Хозяйка старой пасеки 3

5

«Беседа должна быть легкой, познавательной и приятной для всех участников», — твердила я мысленно, разливая уху из фарфоровой супницы. Правда, мои совершенно отупевшие от сегодняшних событий мозги категорически отказывались придумывать познавательные и приятные для всех участников темы. На мое счастье, Варенька впитала искусство легкой беседы с молоком матери, так что гости не скучали. Даже землемер, явно чувствующий себя неловко за столом с графом.

Я думала, Стрельцов сегодня уже ничем не сможет меня удивить, но он болтал за столом не меньше Вареньки. Еще и ударился в воспоминания, от Марьи Алексеевны заразился, что ли. Впрочем, какая мне разница: пока они болтают, мне можно отдохнуть от обязанностей хозяйки, «которая задает тон всему дому», чтоб его.

— Надо сказать, украденной полковой кассой этот шельмец, несмотря на свои семнадцать лет, распорядился отменно. Сделал подложные документы, заказал мундир с золотым шитьем и явился в Скалистый край. Заявил, что он направлен самой императрицей. Якобы та собралась заключать военный союз с Данелагом и в знак дружбы намеревается послать туда отряд горцев, чтобы те сражались в Агре за интересы данелагской короны.

— Горцев? — расхохотался доктор. — Тех самых горцев, которые не признают власть императрицы и грабят окрестные селения? На помощь Данелагу? Хотел бы я на это посмотреть!

— Якобы им привычно воевать среди скал и в лютой жаре, — улыбнулся Стрельцов. — А сам Всеславлев должен был нанять этот отряд.

Отец Василий покачал головой.

— Не может быть, чтобы ему поверили!

Исправник пожал плечами.

— Поверили. Может, кто-то и усомнился поначалу, но у этого прощелыги на всех окрестных почтовых станциях были сообщники, которые перехватывали депеши в Ильин-град. Он сам и ответы писал, подтверждая собственные полномочия.

— В семнадцать лет — и такая предусмотрительность? — удивилась я.

— В семнадцать, — подтвердил Стрельцов. — А хитрости, как у седого интригана. Похоже, некоторые рождаются с особыми талантами, например, вызывать доверие к себе. Вице-губернатор выдал ему десять тысяч рублей на расходы. Безо всякого приказа и расписок, заметьте.

— Кир, ну правда, скажи, что ты преувеличиваешь! — не выдержала Варенька.

— Хотел бы, но не могу. Все так и было. Всеславлев мог бы убраться из Скалистого края с приличной суммой, выправить себе документы и жить припеваючи, если бы сумел вовремя остановиться. Но этого дара ему, видимо, не досталось. Когда обман вскрылся, он заявил, будто намеревался спасти отечество.

Варенька возмутилась:

— Обманом, подлогом и воровством? Или у него не хватило фантазии придумать, что он собирался бы делать дальше?

Стрельцов развел руками.

— Не знаю. Я на допросе не присутствовал. Но приятель, который его вел, говорил, что этот проходимец блистал бы на сцене императорского театра. Немало трудов пришлось положить просто для того, чтобы выяснить его настоящую личность. На каждом допросе Всеславлев менял имена и выражения лица, даже голос, говорят, менялся.

— Неужели такое возможно? — ахнула Варенька.

— Удивительный человек, хоть и преступник. Тот мой приятель не склонен к странным фантазиям. Но признался, что этот жулик так хорошо лицедействовал, что его посещала идея призвать батюшку отчитывать бесноватого.

— Он был одержимым? Какие ужасы ты рассказываешь!

— Люди и без помощи нечистых могут быть очень изобретательны во зле, — задумчиво произнес отец Василий. — Будто испорченные дети, которые, вырвавшись из-под родительского присмотра, пускаются во все тяжкие. Думаю, Кирилл Аркадьевич со мной согласится.

— Увы. — Исправник кивнул. — Моя должность быстро избавляет от иллюзий в отношении рода человеческого. Взять хоть ограбления купцов несколько лет назад.

— В соседнем уезде? — оживился Иван Михайлович.

