заставили Пржевальского отвести ее за депо.

— Все уходи! — закричал Евдокимов, рванул за шкирку ближнего красноармейца и, толкнув его к дверям, бросился вслед за ним.

Выскочили, залегли на путях. Следующий залп угодил точно. Внутри вокзала рвануло, из окон брызнули уцелевшие стекла. Посыпались кирпичи. Вспомнив о пулеметчиках на втором этаже, Евдокимов оглянулся, но не увидел их, похоже было на то, что они не успели выбежать. Раздалось еще несколько взрывов. Было ясно, что если вокзал развалится, то на том оборону станции Незванка можно считать оконченной. Однако стены добротной кирпичной кладки устояли.

Пока что устояли. — уточнил про себя Евдокимов.

Завывая сиреной подошла бронелетучка. Из паровозной будки скалился Пржевальский и что-то кричал, но его не было слышно.

Рядом мешком упал запыхавшийся связной от Денисенки, взвод которого занимал два дома правее вокзала и сказал, что в садах полно офицерья.

— Беги на броневик, пусть прикроет.

Связной завертел головой и, наконец, увидев за спиной вагоны бронепоезда, скачками бросился туда. Евдокимов увидел, как несколько рук втащили его в блиндированный вагон. Заря Свободы покатилась на правый фланг.

Белые перенесли огонь. Теперь снаряды рвались вокруг водокачки, пулемет с которой, не переставая, бил короткими очередями, не давая никому выйти на площадь.

Евдокимов встал и повел бойцов обратно в здание вокзала. Здесь все было завалено рухнувшей штукатуркой и битым кирпичом. У стены лежало несколько убитых. Трудно было сообразить, погибли они в начале боя, или их, замешкавшихся, накрыло снарядом.

— К окнам, к окнам. — закричал Евдокимов, а сам побежал по лестнице наверх, на второй этаж.

Пулеметчиков он увидел сразу. Первый номер лежал лицом вниз в луже крови, припорошенной известкой, рядом с опрокинутым на бок максимом. Второй, в задравшейся фуфайке, хрипел, отброшенный взрывом на несколько шагов. Но пулемет был в исправности. Едва Евдокимов заправил ленту и проверил прицел, как белые пошли в атаку. На голом, как ладонь, пространстве шансов у атакующих не было. Одной длинной очереди хватило, чтоб отогнать их. Трупов на привокзальной площади прибавилось. Плохо же было то, что замолчал пулемет на водокачке. Евдокимов подумал, что у белых хороший наводчик и, представив, как тот сейчас подкручивает маховички, выцеливая его, Евдокимова, подхватил патронные коробки и поволок пулемет вниз, ежесекундно ожидая взрыва. Но белые почему-то медлили.

Стрельба, между тем, сместилась на правый фланг. Дело там заваривалось нешуточное. К звукам ружейной пальбы прибавился заполошный треск пулеметных очередей. Пржевальский, видать, патронов не жалел. Несколько раз тявкнула горная пушка.

— Уходят. — сказал кто-то рядом. Действительно, было видно, как из проулка подогнали лошадей и прислуга цепляет пушки на передки. — На поляка пошли.

— Егорчев, летом к Пржевальскому, пусть забирает Денисенку и — сюда.

— Понято. — Белобрысый Егорчев вытер окровавленную щеку и, повернувшись, побежал.

— Все. Пошли.

На улице потемнело. Первый порыв ветра наклонил верхушки деревьев, закружились, сорванные с веток листья. Крупные капли с шипением упали в пыль.

— Давай к насыпи. Убитых — в теплушку. Раненых — в вагон. — приказал Евдокимов. — Двое со мной. — И побежал к водокачке, у подножья которой обнаружил пулеметчика Севку Володимерова, сидящего на земле в обнимку с ручным пулеметом.

— Почему спустился? — спросил Евдокимов.

— Мочи не стало! — плачущим голосом закричал Севка. — Вот и спустился. А Леху по стенке размазало.

— Встать. — Евдокимов пнул его в бок. — И, сказав, чтоб его ждали внизу, полез на водокачку, гоня дрожащего Севку впереди себя по узкой винтовой лестнице.

Севка не врал. Крыша была снесена напрочь, а на то, что осталось от Лехи Габийдулина, было страшно смотреть. Зато обзор был хороший. Узкие окошки, более похожие на бойницы, выходили на все четыре стороны.

— Смотри за площадью. — сказал Евдокимов. — И чтоб ни одна тварь не высунулась.

