Гонзо-журналистика в СССР

Глава 14, в которой поступает интересное предложение

— Вам не кажется, что вы зарываете свой талант в землю? — спросил директор корреспондентского пункта «Комсомольской правды» в Минске.

Старовойтов Михаил Иванович, так его звали. Седой, смуглый, поджарый, в отличном сером костюме и черной рубахе без галстука, этот мужчина выглядел настоящим хозяином жизни. Наверное, он думал, что свой-то талант не зарыл в землю. Нет, как человек он мне понравился. Приятный товарищ, настоящий джентльмен. Но слова эти бесили — и в той жизни, и в этой. Так говорили врачам из нашей районной больницы — тому же Тихановичу. Переезжайте, мол, в Минск, не закапывайте талант. Май постоянно твердила — «я в этом захолустье хороню свой талант!» Шестипалый подкатывал ко мне еще в Гомеле — мол, «Гера, Дубровица — это не ваш уровень! Не зарывайте талант в землю!»

Появись в провинции хороший кондитер, учитель, фитнес-тренер, музыкальный руководитель, певец, кто угодно — тут же разыгрывается одна из двух диаметрально противоположных драм: или — «я суперзвезда, и целуйте мне ноги, в вашем смрадном провинциальном болоте нет никого, кто дорос бы до моего уровня», или — «не закапывайте свой талант в землю». Что в семидесятых, что в две тысячи двадцатых — всё та же формула Эскобара.

Успокойтесь, милочка, да какая вы суперзвезда? Так, дирижер самодеятельного хора. И, кроме Дубровицы, и нахрен нигде не нужны. Таких суперзвезд в столицах пруд пруди, и пробились они там или потому, что родились с серебряной ложкой в заднице — в нужной семье и в нужном месте, или — благодаря везению.

Нет? Ну, это даже не смешно. Неужели действительно кто-то считает, что, например, певец, занявший четвертое место в телевизионном вокальном конкурсе, поет хуже, чем тройка победителей? Ну, не повезло человеку. Хуже петь он от этого не стал. Вторая драма, кстати, разыгрывается, когда этот, который занял четвертое место, возвращается домой в провинцию и начинает с удовольствием петь по кабакам и от души руководить народным хором. И в какой-то момент вместе со своим хором занимает наконец первое место на республиканском конкурсе самодеятельных коллективов. Тут-то и появляется такой Старовойтов и говорит: «Вам не кажется, что вы зарываете свой талант в землю?»

Господи Боже, серьезно? Алкаши и бабули из Дубровицы менее достойны того, чтобы лечиться у хороших врачей, читать интересные статьи и слушать отличные песни, чем алкаши и бабули из Минска? Что за снобизм? На самом деле всех таких жалельщиков и противников закапывания таланта в землю обычно выбивал из колеи один простой вопрос: «А вы, может быть, денег на переезд хотите мне предложить и жилье в столице?»

Так что я спросил практически именно это:

— Вы что, работу мне предложить хотите? — и ехидно на него глянул.

Старовойтов ответил мне прямым, как шпага, взглядом голубых глаз:

— Да.

— А тогда… Что? — я поперхнулся заготовленной язвительной фразой, — В смысле?

— Югова тут до июля. Стаж получит — и в Москву переведут, сам понимаешь, — это я понять действительно мог и потому слушал Старовойтова очень внимательно, — Брать еще одну золотую девочку или мальчика я не хочу. Мне нужен кто-то всеядный и готовый замарать руки — в отдел журналистских расследований. Сверху дали добро, «Комсомолка» теперь эдакий клапан для выхода социального напряжения, как и «Фитиль». У нас есть неофициальное разрешение долбить по среднему уровню, понимаешь? Не трогаем верхушку партии и правительство, разоблачаем перегибы на местах. В Белорусской ССР так и вообще начал действовать режим наибольшего благоприятствования. Отчасти — благодаря тебе. Петр Миронович критики не боится, его народ любит… В общем — мне нравится, как ты работаешь. У главреда я «добро» получу до Нового года. Зоя говорила — статья у тебя есть уже? Хочу, чтобы у нас она была первой.

— Первой — в «Маяке», — тут я собирался быть непреклонным, — Просто представьте: я работаю у вас, а статья выходит, например, в «Советской Белоруссии». Моветон?

