Жернова. Книга 2

Глава 16. Черные ветры Бхаддуара

Они немного опоздали к вечернему представлению, но взволнованный увиденным на Храмовой площади, Бренн почти не реагировал на ворчание Гримара, механически выполняя все приказы по уборке, чистке животных и подготовке реквизита для сцены. Хохот и вопли зрителей, выступление комедиантов, сопровождавшиеся хлопками, топотом, пением и звуками цитоле, а порой грохотом барабана тарелок и пандейру, доносились до него, будто сквозь вату.

Прошло несколько часов, и к полуночи он не выдержал. Заглянул в закуток к Хагану, цеплявшего на башмаки высокие бегунки на четырех колесах.

— Чуть прогуляюсь, ага? Все сделал, что Гримар велел. Ты прикрой меня, если что…

— Не стоит тебе одному таскаться, — нахмурил светлые брови карлик. — Неровен час наткнешься на кого…

— В такой сутолоке? Маску на морду нацеплю, — отмахнулся Бренн. Ему хотелось все не спеша обдумать, возвращаясь к отдельным ощущениям, лицам, событиям этого дня. И пока ни с кем ничего не обсуждать… Но дремавший в ворохе трико и юбок Шагги, тут же поднял ухо и спрыгнул прямо ему под ноги, набиваясь в попутчики… Улизнуть не вышло. На минуточку Шагги вроде послушался, но когда Бренн оглянулся — кот упорно тащился за ним, лавируя между колесами и сапогами, и осторожно обходя лужи, еще не просохшие после теплого ливня. Густая тьма отступала под светом множества зажженных по случаю праздника фонарей. Их свет, отраженный в лужах, только усиливал сияние Ночи Супружеского соединения двух наследников — Илайны и Гуннара.

— Ладно, залазь, зверь… — сдался Бренн — лапы промочишь… Кот тут же забрался к нему на руки, потом на плечо и устроился на загривке, позволяя себя нести дальше. Теплое мурчащее существо приятно грело шею. Бренн не хотел спешить. Мешало возбуждение и странное предвкушение чего-то приятного.

Накал всеобщих гуляний набирал силу, выливаясь плотными потоками на площади и торговые галереи, на широкие улицы и лестницы. И Шагги это сильно не нравилось, и чтобы надежно удержаться на шее Бренна, он довольно чувствительно вцеплялся когтями в рубаху, а заодно и в кожу.

Гвалт на улицах стоял такой, что прохожим нередко приходилось орать друг другу в ухо. Повсюду слышались звуки гулких умшигтайских барабанчиков, юханских бубнов, гогот и похабные песенки из кабаков. Бренну вся эта кутерьма ничуть не мешала. Сдвинув маску на подбородок, он не торопясь шел вдоль древней стены, окружавшей Розстейнар, и пытался разобраться в ворохе мыслей и противоречивых ощущений, обрушившихся на него в последние дни.

Перед глазами хороводом кружились лица Элмеры, Красного короля, Лизарда, прозревшего слепца и калеки с отросшими ногами. Мозг просто разрывало от обилия возможностей, которые открылись перед ним. Должны открыться. Пусть Морай предостерег его от пустых мечтаний, а мать по какой-то причине опасалась представить его Королеве, как законного внука… Судя по поведению «дядюшки» Лизарда, она боялась именно его… Но, ведь наверняка есть выход из этих семейно-наследственных хитросплетений, просто его надо найти…

— Куда прешь, помойник! — заорал на него охранитель, идущий впереди крытых носилок, в которых восседала тучная дама-ноблесс. Бренн легко увернулся от направленного ему в живот толкателя, похожего на грабли с тупыми зубьями, которым охранитель отталкивал простолюдинов, мешавших прохождению портшеза. И правда — куда он «прет»? — осмотрелся вокруг Бренн. А ноги, похоже, сами несли его к Верхнему городу, предугадывая желание сердца. Ведь именно там его место.

