Хранители снов (СИ)

Глава 1

Раньше я никогда в серьез не задумывалась, о своем психическом состоянии. Но с некоторых пор, серьезно этим озадачилась. Вроде бы и стрессов в последнее время нет, хотя у меня вообще никогда не бывает стрессов, слишком однообразна моя жизнь, чтобы вызывать душевный переполох. Хотя первое время вообще об этом не думала, но вот две недели — это серьезно.

В этом сне я постоянно вижу некую зеленую поляну, с выступающими из‑под земли огромными валунами. Я стою посереди неё и смотрю на скалистую гору, которая всего в нескольких метрах от меня. Там всегда закат и солнце светит красным заревом. И все. Вот это снится мне каждый день.

Об этом я и размышляла, находясь на уроке истории. Это был последний урок последнего учебного дня перед летними каникулами. И если я не поговорю с ней сегодня, такая возможность представится только по истечении трех месяцев. Я отвлеклась от своих дум из‑за толчка под локоть. Мой сосед по парте Радислав испытывал жгучее нетерпение что‑то мне сказать.

— Ты з — занята вечером? — поинтересовался он, вырисовывая на листке бумаги непонятные символы и фигуры.

Радислав — мой лучший и единственный друг. Так получилось, что кроме него со мной больше никто не общается. Мне вообще крупно повезло, что в моей жизни появился этот долговязый парень. Он был на две головы выше меня и вместе мы смотрелись весьма колоритно. Знакома я с Родькой давно, мы примерно в одно и то же время попали в интернат. Он был старше меня на два года и отвратительно вел себя в третьем и пятом классах, что дважды оставался на второй год. Психологи утверждают, что его поведение обуславливалось комплексом, поскольку он заикается.

Я думаю, что это полная чушь, что‑что, но из‑за этого он точно не комплексовал. Родька всегда был окружен друзьями из секции борьбы, так как серьезно увлекался этим видом спорта и конечно, девчонками. Сомневаюсь, что у КМС по борьбе будут комплексы по поводу заикания.

В своих кругах его называли исключительно по фамилии, которая плавно перешла в имя нарицательное и лишь мне, позволялось обзывать его просто «Родькой», не боясь недовольства с его стороны (а он, кстати, не любил когда остальные звали его так). Вообще у него довольно жесткая немецкая фамилия — Трод, которая, по моему глубокому убеждению, ему абсолютно не подходила. Хотя даже он сам со мной не соглашался в этом вопросе и я уже молчу про остальных. Изначально, его фамилия значилась с двумя «Д» на конце, но умелые паспортисты ловко убрали лишнюю букву, чему Родька не стал препятствовать и менять паспорт, поэтому так и остался Тродом с одной «Д».

Понятия не имею, почему он обратил на меня свое внимание, ведь я единственная никогда не повышала голос, не резвилась на переменах, ни с кем не общалась и ничем не выделялась. Наверное, ему стало меня жалко, а когда подружились, всерьез заинтересовался моей мазней, которую я гордо именовала «картинами». Так и прилипли мы друг к другу. Точнее я к нему прилипла, а он для меня стал неким окном в мир.

— Родь, сегодня я работаю, ты забыл? — нехотя ответила я.

Мои отказы он всегда воспринимал как личное оскорбление.

— Ясно. — С напускным безразличием произнес он, и отвернулся.

Вообще‑то я слукавила. На работу мне сегодня не нужно. Я вообще не работаю по пятницам и субботам. Да и работой это не назовешь, скорее подработкой. По вечерам мою полы в соседнем минимаркете. Изначально я работала для возможности взять себе в кредит ноутбук, но когда он был куплен, а кредит оплачен, я решила что лишние деньги не помешают, да и благодаря этому, я чаще выхожу из дома.

Звонок. Ура! Все, отстрелялась. Я лениво поднялась из‑за парты, собрала свои тетрадки и, буркнув Родьке короткое: «пока», ретировалась.

У меня сегодня еще куча дел, нужно успеть зайти в класс изобразительного искусства, чтобы оставить там рисунки, посетить школьного психолога и забрать физкультурную форму из своего шкафчика, хотя я уже полгода была от нее освобождена, не без помощи школьного психолога Инессы Егоровны.

Проблема состояла в том, что мне было довольно сложно находиться продолжительное время в женском коллективе, особенно в таком, как наш класс. На переменах в раздевалке, меня неизменно либо закрывали в туалете с выключенным светом, либо обдавали холодным душем, либо просто надсмехались, указывая на недостатки во внешности.