— Да, на границе с нашим. Душегубец кидал гранаты под ноги лошадям, а потом добивал раненых и обирал обоз.

— Ужас! — воскликнула Варенька.

— Его нашли? — полюбопытствовала я.

— Свидетелей он не оставлял.

— По товарам. Вряд ли кто-то стал бы убивать ради мешка муки.

Стрельцов смерил меня нечитаемым взглядом.

— Шелка, чай, пряности, женьшень… Сорви печать таможни — и товар становится неузнаваем. В Белокамне чай пьют десятками пудов. А спрос на шелк в Ильин-граде? Не будут же модницы весь сезон щеголять в одном платье?

— Это просто неприлично — появляться в одном и том же платье на двух балах подряд, — прощебетала Варенька.

— Наверняка злоумышленник сбывал товары не сам, а через посредника, но отыскать его не удалось, — закончил Стрельцов.

— Не может ли быть… — начала Варенька.

Я наступила ей на ногу под столом, поняв, что она хотела спросить.

Не мог ли Савелий быть тем грабителем? И тогда чай в моем омшанике не просто контрабандный, но и полит кровью? Хотя нет, Стрельцов говорил о купеческих обозах и печатях таможни.

Интересно, насколько легко здесь раздобыть гранаты?

Может, мне прикупить себе пару пушек — отгонять женихов? И начать с внезапно разболтавшегося о служебных делах исправника? То клещами из него ни слова не вытянешь о расследовании, а то заливается соловьем!

— Не может ли такое злодейство совершить одержимый бесом? — выручил Стрельцов кузину. — Кто знает?

Голос его звучал задумчиво и мягко, контрастируя с острым внимательным взглядом.

— Отец Василий, а часто ли вам приходилось встречать одержимых?

— Ни разу, — покачал головой священник.

— За все время службы?

— Да, за все полтора десятка лет. Были те, кого приводили как бесноватых. Но ни одного настоящего. Все оказались по части Ивана Михайловича и его коллег.

— Душевнобольные? — полюбопытствовала Варенька.

Священник кивнул.

Стеша забрала опустевшие тарелки и внесла блюдо с медвежатиной. Не знай я, что это за продолговатые брусочки в панировке, ни за что бы не догадалась.

— Изумительно, — не удержалась я от комплимента. — И совершенно нет этого привкуса дичины.

— Кир, ты должен поделиться рецептом! — сказала Варенька.

Стрельцов улыбнулся.

— Предпочту оставить его при себе.

Переждав поток восхвалений, исправник решил вернуться к прерванному разговору.

— В самом деле, отец Василий? Ни одного одержимого, только душевнобольные?

— Как я уже сказал, человеческий разум и без подсказок потусторонних сил на редкость изобретателен, на радость нечистому. Хотя, признаюсь, жутко видеть, как человек покрывается волдырями после того, как на него плеснули водой.

— Святой водой? — ахнула Варенька.

— Обычной, колодезной. Но я сказал, будто это святая вода. И она обожгла. Согласитесь, таким мелким обманом нечисть не провести.

— Иван Михайлович, как такое возможно? — Графиня переключилась на доктора.

— Хотел бы я знать, — вздохнул доктор. — Многое было бы куда проще. К сожалению, медицина еще очень далека от того, чтобы полностью понять, как устроен человек и каковы его возможности.

— При такой обширной практике, как у вас, вы наверняка встречали немало странного, — сказал Стрельцов.

— Конечно. Но большинство этих историй о болезнях души и тела — неподходящая тема для застольной беседы в кругу барышень.

— Расскажите! — воскликнула Варенька.

Стрельцов смерил ее осуждающим взглядом, но вслух одергивать не стал. Варенька сделала вид, будто не заметила, и уставилась на доктора глазами несчастного котика. Иван Михайлович сдался:

— Была в моей практике хрупкая барышня, которая уверовала, будто за ней явился возлюбленный на небесном корабле. Она собиралась выйти к нему в окно третьего этажа. Ее отец и трое взрослых братьев не могли оттащить ее от окна — к счастью, пока они боролись, успели прибежать дворник и кучер.

Он покачал головой.

— Удивительно, на что порой бывает способен человек.

