Жажда справедливости. Избранный

Глава VII ВИКТОР ПАВЛОВИЧ

Примерно в час дня к станции метро имени Юрия Гагарина подошел двадцать четвертый автобус, набитый пассажирами до отказа. Вместе со многими другими из автобуса вышел престранный гражданин в потертом кожаном рыжем плаще цвета нечищеных ботинок с усами и козьей, как будто изъеденной молью, бородкой. Он постоянно чесал костлявыми узловатыми пальцами левой руки эту бородку, и, видимо вследствие такого неуважительного обращения, поросль на лице имела вид испохабленной кисти. Ко всему прочему гражданин поминутно запускал правую руку в карман, вынимал оттуда неестественных размеров носовой платок и, распугивая прохожих, шумно, чем-то напоминая отживший свой срок автомобиль, сморкался. При этом обладатель усов и бородки считал нужным развернуть платок полностью, вследствие чего ветер, дувший ему в спину, подхватывал большую часть платка и подымал в воздух, как штандарт. Однако от флага этот кусок материи отличался выцветшим детским рисунком и множеством мелких дырочек. Кроме того, платок был неимоверно грязен.

Ловко извиваясь между снующими по дороге автомобилями, Козлов (ибо это был он) миновал проезжую часть и направился к телефону-автомату. Там он, оторвав левую руку от своей многострадальной бороды, снял трубку, а правою навертел номер. Через какое-то время сказал:

—Монсеньор, всё готово, пульт сломается в три часа… Да… Вызовут его. Она дежурит… Конечно, сир… Да, сир… Всенепременно, всеобязательно… Я— на Гагарина… Иду.— И повесил трубку.

Потом Ипполит, видимо, не желая утруждать себя ходьбой, просто растворился в воздухе, напугав до смерти двух почтенного вида старушек, торговавших семечками. Те хором перекрестились, как только Козлова не стало.

—Мать вашу! старые идиотки!— с чувством крикнул гражданин с бородкой, появившийся из воздуха над заснеженной клумбой около четвертого подъезда дома № 33. При этом гражданин упал своею невозможной рожей прямо в сугроб, что и вызвало такую бурю эмоций.

Козлов встал и отряхнулся. Вновь вынул из кармана платок и обтер усы с бородой. Подойдя к подъезду, он уже хотел было пройти сквозь дверь, но, оглядевшись и заметив в стороне старика в ярко-оранжевом жилете, передумал и, достав ключ, отпер подъезд.

За дверью никого не было, кроме черного с белою грудью кота. Присутствию этого зверя Ипполит не придал особого значения и, захлопнув дверь, всё же шагнул в стену и растворился. От этого шерсть не спине кота встала дыбом. Божья тварь ощетинилась, раздирающе заорала и кинулась на стену, где исчез Козлов. На краске появилось несколько четких царапин.

Соткавшийся из наполненного запахом пыли воздуха Козлов чихнул, охнул и схватился за щеку. Посмотрел на руку и выругался; ладонь была испачкана кровью. После этого Ипполит позвонил в квартиру №49. Дверь ему открыла бледная голубоглазая девица, на которой были надеты синие шорты с изодранными в клочья штанинами да коротенькая футболка.

—Мог бы и так войти,— сказала Вельда.

—Хватит, нарвался один раз,— пробурчал Козлов, отымая правую руку от щеки, и снял с себя верхнюю одежду. Под плащом оказался костюм в мелкую полоску, под ним— темно-синяя сорочка при белом галстуке сомнительной чистоты. Пригладив перед зеркалом в прихожей свои торчащие во все стороны волосы, Ипполит прошел в зал.

—Хорош,— в спину сказала ему Вельда.

В полумраке комнаты, освещенной только свечами (ибо окна были занавешены тяжелыми красными шторами) стоял накрытый стол, за которым сидел седой с великолепно уложенными волосами смуглый лицом господин. В черных, как пропасть ночью, глазах играли отблески свечей. В глазах этих, смотревших из-под седых бровей тяжелым сверлящим до самого дна души взглядом, застыло выражение неподдельной грусти и непомерного страдания.

Граф Леонард пребывал в задумчивости. Взгляд его, полный страдания и печали, застыл на пламени свечи. Всё говорило о том, что Леонард находится в абсолютном отрешении от мира. Иногда он брал со стола хрустальный фужер с вином, пил из него, ставил фужер на место.