Физрук мои жалобы не принимал в серьез, а ябедничать Родьке я стеснялась. Так что девчонки все это проделывали абсолютно безнаказанно, пока однажды не бросили мне в волосы жвачку. Естественно, она запуталась на макушке, и хотя моей гриве это существенного урона не принесло, но обидно было до слез. Вот тогда меня рыдающую и увидел Максим, мальчик с нашего класса. Нужно добавить, что мальчишки всегда защищали меня от нападок женской половины, думаю, что в основном именно из‑за этого девчонки и высказывали на мне свою злобу. Так вот, Максим и отвел меня обратно в раздевалку, в довольно грубой форме пообещав обидчицам что: «Если они еще, хоть раз тронут меня пальцем, у них у всех будет по увесистому шматку жвачки в волосах», и, в подтверждении своих слов плюнул своей, прямо Машке Рябининой в глаз.

С тех пор по настоянию Инессы Егоровны, ради моей личной безопасности, я была освобождена от физкультуры, а мальчики из класса считали своим долгом меня защищать и по очереди испытывали свое счастье в попытках со мной подружиться, которые неизменно проваливались. Но на поприще защиты явным лидером был Родька, поэтому я оставалась верна своим принципам и упорно дружила только с ним. Хотя любви со стороны мальчишек это парню не прибавило, но как ни странно, те вели они себя намного культурнее девчонок и не пытались с ним связываться. Хотя, думаю, что они просто побаивались Родьку. Особенно после того, как Максим рассказал ему про случай в раздевалке и Родька перестал прогуливать уроки, везде следуя за мной по пятам.

В общем, так и дружили мы: я — самопровозглашенный художник, и Родька — устрашающий страж, следовавший за мной тенью. Еще бы, выглядит он весьма внушительно. Вот и сейчас выходя из класса, я услышала злобный шепоток за спиной. Исходил он, естественно, от Машки. Она больше всех меня ненавидела, так как когда‑то встречалась с Максимом. Не обращая на них внимания, я поспешила в класс ИЗО, оставила у лаборанта свои эскизы и, пожелав хороших каникул, уже бегом приспустилась в кабинет школьного психолога.

Её пришлось немного подождать, она тоже вела урок, поэтому задержалась. При виде меня возле своего кабинета, женщина расплылась в улыбке.

— Здравствуй Мартина, давно ждешь? — спросила она, открывая дверь. — Проходи.

Я поздоровалась и прошла в кабинет, плюхнувшись в удобное кресло.

— Решила навестить меня перед каникулами? — предположила она. — Знаешь, ты можешь приходить ко мне и во время каникул, я никуда не собираюсь ехать этим летом, поэтому всегда буду рада тебя видеть. Кроме того, я напишу тебе свой адрес и телефон, и предварительно созвонившись, мы можем назначать встречи.

Она села за свой стол и положила на него руки. Все, теперь я могу говорить.

— Инесса Егоровна, я вам еще рисунок принесла, — сообщила я, и достала из сумки папку с альбомом.

Я знала, что ей очень нравятся мои рисунки, и она чрезвычайно радовалась, когда я их приносила, потому что моя мазня, по ее мнению, была очень жизнерадостная.

На этот раз я решила подарить изображение той поляны, которая мне снится, чтобы Инесса Егоровна имела представление о том, что именно я вижу в своем сне.

— Мартина! Какая красота! — изумилась психолог, взяв рисунок из моих рук. Картина и впрямь получилась красочная. Я потратила на нее не один тюбик зеленой, желтой и красной краски. — Ты даришь это мне?

— Угу. Я, собственно, об этом рисунке хочу с вами поговорить, — из места в карьер начала я.

— А в чем дело?

— Дело в том, что я изобразила свой сон.

— Это? — она поправила свои узкие очки и приблизила рисунок к лицу. — Замечательный сон. Очень красочный, — теперь она рассматривала рисунок с точки зрения психолога, а не восхищенного созерцателя. — Великолепное отображение твоего внутреннего мира. Только почему закат?

— Это не мой внутренний мир. ЭТО снится мне каждую ночь уже на протяжении трех недель, — ну, немного преувеличила, — я просто стою вот тут, — тыкнула пальцем в рисунок. — Что это значит?