— Моветон, — согласился Михаил Иванович, — Принимается. Но в целом — ты согласен?

— На что?

— На работу ко мне пойти, спецкором. Оклад хороший, по гонорару не обижу, квартиру дам… В Серебрянке — если хочешь двушку. На Янки Купалы — если устроит однушка. Кататься придется много, по всей Республике. Возможно — в Прибалтику и на Украину, но это не точно. Это другой уровень. Не дури — тут ты и своей Дубровице ненаглядной помочь сможешь, да и не только ей…

— Сколько есть времени на подумать? — это было и вправду очень серьезное предложение. Я не собирался отказываться вот так, сразу, — У меня есть кое-какие проекты на родине, я их не брошу на полпути, понимаете?

— Прое-е-екты? Даже так? То есть все эти истории про покраску домов и новации на производстве… Ладно, ладно. Вот станешь моим сотрудником — тогда и спрошу по полной. А так — скажу прямо. Думай до мая. Если нет — пришлют мне очередного хлыща в итальянских штиблетах, и снова — на год. Минск для таких хлыщей — лакомое место. Тихо, спокойно, и мухи не кусают. Потому мне ты нужен — с твоей кандидатурой ни одна зараза спорить не станет.

Настала моя очередь говорить:

— Даже так?

— Даже так. Ты со своей «новой полевой журналистикой» шуму наделал. Вон, на журфаке МГУ народ моду взял штаны с карманами носить и мягкие ботинки из замши. Повально от джинсы отказываются, что парни, что девчата. Там у них что-то типа секты имени Белозора образовалось. Не хочешь, кстати, съездить на семинар в Москву, опытом поделиться?

Это всё стоило переварить. Шквал новой информации, обрушившейся на мою бедную головушку был слишком мощным! Но от поездки в Москву я отказываться точно не собирался.

— Хочу!

— Вот и хорошо, — хлопнул по столу ладонями Старовойтов, — Договорились. Ты только копию материала по поимке маньяка мне оставь, а там как у вас в публикацию пойдет — так сразу мне маякни. А теперь — кофе? У меня отличный, эфиопский.

— А давайте кофе, почему нет?

Кофе нам принесла Югова, натуральным образом дефилируя по паркету директорского кабинета и стреляя глазками из-под кудрявой рыжей челки. Правда, я не понял, кому именно — мне или Старовойтову? Он ведь был мужик хоть куда, да и кольца на пальце не наблюдалось…

— Ещё что-нибудь, Михаил… — эту паузу было сложно не заметить! — Ива-а-анович?

— Нет, нет, Зоя, спасибо. А то садись — с нами кофейку выпьешь?

— А с удовольствием! Сейчас за чашкой схожу! — и удефилировала за дверь. Есть вообще такое слово — «удефилировала»?

Мы синхронно проводили ее взглядами, а потом переглянулись и рассмеялись.

— Страшное дело! — сказал Старовойтов, белозубо улыбаясь. — Просто ужас!

— Лютый кошмар, — согласился я. — Форменное издевательство над нашим братом.

— Хе-хе-хе!

— Хо-хо!

Кажется, с таким начальником можно было работать! Тем более, в кофе он добавлял не коньяк, а Рижский бальзам, в пропорции один к одному. А коньяк был бы плохим звоночком.

А еще плохим звоночком был некий белобрысый субъект, который что-то втирал моей Тасе за углом гостиницы. Тоже, наверное, биатлонист. Высокий, может быть, сантиметров на пять ниже меня-Геры, с длинными руками и ногами и чуть сутуловатый, но спортивный. Кажется, я и вправду становлюсь предсказателем.

— А ты заделался поборником нравственности, Берзиньш? — моя северяночка уперла руки в боки и выглядела весьма решительно. Щечки у нее раскраснелись, глаза сверкали, волосы развевались на ветру… — Ты решил, что можешь меня воспитывать?

— Долго ты будешь работать с детьми, если в парткоме узнают про твое поведение? — прибалтийский акцент этого парня был почти незаметен. — А что скажет твой отец?

— Я — свободная женщина, не замужем. Что может мне предъявить партком? — подняла бровь девушка. — И почему это они должны заинтересоваться моей личной жизнью?

— Так вся наша делегация знает, что ты в другой номер по ночам шастаешь в неглиже!

