Гонзо-журналистика в СССР

Глава 25, в которой появляется коза Маркиза

Нет пророка в своем отечестве? Ну, не только пророка. В своем отечестве нет художника, нет писателя, нет композитора, музыканта-виртуоза, нет скульптора и философа… Кто скульптор? Яша Бьянчик? Да ну, глупости всё это. Ну выпиливает он там что-то из дерева, заставил колодами весь двор… Лучше бы вышку заочно окончил и инженером стал… Ах, в Москве выставка была? Ну, бывает. А у Михайловны кошка родила аж двенадцать котят!

Кто виртуоз? Антошкин? Ну да, ходит всё со своей гармошкой. Не гармошка, а баян? Да хоть аккордеон. Почему неженатый этот твой Антошкин, если такой молодец? Вон у Мордашова шесть детей и все — девочки, вот тот виртуоз! В Вене занял первое место? И что, трактор подарили? Нет? А Петровичу из Демехов подарили, он две тысячи тонн намолотил.

И ходят эти скульпторы и музыканты по улицам провинциальных городишек, и не берет у них никто автографов и на шеи фанатки не вешаются. Стоит художник в очереди, выбирает кусок говядины чтоб поменьше жира, а присмотришься — это ж Тищенко, знаменитый художник! Но это он там, в столицах знаменитый, на выставках своих. А здесь…

— Очередь у дверей начинается, товарищ!

— Да я просто посмотрю, что тут…

— Да тут все просто посмотрят!

И хорошо, и правильно. Он потому и живет в провинции, этот скульптор-художник-виртуоз. Чтобы вот так вот в очереди стоять и с народом ругаться. Сплошное вдохновение и идеи для творчества. А то как отдалиться местный гений от корней, порвет с народом, перестанет на работу ходить — плитку там класть, или детей в школе учить, или такси водить, и оглянуться не успеет, как творчество становится выхолощенным, неинтересным, однообразным…

Как вариант — пользоваться чужим опытом, вдохновляться чужой работой и чужими переживаниями… Но это — совсем другая история.

Я закончил цикл статей о талантливых земляках к середине декабря. Рубрика называлась «Не только о работе», и я просто обалдел от того, сколько настоящих, а не дутых как в клубе горе-литераторов у Патронкина, знаменитостей живет в Дубровице! Я со своими несчастными статейками плелся где-то в хвосте списка, да и что такое газетная статья? Так, ветка, которую несет река советской прессы.

А это были люди совсем другого пошиба! Один выложил мозаикой целую станцию метро в Москве, второй играл в фильме про «Неуловимых», третий создал собственное направление в декоративно-прикладном искусстве, четвертая — издала книгу со сценариями для всех-всех утренников календарного года в детском саду, которой пользовались музыкальные руководители дошкольных учреждений чуть ли не по всему союзу… И при этом — они продолжали печь хлеб, возводить стены домов, воспитывать деток и подметать улицы.

Так что такими белозорами белорусская провинция полнилась издавна. Просто это особенно никого не интересовало. Вот если бы певцы эстрадные, или футболисты «Спартака» или киевского «Динамо», или там — поэты диссидентствующие, тогда да. Тогда узнавали бы и говорили бы.

В общем, нет пророка в своем отечестве — и слава Богу. Жить никто не мешает, по крайней мере.

Я отнес последние три материала сразу Езерской. В последнее время у нас отношения наладились, перешли в разряд рабочих.

— Это что? Снова твои «Алло, мы ищем таланты?», — она пила кофе прямо за рабочим столом, для разнообразия.

Видимо, сплетницы Фаечка с Аленушкой ее отчасти задолбали. А как по-другому? Всё-таки в процессе развода человек находиться, как же кости не перемыть?

— Так точно, Арина Петровна, они и есть. Последние три. На отпуск хватит…

— Какой отпуск? — удивилась она. — Ты же был уже, пару месяцев назад! Маньяка ловить ездил, да?

— Так вы ж меня и отозвали! Я всего-то две недельки погулял… Вот, на Новый год отпросился.

— И куда собрался?

— В Мурманск.

Езерская долго-долго на меня посмотрела, вздохнула, подперла щеку кулачком и сказала:

— Давай свои материалы… Со Светловой-то наверное договорился уже, да? У тебя ж с ней полное взаимопонимание.