Видя, что сидящий в кресле во главе стола седой господин впал в задумчивость, Ипполит решил подождать, пока к нему обратятся. Простояв так с минуту, он всё же сказал, но тихо:

—Сир, я явился и жду ваших указаний.

—Что ты шепчешь?— необыкновенно низким голосом сказал Леонард и взглянул на Козлова,— мы не на похоронах. Садись к столу.— И указал на кресло напротив себя.

—Какие будут указания?— повторил Ипполит.

—Никаких, садись обедать. Ты выполнил то, что я тебя просил, остальное предоставим времени.

—А где Виконт?— спросил Козлов.

—Я здесь,— ответил де ла Вурд, выходя из зеркала трельяжа.— Монсеньор,— сказал он, обращаясь к Леонарду,— он приехал, как я и предполагал.

—Как его имя?— спросил тот, и интерес появился в его глазах.

—Александр Владимирович Кобальт. Он приехал два часа назад поездом из Москвы.— Виконт приземлился на стоящий по правую руку от Леонарда стул, вынул из внутреннего кармана толстый золотой портсигар, из него— сигару. Дунул на кончик, и тот затлел. Затянувшись с удовольствием, откинулся на спинку.

—Вельда!— крикнул Козлов,— садись.

—Сейчас,— раздалось из кухни.

—Он ничего не знает. Где мы, ему не известно,— сказал Виконт, не известно кого имея в виду.

—Зато чувствует.— Леонард взял со стола фужер и отпил.— Не забудь, что это я его наградил такими способностями. Следует быть осторожными и не привлекать особого внимания властей. Любая оплошность— шаг к нашей гибели.

В зал вошла девица. Подойдя к столу с левой стороны, она поставила поднос с фруктами на свободное место под канделябром. Тут де ла Вурд что-то заметил и схватил Вельду за запястье.

—Откуда?— рявкнул он и повернул руку девушки ладонью вверх. На запястье виднелся свежий шрам.

—Таксист,— только и сказала та.

—Чем?— спросил Виконт.

—Этим.— В левую руку Вельды из ниоткуда свалился медицинский брюхатый скальпель, покрытый рыжими пятнами.

—Не могла сказать сама?— прорычал Виконт злобно.— Хочешь, чтобы до нас докопались?

—Я думала уладить это своими силами,— тихо сказала Вельда.

—Какая тут к черту осторожность!— возмущался де ла Вурд.— Мы уже засветились.

—В чем дело?— спросил Леонард, подняв правую бровь.

—Не извольте беспокоиться, сир,— с уважением сказал де ла Вурд, затянулся в последний раз, и сигара пропала из рук его,— я вечером сам разберусь. Но покой города нарушен.— Потом обратился к Вельде: —Надеюсь, у тебя хватило ума разузнать, где улики? Или опять мне всё самому делать?

—Лаборант Островский,— обиженно надув губки, ответила Вельда.

—Как же,— вставил тут Козлов,— знаю я этого Островского. Девять лет назад по неосторожности перепутал всего два листочка с результатами анализов. Двое от этого скончались. Но никто о путанице не узнал,— замяли-с.

—Ч-черт!— воскликнул де ла Вурд,— Сегодня я думаю развлечься за его счет!

—Какая неосторожность!— послышалось над столом, и из воздуха прямо на стол свалился огромный попугай.— Зачем же нужно было нападать на таксиста? Ты бы его просто очаровала.

—Цезарь! где тебя-то носило?— спросил Козлов.

—Не помню,— нагло заявила птица и клюнула яблоко на подносе.— Черт его знает! Ипполит, скажи на милость, какой здесь снег на вкус? И как тебе понравился кот? Нежность его весьма похвальна.

Козлов что-то прорычал, потрогал следы когтей на щеке, но не ответил.

—Что ж, давайте обедать,— сказал граф и отпил вновь из фужера.

Без пятнадцати двенадцать ночи в лаборатории хирургического отделения железнодорожной больницы, что находится на улице Солнечной, сидели двое людей в белых халатах. Время было позднее, и они сидели здесь не один час. Присутствие одного вполне объяснимо; он являлся дежурным врачом. А вот другой, имя коего было, кстати, Виктор Павлович Островский, был лаборантом, и его рабочее время истекло в пять часов вечера. Островский, бледноватое лицо которого выражало крайнее изумление, сидел, приложившись левым глазом к окуляру мощного микроскопа, на предметном столике которого находился образец крови.