— Хм… — она сняла очки и отдалила от себя картину на расстояние вытянутой руки. — Думаю, тебе не стоит волноваться. Хотя… видишь ли, наши сновидения служат для пересмотра взглядов и привычек. Повторяющиеся сны означают, что их пересмотр оказался неудачным. Такие сновидения показывают нечто очень важное в твоей жизни. Подсознание использует метод повторения, чтобы в сознании отпечаталось действительно важное сообщение. Но в тоже время, это повторение означает, что твоя реакция на жизненные ситуации не меняется. В этом и заключается смысл повторяющегося сновидения. Тематика сновидений повторяется, хотя сцены могут быть несколько иными. Такие сновидения хорошо запоминаются, потому, что бывают очень эмоциональными. Хотя в твоем случае я не пойму подтекст этого сна. А что ты там делаешь? — спросила она.

— Ничего. Просто стою и все, ну по сторонам смотрю. Там ничего не происходит, — охотно поведала я.

— Занятно, — улыбнулась Инесса Егоровна. — Думаю, твое подсознание дает тебе знак. Только какой, узнаешь только ты из своих сновидений. Внимательно наблюдай за ними, вероятнее всего, тебя ждут перемены и ты сама себя на них программируешь. И обязательно информируй меня о своих умозаключениях, мне очень интересно к чему это все приведет, — тараторила она и одновременно писала что‑то в своем блокноте. — А теперь, расскажи мне как у тебя дела со сверстниками.

— Хорошо, — поморщилась я.

— Мартина, ты ведь обещала мне попытаться наладить контакт с одноклассниками, — строго проговорила психолог.

— Я дружу с Радиславом, — промямлила я, пытаясь защититься.

— Я знаю, что из всех возможных кандидатур, ты выбрала себе в друзья самую неподходящую, но нельзя дружить лишь с одним человеком, — завела она свою любимую шарманку, — ты ведь красивая и умная девушка, тебе необходимы внешние контакты со сверстниками. Я не уговариваю тебя дружить с людьми, которые тебе не приятны, хотя бы попробуй наладить с ними контакт.

— Инесса Егоровна, ну не хочу я с ними общаться, — устало проговорила я.

— А как на счет класса изобразительного искусства? Там есть люди, с которыми ты общаешься? — не отставала она.

— О да, там есть, — нагло соврала я, — мы всегда обсуждаем то, что собираемся нарисовать, но там, скорее больше рабочая обстановка, чем дружеская.

Она встала из‑за стола и посмотрела на меня долгим внимательным взглядом и произнесла:

— Ты хорошая девушка Мартина, но абсолютно не умеешь лгать.

Я покраснела и улыбнулась проницательности психолога.

— Извините Инесса Егоровна, но мне совсем не хочется перед летними каникулами обсуждать мои так называемые проблемы с одноклассниками. Я вообще считаю, что у меня нет проблем в этом плане, я довольна тем, что имею. И прошу поверить мне, я говорю абсолютно честно. Меня действительно все устраивает.

— Знаешь Мартина, для своего возраста, ты не по годам смышленая, — довольно заявила она, — я рада, что ты впустила меня в круг своих друзей.

Мы проговорили с ней еще примерно с полчаса, выпив при этом по две чашки кофе. Обсуждали в основном мой сон и детали, которые я изобразила на рисунке. Мы просидели бы и дольше, но у Инессы Егоровны была назначена встреча с второклашками на продленке, и ей нужно было идти.

Она еще раз окинула взглядом моё творчество и сказала:

— Замечательный рисунок, не жалко отдавать?

— Нет конечно, это я для вас сделала, — заверила я.

У нее уже была приличная коллекция моих рисунков, некоторые даже висели у нее в кабинете в рамочке, что ужасно мне льстило.

— Спасибо, — зарделась психолог и затем протянула мне листок, который вырвала из своего блокнота. — Это мой адрес и телефон. Пожалуйста, забегай ко мне.

— Конечно забегу, — обрадовалась я.

Инесса Егоровна слегка приобняла меня и мы вышли из кабинета.

Несколько позже, забирая физкультурную форму, я обнаружила, что мой ящик уже третий раз за год взломан и вся одежда залита чернилами и корректором. А стенки и дверца исписаны высказываниями типа: «Максимова — дура!» и еще парочкой более крепких словечек, которых мой мозг просто отказывался воспринимать.

— Отлично, — поморщилась я, вытаскивая штаны двумя пальцами, понимая, что восстановлению они не подлежат, — великолепная демонстрация умственных способностей моих одноклассниц.

Выкинув свою форму, я поплелась к выходу из школы. Год. Остался только один год и мученья закончатся.

