Жандарм 2

Глава 9

Люблю тебя, Лидия, ты яркий мой свет.

Мечтою хранимая, милей тебя нет.

...

Чем дальше я читал клочок бумаги, тем больше понимал — кому и о чем написаны эти сроки. Причем, написаны они были не моей рукой, что вызывало и облегчение — удержался! Сумел даже в таком состоянии не побежать к ней! И удивление, а у меня-то откуда в кармане чужая записка? Ужас, а вдруг записка дошла бы до нее, а она на нее ответила? причем — благосклонно?!

Но настоящий какой-то суеверный ужас вызвала подпись в конце — Вечно твой Григорий Б.

— Ч.. чего? — мой голос дрогнул. — Я не мог такого написать. Я же даже не поэт...

Теперь я был рад уже не только тому, что записка просто не дошла до адресата, но и тому, что я ее просто не выкинул где-то или не оставил у Воронцовой «под дверью».

— Вспоминай, вспоминай... — зашептал я себе под нос и, стараясь «помочь» своим мозгам, стал массировать виски. — Ну же... Как это произошло...

Память будто в насмешку не отзывалась. Хотелось взвыть в отчаянии...

— Так. Спокойно, — постарался я взять себя в руки. — Дышим ровно, сейчас я все вспомню. Надо дать себе лишь чуток времени...

Не знаю, что помогло больше — самовнушение или не отступающий страх, что я совершил что-то непоправимое, но я наконец вспомнил, как эта записка появилась на свет...

— Уф, вроде оторвались, — выдохнул Анатолий, упираясь ладонями в свои колени.

После свистка городового мы сначала медленно, но с каждым шагом все сильнее ускоряясь, побежали вдоль улицы. Затем свернули в какой-то переулок между домами, я на ходу бросил перед собой «брызги», когда на нашем пути попробовали встать какие-то мужики, после чего мы еще около получаса блуждали по задним дворам работных и частных домов. Я даже успел протрезветь маленько. И вот мы выбежали из хитросплетенья улиц к широкой Большой Лубянке.

— Вот, надо это отметить, — Анатолий достал откуда-то из внутреннего кармана своего пиджака небольшую фляжку и протянул первым делом мне.

Я отказываться не стал и тут же жадно присосался к горлышку, разом ополовинив небольшую емкость. Опомнился и передал фляжку назад хозяину. Тот также залпом добил ее, после чего убрал обратно и деловито предложил.

— Ну так что? К Зиночке и Олечке?

— А я ведь Лиду люблю, — внезапно решил я рассказать Боголюбову свой секрет. — Как тогда можно ей изменять-то?

— Но вы ведь не официальная пара? Или у вас все серьезно и только ее папенька вам мешает? — внимательно посмотрел на меня Анатолий.

— Она не может разобраться в своих чувствах.

— То есть ты ей признался, — констатировал Боголюбов. — Молодец! Настоящий дворянин, что не боится ни врага, ни любви. Не зря я в тебе увидел родственную душу! Я помогу тебе.

— Как? — чуть ли не простонал я.

Накатила вдруг обида. Я ведь тогда спросил ее прямо. Признался в своих чувствах, а она? Как она могла вот так мне ответить? Ни да, ни нет.

— Очень просто. Ты в стихи можешь?

— Нет, — буркнул я.

— Не беда, — отмахнулся Анатолий. — Есть у меня знакомый рифмоплет. И живет тут недалече. Пойдем! — решительно вышел он из переулка и двинулся вдоль Большой Лубянки, гордо расправив плечи, хоть и слегка шатаясь. — Он такую балладу смастерит — любое сердце растает! — не обращая внимания, иду я за ним или нет, продолжал вещать блондин.

Постояв немного в сомнениях, я стиснул зубы и шагнул под свет уличных фонарей вслед за Анатолием. Он прав! Для любви тоже нужно мужество иметь!

Знакомый Анатолия жил не на Большой Лубянке, а на примыкающей к ней Мясной улице и снимал комнату у любителя изящных искусств барона Шлейбурга. Когда мы подошли к дому, я понял, на чем держится уверенность Боголюбова, что в такой поздний час нам обязательно откроют и выполнят просьбу, а не откажут. В доме горел свет, была слышна музыка, а на улице под светом звезд трое гимназистов устроили настоящий турнир — у кого поэма о рассвете окажется лучше.