Дежурный врач, сидевший в это время на соседнем столе, курил, часто стряхивая пепел в пепельницу.

Наконец Островский оторвался от окуляра и воскликнул:

—Не понимаю!

Голос его был высоким, не свойственным мужчинам, тем более в его возрасте; Островскому недавно исполнилось сорок лет.

—Ты точно уверен, что это тот образец?— спросил дежурный врач, выпуская клубы дыма изо рта.

—Еще бы,— почему-то усмехнувшись, ответил Островский,— сам брал. Вот, смотри,— Виктор Павлович выдвинул левый ящик стола и достал снимок.— Я составляю заключение.

Дежурный, бросив курить, раздавил в пепельнице окурок, соскочил со стола, подошел к Островскому. Осмотрев снимок, заметил:

—Да, разрезано острым предметом. Ножом, наверное. Края обсосаны. Интересней не придумаешь.

—Криминалист, с которым я работал, обрисовал примерную картину. Вероятно, таксист подсадил убийцу, и тот напал с ножом. Во время борьбы, таксист, должно быть, вырвал нож, или каким-нибудь иным образом нож задел убийцу. Кровь убийцы оросила брюки шофера. Потекло сильно, видимо, задета была артерия или вена. Интересно то, что следы крови обнаружены только на брюках и сидении. Больше в машине ее нет. Вся она принадлежит не таксисту, вероятно— убийце. Возникает вопрос: куда же делось около двух литров крови шофера? Борьба произошла в машине,— об этом говорят глубокие следы на левой руке водителя от дверной ручки. Состояние крови в машине говорит о том, что владелец ее убит довольно давно, кровь очень густа.

Дежурный сунул руки в карманы халата и произнес:

—Кровь высосали, как ни дико звучит это. А разрез аккуратен! Видимо, таксист был без сознания, когда его резали.

—Разрез на руке убитого, что поразительно, изогнут точно вдоль вены,— сказал Виктор Павлович, подняв усталые и раскрасневшиеся глаза на хирурга.— Но кровь на брюках принадлежит не человеку, а, скорее всего, собаке.

—Дикость какая-то. А анализ слюны на запястье что показал?

—Никакой слюны не обнаружено. Если считать, что это сделало животное, скажем, собака, то она уж никак не могла ни пользоваться ножом, ни придушить водителя человеческими руками; следы на шее ясно говорят об этом. А еще они говорят о том, что убийца— женщина.

—Может это,— хирург потер подбородок,— кто-то сделал специально. А что касается крови в машине, то это не что иное, как мистификация, попытка запутать следователей.

—Глупая попытка, Андрей,— сказал на это лаборант.

Тут так неожиданно зазвенел телефон на столе, что оба врача вздрогнули, и их глаза на мгновение встретились.

Островский поднял трубку и произнес:

—Лаборатория… Да, он здесь. Это тебя.— Протянул трубку хирургу.

—Да, Кислов… Хорошо, иду.

Положив трубку на аппарат, дежурный сказал:

—Знаешь, Палыч, иди-ка ты домой. Утро вечера мудренее.

—Нужно дописать отчет. Что посоветуешь?

—Пиши, как есть, и на что это указывает. Они там сами разберутся. Кстати, а зачем тебе-то это поручили?

—Людей, говорят, не хватает. Ну, а мне просто было интересно.

—Ну, ладно, пока, Палыч.— Хирург вышел из кабинета, а Островский вновь припал глазом к окуляру микроскопа и долго во что-то вглядывался.

Вдалеке, за дверями кабинета послышались удаляющиеся шаги дежурного хирурга, спешащего на второй этаж.

Виктор Павлович оторвался от микроскопа, взял со стола очки в желтой металлической оправе и надел их. После достал из верхнего ящика стола несколько листов, исписанных непонятным мелким почерком, и стал дописывать.

Исписав еще два листа, Островский встал и подошел к другому столу, на котором стоял графин с водой. Наполнил доверху стакан и выпил жадными глотками.

После сложил по порядку все листы и скрепил их вместе с фото скрепкой.

