Хозяйка старой пасеки 3

13

Коляска укатила. Открылась и закрылась входная дверь.

— Пойду спрячу, пока Кир не отобрал. — Варенька демонстративно вздохнула. — И почему взрослые порой бывают такими… твердолобыми!

Настя хмыкнула.

— Я не имела в виду присутствующих, — смутилась Варенька. — Но Кир ведет себя…

— Как старший брат, который всерьез беспокоится о тебе, — закончила за нее я.

— Глаша, и ты туда же! — Она закатила глаза. — Я разумный человек и вполне могу составить собственное мнение. И вообще: если эти бумаги могут мне навредить, зачем ты их мне даешь? А если не могут, то и беспокоиться не о чем!

— Я не помню содержания всех этих писем, — призналась я. — И все же знаю, будь там какие-нибудь непристойности, они только испугали бы меня или вызвали отвращение. Так что тебе они вряд ли навредят. Однако твой кузен видел слишком много плохого, и он боится за тебя. Боится и хочет уберечь от беды.

— Да что со мной может случиться!

— То же, что и со мной, например. Заборовский сватался. Мой отец отказал.

— Глаша, просто нечестно с твоей стороны сравнивать этого… гусара и моего Лешеньку!

Ох ты ж, а я надеялась, что она успела подзабыть о нем.

— Лешенька… — Она осеклась, глянув на княгиню, и сменила тему. — Но разве ты начала вспоминать прошлое?

— Не начала. Я прочла это в дневниках батюшки, когда разбирала документы. Он полагал, когда я выйду в свет, сыщутся женихи получше. Но я была уверена, что Заборовский такой единственный и без него я буду несчастна всю жизнь… — Я криво улыбнулась.

На самом деле и этих мыслей я не помнила. Однако вряд ли Глаша отличалась от большинства девушек ее возраста: когда речь заходит о романтике, даже у самых разумных мозги превращаются в кисель.

— Результат тебе известен. Ошибка обошлась слишком дорого, и не мне одной.

— Ох, Глашенька, мне так жаль! — Варенька обняла меня, выронив папку.

— Мне тоже. — И особенно жаль девочку, жизнь которой поломал один мерзавец. — Но я намерена смотреть в будущее, а не оплакивать прошлое до конца своих дней.

— И правильно, — кивнула Настя.

Варенька подняла письма.

— И все же — ты уверена? Это слишком личное.

— Сейчас мне кажется, будто все это происходило не со мной.

Настя едва заметно улыбнулась, и мне захотелось исподтишка погрозить ей кулаком.

— Прочти сама и убедись, какие красивые слова могут прикрывать самую настоящую подлость.

— Мой Лешенька не такой! — Варенька вздернула подбородок. — Но я прочитаю именно для того, чтобы сравнить и убедиться!

Может, и не такой. Может, неведомый Лешенька действительно хороший парень, а неподходящим его сочли из-за недостаточной знатности или бедности. Но ведь не проверить.

Графиня развернулась к двери и ойкнула, едва не столкнувшись с кузеном. Стрельцов вынул папку у нее из рук.

— Я полагаю, Глафира Андреевна права. Вряд ли непристойности могли заставить юную барышню потерять голову настолько, чтобы ослушаться родителей. Однако я считаю, читать любовные письма, адресованные не тебе, не стоит.

— Подслушивать адресованное не тебе тоже не стоит!

— Я не подслушивал, я слышал. Уж так получилось, что я не глухой.

Он развернул папку и начал перебирать листы.

— Говоришь, не стоит читать, а сам! — возмутилась его кузина.

Я хихикнула: «Делай как я говорю, а не как я делаю» в чистом виде. Стрельцов не смутился.

— Удостоверяюсь, что среди любовных писем не спрятали ничего действительно важное. — Будто подтверждая свои слова, он просветил магией и саму папку. Разумеется, ничего не обнаружил.

— Это ваше, Глафира Андреевна.

Я передала письма Вареньке.

— Перед прочтением сжечь.

Та недоуменно моргнула, рассмеялась, распознав шутку, и вприпрыжку выбежала из комнаты. То ли опасалась, что кузен все же отберет добычу, то ли наверстывала неделю вынужденного ограничения подвижности. Стрельцов покачал головой, глядя на меня.

— Позвольте вашей кузине учиться на чужих ошибках, а не набивать собственные шишки, — ответила я на его невысказанный упрек.

— Барышни в этом возрасте не способны учиться на чужих ошибках. Да и молодые люди, пожалуй, тоже. Я бы сказал, что набить собственные шишки — единственный способ по-настоящему усвоить уроки жизни. Только цена бывает слишком высока.