— Договорился. Но я еще неделю здесь, если что.

— О! — глаза ответственного секретаря загорелись недобрыми огоньками. — Как раз сходишь в Дом Культуры, у них ёлки начинаются…

— Помилуйте, только не туда… — замахал руками я. — Хотите — напишу про очистные сооружения? Или вместо Шкловского на скотобазу какую-нибудь пошлите!

— А-а-а-а, испугался? — мстительно улыбнулась Ариночка Петровночка.

— Ясное дело — испугался, там Май в роли Снегурочки!

— А вот будешь знать! — сказала она. — И опрос у детишек сделаешь, мол, какие подарки они ждут от Деда Мороза, и что для них значит Новый год.

Я мысленно перекрестился. Как бы меня не прикончили там где-нибудь за кулисами… А я и билеты взял! Но чего не сделаешь ради великой любви? Придется вот переться на растерзание к Машеньке… Благо, до этого было еще несколько дней.

Только думал про местных знаменитостей и очереди, как сам стою в огромной, просто удивительно длинной веренице людей. В «Юбилейный» завезли хороший фарш, свино-говяжий. Пантелеевна нашла в себе силы — добралась до телефона-автомата и позвонила в редакцию. Так мол и так, Германушка, до закрытия магазина никак не успеть, а пельменей налепить надо, раз такое дело. Заодно и меня научить обещала, а то как же это — жениться собрался, а пельмени лепить не умеет!

Пришлось отпрашиваться пораньше и бежать в «Юбилейный».

Очередь была феерическая. Ее хвост торчал из деревянных дверей, и шевелился на крыльце и тротуаре. Фарш был нужен всем! Жалкие попытки отдельных личностей заглянуть в магазин тут же натыкались на свирепое сопротивление, и несчастный, которому быть может и вовсе требовался исключительно батон с кефиром, был вынужден делать выбор: или становиться в очередь, или искать другой магазин.

С этим, кстати, могли возникнуть проблемы. Магазины работали по расписанию, с обязательным обеденным перерывом. Эксплуататоры-капиталисты пока не сели на шею работникам торговли, вынуждая обслуживать покупателей без перерывов и выходных, и потому Галя и Тамара вполне могли захлопнуть дверь, не взирая на алчущих фарша людей, и отправиться пить чай с дефицитной колбасой. Для них-то она дефицитной в целом не являлась…

Потому очередь нервничала. Хотели успеть до закрытия!

К своему удовольствию я увидал среди любителей фарша музыканта-виртуоза Антошкина, руководителя детского хора Людмилу Чуйко и скульптора Яшу. Они были плоть от плоти народной, и точно также взмущались появлению новых персонажей, которые «занимали за женщиной в берете», и сетовали, что очередь медленно движется.

Наконец, я проник в магазинное нутро. Здесь всё мне было знакомо с детства — до прихода в Дубровицу сетей ритейла магазин сохранял свою самобытность. Всё так же пахло кофейным напитком из кафетерия и свежим хлебом из хлебобулочного отдела, под ногами пестрил утопленной в бетоне мозаикой пол, за деревянной стойкой дремала буфетчица в странном головном уборе типа пилотки, прицепленном к прическе шпильками… Ну да, народ нынче на ячменный или цикориевый кофе не зариться — ему фарш подавай!

Решил — после фарша обязательно загляну сюда, возьму себе стаканчик горяченького. С грибочком из песочного теста, в глазури. Или вообще шикану — куплю орешков со сгущенкой! Эти штуки в детстве казались мне признаком невероятного достатка и зажиточности. Даже круче чипсов в цилиндрической упаковке с усатым мужиком. А теперь — могу себе позволить! Правда, до чипсов еще лет пятнадцать, но зато — орешки, грибочки!

Фарш выглядел так себе. Такие металлические подносы, в которых лежало красно-серое месиво, чуть заветренное. Зато — натурально! Без антислеживающей субстанции, без усилителей вкуса и канцерогенов с консервантами…

— Пять кило, — сказал я.

— Три в одни руки. Видите, какая очередь! — нахмурилась щекастая продавщица.

— Любовь Ивановна, ну я для себя и для бабули беру, понимаете?

