Гонзо-журналистика в СССР

Глава 11, в которой из-за холмов появляется кавалерия

Бил он меня больно, но аккуратно. Вообще-то злодей такого уровня, как Солдатович, вроде как не должен был сам руки марать. Призвал бы каких-нибудь лихих демонов из преисподней и сидел бы в сторонке, глядя, как они из меня душу вытряхивают. Ан нет. Этот, видимо, сам себе нравился, когда, скинув китель и засучив рукава, долбил меня по спине, по ребрам и по голове — там, где из-за волос синяков видно не будет.

Это продолжалось минут пять, в течение которых я ругался, матерился и умолял Солдатовича отцепить меня от стула, чтобы я мог сожрать его с потрохами. Наконец следователь по особо важным делам устал. Он вытер руки махровым полотенчиком, тяжело отдуваясь, обошел стол и уселся обратно на свой стул.

— Тут у меня показания пятерых свидетелей о том, что они видели, как ты душил женщину. Что я с тобой вожусь?

— Вам что, совсем не важно, что реальный убийца, маньяк — продолжает находиться на свободе и убивает женщин одну за другой?

Он достал из внутреннего кармана кителя сигареты и спички и закурил.

— Так ты ж и есть убийца. Залетный. Воук не палюе там, дзе жыве, — внезапно по-белорусски сказал он, — Приезжаешь из своих пердей в крупный город — и охотишься. Тебя прижать — так окажется, что и в Барановичах, и под Новополоцком — твоих рук дело.

— Так… Ладно. Ну, вы хоть в РОВД Дубровицкое позвоните, спросите — что за человек такой Гера Белозор. Можете в районное КГБ набрать, по адресу улица Малиновского дом тринадцать…

— Спрошу, — кивнул Солдатович, — Я всё спрошу. В первую очередь с тебя. Мне нужно закрыть дело — и я его закрою. Посиди пока тут, подумай — вот тебе бумага, тут все уже отпечатано на машинке, надо только подпись поставить… Вот ручка. Через два часа буду.

И ушел. Отличное, мать его, предложение! Еще бы кляп в рот вставил и требовал сказать, где ключ от квартиры, где деньги лежат! Даже если бы я страстно желал подписать его филькину грамоту — то, будучи пристегнутым за руки и ноги к стулу, сделать это никак бы не смог!

Оставалось только ждать. Ждать и держаться. Тут было три варианта: или Солдатович устанет меня мурыжить и переключится на доходяг — они в чем угодно признаются, или всё-таки меня хватятся и найдут раньше, чем… Чем он выбьет из меня всю дурь — это и был третий вариант. Ссать кровью или получить сотрясение мозга мне не улыбалось. Пока что побои можно было терпеть — в конце концов, сие тело было исключительной крепости и выносливости, да и мышечный каркас и Белозор, и я нарабатывали не напрасно. Всё-таки, когда удары приходятся по мышцам пресса, а не сквозь тонкую прослойку жира напрямую по внутренним органам — это несколько меняет дело. Правда, ребра, возможно, он мне всё-таки сломал…

Рассуждать отстраненно не очень-то получалось — болело всё-таки дико. Поэтому я время от времени шипел и хрипел, и матерился, и пытался хоть немного изменить положение многострадальных конечностей, но помогало слабо. Сколько прошло времени — не знаю. Вряд ли больше пары часов — по крайней мере, в туалет хотелось не так, чтобы очень, терпеть было можно.

Наконец, дверь снова залязгала. И в кабинет вошел… Привалов? Я даже моргнул несколько раз, чтобы отогнать наваждение. Это был он — и не он! Чуть более худощавый, явно уделяющий больше времени спорту, чем медведеподобный начальник Дубровицкого РОВД, с тронутыми сединой висками, цепким взглядом и белым шрамом на подбородке.

— Вы — его брат-близнец, — сказал я, — Здравствуйте, Петр Петрович.

— Не близнец, — сказал он, — Единокровный. У нас один отец. Я старше на три года. Здравствуй, Герман Викторович.

Фантастика! Этот самый Петр Петрович подошел к оставленному на столе магнитофону, особенно не заморачиваясь, открыл его и вынул кассету. Потом достал из кармана ключ и освободил меня от наручников.

— Пошли, — сказал он.

— Вот так просто?

— Ни хрена не просто. Паша убедил меня, что тебе можно верить, так что сейчас я ставлю на кон о-о-о-чень многое. Ты знаешь, кто маньяк?

— Я знаю номер его служебной машины — удалось сфотографировать. И еще кучу всего.

Я шел за ним как сомнамбула — по тому самому коридору с капающей с потолка водой. На выходе Петр Петрович забрал все мои вещи, в том числе — фотоаппарат и кастеты, и открыл дверь:

— Вперед. Вон — машина, двери открыты.

Это был какой-то дурдом. Как он это сделал? Просто так взял — и вывел меня?