— Именно поэтому я надеюсь, что Варенька сделает выводы из этой истории. В худшем случае письма послужат материалом для ее романа. Тоже польза.

— Надеюсь, она не вложит цитаты из них их в уста графа де Валькура, — неожиданно серьезно сказал Стрельцов. — Прекрасная Эмилия заслуживает действительно искренних слов, а не этой… пошлости.

Я залилась краской. Стрельцов уставился в окно, будто сам пожалел о сказанном.

— Варенька пишет? — нарушила неловкое молчание Настя.

— Да, — с облегчением подхватила тему я. — Правда, еще не определилась с жанром. То ли авантюрный роман, то ли любовный.

— Сложный выбор. — Княгиня рассмеялась. — Надеюсь, когда-нибудь мне удастся его прочесть.

— А я надеюсь, что она передумает его обнародовать, — хмыкнул Стрельцов.

— Думаю, вы слишком строги к ней, а на самом деле все не так плохо.

— Стиль хорош. Что касается сюжета — я бы предпочел нечто более… душеспасительное.

— В пятнадцать-то лет? Вы сами верите в осуществимость вашего желания?

Стрельцов тяжело вздохнул и ничего не ответил.

Когда княгине пришла пора уезжать, я вспомнила, что обещала дать ей мервы — выжимок после вытопки воска.

— Позвольте, я провожу вас, — предложил Стрельцов. — На случай, если некий назойливый тип в очередной раз не понял предупреждения.

Я не стала спорить. Конечно, вряд ли Заборовский уже отправил дам восвояси и засел во дворе, но в сопровождении исправника было спокойнее. Может, он все же сумеет навсегда отвадить гусара. Хотя одного предупреждения вряд ли хватит: этот тип явно из тех, кто, будучи послан по известному адресу, возвращается обратно с сувенирами.

Мы спустились во флигель, где дожидались нянька с малышкой. Аленка радостно загулила, потянувшись к матери.

— Все-таки малыши очаровательны. — Стрельцов улыбнулся Аленке.

— Нечасто встретишь мужчину, который действительно так считает, — сказала Настя.

— В них нет фальши. Ваша дочка рада вас видеть — и смеется. Потом она поймет, что голодна, — и заплачет. Уснет, насытившись, и проснется, довольная жизнью, если животик не заболит. Никакого двойного дна, никаких скрытых смыслов.

— Мне показалось, что вам нравится искать двойное дно и скрытые смыслы, — не удержалась я. — Иначе вы бы не стали переизбираться на должность исправника.

— Отчасти вы правы, Глафира Андреевна, но только отчасти. Поединок умов развлекает, однако хочется, чтобы жизнь состояла не только из поединков.

Я не нашлась, что ответить. А может быть, он и не ждал ответа, а мне лишь почудился намек в его словах. Но раздумывать над этим времени не было. Стрельцов проводил меня в сарай, помог отсыпать в мешок мервы и тут же вынул его у меня из рук.

— Удивительно, Глафира Андреевна. У вас есть мальчишки на побегушках. У вас есть я, готовый услужить, но вы предпочитаете таскать мешки собственноручно. Неужели все мы настолько безнадежны?

Ох, и как же ему объяснить, что дело вовсе не в недоверии — а в том, что я всю жизнь обходилась без прислуги и большую часть жизни рассчитывала исключительно на себя саму?

— После всего, что случилось… в последние годы я поняла, что помощи просить не у кого.

Я вспомнила еще кое-что и чуть не умерла на месте от стыда.

— Кирилл Аркадьевич, я… — Да почему же так сложно порой сказать простое «спасибо»! — Простите, что сразу не поблагодарила вас за то, что выставили Заборовского. Я не привыкла, чтобы меня защищали. Спасибо вам за это.

Он улыбнулся краем рта.

— Я же обещал.

Внутри что-то кольнуло. «Обещал». Если это все, что им движет… Я мысленно выругалась. Разум подсказывал, что лучше бы Стрельцов руководствовался исключительно чувством долга. Опозоренная девица — не пара одному из влиятельнейших мужчин уезда. Сердце, как водится, категорически не соглашалось с разумом.

Он смотрел на меня так, будто ждал какого-то ответа, какой-то подсказки, а я чувствовала себя первоклашкой, пытающейся разобраться в формулах квантовой физики.

— Пойдемте. — В его голосе промелькнуло что-то похожее на разочарование. — Княгиня ждет.

Я вылетела из сарая, будто за мной шел не исправник с мешком восковых выжимок, а амбарник, или овинник, или какая там нечисть должна была жить в сарае с хозяйственными принадлежностями. Потом долго и бестолково — сама от себя не ожидала — объясняла Насте, в каких условиях моли комфортней всего плодиться. Я ждала, что Стрельцов полюбопытствует, с какой целью нам понадобилось разводить вредителей, но он молчал, ограничившись лишь вежливым прощанием с княгиней.