Створы врат Королевы Маф на Главной лестнице Розстейнар сегодня были широко распахнуты. В глазах рябило от ярких красок роскошных одежд. И хотя казалось, что люди беспрепятственно снуют туда-сюда, свободно можно было лишь выйти из Верхнего города. Внутрь же пропускали лишь членов знатных семейств, их слуг и простолюдинов, обеспечивающих благоденствие Розстейнар, включая офицеров королевской гвардии, врачевателей, торговцев, воспитателей и учителей, мастеров «чистых» ремесел вроде известных ювелиров, управляющих оружейными цехами.

Никого не обманывало лениво-равнодушное выражение на лицах привратных стражников. Их буравящий взгляд цеплял и обшаривал всех, кто поднимался к вратам Верхнего города, задерживаясь на лицах худородных и их шейных бирках, где был указано имя, и стояла сургучная печать Дома, которому они служат.

Вниз и вверх по лестнице в изукрашенных портшезах порхи переносили господ, не желавших напрягать ноги. Хотя у всех членов родовитых семейств имелись личные паланкины, вдоль нижней балюстрады лестницы тянулся целый ряд наемных переносных кресел. С виду работа казалась несложной, но требовала предельного внимания и слаженности. Поднимаясь и спускаясь по ступеням, носильщики должны были ровно удерживать паланкины, чтобы не колыхать, не трясти свою ношу, не говоря уж о том, чтобы не приведи Жизнедатель, — уронить важный «груз». Подобное небрежение своими обязанностями каралось очень серьезно. А нобили предпочитали «плыть над толпой», сидя, как можно выше, и носильщикам приходилось укладывать шесты паланкинов на плечи.

Через соседние врата короля Вермунда, что были обращены на запад, по длинному пологому пандусу из плит черно-красного гранита, проезжали верховые, кареты и высокие коляски, в которые впрягали или лошадей, или от одного до шести порхов, что зависело от количества пассажиров.

Тягучий бой часов оповестил о наступлении третьего часа ночи. Который раз, бросая взгляд на башни и шпили дворца Розаарде с мерцающими во тьме окнами, Бренн представлял, как мог бы сидеть сейчас рядом с венценосной бабушкой и дедом, наслаждаясь свадебным зрелищем, болтая со своей «тетушкой» Илайной и принцем Гуннаром и его кузеном. Он непроизвольно потер ремень подаренных герцогом часов… Мог бы…

***

Бренн проскочил толкучку у Торговых ворот, к которым тянулись подводы с грузами из порта, со складов и провинций Лаара, и остановился, рассеянно глядя на суетящихся возле них грузчиков, порхов и мелких коммерциантов, следящих за товаром. Шагги вдруг зло зашипел и спрыгнул вниз, расцарапав Бренну плечо.

— Попался ублюдок, — жесткие пальцы вцепились в ворот рубахи, и он узнал сипловатый голос Зигора Болли, шипевший ему прямо в ухо. — Выжил, сука. Думал, не узнаю тебя, урода…

Хрячий потрох! Не может. Этого. Быть! — чтобы в такой мешанине натолкнуться на ненавистного скорпа, размечтавшись о сладкой жизни в королевских покоях. Прыгающие, как блохи, мысли, не успевали за реакцией тренированного тела. Чуть присев, Бренн резко крутанулся на пятке против солнца, ныряя под вцепившуюся в его ворот руку Вислоусого и уходя от прямого удара в голову — старый прием пацанов из Канавы. Вслед за кулаком, не нашедшим цели, Вислоусый провалился вперед, едва удержавшись от неожиданности на ногах.