Она ошеломленно глянула на меня, пытаясь вспомнить, откуда я ее знаю. Ниоткуда, услышал как к ней коллега обращалась.

— Ну, раз бабуле… — работница торговли таким специальным совочком нагребла мне фарша и принялась орудовать гирями на весах. Стрелка бегала туда-сюда пока не остановилась на шести с половиной килограммах. — Пойдет?

— Пойдет.

Вот вам и три в одни руки!

А цикорий я всё-таки попил в кафетерии. Правда, грибочки и орешки закончились, пришлось довольствоваться котлетой в тесте.

Неладное я заподозрил уже на подходе к дому. Собаки не гавкали, пахло — специфически. А потом из-за забора Пантелевны на меня глянула дьявольская рожа. Ну, всё как положено: рога, копыта, бородка вот эта… Глаза абсолютно безумные — с прямоугольными зрачками.

Рожа сказала:

— Эээээ!!!

Твою-то мать, в самое ухо и очень неожиданно! Я чуть апперкот ей не врезал.

— Пантелевна! Никак у тебя пополнение в семействе?

— Германушка, ты? А фарш-то принес?

— Принес, Пантелевна! Что это у тебя за демон в огороде завелся?

— Это разве демон? Это коза! Маркиза! Мне ее Кондратьевна подарила. Забирай, говорит, Пантелевна ее даром. Молоко, говорит, у нее жирное, дает по полтора литра утром и вечером. Жрет всё подряд, говорит.

— А отчего тогда такую скотинку сбагрила-то?

— Так говорит зарезать сердце болит, пасти — ножки болят, коза — она внимания просит. А у меня ножки еще в порядке, как-нибудь присмотрю! Ты фарш сюда давай, я его до ума доведу, и тесто замешу. А ты заходи через часок, будем лепить пельмени! И морозильник освободи!

Увидев объем фарша, Пателевна восхищенно поцокала языком и закатила глаза, что-то прикидывая в голове.

— Эээээ!!! — сказала коза и потянула ее за юбку, вытянув шею из-за загородки. — Эээ!

— Тьфу, пропасть! Германушка, накидай ей за заборчик сена, а?

— А сено откуда?

— Так Кондратьевна с собой дала, мол не голодать же козе… Тут с утра Хаимка проезжал, помог мне.

Что-то было не так с этой козой. Не стали бы от животинки вот так избавляться… Я ухватил вилы, подцепил здоровенный шмат сена со стожка, который стоял на автомобильном прицепе тут же, у дома, и перебросил корм Маркизе. Коза Маркиза косилась на меня желтым демоническим глазом и шевелила губами, втягивая в себя сухую траву пучок за пучком.

— Смотри мне! — погрозил я ей пальцем.

Коза потрясла сережками на шее, встопорщила бороду и сказала:

— Э!

Перед поездкой в Мурманск совершенно необходимо было навести порядок в своих записках сумасшедшего. Я всё откладывал этот момент — слишком противно было ковырятсья в обломках своего штаба, слишком тщательно там поработал приснопамятный Вагобушев.

Но работа-то была проведена немалая! Точек бифуркации, на которые можно было воздействовать я наметил не одну и не две. Мелочи, типа того же лигнина, но в целом, в целом…

А еще — темы для журналистских расследований. Там — обрывок статьи или передачи из будущего, тут — кусок недочитанной книги, великолепный Каневский опят же… Что-то датировалось годом тысяча девятьсот восьмидесятым, что-то — восемьдесят первым или вторым. Но всё это требовало выхода на республиканский уровень, реже — на Союзный. Нельзя отгородить максимально интегрированный в общую экономику район и спасать его отдельно, даже если спасать и не нужно. Просто — чтобы шли поставки металла на ДМЗ надо разбираться со сбором вторчермета, чтобы на «Интервале» собирали не только начинку для ракет, но и комплектующие для ЭВМ, а лучше — и вовсе цельные компьютеры, придется собрать компромат на одного мрачного типа из министерства, а для того, чтобы не загубили Дубровицкий пивзавод — мягко подвинуть в сторону схожее предприятие из Бобруйска, указать тамошним крутилам-воротилам, что, к примеру, производство квасного сусла, солода или дрожжей дело куда более предпочтительное, чем то же пиво.

