Гнев Несущего бурю

Глава 18

В то же самое время. Сидон.

Гадостно было на душе почтенного купца Магона, но деваться некуда. Его корабль пошел в Энгоми за товаром, как и всегда. Некуда больше идти сидонским купцам. Именно там они оставляют груз из кедровых бревен, стекла, страусиных яиц, гиппопотамьих клыков, пурпура и крашеных тканей. А забирают оттуда красивую посуду, украшения, бронзовые жаровни, железный инструмент, оружие и груз меди, которой с каждым месяцем царские писцы дают все меньше и меньше. Приходится покупать готовые изделия, отчего волком воют мастера-медники по всему Восточном берегу. Никому становится не нужна их работа, и то одна семья, то другая перебиралась за море, в гостеприимный Энгоми, будь он неладен.

А тут еще и Рапану со своей вежливой просьбой… То, что никакой просьбой тут и не пахнет, Магон прекрасно понимал. Он же не дурак. Большая война на носу, которая не закончится взаимными налетами на корабли. А ведь отношения с сыном старого компаньона оставались единственной возможностью, которая еще позволяла ему держаться на плаву, получая медные слитки в виде бычьей шкуры. Вот потому-то почтенный купец оделся нарядно, но без излишеств, принес жертвы в храме Эшмуна, небесного покровителя текущего царя, и пошел во дворец, не ожидая для себя от этого визита ничего хорошего.

Он пробормотал молитву, пообещав богатую жертву в случае благоприятного исхода, и направился на гору, где, окруженный крепкой стеной, и жил царь Эшмуназар. Да продлятся годы его… Почтенный Магон хорошо знаком с самим господином раб бет мелеком, управляющим дворца. Ему-то он и отнесет весь груз обожженной глины, который вручил ему Рапану.

Сидон — город торговый, да еще и ограбленный недавно, а потому дворец выглядел скорее неприветливо и угрюмо, чем роскошно. Пузатые колонны из тесанного камня, кирпичные стены и балки из потемневшего кедра — так жили все здесь. Но дом царя занимал несколько кварталов, совмещая в себе по обычаю и жилье, и казармы, и склады, и мастерские. К господину раб бет мелеку купец попал сразу же, но тот, едва взглянув на таблички, испещренные убористой аккадской клинописью, вытер покрывшийся мелкой испариной лоб и бросился из своих покоев вон, приказав Магону:

— Жди здесь!

— Дерьмо! — уныло признался сам себе Магон и встал около стены, похотливым взглядом провожая какую-то грудастую рабыню, что тащила мимо него большой мешок с шерстью.

— За мной иди! — господин управляющий появился рядом так быстро, что купец даже взглядом моргнуть не успел.

И впрямь, скверно все выходит, раз к самому царю зовут. Любой водонос знает, что чем меньше ты видишь своего повелителя, тем полнее твоя казна. Впрочем, царь портового города — это не живой бог, как у египтян. Это первый из купцов, который торговое дело знает до тонкости, умело лавируя между группировками богатеев. Царь Эшмуназар именно таков. Прожженный хитрец, каких мало. Поздороваешься с таким и идешь пересчитывать пальцы. Это, с точки зрения почтенного Магона, качество, весьма полезное для хорошего правителя.

Царь встретил его по-простому, в малых покоях. А это значило, что разговор пойдет серьезный и без лишних церемоний. Купец поклонился, коснувшись земли кончиками пальцев, а потом, повинуясь движению густой брови повелителя, рассказал все — от начала и до конца. Кто к нему пришел, когда и зачем. Что сказал, в какой последовательности и с каким выражением лица.

— Тебе нужно было задержать его и передать страже, — скривился Эшмуназар, недовольно фыркнув в густую, завитую мелкими колечками бороду.

— Мой корабль остался в порту Энгоми, господин, — почтительно напомнил купец. — И вся команда. Если я не сделаю то, что велено, товар конфискуют, а людей продадут.

Вместо ответа царь приказал читать таблицы, которые писец перебирал по одной. И с каждой минутой Эшмуназар все больше наливался гневом.

— Наследник Ил называет меня братом, — зло произнес он, — и требует, чтобы мы вернули два захваченных корабля, товар и людей. А также, чтобы мы выдали виновных, которых он, мальчишка, накажет в соответствии с законами народа Моря. Кстати, а что у них положено за морской разбой, Гербаал? — обратился царь к писцу, стоявшему рядом.

— Если хоть один человек погиб, то распятие, величайший, — почтительно ответил тот. — Если просто разбой, то рудники. Корабль и товар конфискуют.