А Бренн уже мчался вдоль крепостной стены, выискивая промежутки в толпе, куда можно было бы нырнуть, чтобы отвязаться от гада Зигора. Позади, совсем рядом, раздавался тяжелый топот и рев озверевшего Болли. И хотя дрессированный кортавида был способен бежать быстро и долго, опытный молодой скорп, подстегиваемый яростью и жаждой мести, не отставал. Великой удачей было уже то, что Вислоусый преследовал его в одиночку. Но это пока — как только покажется ближайший патруль, — Бренну каюк. План — немедля оторваться от падлы, свернув туда, где больше народа, и затеряться среди пеших, конных, паланкинов и колясок… Ну, да… — только вот именно там, куда он хотел метнуться, появились несколько лениво вышагивающих скорпов, и значит, пока придется бежать вдоль стены… Удивительно, но Шагги задрав хвост, мчался впереди, распугивая уличных кошек, дремавших в тени возле заваленных едой плошек. Перескочив через глиняную миску с мясными обрезками, Бренн услышал позади звук разбившейся посудины и проклятия Вислоусого, поскользнувшегося на жирных объедках. Это подарило еще пару секунд. Мало! Он разогнался еще быстрее, слыша, как участились удары каблуков Зигора за его спиной, и… резко присел. Разогнавшийся, как атакующий кабан, скорп, «споткнулся» и, перелетев через него, пропахал подбородком по брусчатке.

Вскочив, Бренн увидел, как кот на миг задержавшись, у поворота, свирепо гавкнул и скрылся за выступающим контрфорсом. Ладно… Пойдем за зверем. Через несколько десятков шагов, кот вдруг снова гавкнул, обернувшись назад, и скользнул в черневшую под стеной расщелину. На миг Бренн замешкался, но, понимая, что вот сейчас из-за угла контрфорса появится красная рожа Зигора, решился — с разбега ударил башмаком по краю разлома, отбив пару слабо державшихся камней. Узкая дыра под стеной стала шире — в такую не пролезет взрослый мужик, но, пожалуй, проскочит тощий юнец.

Он скользнул ногами вперед, съезжая на заднице, и протиснулся в пролом, отталкиваясь от замшелой каменной кладки. Спину ожгло острыми обломками. Изогнувшись, протолкнулся глубже, чувствуя, что ноги зависли в пустоте. Под спиной посыпались мелкие камни, потек песок, и Бренн полетел вниз, цепляясь пальцами за любые выступы, чтобы хоть как-то замедлить падение. Удар — он сумел спружинить и приземлился вполне удачно, не считая разодранной спины и ушибов.

Он замер в глухом стылом сумраке — где-то высоко над головой едва пробивался свет. Тихо. Ни звуков улицы, ни ругани Зигора не слышно. Рядом раздалось мяуканье. Во тьме блеснули желтые глаза, и теплый шерстяной ком тут же потерся о коленку… Куда же он попал? Бренн зажмурил глаза, и открыл их, лишь досчитав до двадцати — сумрак стал прозрачней и сквозь него проглядывали выступы горной породы, — похоже, вместе с котом он провалился в карман подземной трещины, которая веками росла внутри скального основания города. Ну, здесь-то скорп его не достанет, а, значит, надо не торопясь обдумать, как отсюда выбираться, — успокаивал себя Бренн, еще дрожа от возбуждения.

С одной стороны расщелина уходила в глухую тьму, с другой, если пристально вглядеться, сумрак едва отсвечивал багровым и казался менее плотным. Может там получится выкарабкаться на поверхность… Посмотрим, — Бренн двинулся вдоль узкой трещины, но Шагги даже лапой не переступил. Кот пристально смотрел на хозяина желтыми глазами и яростно гавкал. — И чего ты завелся, зверь? Не суетись, мы просто осмотримся и только потом решим, куда двинуть…

Пальцы нащупали лохматый загривок, и Шагги басовито замурчал. Но все же никуда не пошел, устроившись на сухом камне и давая понять, что подождет здесь, а не потащится неизвестно куда что-то там выяснять. — Ладно, будешь сидеть в дозоре, — согласился Бренн. Поведение кота настораживало, но не оставаться же здесь куковать, и, касаясь ладонью камня, он двинулся вдоль расщелины. Через пару десятков шагов разлом стал явно поворачивать, ведя вглубь и в центр скалы — под древние фундаменты королевского дворца.