Севка трясущимися руками положил ствол Льюиса на подоконник и, не целясь, выпустил короткую очередь.

— Во, молодец. — похлопав его по плечу, комроты перешел к другому окну. Отсюда было видно, как взвод Денисенки лезет на груженую шпалами платформу, затаскивая туда тела убитых, как раненых подсаживают в классный вагон. Наконец бронелетучка дала задний ход. И вовремя, под насыпью взметнулись фонтаны земли. Орудия белых сменили позицию.

Внизу застучали каблуки. В проеме люка показалась кошачья голова Пржевальского. Протиснувшись наверх, он отряхнулся и выглянул на площадь. Дрейфят белогады?

— Ага. — ответил Евдокимов. — Севки боятся.

— Я сам боюся. — отозвался тот и, заметив движение в палисаднике, проверил его короткой очередью. Оттуда ответили из двух пулеметов. Несколько пуль влетели внутрь и, отрикошетив от стен, завизжали, задевая шестеренки насоса. Все пригнулись. Севка, присевший у подоконника на корточки, повернул белое, как полотно, лицо. — Ну, чистая же мышеловка, товарищ командир.

— Ты, Севка, это, — посоветовал Пржевальский. — не стрелял бы пока. Паша, думай быстрей. У нас четверть часа, не больше.

— Меньше. — разглядывая станцию, ответил Евдокимов.

— Что такое? — Пржевальский подошел к нему. — Дьявол!

Сразу за выходными стрелками, со стороны Овражного, насыпь поворачивала, огибая заросший березняком холм, приближаясь к его обрывистой стороне почти вплотную. Их разделяло только заболоченное русло ручья. На самом краю обрыва, в густой траве лежали, рассыпавшись в цепь, люди в черных мундирах.

— Корниловцы, что ли?

— Они. — ответил Евдокимов. — Цепкие сволочи.

— Так, — пригляделся поляк, — и пулемет у них. Плохо. Причешут сверху, мало не покажется.

Евдокимов забрал у Севки железяку льюиса. — Сколько дисков?

— Два осталось. — Севка снял с пояса диски.

— А за пазухой?

— Ой, забыл. — пулеметчик достал из-за пазухи третий диск и отдал его комроты.

— Значит так, Вацик, играй отправление. Меня не ждите, Бог даст, догоню. Больше приказаний не будет, дальше — по обстановке. Все, катитесь.

Севка посыпался по лестнице вниз, а Пржевальский на секунду задержался. — За Овражным, версты четыре, лесная ветка отходит, думаю поезда туда загнать, имей в виду.

— Хорошо.

— Бывай.

— До скорого. — Евдокимов перенес пулемет и стал ждать.

Это не заняло много времени. Выскочивший под дождь Пржевальский, скрестив руки над головой, закричал — По вагонам. — и поднялся в будку машиниста. Бронелетучка тронулась. Одновременно с ней пошел второй поезд, но притормозил у выходной стрелки, пропуская Зарю Свободы вперед, и далее уже двигался вслед за ней, держа дистанцию в пару десятков шагов. Как только последний вагон миновал семафор, выходные стрелки взлетели на воздух. Звук взрыва послужил белым сигналом к новой атаке, но теперь по ним никто не стрелял, и через несколько минут они уже занимали вокзал. А посреди площади остановились взмыленные артиллерийские упряжки. Отсюда насыпь, до самого поворота, отлично простреливалась. Белым не хватило пяти минут. Четверть часа, предсказанная Пржевальским, еще не кончилась.

Евдокимову это было теперь без разницы, он смотрел в другую сторону.

Офицеры на холме стояли в полный рост, не опасаясь быть замеченными, и поджидая момента, когда составы поравняются с обрывом, курили, пряча в ладонях огоньки папирос от льющейся сверху воды.

— Пора. — Евдокимов нажал на гашетку и не отпускал ее, пока диск не кончился. Несколько черных фигур остались лежать в траве, остальные, казалось, растворились между березовых стволов, бросив пулемет на краю обрыва. Но они никуда не делись. Пули тут же защелкали по кирпичам, одна из них, срикошетив, обожгла спину, но видно прошла по касательной, боль была терпимой. К тому времени, как хвостовой вагон скрылся за поворотом, патроны кончились. Евдокимов бросил пулемет и, подумав с горькой досадой, что всех делов было на две минуты, расстегнул кобуру и подошел к люку, собираясь спускаться. Орудийного выстрела он не услышал, успев лишь почувствовать, как словно громадная ладонь легла ему на затылок и толкнула с нечеловеческой силой вперед, во тьму.