Когда к крыльцу подошла крестьянка, я обрадовалась — впрочем, я бы сейчас и Кошкину обрадовалась. Возраст женщины было трудно определить из-за синяка, заливавшего половину лица. За ее юбку цеплялась девочка лет пяти.

Крестьянка остановилась в паре метров от нас, поклонилась, вслед за ней поклонилась и девочка. Я ждала, когда она обратится ко мне, но обе лишь глядели на меня со смесью страха и надежды.

— Вы желаете выслушать их или велеть гнать восвояси? — поинтересовался Стрельцов.

Я озадаченно посмотрела на него, на женщину. Та поклонилась еще раз.

— Вы что-то хотели? — спросила я.

И крестьянка, и исправник одинаково ошарашенно вытаращились на меня, и я опомнилась.

— Что тебе? Говори, разрешаю.

— Барышня, Степанида сказала, что вы работницу ищете. Она хотела девок позвать, но я так рассудила, раз дел в доме много, вам не девчонки нужны, а баба, крепкая да работящая, чтобы все могла на себе тянуть. Только она вас ослушаться не посмела, так я ее упросила, чтобы дозволила мне самой с вами поговорить, а ежели уж вы откажете, тогда девки придут. Я одна за змейку готова работать, все вам э-ко-но… экономика будет.

— Экономия, — поправила ее я. — Как тебя зовут?

— Матрена, барышня. — Она опять поклонилась, и мне захотелось рявкнуть, чтобы перестала разговаривать со мной как с барыней. Только я и была барыней.

— А ребенок? Куда ты ее пристроишь, если я тебя в дом возьму?

— Позвольте Катьке при мне остаться, — заторопилась женщина. — Вы не подумайте, барышня, я для нее ничего не прошу. Едой своей поделюсь, спать под моей лавкой будет. Она подсобит, если что: в огороде работать может, посуду мыть…

— Еще пятилетки на меня не работали! — возмутилась я.

Женщина бухнулась мне в ноги.

— Барышня, милостивица, не гоните! За еду работать буду, век за вас молиться стану, только позвольте остаться!

— Встань, немедленно! Что у тебя случилось?

Она подскочила, запереминалась с ноги на ногу. По щекам девочки потекли слезы, женщина отвесила ей подзатыльник.

— Не реви, а то барышня прогонит! Тихо будь.

Девчонка торопливо вытерла лицо рукавом и спряталась за юбку матери.

Мне остро захотелось отвесить подзатылок Матрене —такой же, какой достался девочке, с поправкой на размеры.

— Кирилл Аркадьевич, не могли бы вы…

— Барышня, не гоните!

— Расспросить эту женщину и объяснить мне, что происходит.

И правда. Взрослые сейчас заняты в огороде и на полях, потому я и нанимала подростков. И вид этой женщины, и ее согласие работать за кров и пищу говорили: что-то неладно.

Стрельцов кивнул.

— Встань, — жестко сказал он.

Женщина подскочила, и мне показалось, что она тоже сейчас разревется.

— Говори. Где твоя семья, почему ты за еду работать готова?

История оказалась короткой и грустной. Сама Матрена была родом из бедной семьи, приданого никакого, потому и пошла замуж за сироту.

— В бедности, да не в обиде. Ванюшка мой хороший был, работящий и меня жалел…

Да только и полгода после свадьбы не минуло, как его забрали в солдаты. На самом деле жребий выпал сыну старосты, да разве ж такое видано, чтобы староста позволил собственной кровиночке лоб забрить?

Осталась Матрена ни девка, ни мужняя жена, ни вдова на годы, пока не пришло известие, что погиб ее Ванюшка. А потом ее просватали за парня, едва вошедшего в брачный возраст. Отец его так же рассудил, как она сама сегодня. Работы в хозяйстве много, рук не хватает. Значит, нужна не девчонка — баба крепкая да сильная, чтобы все на себе тянула. Ее родители сказали, мол, откажешь — из дома выгоним, пробавляйся как знаешь, не до старости же тебя кормить.

Может, о хозяйстве думал будущий свекор, а может, приглянулась ему вдовушка, хоть и немолодая по деревенским меркам, потому что младшенького он быстро отправил в город на заработки, а сам…

Она замялась. Стрельцов брезгливо поморщился.

— Не договаривай! Глафира Андреевна, не надо вам дальше слушать. Я все понял и с этой мерзостью разберусь.

Я усмехнулась.

