Хозяйка старой пасеки 3

22

Вскоре мы сидели в гостиной. Стрельцов успел не только позавтракать, но и переодеться в свежий мундир. Исправник выглядел… человеком. Обычным… Нет, почему-то невероятно счастливым человеком, а не статуей командора. И каждый раз, когда его взгляд останавливался на мне — слишком часто, на мой вкус, — я опускала глаза, боясь, что он разглядит в них нечто большее, чем вежливую радость. Прочтет, что я до сих пор чувствовала его ладонь на своей талии там, где он коснулся ее.

Он поставил на стол сундучок, раскрыл его.

— Что там? — Варенька вытянула шею. — Подарки?

— Погоди, любопытная. — Стрельцов легонько щелкнул ее по носу. — Все узнаешь.

Он протянул генеральше увесистый том.

— Последняя лангедойльская новинка, которую осенью будут обсуждать во всех столичных салонах. Надеюсь, она вас развлечет и даст материал для переписки с подругами. А это, — он поставил на стол изящный бронзовый подсвечник, — чтобы читать было удобнее.

Генеральша просияла.

— Балуешь ты меня, граф.

Стрельцов улыбнулся и снова заглянул в сундучок.

— Варенька, раз уж ты решила заняться литературой… — Он выставил на стол письменный прибор из лазурита. Золотые прожилки засияли в солнечном луче. — Древние считали, что этот камень обостряет разум и помогает душе расти. Пусть поможет и тебе.

— Какая красота! — Варенька захлопала в ладоши.

Стрельцов положил перед ней толстую тетрадь в кожаном переплете.

— И вот еще. Для дневника или хозяйственных записей, а может, для твоей книги, решай сама.

— Кир, спасибо! — Она чмокнула кузена в щеку. — Это чудесно.

— Глафира Андреевна… — Он повернулся ко мне, и в глазах заплясали смешинки. — Учитывая вашу склонность встречать неприятеля топором, я решил, что эта игрушка будет полезнее веера.

«Игрушкой» оказался топорик. Небольшой, но вполне увесистый и достаточно острый, чтобы действительно встретить неприятеля во всеоружии.

— Надеюсь, что он вам не пригодится, но если вдруг какой-нибудь непрошеный гость снова полезет в дом — будет что в него метнуть, — сказал Стрельцов.

Когда я принимала подарок, наши пальцы соприкоснулись — всего на мгновение, но этого хватило, чтобы по нервам пробежал разряд тока. Пришлось приложить усилие, чтобы не отдернуть руку: это было бы невежливо. Зато с чистой совестью можно было не поднимать глаза, разглядывая золотистые арабески на обухе и по краям полотна топора. Надеюсь, это тоже пирит. Или латунь. Или сплав бронзы и олова. А не настоящая позолота.

— Под кровать положишь, когда сына захочешь, — подмигнула мне Марья Алексеевна.

В лицо словно плеснули кипятком. Я судорожно выдохнула. Стрельцов торопливо склонился над сундуком. Варенька, к счастью, ничего не поняла.

А вот это точно было настоящее золото. Точнее, золотое шитье на мундирном воротнике и обшлагах. Ослепнуть можно от блеска. Варенька ахнула. Марья Алексеевна едва заметно нахмурилась.

Подарок выглядел не просто дорогим — неприлично дорогим. Мало того, совершенно неуместным. Я не носила мундир, и среди моих знакомых такое украшение подошло бы лишь самому Стрельцову, да и то я не была в этом уверена. Слишком уж много золота. Разве что для какого-нибудь очень парадного мундира.

Это было странно и совершенно непонятно. Все остальное — даже топор для меня — подбиралось явно не впопыхах и чтобы порадовать. Значит, он полагал, что эта золотая амуниция порадует и меня, а я опять не понимаю чего-то совершенно очевидного для всех остальных.

Но все равно это было чересчур дорого.