Пржевальский, по своей привычке, по пояс высунувшись из будки, смотрел назад и видел, как снаряд разнес верхушку водокачки, опавшую на землю каменным дождем. — Прощай, Паша. — Он стянул с бритой головы фуражку и вытер мокрое лицо. — Шикарная смерть!

До Овражного долетели за считанные минуты. Разъезд оказался занят белыми, но о чем они думали, осталось неизвестным. Появления красных здесь, во всяком случае, не ожидали. Лишь несколько запоздалых выстрелов раздалось вслед мчащимся поездам. Единственной жертвой оказался, прошитый очередью с тендера паровоза, пожилой штабс-капитан, так и оставшийся сидеть в вынесенной на перрон кресле-качалке, выронив из рук газету.

Сразу за Овражным пошли Замлинские леса. Полоса отчуждения, последний раз чищенная в пятнадцатом году, заросла мелколесьем, тонкими, как бы прозрачными стволами берез и осин, а за нею, по обе стороны дороги, стеной стояли громады сосен и елей.

Проехали несколько верст. — Стоп, машина. — сказал Пржевальский и, спрыгнув на землю, пошел рядом с паровозом, словно принюхиваясь. Лесная ветка была заброшена задолго до революции. Проложили ее когда-то на деньги графа Кобылкина, который пожелал ездить в свою усадьбу на берегу Детеева озера, непременно в спальном вагоне. Он, вообще, был романтиком, этот граф и имел большие планы. Предполагалось соединить каналами Детеево озеро с соседними озерами, Глыбким и Анчутиным. Дабы воскресить на утятинских торфяниках пленительный образ Венеции. Но граф, как водится, разорился в самом начале работ. В его усадьбе поместилась контора торфодобывающей кампании. Некоторое время ветку использовали для вывоза торфа, но потом и это дело заглохло.

Пржевальский встал у того места, где ветка отходила от основной магистрали. Ржавые рельсы совершенно терялись в густой траве. Подошли бойцы ремонтного взвода с ломами. За старшего у них был Кудрин, сороколетний беженец из Белоруссии. — Ну, чего. Переводим?

Пржевальский попрыгал на шпале и с сомнением пожал плечами. — Давай, авось выдержит.

Машинист бронелетучки Кузьменко, иронически наблюдавший за этой проверкой, спустился из будки, и подошел, вытирая руки ветошью. — Выдержит, не сомневайся. Тут щебня сыпали немерянно, еще сто лет простоит.

Подошел черноглазый, угрюмый Денисенко. — А что с Евдокимовым?

— Остался на станции. — ответил Пржевальский.

— Угрюмое лицо Денисенко помрачнело еще больше. — На водокачке он был?

— Он.

— Так. А Габийдуллин с Володимеровым куда подевались?

— Габийдуллин убит. А Севку комроты отпустил.

— Отпустил, ага. — кивнул Денисенко. — Ну, я этой гниде свой пропишу мандат на дорожку.

Пржевальский, склонив голову на плечо, с любопытством рассматривал сурового комвзвода.

— Не дури, оставь. Я там был. При чем тут Севка? От него все одно толку никакого, но и вреда не много.

— То-то и оно. — процедил Денисенко. И, видимо, почитая дальнейший разговор о роли пулеметчика Севки в обороне Незванки и в судьбе комроты Евдокимова, бессмысленным, спросил — Слушай, Пржевальский, ты что, решил с поездами в лесу прятаться?

— На первое время, так. — невозмутимо ответил поляк.

— А потом? — не унимался Денисенко.

— Потом суп с котом. — сказал Пржевальский. — Посмотрим. Может, на Щигров будем пробиваться.

Денисенко приблизил к нему лицо и почти зашипел. — Какой Щигров, товарищ? Мы все, до последнего человека, геройски погибли, выполняя приказ товарища Ульянова-Ленина. Вечная нам память! А если какой Лазарь вдруг ненароком воскреснет, то ему прямая дорога в трибунал.

Пржевальский склонил голову на другое плечо — Плевать, дружок. Я обещал Евдокимову два дня ждать тут. А ты, я ведь тебя не держу, хочешь — уходи.

Наконец все было готово. Поезда медленно переползли на заброшенную ветку. Ремонтники повыдергивали костыли из шпал, и разобрали путь, сняв с каждой стороны по три рельсы и закинув их на платформу. Поезда осторожно двинулись в глубь леса и скоро исчезли в нем.