Красноватый отсвет постепенно становился ярче, а в груди разрасталось смутное ощущение угрозы и острое желание немедленно повернуть назад. Задавив страх, Бренн пошел быстрее, но проход становился все ниже и ниже, и когда впереди замаячил выход, откуда лилось багровое свечение, ему пришлось пригнуть голову, чтобы не разбить ее о каменные выступы, а вскоре — и лечь на живот. Он подполз к расселине и застыл.

Сосущее ощущение неведомой угрозы усилилось от вида просторного зала в виде расширяющегося вверх конуса, который обвивала череда грубо вырубленных толстенных колонн, изрезанных письменами, и каменных изваяний совокупляющихся уродливых зверолюдей, порожденных фантазией чокнутого скульптора. Свет от настенных факелов не смог бы разгонать сумрак огромного, уходящего ввысь помещения, потолок которого терялся в густой тьме. Но все тонуло в дрожащем багровом мороке, исходящем, казалось из самого нутра скалы за высокой аркой, сложенной из таких же грубо обработанных камней, как и колонны.

Здесь было настолько холодно, что Бренн задрожал. Или это не от холода, — подумалось на миг, когда взгляд наткнулся на длинный черный камень в центре зала, где была растянута тощая обнаженная женщина. Запястья и щиколотки стиснуты широкими ремнями, закрепленными в пробитых отверстиях. Таких изможденных невольниц он не видел даже в Харчевне Тухлого Краба: голова была покрыта проплешинами и пучками свалявшихся седых волос, торчащие ребра, казалось, сейчас прорвут, грязно-серую кожу. От грудей остались только сморщенные лоскуты кожи.

И ненормальная худоба порхи, и вырубленное в камне отверстие под ее ягодицами для стока испражнений — кричали о том, что кто-то держит ее здесь уже несколько месяцев. А может и лет. И совсем не похоже, что это одна из несчастных рабынь, с которой вельможи удовлетворяют свои извращенные половые фантазии. К чему держать ее распятой на холодном камне, превращая красивое молодое тело в иссохший стручок?

Это жертва.

***

Здесь, под землей, в самом сердце Бхаддуара, происходит что-то ужасное, не связанное с преступлениями, которые творят люди. Под мрачными сводами древнего капища тоскливо выл странный холодный ветер, нагоняя гнетущую жуть.

Бренн невольно задержал дыхание, когда из невидимого прохода между колоннами стали медленно выходить мускулистые темные фигуры, издающие хрипяще-воющие звуки — гиеноголовые стражи Розаарде!

За ними, сгорбившись и тряся головой, шла старая женщина в волочащемся по камням драном грязно-сером плаще. Длинные сивые волосы жидкими ручьями стекали до самых колен. Она приблизилась к арке, где багровое свечение было сильнее, и Бренн чуть не подавился от ужаса и гадливости. Старуха была голой — и то, что он принял за рваный плащ, было слоями шелушащейся кожи, слезающей с ее дряхлого тела с отвисшими до колен складками вместо грудей.

И тут старуха издала мощный утробный вой, который разнесся, отражаясь эхом от стен, вместе с тяжким гнилостным запахом, достигшего даже пролома, где прятался Бренн.

Жуткий вой подхватили стражи, усиливая и усиливая его без перерыва на вдох. Бренн видел, что их мерзкие морды покраснели от натуги и нехватки воздуха, но они упорно продолжали выть.

И в ответ из толщи скалы начал исходить низкий вибрирующий гул, заставший Бренна сжать занывшие вдруг зубы. Сердце сжималось в груди и пропускало удары, подчиняясь тяжелому рваному ритму подземного гула. Да эта старуха своим вытьем кого-то или что-то зовет! Неужто он видит настоящую урхуд? И чем заняты проклятые Непорочные, если под дворцом Розаарде творится такая гниль, а они казнят пекарей и повитух?