— Да? Или нет, Кристап? Или все занимаются своими делами, и это твои личные заморочки? Я тебе сказала еще на сборах — между нами ничего не было и не будет!

— Ка-а-ак не было? — акцент стал более заметны. — Но, Таисия!..

Я подошел ближе. Этот тип попытался взять ее за руку, какая скотина! Наконец получилось рассмотреть его лицо — ну да, симпатичный, явно моложе и меня, и Таси, лет двадцати пяти… Девушка вырвала ладонь и шагнула назад. Он сжал кулаки и навис над ней, подобно скале.

— Ты корчила из себя недотрогу всё это время, рассказывала, что после смерти мужа и представить не можешь с собой другого мужчину, водила меня за нос! А на самом деле ты обычная бл…

Я похлопал его по плечу и прибалт удивленно обернулся, прервавшись на полслове. Тася тоже не ожидала меня увидеть и замерла с широко открытыми глазами, зачем-то прижав ладони к губам, как будто сдерживая крик. Звук удара получился гулкий, и Берзиньша повело, он по инерции сделал несколько шагов, чтобы удержаться на ногах.

— Понимаешь, — сказал я. — Совершенно не планировал тебя бить. Но допустить, чтобы ты назвал мою невесту нехорошим словом… Слушай, я могу тебе разрешить ударить меня в ответ, если ты перед ней извинишься и пообещаешь больше никогда не лезть в нашу жизнь, м?

— Эй дирст!!! — он кинулся на меня головой вперед, явно пытаясь пройти в ноги.

Бить коленом в лицо — это слишком жестоко, он в общем-то не сделал пока ничего плохого, а намерения всегда остаются только намерениями — и потому я просто отступил в сторону.

— Что вы, что… — Тася была явно растеряна. И это та самая валькирия, которая отфигачила головой о капот некую женщину-вамп?

— Молчи, курва, всё из-за тебя! — ругнулся Кристап, засучил рукава и стал в боксерскую стойку, шевеля кулаками. — А, это ты ее трахарь? Я сейчас тебя отделаю!

И по-русски говорил отлично, никаких вот этих вот «пач-чему лифт так медленн-но едет?» Боксер, значит? Я сделал вид, что тоже боксер, напружинил ноги, встал в левостороннюю стойку, размял шею, улыбнулся и сказал, глядя прибалту в самые глаза и делая разминочные выпады кулаками:

— Дуэль из-за прекрасной дамы? Как это старомодно, как замечательно! — и врезал ему носком ботинка по голени.

— Ыть! — он от неожиданности согнулся и схватил себя за травмированное место, а я добавил — сбоку, под коленки и сбил его с ног, и уселся сверху.

Охота была мне с ним кулаками размениваться! У меня вон морда всё еще болит, да и вообще, прибалт этот — парень спортивный, еще побьет меня — стыда не оберешься!

— Дорогой товарищ Берзиньш! Надеюсь, вы понимаете, что за драку с местными жителями вас в парткоме по головке не погладят и в следующий раз вы отправитесь не в Минск квалификацию повышать, а на Ямал — перенимать опыт коренных народов по лыжным гонкам на пересеченной местности… Посему рекомендую — вести себя вполне прилично и никаких задних или там передних планов в адрес Таисии Морозовой не строить. Она девушка хоть и незамужняя — но это ненадолго, уж поверь. Понятно?

— Понятно… — буркнул товарищ Берзиньш.

Я подал ему руку, и он с неохотой принял помощь. На щеке у него расплывалась огромная плюха.

— Есть такое средство — бодяга, — сказал я. — Очень помогает при синяках и гематомах. Только более двадцати минут не держи — зуд начнется. Там эти, как их…

— Спикулы, — подсказала Тася.

— Вот, — кивнул я, — Спикулы.

— Какие еще… Йохайды ара ара, вы оба чокнутые… Бодяга, спикулы… Эй дирст! — и поковылял прочь.

А Таисия вдруг в два шага приблизилась ко мне, обвила шею руками и поцеловала, встав на носочки. И ножку левую в коленке согнула, как девчонка-старшеклассница.

Я просто-напросто подхватил ее на руки, хоть ребра и скрипнули возмущенно, и потащил наверх — тут был черный ход, недалеко, через него сновали техработники, и можно было проникнуть в гостиницу, минуя портье и игнорируя правила безопасности.