— Кирилл Аркадьевич. — Я подняла на него серьезный взгляд. — Я тронута вашим вниманием. Но не могу принять настолько щедрый дар.

— Это просто подарок. Знак уважения. Он вас ни к чему не обязывает.

— Тем не менее я не могу это принять. Ваше уважение я ценю куда больше золота, и, надеюсь, вы не считаете, будто мое доброе отношение к вам нуждается в… материальном поощрении.

Во взгляде Стрельцова промелькнуло что-то похожее на растерянность. Он открыл рот, но Марья Алексеевна перебила его:

— Молодец, Глашенька. Граф, это уж чересчур. В столице, конечно, сейчас в порядке вещей, что барышни принимают совершенно новые детали мундира в подарок, чтобы спороть с них золотую канитель и продать ее. Но мы здесь, в деревне, воспитаны в строгих нравах. Не ставь Глашу в неловкое положение, убери.

Ах вот оно что. Он привез мне деньги. В той форме, в какой это позволяли приличия.

Почти позволяли.

Значит, он все-таки видел во мне бедную родственницу, нуждающуюся в подачке. Пусть и обставленной так изысканно. Или он совершенно искренне хотел как лучше? Пытался помочь? Так, как это было принято в его мире. Так, чтобы не унизить.

Но принять этот дар я не могла. Дело было даже не в гордости. В прошлой, да и в этой жизни я достаточно нахлебалась, чтобы знать: нет ничего унизительного в том, чтобы принять помощь, когда она действительно нужна. Но старая истина «хочешь потерять друга — возьми у него в долг» работала во все времена. Сегодня он дарит, завтра — ждет благодарности, послезавтра — начинает считать, что имеет право давать советы или даже требовать. Он и без того пытается меня воспитывать по поводу и без.

— Прошу прощения, Глафира Андреевна. Мои намерения абсолютно чисты.

Вот только взгляд его, остановившийся на моих губах, говорил совсем о другом.

И, если уж быть совсем честной с собой, это было бы слишком двусмысленно. Мужчина дарит женщине огромную сумму, оставляя ее обязанной. Что он потребует, чтобы расплатиться?

Он не такой? Как мне хотелось в это поверить! Почти так же сильно, как вернуть ему топорик и выставить из дома.

— Примите тогда хотя бы эту безделицу. — Он протянул мне холщовый мешочек.

Я заколебалась, не торопясь забирать его.

— Я все же оскорбил вас, не желая того, — горько произнес он. Заглянул мне в глаза. — Видеть, как вы отталкиваете мою помощь, больнее, чем любая рана. Не отвергайте хотя бы это. Это не деньги. Это просто цветы. Пожалуйста.

Я распустила завязки. На ладонь высыпались крупные полосатые семена. Подсолнечник! И как много!

— Надеюсь, эти солнечные цветы украсят ваш двор и порадуют вас летом.

Я осторожно ссыпала семена в мешочек. Подняла взгляд на Стрельцова, едва удерживаясь, чтобы не кинуться ему на шею.

— Спасибо, Кирилл Аркадьевич. Это невероятно ценный подарок.

Украсят двор? Козинаки! Халва! Масло! Правда, в открытом грунте они не успеют вызреть, нужна теплица. И искусственное опыление, но это все мелочи. Если все получится, в следующем году у меня будет целое поле подсолнечника!

Он покачал головой.

— Вы совершенно удивительная барышня, Глафира Андреевна. Надеюсь, когда-нибудь я смогу вас понять. По-настоящему.

Восторг от подарка понемногу улегся, оставив после себя теплое, тихое счастье. Слишком много счастья — даже для мечты о будущем.

Значит, придется посмотреть правде в глаза. Дело не в подарках. Дело в нем самом.

Как так получается: то не знаешь, как избавиться от человека, а то душу готова продать, лишь бы он был рядом. Лишь бы смотреть ему в лицо и слышать его голос.