— Здесь всегда так, — обернувшись, улыбнулся Анатолий.

Я уж было уверился, что и дальше пройдет без проблем, но оказалось, что «просить» все же придется не в вежливой форме. Подойдя к калитке, что ограждала небольшое предместье дома, блондин незатейливо перепрыгнул через нее. Благо та была всего по пояс и не составила для Анатолия преграды даже в его пьяном состоянии. А затем он подошел к одному из трех турнирных «бойцов» и, «ласково» приобняв его за шею, отволок в мою сторону.

— Вот, Сашенька, видишь этого уважаемого господина? — пьяно и громко шептал Анатолий в ухо рифмоплету, тыча пальцем в меня.

— Д..х..да, — просипел тот.

— Ему нужно признаться в своих чувствах к даме. Совершенно определенной. Поможешь ему?

— Нес... несомненно... только ... отпусти... те... воздуха...

Анатолию хватило и его согласия, после чего «ласковое» обнимание закончилось, и Сашенька стал судорожно вдыхать ночной воздух города.

— Как зовут даму? — продышавшись, исподлобья смотря на меня, спросил поэт.

— Лидия Воронцова.

Тот чему-то хмыкнул, но увидев заинтересованный прищур Боголюбова, тут же поперхнулся и прикрылся от него альбомом, который до этого держал в руках. Я обратил внимание, что и у остальных «поединщиков» были в руках такие же альбомы, с которых они читали свои дуэльные тексты. Но сейчас они были вынуждены прерваться и с нетерпением посматривали в нашу сторону.

Сашеньке хватило всего пяти минут, чтобы на скорую руку написать стихотворение аж в десять строк и отдать мне на оценку. Мне его творение понравилось, после чего я настоял добавить внизу еще и подпись, и продиктовал, какую именно. Затем мы отпустили паренька дальше выяснять у кого из их поэтической братии величина строк «длиннее и ширше». И пошли в обратную сторону.

Однако чем ближе был дом Воронцовой, тем либо алкоголя во мне по ночной поре становилось все меньше, то ли страх получить на этот раз категоричный отказ брал верх, но в какой-то момент я просто остановился.

— Что такое?

— Я не могу.

— Григорий, вы ли это? Вы боитесь? — изумленно посмотрел на меня Анатолий. — Вы, что бесстрашно сражались на границах империи, не побоялись выйти против заведомо более сильного врага в дуэли и так бесстрашно накинулись и наказали того городового?

Последнее показалось бы издевкой, если бы мы оба не были пьяны, отчего искренне верили во все, что говорим.

— Нет, я не боюсь, — соврал я. — Я думаю, что она может согласиться.

— И в чем же проблема?

— Но я не хочу ее разочаровать! Ведь потом будут поцелуи и возможно что-то и более... — решил я сыграть на том, что больше всего понимает Боголюбов. — А у меня после комы еще ни разу не было и я не помню, насколько хорош был в этом. Не хотелось бы оконфузиться перед любимой в этом деле.

— Тут вы совершенно правы! — серьезно кивнул Анатолий. — Тогда идем к Зиночке и Олечке. Там вы проверите свои навыки, а при необходимости — восстановите их...

— Лучше бы я не вспоминал, — прошептал я себе под нос.

Надо же было нести такой бред и при этом искренне в него верить! От дальнейших попыток что-то вспомнить или не нужного сейчас самоистязания меня спасла зашевелившаяся девушка.

— Гриш? Ты уже проснулся? — сонно потерев кулачком глаз, простонала она.

Затем потянулась всем телом, прогнувшись в спине, отчего ее грудь призывно выпятилась вперед, а соски-горошины как снайперский прицел навелись точно на меня. Закончив потягиваться, но не поменяв позу, она приоткрыла глаза и довольно улыбнулась.

— Вижу, проснулся и во всех местах.

Я хоть и успел надеть штаны, но они не такие уж и плотные, и ткань на них в определенном месте натянулась очень характерно.

— Подашь мне воды? Пожалуйста?

