Голубая кровь

ГЛАВА 10

Блисс поняла, что не может этого вытерпеть. Заупокойная служба продолжалась, но она решила, что ей необходимо уйти. У нее просто сдали нервы. До сих пор ей пришлось присутствовать лишь на одних похоронах — после кончины двоюродной бабушки, но там никто особо не печалился. Блисс готова была поклясться, что слыхала, как родители во время прощальной церемонии переговаривались: «Пора уже». И в ответ: «Да, давно уже пора». Бабушка Гертруда дожила до ста десяти лет и прославилась после того, как о ней сняли сюжет для программы «Сегодня», и когда Блисс навещала ее на ранчо за день до кончины, старая перечница была бодрой, как всегда.

— Пора мне уходить, милочка, — сказала она тогда Блисс. — Я это знаю. Но мы с тобой еще встретимся.

Эгги, по крайней мере, не хоронили в открытом гробу, но Блисс по-прежнему начинало подташнивать, стоило лишь подумать о лежащем в нем мертвом теле, всего в каких-то нескольких футах от нее. Вскоре после прихода Блисс удалось-таки выбраться оттуда, где она сидела с мачехой — та все равно была очень занята: пыталась обменяться приветствиями со всеми прочими присутствующими мамашами учеников.

Блисс украдкой пробралась к выходу. По дороге она перехватила взгляд Мими. Подруга выразительно приподняла бровь, и Блисс прошептала одними губами: «Уборная», чувствуя себя как-то по-глупому из-за того, что пришлось так сделать.

«Да что она повадилась за мной следить?» — возмутилась в глубине души Блисс по пути к выходу. Цепляется хуже мачехи! Это раздражало. Блисс осторожно выскользнула через заднюю дверь — и тут же налетела на другого желающего удрать незаметно.

Дилан был в облегающем черном костюме, белой рубашке и узком черном галстуке и выглядел примерно как музыкант из группы «Строукс». Он улыбнулся девушке.

— Куда-то торопишься?

— Э-э… да нет, просто жарко там, — запинаясь, пробормотала Блисс.

Дилан кивнул, раздумывая над ее словами. Они, по сути, не разговаривали с вечера пятницы, с той беседы в переулке между двумя ночными клубами. Блисс намеревалась отыскать Дилана, просто чтобы извиниться за то, что проигнорировала его вчера. Вообще-то на самом деле ей особо не за что было извиняться. В конце концов, не то чтобы они с Диланом были друзьями, просто проговорили вечер. Ничего особенного.

Только на самом деле разговор был очень даже особенный. В тот вечер Дилан рассказал ей про свою семью и про то, как ненавидел школу-интернат в Коннектикуте. А Блисс рассказала ему про Хьюстон и как она ездила в школу на дедушкином «кадиллаке» с открытым верхом и все над ней посмеивались. Конечно, эта машина была совсем как лодка, с крыльями-стабилизаторами. А еще Блисс призналась, что чувствует себя в Дачезне не в своей тарелке и что ей вообще не нравится Мими.

Редкостным облегчением было пооткровенничать с ним, впрочем, Блисс пожалела об этом, едва дойдя до дома, она боялась, что Дилан как-нибудь изыщет способ поделится с Мими ее секретами, хотя Блисс и знала, что это невозможно. Мими принадлежала к сливкам местного общества. Дилан же обретался за пределами круга избранных, вместе со всякими неудачниками. Этим двоим просто негде было встретиться. Если бы Дилан попробовал приблизиться к Мими, она бы его убила взглядом прежде, чем он успел бы открыть рот.

— Может, смоемся? — поинтересовался Дилан, выжидательно вздернув брови.

Смыться с похорон. А не плохая идея! Всем ученикам полагалось присутствовать на заупокойной службе — таково было строгое распоряжение. Блисс вообще в жизни прогуляла один-единственный урок — физкультуру, как-то раз, когда они с друзьями решили пойти в кино посмотреть новый ужастик. Клевый был день: фильм оказался еще хуже, чем можно было подумать, и они потихоньку вернулись в школу, их так и не засекли.

На самом деле в Дачезне разрешалось прогулять уроки дважды в семестр: это было частью так называемой гибкой программы обучения. Школа понимала, что иногда стресс оказывается слишком велик и что ученикам время от времени необходимо прогуливать. Просто поразительно: школьные правила умудрились включить в себя даже мятеж, аккуратно увязав его с общей жесткостью и логичностью.

Но, насколько было известно Блисс, прогуливать похороны не разрешалось никому. Это сочтут уже серьезным нарушением. Особенно с учетом того, что ее, Блисс, считают одной из лучших подруг Эгги, поскольку они тусовались в одной компании.

— Пойдем, — решительно сказал Дилан и взял ее за руку.

Блисс двинулась за ним, но тут из дверей часовни появился еще кто-то.

— Куда это ты собралась? — поинтересовалась у сестры Джордан Ллевеллин, буравя Блисс взглядом большущих глаз.

— А ты вообще кто? — спросил Дилан.

— Отвали по-хорошему, — предупреждающе произнесла Блисс.

— Не ходи. Это опасно, — сказала Джордан, в упор взглянув на Дилана.

— Пойдем. Она просто дурит, — откликнулась Блисс, хмуро взглянув на сестру.

Та, во всем белом, выглядела так, словно собралась к первому причастию.

— Я маме расскажу! — пригрозила Джордан.

— Да рассказывай кому хочешь! — огрызнулась в ответ Блисс.