Мы целовались на лестнице как сумасшедшие, и я спросил:

— Это что, тебя заводит, когда мужчины из-за тебя дерутся?

— Гера! Не говори глупостей… Вообще ничего не говори!

Пока мы бежали ко мне в номер по коридору, периодически останавливаясь, чтобы прильнуть друг к другу, нас заметил только один человек — старый дедушка с профессорской бородкой в холле. Он сидел на кресле и читал газету, и, улучив момент, одобрительно сверкнул стеклами своих круглых очков и показал мне большой палец, пока Тася не видела.

Я едва успел щелкнуть замком — а потом стало не до обдуманных действий: наверное, те самые «несколько дней» закончились, и нам ничего больше не мешало насладиться друг другом… Разве что — одежда.

Тася вышла из душа — одно полотенце было закручено на волосах на манер тюрбана, второе выполняло роль ультракороткого платья — и легла рядом. Мои пальцы тут же принялись исследовать бархатную кожу ее бедер, изящную линию шеи, точеные плечики…

— Гера-а-а… Знаешь, как я по тебе скучала?

— М-м-м-да? А почему писем не писала?

— Я думала — ты обиделся. Думала, решил, что я тебя тоже водила за нос… Слова — это ведь просто слова, а глядя правде в глаза — я сбежала от тебя, вот и всё. Но вообще-то ты и сам мог бы написать хоть строчку!

— В каком смысле? Я писал! Четыре письма!

— Та-а-ак! — Тася вздохнула, и ее грудь под полотенцем опасно приподнялась, — Опять отец родной… Почему с ними так тяжело, м?

— Ну, просто представь, что твои дочки поехали куда-то на отдых и привезли оттуда идею, что теперь свяжут свою судьбу с придурковатыми провинциалами? Которых ты в глаза не видела?

— Так ты что, с моими родителями хочешь познакомиться? — она сняла полотенце с волос и взмахнула мокрыми прядями, оч-ч-чень… — М?

— А? Да! Почему нет? Вот он я, весь как на ладони, мне скрывать нечего! Вот возьму — и прилечу в ваши Заполярья, шороху наводить!

— Как на ладони он! Гера! Хоть бы прикрылся!

— Ой, можно подумать!

— Что — подумать? Гера! Что… Гера! Ты опять? Гера, я второй раз в душ не хочу идти!

— Значит, примем ванну… Чтобы не ходить в третий!

— Гера-а-а…

Уже спустя часа полтора мы и вправду лежали в ванной — поместились, хоть и не без труда, и я спросил:

— А что значит вот это «тоже»?

— М-м-м-м, по поводу? — Тася выгнулась, чтобы заглянуть мне в глаза, и я подумал, что, ванна тоже вполне подходящее место, чтобы…

— По поводу того, что я мог подумать, что ты «тоже» водила меня за нос?

— А-а-а-а! Тут всё просто. Представь себе — лыжная база, вокруг на двадцать километров никакого жилья, из двухсот человек заселилось пятьдесят — свободных помещений полно, спиртного — тоже. Тридцать пять молодых мужчин и парней, пятнадцать девушек. Все — спортсмены, зимние виды спорта: лыжи, биатлон… Друг друга знают. Месяц сборов. И что остается делать одинокой, но симпатичной матери двоих детей в такой ситуации? Правильно: водить за нос.

— Жесть, — сказал я. — Попыток сбежать не было?

— Не-а. Всем всё в целом нравилось. Некоторые даже уезжать не хотели, две пары — поженились после этого мероприятия. Хотя это-то как раз и странно.

— А ты?

— А что я? Ты сомневаешься в моем умении быть коварной интриганкой и роковой женщиной? Это я с тобой почему-то такая хорошая, — она задумалась, наморщив лоб. — Сама не знаю почему. Вот и Берзиньш себе планов настроил каких-то, ходил за мной хвостиком… Других отгонял. Веришь, нет — я на брудершафт с ним не пила и никаких авансов не делала.

— Ну да, мы, мужики — такой народ! Нам, если дверь в лифте придержишь — мы будем считать, что девица как минимум глаз положила, а если еще и пуговицу на рубашке пришьешь — так и вовсе готова отдаться здесь и сейчас… Признавайся — пришивала Берзиньшу пуговицу?

— Ну, какую пуговицу, Гера?.. Гера? Это уже не смешно!

— А что? В душ идти ведь не надо…м