Раскачиваясь на мощных, как столбы, ногах, здоровенный йену подошел к растянутой на камне порхе и резко запрокинул ей голову, рванув за клочья волос. Сиплый вопль жертвы был тут же пресечен — йену вгрызся пастью ей в рот, дернул головой, вырвав губы и язык, с урчанием заглотил мясо и приник к фонтану крови из булькающей дыры на месте рта. Его соплеменники, перебиравшие от жадного нетерпения ногами, восприняли это как знак присоединиться к пиршеству, и, окружив камень, стали пожирать женщину живьем. Длинными крепкими ногтями они впивались в тощее тело, вгрызаясь в него зубами, и, тряся головами, как хищники, отрывали куски мяса. Жертва была еще жива, когда они принялись выедать ей живот. Она была жива и в тот миг, когда первый йену стиснул ей клыками шею и вырвал горло.

Вой старухи усилился до ревущего визга, отражаясь многоголосым эхо во всех пустотах подземного капища. Бренна трясло, заныли кости, из носа хлынула кровь. Йену ткнулись мордами в каменные плиты перед разгорающимся в глубине арки багровым свечением, который пульсировал в такт скрежещущему подземному реву.

В груди Бренна будто рос кусок льда, раздирая сердце. В животе скрутились змеиные клубки… Яджу, черное гнилое яджу разливалось вокруг, наполняя пространство чудовищным запахом тухлятины и горелого жира, крови и пепла.

Перерезав ремни, гиеноголовый спихнул с камня то, что осталось от обглоданной жертвы, и, залаяв, как бешеный пес, обернулся к старухе. По знаку ее трясущихся пальцев, йену принес еще одну невольницу, небрежно держа ее бессознательное тело, подмышкой, и растянул ее на залитом кровью камне. Это была совсем молоденькая девушка, ее вьющиеся, мерцающие красным в багровом свете, волосы, свисали, волочась по пыльным плитам капища. Ее кожа почти светилась на фоне глухой тьмы камня и черных потоков крови.

Свежая пища для этих уродов?

Глаза щипало, желудок выворачивало наизнанку. Невыносимо хотелось отползти назад — забиться в любую щель и замереть, но Бренн держался, пока мог сносить напряжение, порождаемое гнилой силой, — ему во что бы то ни стало, надо увидеть, кого зовет старуха-урхуд. Потер глаза — казалось, что стены, потолок, очертания колонн размываются, дрожат. Багровый свет накалялся, и будто изнутри скалы в него стали проникать длинные языки ослепляющего черного пламени. Старуха устремила на него взгляд, издав злобный призывный вопль: — Канибааа!

Ее визжащий голос, подобный звуку скрежещущему по стеклу железу, вонзаясь в уши, вызвал дрожь по всему телу. Бренн прикусил язык. Мерзкая тварь-Урхуд взывала к самой сути Зла — чудовищному потустороннему существу, олицетворению мучений, смерти и самых мерзких страстей в людских душах. И черные языки яростно взвились в багровом мороке, отвечая на призыв урхуд — гул, доносящийся из недр земли, проникал аж до костей.

***

Между колонн из тьмы возник еще один йену, который нес дергающийся мешок. Подойдя к арке он вытряхнул из него на камни малышку лет двух с торчащим изо рта кляпом. Увидев страшные морды йену, ребенок замер от ужаса и описался, суча ножками. Под исчезающими на глазах каменными сводами капища сгустились клубы липкого кошмара. Пространство расширялось, стены и потолок подземелья тонули в клубящихся волнах тьмы. Гиеноголовый схватил ребенка за ножку, на вытянутой руке поднес к арке и стал трясти маленькое бьющееся в воздухе тело. Затем длинным загнутым ногтем вспорол детский животик. Девочка задергалась в руке урода, а йену продолжал раскачивать ее за ножку с такой силой, чтобы струи крови били прямо в центр арки.