Пусть даже новости, которые он привез, возвращали меня в привычный мир забот.

— Агафья нашлась, — сообщил Стрельцов.

Я моргнула, пытаясь вспомнить, кто это. Экономка! Совсем немного времени прошло, а у меня не только имя — лицо стерлось из памяти чередой происшествий. Или я просто слишком недолго ее знала?

— Недалеко убежала, — заметила Марья Алексеевна.

Исправник пожал плечами.

— К родственникам. Не знаю, с чего она взяла, будто я о них не узнаю. Я допросил ее. В том, что она в сговоре с Савелием регулярно обкрадывала вас, она повинилась. Но, разумеется, она не помнит никаких собольих шуб, кроватей красного дерева и поездок на воды. Расспросы о них ваша экономка восприняла как попытку обвинить ее еще и в краже дорогих вещей и подняла такой крик, что мне пришлось позвать караульного, чтобы ее успокоить.

— Что с ней станет? — полюбопытствовала я.

— Решит уездный суд. Согласно уставу благочиния и уложению о наказаниях — работный дом до тех пор, пока не выплатит вам весь нанесенный ущерб, плюс шесть процентов сверху и шесть процентов работному дому. Правда, подтвердить удалось немногое. — Он кивнул на папку, лежащую на столе. — То, что мы с вами смогли обнаружить в записях Савелия и приходно-расходных книгах. Потом изучите и напишете, согласны с моими подсчетами или нет.

— Если не согласна, мне придется искать доказательства ущерба самой? — на всякий случай уточнила я.

— Да. И такие, чтобы принял не только я, но и судья.

Что ж, пожалуй, ограничусь тем, что он уже сумел накопать. К тому же вряд ли в работном доме Агафья сможет зарабатывать тысячи. Получится, как в нашем мире — будет возвращать долг хорошо если по отрубу в месяц. Пока не разжалобит местную пенитенциарную систему просьбами о помиловании.

— Так что господин Кошкин может пустить свои долговые расписки на растопку камина, — продолжал Стрельцов. — Виктор Александрович со мной согласен, правда, выразился он куда резче, однако, — он бросил быстрый взгляд на Вареньку, — с вашего позволения, я не стану повторять его слова. По крайней мере, насчет тех пятнадцати тысяч вы можете быть спокойны.

— Спасибо, — кивнула я.

— Не за что.

Наверняка это не конец. Наверняка Кошкин уже начал собирать долги Глашиных родителей. Я знала об этом, Стрельцов знал об этом, но не стал портить день напоминанием о том, с чем я ничего не могла поделать, — и я была признательна ему за деликатность.

— Это я должен вас благодарить за то, как быстро вы передали мне протокол осмотра вашей работницы. Иван Михайлович в своем заключении написал, что разнообразие цвета синяков указывает на регулярные побои в течение некоторого времени. Еще я взял под арест «зазнобу» ее мужа и пригрозил, что ее обвинят в соучастии в готовящемся убийстве. Страх развязал ей язык. Выложила и про посулы люб… — Он снова покосился на Вареньку. — … любимого жениться на ней, когда избавится от своей жены, и просьбы потерпеть, мол, крепкая баба оказалась.

— Какой ужас! — воскликнула Варенька. — Она все знала и продолжала любить этого человека?

— Любовь зла, а козлы этим пользуются, — проворчала я.

Стрельцов неодобрительно глянул на меня. Я изобразила невинное лицо.

Как бы уговорить исправника прочитать моим ученикам пару лекций по обществознанию? В смысле — о правах и возможностях, им доступных, пусть этих прав совсем немного.

Размечталась! День-два, сказал он. А потом уедет…

В груди защемило. Я заставила себя слушать дальше.

— И про… принуждение Матрены со стороны свекра вся деревня знала.

— И никто не рассказал властям?

— Низшие сословия не любят власти. И эта нелюбовь во многом понятна.