Если и выкупит Хайнекен когда-нибудь снова оба этих гиганта — наш и Бобруйский, то пусть лучше укрупнение и слияние произойдет в пользу Дубровицы. Рабочие места, узнаваемые бренды — это не то, что я намеревался отдавать второму по величине городу Могилевской области. И если для этого нужно перейти в «Комсомолку» и накрутить пару хвостов — значит, так тому и быть…

Папочка с разложенными по порядку листами папиросной бумаги с отбитым под копирку текстом отправилась в верхний ящик стола: здесь были основные штрихи плана на следующий год. То, что нужно успеть до 4 октября 1980, до этой проклятой даты. И я буду очень, очень стараться…

— Германушка-а-а! Ты чтой-то там, пропал? Может уснул? Пельмени сами себя не слепят! — орала Пантелевна в окно.

Я засунул свои стратегические замыслы поглубже и отправился лепить пельмени.

Наловчился я примерно штуке на двадцать пятой. Раскатываешь скалкой на посыпанном мукой столе тесто, вырезаешь перевернутой кружкой пять-шесть кружочков, берешь ложкой «доведенный до ума» фарш — не много и не мало, чтобы осталось пространтсов для маневра, кладешь его в серединку — и тяп-ляп делаешь что-то типа вареника. А потом ловким движением руки соединяешь уголки. Поначалу фарш норовил разорвать тесто, краешки — расползтись, пельмешек — превратиться то в хинкали, то в клёцки, а иногда — в однородное месиво. Но после второго десятка дело пошло на лад.

— Германушка, а ты морозилку-то свою освободил? — спросила Пантелевна.

— Вот же черт! — сказал я.

— Не поминай нечистого! Иди, я тут пока нам чегось покушать сготовлю.

А до этого мы чем занимались-то? Я огляделся — все подоконники и стол были уставлены пельменями. За окном уже совсем смеркалось.

— Ну пойду, ну посмотрю что там…

Вот же, вписался в эпопею! Дались мне эти пельмени! Магазинные-то конечно были не очень, средние такие пельмешки, если честно, но вот так вот убиваться ради куска теста с мясом внутри? Да я бы лучше макароны по-флотски поел…

Разобравшись с морозилкой (там кроме пары кусков сала и разбираться-то было не с чем) отправился обратно. На подворье Пантелевны царила тишина — и это настораживало. В загончике для козы тоже никто не подавал признаков жизни… Уснуло чудовище? Сомнительно…

Шорохи и странные звуки раздавались со стороны кухни.

— Ой людцы-ы-ы-ы что робицца!!! — раздался вдруг вопль Пантелевны и я стремительным домкратом ворвался в дом.

Нечистая сила в обличии козы ужасно раскорячившись сунула рогатую башку в форточку, и вытянув шею слизывала с подоконника пельмешки своим невероятно длинным розовым языком.

— Глык! — очередной результат каторжного труда пропадал в ее прожорливой глотке. — Глык!

Я запустил в нее первым, что попалось под руку. Это была какая-то жестяная миска. Она с грохотом ударила козу Маркизу прямо в морду.

— Эээээ!!! — возмутилась эта сволочь.

— Я те дам — ээээ! — активировалась Пантелевна. — Я тебе дам! А я только за мешочками на чердак полезла, а она….

Маркизе перепало по рогам скалкой, по бороде — полотенцем, и тяжелой рукой бабули — прямо между глаз.

— Ээээ? — коза соскочила с окна как-то тяжело, и переваливаясь с боку на бок и, кажется, отдуваясь, отправилась в свой загон.

Я смотрел на учиненный разгром, уменьшившиеся раз в пять запасы продовольствия и думал о том, как же всё-таки несправедлива порой бывает жизнь. Поели, нахрен, пельмешков. Заготовили на зиму… Пантелевна вытирала уголки глаз передником.

— Ничё, Германушка, у нас два кило фарша еще осталось. А тесто я щас быстро замешу…

Я поднял глаза к потолку и глухо застонал.

— Ээээ! — послышался издевательский голос Маркизы.

Утром коза дала полтора литра молока такого жирного, что оно скорее напоминало сметану.