— Заигрался не один ты, — сказал он, усаживаясь на водительское место «Волги». — Солдатович никого не оформил. Ни тебя, ни тех наркоманов. «Белорусский Мегрэ», мать его! Думает, скотина, ему закон не писан. Вас не было и нет в этом здании, понимаешь?

Я пытался понять, но пока получалось не очень.

— И что делать?

— Ловить маньяка. Давай, рассказывай. Мы едем ко мне, там проявим пленку из твоего фотоаппарата. А ты начинай вещать.

И я начал вещать. Никакой лирики, никаких причинно-следственных связей. Всё, что знал про минского душителя: про добровольную дружину, должность парторга, брючный ремень, любовь к жене и ювелирным украшениям, работу в одном из местных совхозов — механизатором…

— Откуда всё это — можно не спрашивать? — на его гладко выбритых челюстях играли желваки, — Паша говорит — ты типа Мессинга, да? Или Горного?

— Ну… Я бы так не сказал. Где я — и где Горный…

— Значит, так. Ювелирка — это реальная улика. У Авксентьевой пропали два кольца и кулон. Описание вещей есть, родственники опознают, если что. По базе номер «буханки» пробьем быстро — у меня есть ребята в ГАИ. Теперь так — узнать его сможешь?

Я задумался. Перед глазами всплыла мутная черно-белая фотография, из той самой передачи с Каневским. Разлет бровей, подбородок с ямочкой, залысины… Леонид Семёнович мне заговорщицки подмигнул и погрозил пальцем из зеркала заднего вида, и я вздрогнул: ну вас нахрен, товарищ Каневский, с такими шуточками!

— Пожалуй, смогу.

— Давай-ка расскажи мне свою основную версию, как ты на этого типа вышел?

И я рассказал ему про звонок в редакцию, бабулю, которая якобы поведала про машину с надписью «Техпомощь», в которую садилась одна из предыдущих жертв и про стремного соседа, но потом испугалась и бросила трубку. А с машиной «Техпомощь», которая появилась так вовремя — реально повезло. Думал, буду дежурить несколько дней, даже отпуск взял.

— Сойдет. Тем более — ты фигура широко известная в узких кругах, настоящая заноза в заднице. Если правильно подать — люди поверят, что ты затеял очередное расследование. Да и позвонить тебе реально могли — например, с таксофона. Ты же у нас Робин Гуд…

— Робин Гуд был разбойник. А я — наоборот.

— Да мне похрен. В общем — если мы его возьмем, то ты скажешь, что в том лесу видел его лицо сквозь лобовое стекло машины — и всё сойдется.

— А те доходяги…

— Похрен на доходяг, банальная экспертиза покажет, что они под веществами.

— Гуталин, — сказал я.

— Что? — Петр Петрович дернул головой.

— Они мажут гуталин на хлеб и сушат. Потом соскребают и жрут.

— Фу! Мерзость.

Я был с ним полностью согласен.

— А Солдатович… — заикнулся я.

— А что — Солдатович? Он сейчас как уж на сковородке. Понимает — налажал сильно, и если вся его херня раскроется, не сносить ему головы. Штурмом он УГРО брать не будет, наверх стучать — тоже. К нему и так немало вопросов. А вот договориться со мной попробует. Но хрен там! Вот если бы наш Мегрэ сделал всё как положено — документы оформил, экспертизу у наркотов сделал, тебя, любезного, сразу допросил, а не в холодную кидал… Тогда другой вопрос. Тогда бы он рядом с тобой сидел сейчас в машине, а не я. Но там нахрапа и наглости больше, чем интеллекта. «Мне всё равно, кто будет сидеть — дело должно быть закрыто!» — это я своими ушами слышал, и не один я! Он ведь даже гордился этим дерьмом…

Мы подъехали к сталинской постройки четырехэтажному зданию с тыла, Петр Петрович аккуратно втиснул «Волгу» между двумя желтыми милицейскими автомобилями и сказал:

— С вещами на выход! — еще один шутник…

Здесь чувствовалась рабочая суета: народ в форме и по гражданке носился туда-сюда с папками документов, курил и ругался на лестничных площадках, трезвонили телефоны, хлопали двери… Я следовал за широкой спиной старшего Привалова как баржа за ледоколом. Наконец он открыл одну из дверей и сказал:

— Привет, девчата. Я привел вам Белозора. Напоить, накормить, дать сменную одежду. Занимайтесь.

Девчата оказались кадровичками. Такие подтянутые, аккуратные, доброжелательные и восторженные. Восторгались не мной — Приваловым-старшим. Петр Петрович то, Петр Петрович это… Я первым делом попросил телефон — Тасе звонить.

— Таисию Морозову? — откликнулся голос той самой пожилой дамы-портье, — Так вот она, от стойки не отходит с самого утра!

— Гера! — выкрикнула она, — Ты живой?