— Дикость какая-то, — царь потер виски, пытаясь осмыслить безумные вести. — Откуда взялись такие странные обычаи? При чем тут вообще я? Пусть сами разбираются с купцами. Я не отвечаю за их дела. Кстати, а что они могут сделать нам? Их царь сидит в яме, лучшие корабли потеряны, наследник — ребенок, а войско разбросано по всему Великому морю. И они не посмеют покуситься на Сидон, ведь тут сидят писцы самого Господина Неба. И еще интересно, с чего бы это у них такая отвага открылась?

— По слухам, вернулся из плена этот негодяй Кноссо и его люди, господин, — ответил купец. — У них девятнадцать бирем. Ну и сколько-то купеческих кораблей могут набить лучниками.

— Девятнадцать бирем? — скривился Эшмуназар. — Немного. Даже у нас их уже пятнадцать, и в Тире столько же. А у библосцов больше двадцати. Но у этих сволочей и с лесом куда лучше, чем у остальных. На наше счастье, Угарит кедром не слишком богат, и он у них далеко в горах растет. Все это очень странно. Чего они еще хотят? Читай дальше!

— Он требует возмещения убытков, величайший, — проговорил писец. — А еще требует выплатить штраф в пять талантов золотом.

— Что??? — царь побагровел, схватил табличку, прочитал, не веря своим глазам, а потом со всего размаху бросил ее в стену. Обожженная глина брызнула веселыми осколками, похоронив все надежды Магона на хорошую торговлю.

— Да они там спятили, что ли? — заорал царь. — Пиши наместнику Бируты[24], пусть готовит корабли и людей. Пиши царям Библа, Тира, Дора, Ашдода, Акко и Арвада! Пусть выйдут на войну вместе с нами. Мы раздавим зазнавшегося дарданца… ну или кто там это письмо писал!

— В Пер-Рамзес будем писать, величайший? — напомнил вельможа.

— Зачем, они и так знают, — произнес царь, но осекся, недобро покосившись на Магона.

Присутствие египтян в Ханаане становилось все более призрачным, но без их помощи торговые города не продержатся и пары лет. Это понимали все. Слишком они еще слабы, и слишком зависят от Египта в поставках зерна.

— Мне думается, государь, — невесело сказал вдруг Магон, — что нужно предупредить наших купцов. В Энгоми догадываются, как вы ответите на их послание. Их охотники выйдут в море еще до заката.

Почтенный купец благоразумно не стал уточнять, как именно в Энгоми так быстро узнают о решении сидонского царя. Ведь это он выпустит голубя с черной ленточкой на лапке, и тогда его корабль преспокойно пойдет домой, имея охранную грамоту самого господина диойкета. И он совсем не разделяет уверенности своего государя в том, воевать с Алассией — хорошая идея. И этот странный визит Рапану… Зачем известному на все Великое море проныре по доброй воле совать голову в пасть льва? Тут что-то нечисто. Магон, имеющий десятки поколений предков-торговцев, не сомневался в этом ни на минуту. Он слишком хорошо знал людей.

В то же самое время. Родос.

Как можно подцепить вшей, сидя в одиночной камере? Теперь я знаю ответ на этот вопрос. Немытая сволота, которая пялится на меня сверху, трясет своими патлами. Никогда еще я так сильно не хотел выпустить кому-нибудь кишки. Я вообще человек не злой, и даже порой слишком мягкий. Но сейчас во мне пробудились самые темные стороны натуры, о которых я даже не подозревал. Я закрывал глаза и словно наяву видел, как моих охранников сажают на кол или распинают, а они плачут и клятвенно обещают постричься наголо, принять ванну и посыпать голову дустом. Только не помогало это. В самый ответственный момент зловредная тварь впивалась в меня с особенной страстью, и я начинал чесаться, как ненормальный, надеясь ее придавить. Тщетно. Вошь, получив доступ к царскому телу, чувствовала себя как в ресторане и в роддоме одновременно. И это сильно сказалось на моем самочувствии.