Судя по лицу Вареньки, ей не было понятно, но расспрашивать она не стала. Исправник продолжал:

— Так что теперь у суда будут показания о прямом умысле на убийство и о… другом преступлении. Скорее всего, приговор окажется относительно мягким — к счастью, Матрена жива. Но для того, чтобы окончательно порвать с мужем, каторжных работ, пусть и, недолгих, достаточно. Судья и так ворчит, что я ему занял всю тюрьму для низших сословий, так что суд будет быстрым. — Стрельцов покачал головой. — В отличие от губернского суда. Глафира Андреевна, вам нужно будет написать прошение о получении вводного листа заново. Они его потеряли.

Я выругалась про себя. Бюрократия явно была одинаковой во все времена и во всех мирах. Что ж, я в любом случае не собираюсь распродавать свои земли направо и налево, так что подожду.

— Хорошо. Напишу новое сегодня же.

Еще Стрельцов рассказал, что смерть Савелия признана несчастным случаем. Варенька, конечно, тут же вспомнила о грабежах и копорке, но Стрельцов с улыбкой покачал головой. Графиня надула губки, но настаивать не стала, хорошо зная кузена.

Остаток дня пролетел как в тумане. Все мои планы, все списки дел пошли прахом. Варенька взахлеб рассказывала о том, что произошло за неделю: как я разбиралась с мужиками, как Нелидов назначал нового старосту, а еще про рыбалку и новые ульи. В ее голосе было столько детского восторга, что Стрельцов, который поначалу хмурился при упоминании управляющего, увлекся и начал расспрашивать сам. Разговор плавно перетек к успехам мальчишек в грамоте, а потом и к новым главам ее романа.

Мне нужно было идти работать. Хотя бы разобрать документы и написать письма, проверить отчеты управляющего о полевых работах и состоянии покосов, но я не могла заставить себя уйти. Просто сидела, слушала их болтовню, время от времени вставляя слово, и ловила на себе его взгляды — теплые, внимательные, почти осязаемые. И чувствовала себя до смешного счастливой.

Только вечером, после ужина, когда гости разошлись по комнатам, я все же отправилась в кабинет. Нужно было заново написать прошение в суд. Проверить расчеты Стрельцова. Но работа не шла. Перо скрипело, сажая кляксы, мысли путались. Я комкала один лист за другим. Голова была не там. Сердце было не там. Оно осталось в гостиной, рядом с ним.

Все в доме уже должны были спать. За окном стрекотали сверчки, в комнате мерно тикали часы. Я снова обмакнула перо в чернильницу.

Дверь кабинета тихо открылась. На пороге стоял Стрельцов.

— Глаша, ты по-прежнему загоняешь себя до смерти, — сказал он, прикрывая за собой дверь.

Это внезапное «ты» было таким неожиданным и таким… личным, что я растерялась. Смотрела, как он пересекает кабинет. Без мундира, в одной рубахе с расстегнутым воротом, он до боли напоминал того, каким был, когда готовил медвежатину. И я не могла оторвать от него глаз.

Он отодвинул от меня бумагу и чернильницу, вынул из руки перо. Взял мои пальцы в свои, бережно их разминая.

— Нельзя же так, — прошептал он. — Побереги себя хотя бы ради меня.

Надо было выдернуть руку, встать и уйти, но его горячие пальцы гладили мою ладонь, расслабляя сведенные мышцы, и вместе с ними, кажется, таяла моя воля.

Стрельцов склонился, приник губами к моей ладони. К запястью, где бешено мчался пульс. Заглянул мне в глаза.

— Я влюблен в тебя по уши. Безумно скучал все эти дни.

И это простое признание разнесло в клочья остатки моего благоразумия.

— Я тоже скучала, — прошептала я.

Отчаянно, мучительно скучала по его голосу, по его взгляду, по самому его присутствию. И сейчас, когда он был здесь, так близко, сопротивляться было выше моих сил.