Отказывать девушке, которая мне в общем-то ничего плохого не сделала, а скорее всего даже наоборот, я не стал. Постаравшись не обращать внимания на тесноту в штанах, молча прошел к тумбочке и налил ей остатки воды их кувшина. Как раз вышло на почти полный стакан.

Поблагодарив меня, она медленно выпила воду, в процессе словно случайно пролив себе несколько капель на грудь, и поставила стакан обратно. Затем повернулась на бок, попутно изогнувшись так, что я непроизвольно сглотнул от желания. Протянула руку и провела пальчиком прямо по «тому самому» месту.

— Повторим?

— Прошу меня простить, но я не помню концовку этой ночи, — решил я сразу признаться в провалах в своей памяти. — Если вы мне расскажите, как я у вас оказался и что было дальше...

Она огорченно нахмурилась. Затем уточнила:

— Ну хоть имя-то мое вы помните?

— Ольга. Юрьевна. Правильно?

— Правильно, — тут же оттаяв, она схватила меня за штаны и притянула к себе. — Я обязательно вам все расскажу. И напомню.

— Что ж, — решил я больше не сопротивляться своему влечению и тоже улыбнулся в ответ, начав помогать ей стягивать с меня штаны. — Тогда начнем.

Наше пробуждение не прошло незаметным для соседней койки. Это я понял, когда к скрипу нашей кровати добавился такой же из-за ширмы, а там и более голосистая Зиночка проявила свой буйный характер в постели. Ситуация меня и смущала и заводила одновременно, а вот для остальных похоже ничего «такого» в этом не было.

Когда мы закончили, Оля, как и обещала, рассказала подробности нашей встречи и окончания ночи. Ничего такого там не было. Как и предсказывал Анатолий, Ольге действительно нравились молодые военные офицеры. Мужа она потеряла два года назад, а заглядываться на других мужчин начала около полугода назад. Былая тоска прошла, но у девушки еще тлела надежда встретить такого же, каким был ее Андрей, и вновь сойтись с ним в браке. Про надежду я понял, применив свой навык чтения эмоций.

Когда мы покидали дам, Анатолий напоследок шепнул мне на ухо, что хорошим тоном будет сделать подарок в благодарность. Если не сейчас, то чуть позже. Это не пошлое оставление денег, все же девушки не проститутки, да и «размер» знака внимания мы определяем сами. Можно или билет в театр купить и подарить, а если очень понравилось проведенное время — то даже в оперу или на балет.

Дальше мы разошлись каждый по своим делам. За Боголюбовым мне необходимо было следить в течение дня, а я можно сказать даже «перевыполнил» план задания. Так что пора ехать домой и писать отчет. Ну и думать, что делать с шашкой городового, которую естественно оставлять у девушек я не стал, а Анатолий похохатывая заявил, что «это твой трофей, ты его и забирай».

После долгих размышлений, пришел к выводу, что шашку нужно вернуть, а перед полицейским извиниться. Вина лежит на мне, пострадал тот ни за что, так еще ему и влететь может за утрату служебного оружия. Только найти его надо, но думаю, с этим мне тот же Сашка поможет. Пока буду писать отчет, заряжу его, чтобы он пробежался по знакомым пацанам. Уж уличная детвора была не в пример осведомленнее иной службы.

Так в принципе и получилось. Я даже дописать отчет не успел (хотя тут сам виноват — долго и мучительно вспоминал все подробности прошедшего дня и ночи, а потом еще и решал, о чем стоит писать, а какие детали можно и «опустить» как незначительные), как подросток уже обернулся и назвал мне имя пострадавшего.

— Михайло Тверец его звать, ваше благородие. Старший городовой осьмого участка. А за чей-то вы его евойной же саблей по заднице отхлестали? — с интересом шмыгнул Сашка носом.

— Что это я его, это ты сам догадался, или и остальные в курсе? — помрачнев, уточнил я.

— Да сам, — махнул Сашка рукой. — Чегой не понять-то? Вы спросили, а там ужо ищут дворянина, что водой пуляется, да Григорием зовут.

— Сильно ищут? — еще сильнее нахмурился я.

— Сильно. Всем участком, — кивнул подросток.

— Сам Михайло где?

— Дык где ж ему быть-то? В больнице при полицейском управлении. Вы жо ему руку сломали, когда с лошади стаскивали.