Кого там у нас заели вши? Папу Пия II, кажется, веке этак в пятнадцатом. Благочестивейший был прелат, вообще никогда не мылся. Вот и подцепил сыпной тиф, который эта дрянь переносит. Интересно, а как от него пахло? Наверное, примерно так же, как от меня сейчас. У нас борьба с насекомыми ведется системно. Одежда прожаривается, а телесная чистота введена в ранг священных добродетелей. Волосы с интимных мест удаляют, воду процеживают и кипятят, а мясо тщательно прожаривают, особенно дичину. Есть медвежатину я запретил отдельной статьей в уставе. Это же ходячий трихинеллёз. А теперь у меня вот такая радость, не дающая подремать по-человечески. О нормальном сне уже давно речь не идет. Скрюченное положение привело к тому, что начало ломить поясницу, и вместо сна я впадаю в какое-то забытье, из которого выхожу внезапными вспышками. Либо спина болит, либо укус особенно сильный. И даже то подобие зарядки, которое я пытаюсь устроить сам себе в этом каменном мешке, помогает мало. Набор упражнений у меня крайне ограниченный.

Я задрал голову наверх и занялся единственным доступным мне развлечением: смотрел, как тучки бегут по небу. Есть еще, конечно, Поликсо с ее душещипательными беседами, но отнести эти визиты к развлечениям нельзя никак. Ей я тоже готов выпустить кишки. Эта тетка надоела мне до крайности. Стокгольмский синдром? Нет, не слышал. Солнце уже село, и она снова приперлась и кряхтит у меня над головой. Это она устраивает свою тяжеловесную корму на чурбаке, с которого согнала собственного стражника. Я ее узнаю даже без слов.

— Ты там живой, царь? — произнесла она привычное приветствие.

Я отвечать не стал, решив привнести интригу в наши отношения. Просто сижу и молчу, пока она озадаченно сопит.

— Эй? — в ее голосе послышалось удивление. — Ты чего молчишь?

Я снова не стал отвечать, наслаждаясь своим ураганным чувством юмора. Нет, во мне и впрямь пропал комик. Я бы стадионы собирал. Хотя нет, стадионы вряд ли. Но уж дома культуры точно! Вон как усиливается сопение, означающее, что обширная задница царицы начала покидать пенек. Тень, закрывшая собой небо, ознаменовала собой появление царицы Поликсо над темнотой моего колодца.

— Э-эй! — услышал я требовательный голос. — Ты живой? Почему молчишь?

Она повернулась к страже и прокричала густым басом.

— Эй, бездельники! Почему он молчит?

— Не знаем, царица, — послышались растерянные голоса. — Еду спустили, как обычно. И ведро для нужды тоже. Живой был.

— Факел мне! — решительно произнесла Поликсо, и уже через минуту в черную темноту проема полетела связка горящих веток.

— Ты там совсем сдурела, старуха? — заревел я, закашлявшись в густом дыму. — Просто посветить не могла?

— Не могла, — обиженно поджала губы Поликсо, снова устраиваясь на пеньке.

Я же, матерясь на трех языках, сбил пламя и теперь сидел, выплевывая собственные легкие в надсадном кашле. Проветрить колодец не так-то легко, можете мне поверить. Нужно еще дождаться, когда ветки перестанут тлеть, а дым улетучится. Он, кстати, почему-то совсем не спешит этого сделать, наверное, вступил в сговор с моими врагами. Одна радость. Проклятая тварь, что грызет меня день и ночь, теперь тоже испытывает легкий дискомфорт.

— Корабли твоих купцов на север плывут, — сказала она мне, решив сегодня не предлагать вина. Видимо, за плохое поведение. Впрочем, я еще ни разу не согласился, так что невелика потеря.

— А зачем они туда плывут? — озадаченно спросил я.

— Убегают на Сифнос, — злорадно ответила Поликсо. — Жена твоя с гекветами решила с Сидоном сцепиться. Времени лучше не нашла, дуреха. Скажи, царь, она у тебя на голову скорбная? У Эшмуназара боевые корабли хоть и похуже, чем у тебя, но их почти столько же. А если он царей Тира и Библа в эту войну втянет, то тебе конец. Биремы твои перетопят, а Кноссо, пса зловредного, быками разорвут. Только я одного боюсь…

И тут она мерзко захихикала, что в ее исполнении звучало совершенно адски.

— Боюсь, что потом еще одна война случится, — просмеялась она, наконец. — Цари поссориться могут, выясняя, кто именно его казнит. Я сама подумываю его выкупить и потешиться вволю. Я теперь девушка богатая. Могу себе небольшие слабости позволить.

И она снова засмеялась, жутко довольная собой. Журчание вина над головой намекнуло на то, что царица трезвая спать не ложится. Кувшин каждый вечер! Прилично. Это мне историю Александра Македонского напомнило. Мальчишка с малых лет пил неразбавленное — в Пеллу не дошли обычаи Греции — и к моменту смерти был законченным алкоголиком со всеми признаками разложения личности. Тут пока с личностью было все в порядке. То ли покрепче оказалась тетка, чем легендарный завоеватель, то ли пить начала только недавно. На радостях.