— Ничего, я послушаю. Мне не впервой встречаться с мерзостью и грязью, и они не исчезнут, если закрыть на них глаза.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы забыли тот разговор, — сказал Стрельцов. Не дожидаясь моего ответа, добавил: — Больше она ничего не расскажет. Кровосмешение карается плетьми и ссылкой.

Матрена охнула. Открыла было рот, но исправник одернул ее.

— Молчать, пока барыня не спросит. Глафира Андреевна, вы точно хотите взять эту женщину в работницы, учитывая… все обстоятельства?

— Именно учитывая все обстоятельства — хочу, — мрачно хмыкнула я. — Но вы можете отослать из моего дома кузину, если опасаетесь за ее нравственность.

— Грязь не исчезнет, если закрыть на нее глаза, в этом вы правы. Однако я бы не хотел, чтобы Варенька узнала эту историю во всех подробностях.

— Понимаю. — Пожалуй, обещать, что не буду ей рассказывать, не стоит. Я повернулась к Матрене. — Катерина родилась, когда муж еще в городе был?

Стрельцов поджал губы. Женщина понурилась. Все было ясно без слов. Как и то, почему девочка не расплакалась от подзатыльника, а спряталась как могла. В свои невеликие годы она уже успела усвоить: расплачешься, обратишь на себя внимание — будет хуже.

Как она вообще жива до сих пор?

— Только она или еще кого-то из твоих детей нужно принять? — спросила я.

— Глафира Андреевна, напоминаю, что вы не сможете спасти всех, — негромко заметил Стрельцов.

— Я это помню. Но пока — могу хоть кого-то, — так же тихо ответила я. Снова обратилась к Матрене: — Так что?

— Одна она у меня. Троих я скинула.

Стрельцов опять поморщился с видом «барышне не следует этого знать». Но вслух сказал совершенно другое:

— Твой муж, поняв что к чему, мог бы подать жалобу и просить отделиться от отца по решению суда.

Крестьянка вытаращилась на него так, будто ей предложили сбегать до Луны и обратно.

— Кто же на родного отца будет жаловаться, барин? Опять же, суд-то решит, бумагу пришлет, а отеческая воля — вот она, супротив нее не пойдешь.

— Как и против мужа, — хмыкнула я. — Он до сих пор в городе или придет требовать, чтобы жену под его волю вернули?

Отдать я ее не отдам, но нужно знать, к чему быть готовой.

— Да он только радоваться будет. Зазноба у него. Он потому меня и бил, чтобы быстрей подохла. Может, так оно и лучше было бы, да только у Катьки кроме меня никого нет.

Я заставила себя разжать челюсти.

— Кирилл Аркадьевич, что говорит устав благочиния по этому поводу?

— Что муж вправе учить жену любыми методами, — виновато ответил исправник.

— Хорошо. А что он скажет, если я собственноручно пришибу обоих мерзавцев — старого и молодого?

— Что это злоупотребление властью и самосуд. Как исправник…

Женщина охнула и снова бухнулась на колени. Стрельцов будто не заметил этого.

— … я буду вынужден начать разбирательство. Что решит суд — не знаю. Может, вынесет порицание, а может, припомнит вашу болезнь и велит отдать имение под опеку, чтобы избежать ваших злоупотреблений.

— Понятно. Убивать беззащитных — право мужа. Восстановить справедливость — злоупотребление властью. А если я просто велю выдать мужику тысячу плетей…

— Без доказательств злого умысла, скорее всего, суд будет трактовать это как несчастный случай. Однако я бы посоветовал вам не брать грех на душу. Кровосмешение — уголовное преступление, и это мои заботы.

— Помилосердуйте, барин! — взвыла Матрена. — Катька же сиротой останется!

Стрельцов вздохнул.

— Я не имел в виду тебя. Глафира Андреевна, решение за вами.

— Работницы мне действительно нужны, и ребенок не объест, — сказала я. — Но если у этой женщины есть другие варианты действий, расскажите ей. Я бы не хотела, чтобы у меня оставались только потому, что некуда деться.

— Если ты не хочешь оставаться у барышни, можешь попросить убежище в монастыре, — сказал Стрельцов. — Отец Василий похлопочет за тебя. Обязанности там те же, к которым ты привыкла: работа по дому и в огороде. И дочку воспитают в строгости и послушании.

Матрена задумалась — очевидно было, что мысль о монастыре ей раньше в голову не приходила. Я молчала, не собираясь ее торопить. Работницы мне нужны, но речь шла не о моей жизни и о будущем не моего ребенка.

— Степанида говорит, вы добрая и справедливая, — сказала она наконец. — Дозвольте у вас поработать. А там как Господь это дело управит.