Голубая кровь

ГЛАВА 23

Просто свихнуться можно, как лучший друг может тебя уязвить, чтобы причинить боль. Оливер знал, куда уколоть. Стручок, скажет тоже! А сам-то с его скутером и стрижками по сто баксов? А его празднования дня рождения на их яхте двести футов длиной? Или ему досадно, что он не популярен?

После собрания Комитета и чаепития с Корделией Шайлер чувствовала себя выбитой из колеи, все знания и привычные убеждения пошатнулись.

Бабушка столь многое подтвердила касательно их прошлого и еще о большем умолчала. Почему мать впала в кому? Что случилось с отцом? Шайлер чувствовала себя даже более потерянной, чем всегда, особенно после того, как Оливер перестал с ней разговаривать. Они никогда еще ни из-за чего не ссорились и вообще шутили, что они — две половинки одного человека. Им нравилось одно и то же (рэппер Пятьдесят Центов, научно-фантастические фильмы, бутерброды с пастромой и густым слоем горчицы) и не нравилось одно и то же (Эминем, понтовая жвачка для мозгов, за которую дают премию Академии, самодовольные вегетарианцы). Но теперь, когда Шайлер перевела Джека из раздела «фигово» в раздел «клево», не заручившись одобрением Оливера, он с ней порвал.

Остаток недели прошел без инцидентов. Корделия, как обычно осенью, уехала пожить на Мартас-Винъярд, Оливер по-прежнему наотрез отказывался признавать существование Шайлер, и с Джеком ей так и не удалось еще раз поговорить. Но на данный момент Шайлер была настолько занята проблемами реального мира — биологией, домашними заданиями, сдачей эссе по английскому, что ей было не до разборок со всем этим.

Когда она выдвигала и прятала клыки, челюсть у нее болела, зато она с облегчением обнаружила, что уже не чувствует этого глубинного, нутряного голода. Она узнала от бабушки, что священное целование — это очень важная церемония и большинство принадлежащих к Голубой крови ждут официального брачного возраста, восемнадцати лет, прежде чем исполнить ее, но случаи преждевременного питья крови учащаются с каждым поколением, некоторые вампиры теперь заводят первого фамильяра в четырнадцать-пятнадцать лет. Кодекс также запрещал брать кого-то из Красной крови без его согласия.

Повинуясь какому-то порыву, Шайлер решила навестить мать в больнице в пятницу после школы, поскольку Оливер не позвал ее к себе, как это обычно бывало прежде. Кроме того, у нее имелся план, и она не хотела дожидаться воскресенья, чтоб попытаться осуществить его.

Шайлер решила порасспрашивать мать, вместо того чтобы традиционно читать ей воскресные газеты. Даже если Аллегры не сможет ответить, будет хорошо просто выговориться, озвучить все свои вопросы.

В будний день в больнице было тихо и малолюдно. Пустые коридоры навевали ощущение заброшенности. Жизнь повсюду зачахла, даже медсестрам, похоже, не терпелось скорее уйти на выходной.

Шайлер снова, прежде чем войти к матери в палату, посмотрела в окошко. И как и в прошлый раз, у изножья кровати обнаружился все тот же седовласый мужчина. Он что-то говорил матери. Шайлер приложила ухо к двери.

— Прости меня… прости… очнись, пожалуйста, позволь помочь тебе…

Шайлер смотрела и слушала. Она знала, кто это. Это должен быть он. Сердце девушки от возбуждения забилось чаще.

Мужчина продолжал:

— Ты уже достаточно долго наказываешь меня и себя. Вернись ко мне, умоляю!

Тут к Шайлер подошла сиделка матери.

— Привет, Шайлер. Что это ты делаешь? Почему не заходишь? — поинтересовалась она.

— Вы его видите? — шепотом спросила Шайлер, указав в окошко.

— Кого — его? — озадаченно переспросила сиделка. — Я никого не вижу.

Шайлер сжала губы. Так значит, незнакомца видит только она. Все было так, как она и думала. Девушка ощутила трепет предвкушения.

— Не видите?

Сиделка покачала головой и посмотрела на Шайлер, словно на ненормальную.

— Да, это просто игра света, — успокоила ее Шайлер. — Мне показалось.

Сиделка кивнула и отошла.

Шайлер вошла в палату. Загадочный посетитель исчез, но Шайлер заметила, что сиденье стула еще хранит тепло тела. Девушка оглядела комнату и негромко, впервые с того момента, как заметила плачущего незнакомца, позвала:

— Папа! Папа, это ты?

Пройдя в соседнюю комнату, предназначенную для посетителей, она огляделась.

— Это ты? Ты здесь?

Никто не ответил. Незнакомец не появился. Шайлер села на оставленный им стул.

— Я хочу узнать о своем отце, — сказала Шайлер безмолвной женщине на кровати. — О Стивене Чейзе. Кем он был? Что он сделал с тобой? Что произошло? Жив ли он? Приходит ли он навестить тебя? Это он сейчас был здесь?

Шайлер повысила голос, чтобы посетитель, если он все еще где-нибудь поблизости, мог ее услышать. Пускай отец поймет: она знает, что это был он. Шайлер хотелось, чтобы он остался и поговорил с ней. Корделия всегда упоминала о нем так, что создавалось впечатление, будто отец причинил матери какой-то ужасный вред, что он вообще ее не любил, но в сознании Шайлер это никак не увязывалось с мужчиной, рыдающим у постели матери.

— Мама, мне нужна твоя помощь! — взмолилась Шайлер. — Корделия говорит, что ты можешь очнуться в любой момент, как только захочешь, но ты не приходишь в себя. Мама, очнись. Очнись, ради меня. Ну, пожалуйста!

Но женщина на кровати не шевельнулась. Ответа не последовало.

— Стивен Чейз. Твой муж. Он умер, когда я родилась. Во всяком случае, так мне сказала Корделия. Это правда? Мой отец действительно мертв? Мама! Пожалуйста! Мне нужно знать.

Ни знака. Даже палец не шевельнулся.

Шайлер оставила вопросы и снова взялась за газеты. Она читала объявления о свадьбах и чувствовала странное успокоение от этого перечисления брачных союзов и их единообразия. Дочитав все до конца, она встала и поцеловала мать в щеку.

Щека Аллегры была холодной и восковой на ощупь. Словно у покойника.

Шайлер ушла даже в большем унынии, чем обычно.