Дилан ухмыльнулся, и Блисс, не говоря более ни слова, последовала за ним через черный ход, вниз по лестнице, на первый этаж.

Из выходящей на заднюю лестницу комнаты с копировальным аппаратом выглянула одна из школьных техничек.

— Вы что это тут делаете? — подбоченившись, поинтересовалась она.

— Адриана, ну будь лапочкой, — улыбнулся Дилан.

Та покачала головой, но улыбнулась в ответ.

Блисс понравилось, как по-дружески Дилан обращается с персоналом. Он просто вежливо разговаривал — но все равно это было здорово. Мими относилась к обслуге с уничижительной снисходительностью.

Дилан провел Блисс через боковую дверь, мимо мусорных контейнеров, и через служебный вход. Вскоре они выбрались на волю и зашагали по Девяносто первой улице.

— Тебе чем хочется заняться? — спросил Дилан.

Блисс пожала плечами и вдохнула бодрящий осенний воздух. Вот сейчас ей действительно начало что-то нравиться в Нью-Йорке. Эта прозрачная, свежая осенняя погода. У них в Хьюстоне ничего подобного не бывало. Там осень колебалась от сырой и теплой к дождливой и обратно. Блисс сунула руки в карманы своего лайкового плаща «Хлое».

— Это Нью-Йорк, мы можем здесь заняться чем угодно, — поддразнивающе произнес Дилан. — Перед нами целый город. Можем сходить посмотреть стриптиз или дурацкую комедию. Или вот в университете сегодня лекция Дерриды. Можем в «Пирсе» поиграть в шары. А как насчет того бара в Ист-Виллидже, где за официантов настоящие бельгийские монахи? Или покатаемся в Центральном парке на лодке?

— А может, просто сходим в музей? — спросила Блисс.

— О, любительница прекрасного, — улыбнулся Дилан. — Ладно. В какой?

— В «Метрополитен», — решила Блисс.

Она была там всего однажды, и только в магазине подарков, где мачеха несколько часов выбирала гравюры с изображениями цветов на сувениры.

Они направились к Пятой авеню и вскоре добрались до «Метрополитена». На лестнице у входа было полно народу: кто-то торопливо жевал ланч, кто-то фотографировал, кто-то просто грелся на солнышке. Здесь царила атмосфера как во время массовых народных гуляний: с одной стороны доносилось ритмичное выстукивание на бонго, небольшом сдвоенном барабане, с другой из переносного магнитофона звучало регги. Блисс с Диланом поднялись по лестнице и вошли в музей.

В вестибюле бурлила жизнь: школьники, явившиеся на экскурсию, толпились вокруг преподавателей; быстрым шагом проходили молодые художники с этюдниками под мышкой; множество переговаривающихся туристов обеспечивали натуральное вавилонское смешение языков.

Дилан сунул в окошко кассы десятицентовик.

— Два билета, пожалуйста, — с невинной улыбкой произнес он.

Блисс несколько смутилась. Она посмотрела на объявление: «Рекомендуемое пожертвование — 15 долларов». Ну, по-своему он прав. Рекомендуемое, а не обязательное. Кассир молча выдал им круглые метрополитеновские значки. Судя по всему, ему было не привыкать.

— Ты когда-нибудь бывала в храме Дендур? — поинтересовался Дилан, увлекая Блисс в северное крыло музея.

Девушка покачала головой.

— Нет. А что это такое?

— Стой, — скомандовал Дилан. Он осторожно прикоснулся к ее лицу. — Закрой глаза.

Блисс хихикнула.

— Зачем?

— Просто закрой, и все, — сказал он. — Поверь мне.

Блисс зажмурила глаза и прикрыла их ладонью, Дилан взял ее за руку и повел за собой. Блисс шла, спотыкаясь, ей показалось, будто впереди какой-то лабиринт, пока Дилан быстро вел ее вперед, несколько раз резко повернув. Наконец, даже не открывая глаз, Блисс почувствовала, что вокруг нее большое замкнутое пространство.

— Открой глаза, — прошептал Дилан. Блисс повиновалась.

Они стояли перед руинами египетского храма, здание было величественным и в то же время примитивным, контрастирующим со строгими современными пропорциями музея. Оно ошеломляло. Зал был пуст, лишь длинный канал огибал платформу с установленным храмом. Это было потрясающее произведение искусства, а от стоящей за ним истории и от того, что музей так педантично перевез и воссоздал его и теперь храм смотрелся здесь, на Манхэттене, как в родном ландшафте, у Блисс голова пошла кругом.

— О господи.

— Ага! — сказал Дилан с озорным блеском в глазах.

Блисс едва сдержала слезы. Никто и никогда не делал для нее ничего столь же романтичного…

Дилан посмотрел ей в глаза и потянулся к ее губам.

Блисс моргнула, сердце ее лихорадочно забилось от восторга. Она потянулась навстречу Дилану, подняв лицо для поцелуя. Он казался нежным и преисполненным надежды и отчего-то очень уязвимым из-за того, что не решался посмотреть ей в глаза.

Их губы встретились.

Тут-то оно и произошло.

Мир сделался серым. Блисс была в своем теле, но не в своем. Помещение вокруг нее сжалось. Весь мир съежился. Стены храма стали целыми. Она очутилась в пустыне. Она чувствовала на губах едкий привкус песка и ощущала спиной жар солнца. Несметное множество скарабеев, черных и белых, с жужжанием вылетело из двери храма. И Блисс закричала.