Бренн задыхался — тело сдавило со всех сторон, и он не мог глотнуть воздуха, с ужасом глядя на то, как взметнувшиеся языки, шипя, жадно потянулось к живому комочку… Черные языки задрожали, поплыли, приобретая телесность, и через миг, в багровом гудящем пламени возник огромный клубок чешуйчато-черных щупалец, навстречу которым, как корм собакам, йену швырнул хрипящее дитя. Пока щупальцы рвали маленькое тельце, втягивая в себя плоть и кровь, Бренн не мог пошевелиться. Страшный ликующий рев потряс древние стены капища. Канибаа принял жертву. Гиеноголовые упали на колени, протягивая когтистые руки к черной сущности.

Пользуясь своим даром, как одним из способностей, в глубине души Бренн особо не верил в существование так называемой «гнилой яджу», настоящих урхуд, и чудовищных сущностей, жрущих и мясо, и души. Он считал, что зло всегда исходит от человека. И лишь теперь прочувствовал, что тот, кто совершает злодейство, с потрохами принадлежит вечно голодному средоточию тьмы, — способному из незримого и потустороннего оборачиваться в нечто, облаченное плотью… Которое питалось кровью и жрало мерзостные людские страстишки, разрастаясь, как раковая опухоль. Он вдруг вспомнил лопнувшие глаза Джока, и ему стало тошно. Он не хотел быть на одной стороне с гнилой старой сукой, которая принесла в жертву ребенка…

Что она хотела получить от Канибаа? Еще больше черной яджу? Но тогда зачем ей была нужна истощенная порха, съеденная заживо? И зачем нужна вот эта — следующая рабыня, обреченная превратиться в иссохшую полуживую мумию?

Старуха торжествующе «запела», прославляя мощь и величие зла, и стала плясать вокруг камня с распятой рабыней, тряся рваными лоскутами сползающей кожи.

Смрадный плотный воздух по капле стал проникать в кровь Бренна, подавляя сознание и путая мысли, но ритуал все еще продолжался. Широко расставив согнутые ноги, кружась, подпрыгивая и мелко дрожа всем телом, урхуд высовывала длинный желтый язык, облизывая кожу девушки. И, несмотря на омерзение, Бренн не мог оторвать глаз от паучьих, костлявых пальцев, и выкаченных белых глаз старухи.

Урхуд повернула голову девушки, с силой прижимая ее к камню, и длинным ногтем проколола ей шею, откуда толчками стала бить кровь. Приникнув дряблым ртом к источнику жизни, старуха алчно глотала молодую кровь, захлебываясь и скуля от наслаждения. Бренн с ужасом ожидал, что ведьма выпьет жертву до капли, но она оторвалась от шеи порхи, и небрежно ткнув окровавленным желтым пальцем в проколотый сосуд, затворила кровь. Оставила себе запас корма на следующий раз? Значит, урхуд нужна не только мощь яджу, но что-то еще…

Старуха подошла к торчащему вверх плоскому камню возле самой арки и провела по нему ладонью, будто стирая пыль. Поверхность задрожала и превратилась в тусклое, покрытое копотью и пятнами зеркало. В его темной глубине Бренн частично видел отражение ведьмы, растянувшей в жуткой улыбке впалый беззубый рот. Отражение становилось все ярче. Ведьма стала оглаживать свое морщинистое лицо и дряблое тело, царапая его ногтями, затем сильно ударила по нижнему краю каменного зеркала. Оно тяжело завертелось, отбрасывая багровые вспышки, и камни, на которые они попадали, трескались с ужасными стонами, как живые.

Йену затряслись, обхватив уродливые головы руками и вдавливая лица в пол, и Бренн не сразу понял, что стражи прячут глаза от обжигающих вспышек. Смрадная тьма вползала в него с каждым вздохом, и уже теряя сознание, он увидел, как старуха подняла руки и принялась яростно сдирать с себя кожу, начиная с лица и скальпа, выползая из нее как из кокона.

И тут же ослепляющий багровый всплеск, исторгнутый зеркалом, отбросил его назад. Тьма.