— Если мои люди решили войну начать, — ответил я с уверенностью, которой вовсе не ощущал, — значит, они знают, что делают.

— Посмотрим, посмотрим, — благожелательно ответила Поликсо. — Мне даже интересно стало, а чем это все закончится. У меня с тобой вечный мир, с сидонянами и библосцами тоже отношения неплохие. Да и золота теперь столько, что я себе целый флот могу построить. Кажется мне, царек, что в этой войне победит кто-то третий. А тебе что кажется?

— Мне кажется, тебе спать пора, — ответил я. — Ты слишком много пьешь, старуха. Боги нашлют на тебя безумие.

— Вот ты грубиян, все-таки, — Поликсо совсем не обиделась. — А я еще хотела на пир тебя пригласить. Хочешь, царь, поесть человеческой еды? Хлеба свежего, жареного ягненка? Ягненок нежный будет, молочный еще. Косточки такие, что во рту тают. С травами! Ты у себя такого точно не пробовал. У вас там дерьмо какое-то из рубленого мяса делают. Не понимаю, зачем хорошее мясо портить. Ну что, хочешь на пир?

Хотел ли я? Да я чуть слюной не захлебнулся, представляя себе жареное на углях мясо, посыпанное крупной морской солью… с тмином… чесноком… и веточкой розмарина…

Я шумно сглотнул, очень надеясь, что наверху этого не услышали, и призадумался. А с чего бы это такая щедрость? Не замечена старуха в добросердечии. Ну, конечно же! Пир! Пир — это когда много гостей. А главное блюдо на этом празднике — именно я, а вовсе не ягненок. Царь Эней, сын Морского бога. Грязный, вонючий, со спутанными волосами, в расчесах от укусов вшей. Хотя, тут навряд ли этим кого-нибудь удивишь, но тем не менее, для полноты картины…

И вот сидит этот человек, еще недавно внушавший ужас всей окрестной гопоте и, жадно давясь, рвет руками мясо. И жрет, жрет, жрет. А по его отросшей бороде течет ароматный мясной сок. А потом его снова сажают в яму, и это станет последним отделением концерта, не менее важным, чем сам пир. И тогда гости, увидев настолько волнующее зрелище, призадумаются. И вот этого человека мы боялись? Да он же полное ничтожество. Мы же сами это видели. И понесется по островам сплетня, обрастая подробностями с каждым новым рассказчиком. И репутация моя будет уничтожена. А ведь она и так едва висит на волоске…

— Так что, хочешь пировать, царь? — вкрадчивым голоском спросила Поликсо, чем окончательно убедила меня в моей правоте. Ей мало разорить меня. Она хочет уничтожить меня совершенно, превратить в посмешище. Она бы привела меня туда силком, да только насилие ко мне применяться не может. И не даст ей это ничего. Я гордо плюну в блюдо с мясом и обматерю ее при гостях. И тогда это ее репутация будет уничтожена, а не моя. Она ведь ничего мне сделать не сможет, иначе лукканцы, не получившие выкупа, ее в порошок сотрут. Они ведь тут, на Родосе, потому что не верят этой волчице ни на обол. Я каждый день вижу то Хепу, то еще кого-нибудь из вождей. Они не позволят лишить себя обеспеченного будущего, а потому регулярно интересуются состоянием залога. Моим, то есть.

— Я приду на твой пир, царица, — ответил я. — Но у меня будут условия.

— Условия? — Поликсо так удивилась, что чуть не упала в колодец, пытаясь разглядеть в кромешной темноте комика столетия. — Ну, говори!

— Пир состоится завтра в полдень, — ответил я. — Но из ямы я выйду прямо сейчас. Мне нагреют воды, чтобы помыться. Принесут золы и трав для волос. Дадут гребень, новую одежду и острый нож, чтобы подрезать ногти. Я высплюсь на хорошей кровати, а рабыня расчешет мне волосы с маслом, чтобы убрать вшей. На пиру я сижу на главном месте. Ты не говоришь ни одного обидного слова в мой адрес и занимаешь ложе только тогда, когда я разрешу. Если ты согласна, то, так и быть, я почту присутствием твое торжество.

— Зря ты отказываешься от вина, царь! Попей, — спокойно сказала она, а я ощутил, как по макушке, шее и плечам потекли кисловатые капли. Мне досталось примерно полкувшина. Неужели Поликсо сегодня ляжет спать трезвая?