— В самом деле, — кивнул Стрельцов. — Жаль, что нам неизвестно, отчего случаются душевные болезни. Или внезапные выздоровления.

Я поперхнулась медвежатиной. Твою ж!.. За поцелуйчиками и неприличными предложениями я совершенно забыла, по какому поводу исправник здесь. Зато он не забыл.

— Глафира Андреевна? — Исправник налил кваса мне в стакан. — Выпейте. Это поможет.

— Прошу прощения. — Я натянула на лицо улыбку.

Выплеснуть бы этот квас ему на голову с воплем «ты на что намекаешь, гад!». Впрочем, он не намекает. Он говорит прямо, как всегда.

Интересно, только ли в убийстве старухи он меня подозревает или еще что собирается инкриминировать? Контрабандный чай, например?

Иван Михайлович всплеснул руками.

— Как я бестактен! Глафира Андреевна, простите старого дурня! И ни в коем случае не принимайте…

— Что вы, Иван Михайлович! За что же мне обижаться на вас? — Я покосилась на исправника, сидевшего с невинным видом. — Из песни слов не выкинешь. Я действительно болела, правда, причина была вполне очевидна. Как сказал отец Василий, зло довольно изобретательно и без подсказок потусторонних сил. К счастью, сейчас я здорова. Не могу назвать это иначе как чудом, дарованным мне Господом, но я не собираюсь пренебрегать этим чудом и постараюсь сделать все, чтобы оно произошло не напрасно.

Сущая правда, между прочим.

— И, конечно, Кирилл Аркадьевич, находясь здесь по долгу службы, имеет право быть бестактным, — продолжала я.

Стрельцов покаянно склонил голову:

— Прошу прощения, Глафира Андреевна. Иногда я в самом деле веду себя как сущий солдафон.

Так я и поверила, что он не уследил за языком! Вопрос только — с какой целью?

— Не расстраивайся, Глаша, — прощебетала Варенька. — На самом деле я очень рада, что ты здорова! Что бы мы все без тебя делали!

Как же я устала от намеков различной толщины и разговоров с двойным, а то и тройным дном! Я посмотрела исправнику в глаза.

— Вы не успели спросить Ивана Михайловича, возможно ли изобразить душевную болезнь. Думаю, я смогу ответить вместо него. Возможно. Даже сломанную кость не всегда можно определить сразу, что уж говорить о сломанном разуме? Только Господу ведомо, что в душе у человека, а люди, пусть даже врачи, вынуждены делать выводы из того, что видят. Или из того, что им показывают.

Стрельцов снова едва заметно склонил голову.

— Вы совершенно правы, Глафира Андреевна. Умный человек не выворачивает душу всем подряд, а показывает лишь то, что хочет показать. Но тем интересней все же увидеть его настоящим.

Ах, так? Сам напросился!

— В самом деле. Не каждый позволит застать себя без мундира… — я скопировала его полуулыбку, — в который почти все из нас запаковывают свою душу. Наверное, только священникам часто доводится видеть обнаженные человеческие души. Что скажете, отец Василий? — повернулась я к священнику.

Стрельцов стиснул черенок вилки, но перебивать священника не мог. Неприлично. В кои-то веки приличия играют на моей стороне!

— Не так часто, как вы думаете, Глафира Андреевна, — задумчиво произнес отец Василий. — Большинство людей лгут себе даже охотнее, чем другим, и не осмеливаются быть собой даже перед лицом Господа нашего. Пожалуй, тут снова к Ивану Михайловичу. Говорят, страдания очищают, а кому, как не доктору, знать о страданиях?

Глаза Вареньки начали стекленеть — похоже, оборот, который приняла беседа, стал ей скучен.

— Я бы не сказал, что страдания очищают, — медленно проговорил доктор. — Они обнажают душу. А души, как и тела, бывают разными. Иные прекрасны, иные — в шрамах…

Я не удержалась — глянула на Стрельцова. На скулах исправника заиграл румянец.

— … а некоторые просто уродливы, — закончил доктор.