— Ладно. Разберусь. Спасибо.

Вот еще одна проблема буквально на пустом месте. Это я еще про свои финансы не вспоминаю. После ночного загула у меня осталось тридцать рублей. И это еще хорошо! Я удивлен, как вообще все в таком состоянии на ветер не спустил или не потерял.

Не знаю, влияние ли это остатков алкоголя или что-то еще, но проблему с городовым я решил нахрапом. Через того же Сашку узнал, что этот Михайло любит смотреть скачки, но из-за низкой зарплаты достать себе билет не всегда может. Вот и прикупил ему один на следующее воскресенье. Затем пришел к воротам больницы при управлении полиции, надев перед этим свою форму жандарма, и без обиняков заявил на входе, что хочу поговорить с городовым Тверцом насчет ночного происшествия.

Тот узнал меня сразу, несмотря на форму на мне. Да еще и шашку когда свою разглядел, губы поджал, но поздоровался уважительно. Что и понятно, в палате он лежал не один.

— Старший городовой Тверец, — после расшаркиваний начал я импровизировать. — Ночью вы стали невольным пострадавшим в ходе проведения мной секретной операции по поимке опасного преступника. Как понимаете, детали вам сообщать я не имею права. Единственное, возвращаю вам ваше оружие, — передал я при всех мужику его шашку, — и небольшая компенсация за понесенный вами ущерб, — это уже билет на скачки.

Приняв шашку, с облегчением, и билет, тут Михайло постарался скрыть удовлетворенное кряхтенье, Тверец все же не удержался от колкости.

— Что-то маловато за то унижение, что уже всей Москве известно.

— Не забывайтесь, — лязгнул я металлом в голосе, отчего городовой в испуге вздрогнул. — Вы сами влезли туда, куда не стоило. Эта компенсация — лишь признание нами вашего честного исполнения собственного долга служащего полиции. И передайте своему начальству, что продолжать поиски нет смысла. Только неприятности получите.

Вот собственно примерно так закончилась история с «наказанием» городового. Надеюсь, что закончилась.

Сдавать отчет я пошел лишь на следующий день. А то в день пробуждения у Олечки от меня потом до самого вечера перегаром несло. Когда ходил в больницу к Тверцу, то чтобы хоть немного скрыть запах заел его обильно луком, но не знаю, насколько помогло. А вот являться в таком состоянии к Пантелееву я уже не рискнул.

— Здравствуйте, Юрий Николаевич, — зашел я в кабинет куратора.

Тот оторвался от заполнения каких-то бумаг и поднял на меня тяжелый взгляд.

— Ну здравствуйте, курсант Бологовский.

Его тон не предвещал мне ничего хорошего, и вскоре я понял почему.

— Вы были обязаны принести отчет по проведенной слежке вчера к обеду. Но даже не соизволили явиться в управление. Хоть сейчас-то он у вас есть?

— Так точно, — протянул я Пантелееву картонную тонкую папку.

Тот забрал ее и положил на свой стол, не торопясь открывать и читать.

— Уже сегодня у вас началось последнее занятие по мировой обстановке и ее влиянию на внутренние угрозы империи. Вы хоть знали об этом?

— Никак нет, — помрачнел я.

Наверняка ведь вчера об этом после приема отчетов было сказано! Точной даты до этого нам не говорили.

— Ясно. Вы поставили под угрозу окончание своего обучения, — со скукой на лице констатировал Пантелеев. — Надеюсь хоть, у вас была серьезная причина этому, наподобие того же авантюрного задержания. Иначе о карьере оперативного сотрудника можете забыть. Переведем в роту быстрого реагирования. Как Окольникова.

С этими словами он наконец неторопливо открыл мою папочку, достал три листка бумаги, которые я исписал вручную, и стал их читать. За отчет я был спокоен. С утра его перечитал, чтобы уж точно ничего не упустить и лишнего не приписать. Поэтому про инцидент с полицейским, посещение борделя, а потом вдовушек там не было ни слова. Но в этом сейчас и была проблема. Отчет был НИЧЕМ не примечателен. То есть, формального повода не прийти вчера у меня не было. И мне надо было срочно придумать достойную причину моего отсутствия. Вопрос лишь в том — какую?