Поход до дома обычно занимал у меня около получаса, если идти вразвалочку и минут десять, если поспешить. Сегодня спешить не хотелось. Я находилась в приподнятом настроении, и даже инцидент со шкафчиком его не испортил, к таким вещам либо привыкаешь, либо перестаешь на них обращать внимание, я выбрала второе.

А еще меня радовало то, что Инесса Егоровна не признала меня не нормальной, а наоборот значительно облегчила душевное состояние, можно сказать, сняла с плеч булыжник. Так что весь оставшийся путь я шла летая в облаках, напевая и пританцовывая, как обычно делаю, если мне просто хорошо. Впервые за две недели я ждала ночи и совсем не боялась заснуть.

Когда я подошла к подъезду, уже смеркалось, и как всегда не горел свет. Добравшись до пятого этажа, я открыла дверь, и меня сразу обволок смешанный запах разнообразных красок. Как я люблю свою квартиру. Здесь полностью был мой собственный мир. Она досталась мне от родителей и с помощью тетки я имею возможность жить на своей жилплощади, а не в общаге с другими детьми — сиротами.

Хотя изначально квартира была трехкомнатная, но мы с тетей Миной — так зовут сестру моего папы, решили, что такая большая квартира мне пока ни к чему, поэтому продали старую и купили эту «однушку», которая кроме всего прочего, находится ближе к школе. Вырученные же за неё деньги, положили в банк. По замыслу тети Мины, я могла снять их только тогда, когда мне исполнится двадцать один год, чему я ни в коем случае не препятствовала. По крайней мере, у меня в перспективе еще пять лет, по истечении которых, я смогу сама встать на ноги, а потом снять деньги, да еще и с процентами.

По этому, из своей «однушки» я сделала своеобразную берлогу, где бы все радовало глаз. Первым делом содрала обои и обклеила стены белой тканью. Так как в нашем городе большинство дней в году пасмурные или холодные, я изобразила на стенах лето, причем лето в тропиках. Вырисовывала я все это около года, потратив изрядное количество красок и растворителей, но добилась желаемого результата. С потолка на меня светило солнце, а стены завлекали тропическими деревьями, невиданными цветами, зеленой травой и небольшим озерцом, прятавшимся за бамбуком. Было такое ощущение, что ты действительно находишься в тропиках и если добавить чуть — чуть воображения, то можно даже почувствовать влажный запах земли и зелени. Но как правило, кроме меня эти ароматы никто не чувствовал, что между прочим не удивительно, это ведь мой мир.

Из старой квартиры я перетащила сюда необходимую мебель и, в общем, была довольна своей жизнью. Тетя Мина утверждала, что при продаже этой квартиры мы выручим хорошие средства только из‑за моей росписи на стенах, но я, в отличие от нее, не собиралась ничего продавать, аргументируя это тем, что не появилось на свет еще того человека, который сможет купить у меня частичку души. Тетка обычно злилась на такие мои высказывания и говорила, что я пошла в её «братика», то есть моего отца и, что у него тоже был ветер в голове.

Про тетю Мину нужно отдельно упомянуть, что она своеобразный человек. Самое главное в жизни для нее — это порядок, поэтому после того как погибли мои родители (это случилось, когда мне было пять лет), она стала моей опекуншей. Однако жила я в детдоме, но часто у нее бывала, практически каждый день. Она занималась со мной, мы вместе играли, гуляли, и тетка с самого детства мне внушала, что меня никто не бросал, что я не одна, и мы есть друг у друга, а это уже много. Я тогда была еще маленькой, чтоб полностью осознать, что произошло с моими родителями и тете Мине пришлось куда сложнее, чем мне. Она очень сильно любила моего отца, а он в свою очередь всегда холил и лелеял свою младшую сестренку. Смерть моих родителей сильно подкосило ее и без того слабое здоровье, и тетка с периодичностью раз в два месяца строго отлеживала по неделе в больнице и терпеть не могла, когда я ее навещала. Считает, что мне не следует видеть ее в этом убогом месте и в ужасных бесформенных халатах. Я никогда не вредничала, поэтому всегда только провожала ее до больницы и встречала оттуда.

Тетю Мину можно было даже не пытаться понять, её можно было только пережить как стихийное бедствие. Но она любит меня и заботится, я ни в коем случае, ни за что не её осуждаю и бесконечно благодарна за все. Как я уже упомянула, она своеобразный человек.