— Мне кажется, иные шрамы могут быть интересней гладкой, но безликой красоты, — не удержалась я. — Шрамы, которые мы носим на теле и душе, — свидетельство того, что мы оказались сильнее того, что пыталось нас убить. Возможно, это что-то искалечило нас непоправимо, но все же — мы оказались сильнее. Потому что мы живы. И будем жить.

Господи, что я несу! Еще немного — и начну проповедовать современную психологию! «Посттравматический рост», «жизнестойкость»…

Но было что-то во внимательном взгляде Стрельцова. Что-то, что заставило меня продолжить.

— У человека всегда есть выбор, даже когда кажется, что его нет. Озлобиться или остаться человеком, оглядываться назад, оплакивая прошлое, или, отдав ему должное, идти вперед.

— Как хорошо ты говоришь, Глаша! — воскликнула Варенька.

— Возможно, вы правы, Глафира Андреевна, — ответил вместо доктора отец Василий. — Иных шрамы действительно украшают. Хотя мне как священнику не подобает судить о внешней красоте, лишь о душевной. Но трудно не заметить, что некоторые в старости становятся красивее, чем в юности.

— Разве это возможно? Чтобы старость не уродовала?

Варенька смотрела не на священника, на меня. Как и все собравшиеся за столом. Отмолчаться не получится — и кто тянул меня за язык, спрашивается?

— Да, для тех, кто умеет смотреть и умеет думать, — кивнула я. — Узор морщин, который создается привычным выражением лица. Мудрость прожитых лет — если человек сумел извлечь из них уроки. Да посмотрите хоть на Марью Алексеевну — разве она не красавица, несмотря на возраст?

Графиня заколебалась — она успела привязаться к Марье Алексеевне, как и я, и не хотела за глаза говорить о ней плохо, но и признать ее красавицей тоже не была готова.

— Марья Алексеевна — удивительная дама, — сказал Стрельцов, в упор глядя на меня. — И я предлагаю выпить за удивительных дам и прекрасных барышень, без которых наша жизнь была бы слишком пресной.

Я опустила ресницы, в который раз за день проклиная краснеющие щеки. К счастью, гостям стало не до меня: мужчины подхватили тост, Варенька снова защебетала о прелестях деревенской жизни, и разговор перетек в безопасное русло.

Вот только я то и дело ловила на себе слишком внимательный взгляд исправника. Это раздражало, так что я буквально вылетела из-за стола, едва успев допить чай.

— Полагаю, покойник может подождать, — сказал доктор. — С вашего позволения, сначала я осмотрю Марью Алексеевну.

Разумеется, спорить никто не стал. Нелидов, извинившись, ушел к себе работать, землемер, весь ужин просидевший молчком, вернулся в отведенный ему флигель. Остальные перебрались в гостиную.

Я совершенно не изящно плюхнулась на диван — вроде бы весь день то в повозке, то в гостиных, а устала так, что короткой передышки за ужином явно не хватило.

Да и была ли передышка? Расслабиться-то за столом не получилось. И сейчас вряд ли получится, по крайней мере пока Стрельцов крутится рядом, а я не могу послать его и запереться у себя.

Варенька села рядом со мной — легко и грациозно. Взяла меня под руку, с вызовом глядя на кузена — будто собиралась прямо сейчас защищать меня от его возможных нападок. Я улыбнулась ей, на душе потеплело. Отец Василий опустился в кресло, Стрельцов занял второе, и, глядя, как он двигается — с идеально прямой спиной, как всегда — я бы ни за что не поверила, что этот человек весь день провел в седле. Железный он, что ли?

— Глафира Андреевна, мне искренне жаль, что в ваш дом снова пришла беда, — сказал священник.

— Спасибо, отче.

Очень не хотелось вставать с дивана, но уж слишком мне не понравились вопросы Стрельцова об одержимых и бесах. Разумные вопросы, если начистоту. Но ответить на них следовало как можно быстрее. Поэтому я склонилась перед священником, сложив руки на груди.

— Благословите.

— Господь благословит. — Он опустил ладонь мне на затылок. Добавил: — Помни, что Господь не посылает нам испытаний больше, чем мы в силах выдержать. И что любимых своих чад он испытывает с особой строгостью.