Он легко выдернул меня из-за стола, притягивая к себе. Склонился к губам, целуя. Нежно, почти осторожно, будто ждал, что я сейчас опомнюсь и оттолкну.

Совсем не так, как в прошлый раз.

Я ответила ему, так же нежно. Его руки скользили по моей спине, я зарылась пальцами в его волосы, такие шелковистые и густые. Мир сузился до этого поцелуя, до запаха его одеколона и ночной свежести, до вкуса его губ, до стука двух сердец, летящих в одном ритме.

Нежность сменилась желанием, я прижималась к нему все теснее, дыхания не хватало. Это было безумие. И я была готова утонуть в нем без остатка.

Он оторвался от моих губ, тяжело дыша, и прислонился лбом к моему лбу. Слишком близко. Я попыталась отстраниться, чтобы видеть его глаза.

— Не отпущу, — прошептал он. — В этот раз ты не убежишь.

— Я не хочу убегать, — выдохнула я.

Одним движением он поднял меня на руки.

Я ахнула, инстинктивно обхватив его за шею.

— Не бойся, не уроню, — шепнул он в мои губы и снова поцеловал. — Слышишь?

— Да, — шепнула я, сама не понимая, к чему относится это «да». Уверенность, что не уронит? Ответ на его «не отпущу»? Согласие на то, что неминуемо случится сейчас?

Стрельцов пронес меня через уборную, открылась и закрылась дверь спальни. Он осторожно поставил меня на ноги рядом с кроватью. Я сама потянула из-за пояса его рубашку — и он освободился от нее одним быстрым движением. Мои руки скользили по его плечам, губы касались кожи, неровностей шрамов.

Кир мягко взял меня за плечи, заставляя отстраниться.

— Дай на тебя посмотреть.

Он начал распускать шнуровку на моем платье, пока оно не соскользнуло на пол. Нашел завязки нижней юбки, чтобы через несколько мгновений помочь мне вышагнуть из еще одного вороха ткани. Опустился на одно колено, безошибочно развязывая подвязки. Его ладони прошлись по моим бедрам снизу вверх, поднимая рубашку, губы следовали за ними, и каждый поцелуй заставлял меня вздрагивать. Вскоре я стояла перед ним, укутанная лишь в лунный свет.

— Какая же ты красивая…

Я шагнула навстречу, потянулась к его губам. Не отрываясь от меня, он выбрал шпильки из моих волос, распустил косу.

— Ты прекрасна, — повторил он, и я поверила.

Потому что невозможно было не поверить этому горячему шепоту, этим рукам, этим губам, ласкавшим мое тело так нежно и одновременно страстно, и я отвечала ему с той же нежностью и страстью. Не осталось ничего, кроме перекатывающихся мышц под моими ладонями, кроме его губ, его запаха, кроме ноющей пустоты внизу живота, которую мог заполнить только он, и когда он все же ее заполнил, время полетело вскачь, подгоняемое стуком наших сердец, шумом крови в ушах, наслаждением. Волна накрыла меня, понесла, я вцепилась в его плечи, будто меня в самом деле могло смыть. Его ладонь заглушила мой стон.

В следующий миг пришло отрезвление. В прошлой жизни я не могла иметь ребенка, но в этой… Я, должно быть, напряглась, потому что он тут же замер. Приподнялся на локтях, заглядывая в лицо.

— Не бойся. Я позабочусь…

Он снова начал двигаться, и через несколько секунд я забыла обо всех страхах, растворившись в удовольствии. Но когда я снова обмякла под ним, он отстранился. Неровно выдохнул и ткнулся мне в плечо, вздрогнув.

Он действительно позаботился обо мне.

Стрельцов сгреб меня в объятья.

— Моя. Никому тебя не отдам.

Я не стала спорить.

Конец третьей книги

Четвертая книга здесь: https://author.today/work/510684