Включив музыку и наскоро перекусив, я достала кисти с красками, и удобно устроившись на полу, решила закончить один из своих рисунков. Давно уже до него руки не доходили. Я изобразила величавую скалистую гору, выступающую из темного леса, на которой стояло огромных размеров животное, напоминающее полу — волка — полу — медведя, воющего на луну.

Я вообще люблю рисовать животных, только они никогда не получаются похожими на настоящих. Вернее будет сказать, в последний момент у меня всегда дрогла рука и, к примеру, рисуя величавого льва, я неизменно подрисовываю ему рога или крылья, ну, могу даже чешую изобразить. У меня просто не было ни одного рисунка с действительно существующими животными. Причем реалистичность изображаемых животных удивляла даже педагога класса ИЗО. Он говорил, что я так детально прорисовываю каждую мелочь в облике зверей, что создается такое впечатление, будто я рисую с натуры. А Инесса Егоровна утверждает, что это происходит из‑за моего бурно развитого воображения, но, в отличие от учителя ИЗО, неизменно интересовалась, почему именно так или эдак я решила изобразить зверя.

Резкий удар в окно из кухни заставил меня вздрогнуть, и у зверя на моем рисунке выросло заостренное ухо.

— Что это? — спросила я сама себя и прошла на кухню.

Там у меня был приоткрыт балкон, но стекло разбито не было. Я открыла дверь и с опаской выглянула. На полу лежал огромный черный ворон лапами кверху.

— Бедненький! — перепугалась и села на корточки возле птицы.

Ее широкая грудь медленно вздымалась и отпускалась.

— Дышит… — обрадовалась я и выскочила с балкона за полотенцем, чтобы взять ворона.

Бережно приподняв птицу, я занесла её в дом и положила на диван, задумавшись, звонить ли мне в ветеринарную службу, чтоб они послали меня, куда подальше с этим вороном, или нет.

— Что ж мне с тобой делать, а? — спросила я бездвижное животное.

Внезапно птица открыла глаза, резко встрепенулась и встала на лапы. Я сразу же пожалела, что занесла ее в квартиру и стала медленно отступать назад к спасительной близости ванны. Ворон, тем временем, пронзительно каркнул и приподнял крылья, видимо решив этим меня напугать, хотя необходимости не было, я и так до смерти перепугана.

Чем ближе я подходила к ванной, тем громче ворон каркал. Когда я остановилась, птица перестала верещать, отпустив крылья. С опаской глядя на меня, ворон взмахнул огромными крыльями так, что все мои рисунки разлетелись, и уселся на спинку дивана, тараща на меня свои умные глазища.

— И что? — сердито спросила я.

— Кар — р-р…

— Отлично, — я медленно сделала шаг к дивану, ворон повернул голову и снова каркнул. — Кыш — ш-ш!!! — разозлилась я.

Бесполезно, ворон даже не шелохнулся. Я немного осмелела и подошла ближе к дивану.

— А ну ка иди отсюда! — грозно проговорила я, подбоченившись. — Я хотела тебе помочь, а ты пугаешь меня, брысь!

Ворон внимательно на меня смотрел, и вроде даже улыбался, но не предпринимал попыток сдвинуться с места. Я поспешила в ванную за шваброй, чтоб выгнать крылатое чудовище из квартиры. Нарисовавшись в комнате со своим «оружием», начала медленно подходить к птице. Ворон даже не встрепенулся и не издал ни звука, тогда начала легонько подталкивать его черенком от швабры к двери. Птица нехотя отодвинулась на пару сантиметров и недовольно клюнула палку. Еще минут десять я не оставляла попыток выгнать вредную птицу, но кажется, ей так понравилось у меня дома, что после долгих перелетов от дивана к столу, от стола к мольберту и после того, как вся моя комната стала напоминать поле Второй Мировой Войны, распсиховалась и крикнула:

— Ладно, ну и сиди тут как истукан! — недовольно плюхнувшись на пол, я твердо решила закончить рисунок с остроухим, теперь уже животным.

Вскоре я и впрямь забыла про ворона, он, кстати, про меня тоже. Сначала сидел покаркивал, а потом и вовсе заснул. Я оглядывалась на него время от времени, но птица не подавала признаков враждебности, даже смотрелась мило с закрытыми глазками и опущенным клювом. Лишь однажды за весь вечер я отвлеклась, сделав себе чай и поставив блюдце с водой рядом со спящей птицей, а он даже глаз открыть не потрудился. Ну и ладно, на улице все равно темно, с его координацией однозначно свернет себе шею, так что я мысленно разрешила ему у меня переночевать.