— Я — да. Тась, уже всё нормально. Уже — разберусь…

— А я Привалову позвонила, Соломину позвонила и Волкову этому твоему, и в больницы все, и даже райотделы начала, и уже думала — папе звонить, чтобы он…

— Не надо папе. Ты просто солнышко, умница, можно сказать — спасла меня. Я теперь в надежных руках, не волнуйся. Сегодня увидеться не получится — но завтра очень, очень постараюсь, — я сильно кривил душой. Завтра я мог оказаться за решеткой вместе с Петром Петровичем, — Я тебя очень люблю, переставай уже волноваться.

Она там, на другом конце провода, шмыгнула еще пару раз носом, потом, судя по тону, взяла себя в руки, и мы тепло попрощались. Чудо, а не девушка. Мне-то явно взять себя в руки не очень-то удавалось — по крайней мере, сейчас меня здорово накрыло после всего пережитого и начало поколачивать.

Кадровички, которые слушали весь наш с Тасей разговор едва дыша, наконец отмерли и принялись суетиться. Они нашли мне сине-серую милицейскую рубашку без знаков различия, какие-то гражданские брюки и шнурки для ботинок, дали несколько небольших полотенец и пустили в санузел умыться и привести себя в порядок, пока сами организовывали чай с бутербродами.

Мои штаны-карго ручной работы еврейских модельеров, и рубашка отправились в мусорку. После забега по зарослям, ночи в камере и усилий Солдатовича не стоило и пытаться привести их в порядок. Туда же перекочевала и майка — вся в крови и грязи. Глядя в мутное зеркало, которое висело над раковиной, я шипел, морщился и думал, что, пожалуй, вполне мог бы отпустить свою тушку, ноги и руки сыграть Аватара-нави в фильме Джеймса Кэмерона. Без грима. И мне совершенно точно нужна была таблетка обезболивающего, а лучше — две.

Колючие брюки подошли почти идеально, милицейской рубашке пришлось закатывать рукава — оказались коротковаты. В общем, спустя десять минут я стал более-менее похож на человека. В отделе кадров меня уже ждал на скорую руку накрытый стол.

— Девушки, а таблеточки обезболивающей у вас не будет?

Нашелся анальгин. Пока я жрал, стараясь не чавкать и не смущать умильно поглядывающих на меня женщин в форме, в кабинет входили и выходили люди, приносили документы, что-то спрашивали — и при этом полностью игнорировали мое присутствие. Когда поток схлынул, одна из кадровичек спросила:

— А вы тот Белозор который журналист из Мозыря?

— Я тот Белозор, который журналист из Дубровицы, — кивнул я с набитым ртом.

— Тут Лидка из бухгалтерии говорила, что вы экстрасенс. У нее в Гомеле жених, он в ОБХСС работает, рассказывал про вас.

Я подавился бутердбродом: какого это хрена в Гомельской ОБХСС про меня разговоры ведут? Ну, да черт с ним:

— Я не экстрасенс. Я просто смотрю по сторонам, слушаю, что люди говорят, и лезу куда не следует. Иногда получается сделать что-то хорошее, иногда получается полная дичь… А потом вот… — я развел руками, как будто они могли увидеть все синяки и ссадины под рубашкой.

В любом случае — прониклись и на некоторое время замолчали, а потом одна спохватилась:

— У меня еще шоколад есть. Горький! Будете?

— Буду, — кивнул я, — Я всё буду.

Я как раз дожевывал шоколадку, когда вошел Петр Петрович с лицом довольным, как у кота, который объелся сметаны. Он помахивал какой-то фотографией:

— Ну, танцуй, Белозор! Везучий ты сукин сын. Фото получилось, номер виден, сейчас пробивают. Собираем опергруппу — и погнали!

Я попытался изобразить, сидя на стуле, несколько радостных танцевальных движений, но тут же скривился от боли.

— А Солдатович?

— А что нам Солдатович? Хана теперь Солдатовичу!

Я и не думал, что при Союзе без всяких там компьютерных баз данных и прочих примочек можно так быстро работать! По информации ГАИ «буханка» оказалась приписана к совхозу «Заветы Ильича», парторгом там работал некий Михаил Эрастович Геничев — об этом узнали в обкоме, там же получили и его домашний адрес.

— Эрастович! — я хлопнул по столу ладонью, — Точно — он!

Привалов только кивнул, странно на меня посмотрев.

— Сейчас парни соберутся — и двинем. Ты готов?

— Куртку бы…

— Куртку отдам, припасы твои — выбросил, потом спасибо скажешь. Фотоаппарат пойдет как вещдок.

— Черт с ними, с припасами… — махнул рукой я.

Оперативники уже ждали внизу. Настоящие волкодавы: поджарые, лихие дядьки в гражданской одежде. Машины было две — «Волга» Петра Петровича и «Москвич» — бежевый, неприметный.

— Поехали, Петрович? — спросил один из них и ожег меня холодным взглядом, — А этот — с нами? Нахрена он нужен?

— Опознать может.

— Так фото из обкома обещали?

— Будем сидеть и ждать, Гриша?

— Понял. Не будем. По коням?

— По коням, мужики!