Сев вновь за стол, перечитал, исправляя, перечеркивая и дополняя написанное. Закончив, встал и тихо произнес:

—С ума можно сойти.

Тут позади себя Виктор Павлович услышал скрип пола, а за тем— гнусавый голос:

—Вам это, авторитетно заявляю, ни в коем случае не грозит.

Островский повернулся так резко, что задел ногой стул, который упал на спинку. Увидев произнесшего эти слова, лаборант раскрыл рот.

Перед ним стоял неприятного вида в белом запачканном высохшей кровью халате гражданин, ничем не похожий на врача; в персонале больницы,— Островский знал это точно,— его не было. Личность имела рыжие прямые волосы, огромных размеров красный рот, маленькие зеленые глазки. На шее имелся длинный багровый шрам. Более всего лаборанта поразило то, что на докторском колпаке был намалеван кривой красный крест вероятно красной губной помадой. Подняв правую руку, указав пальцем на лаборанта, рыжий спросил:

—Здесь находится анатомическая?

Вопрос, естественно, удивил Островского. Оно и понятно,— какую анатомическую может искать этот гражданин в таком виде, да к тому же не имеющий никакого отношения к больнице? Виктор Павлович отвечать не стал, а сам спросил:

—Кто вы? Что вы здесь делаете?

Рыжий сощурил правый глаз, от чего его физиономия приняла более гадкое выражение, улыбнулся криво и ответил:

—Очень много вопросов сразу. Кстати, чрезмерное любопытство сильно вредит здоровью. А чрезмерные амбиции и честолюбие вместе ведут к весьма печальным последствиям. Ведь вы не будете отрицать, что вы честолюбивы? Не так ли?

Островский, выслушав всю эту ахинею, и мало что поняв из нее, крикнул:

—Вон отсюда! Или я позову охрану!

Рыжий и не собирался уходить. Он засмеялся и произнес:

—Это ту-то, которая там, внизу сидит? Да в такой час возле нее икни,— она помрет со страху… Ладно, шутки в сторону. Я здесь, чтобы передать вам привет от Владимирского и Китова. Помните двадцать второе октября восемьдесят восьмого года? А? Помните. Жена последнего, читая результаты вскрытия, захлебывалась слезами. А ведь парню было всего-то двадцать лет. Вы поразительный лжец и убийца.

—Кто вы?— Островский начал понимать мало-помалу, о чем речь, и его заколотило от страха, поэтому голос звучал очень тихо. Виктор Павлович постоянно повторял про себя, что этого не может быть.

—Я— карающая длань провидения. Очень жаль, что до этого дня не дожил твой соучастник— Краснов Петр Павлович, участковый врач Китова и Владимирского. Какая жалость— подавился рыбной костью. Впрочем, ему повезло больше. Чего не скажешь о тебе.— Рыжий улыбнулся во весь рот, открыв взору лаборанта два ряда ослепительно белых зубов и четыре острых и длинных клыка.

Пот быстро выступил на лбу лаборанта и потек вниз.

—Помогите,— прошептал осипшим вдруг голосом Островский.

—Сейчас,— обнадежил рыжий и, подняв левую руку, пальцы правой запустил под рукав собственного халата и разорвал рукав до локтя, обнажив бледную кожу. Правую ладонь повернул вверх, и на нее прямо из воздуха упал, блеснув в свете люстры, медицинский скальпель.

Рыжий, держа ланцет двумя пальцами, сказал:

—Вот этим был убит таксист.

Потом брюшком лезвия провел медленно по запястью вдоль руки. Края раны как-то сами собой разошлись, и потекла густая красная, темная кровь. Она стекала по запястью вниз. Образовавшиеся капли стали падать, но они не долетали до пола, растворяясь в воздухе. Рыжий с удовольствием на своей мерзкой роже сжал руку в кулак, и кровь полилась уже потоком, все так же не достигая пола.

Виктор Павлович почувствовал, что теряет сознание. Он попытался ухватиться за край стола, но упасть ему не пришлось,— рыжий двинулся в его сторону. Островский отступил, наткнулся задом на стул, начал беспомощно теребить рукою микроскоп, надеясь воспользоваться им, но рыжий, подойдя вплотную, сгреб воротник халата лаборанта правой рукой. Скальпель оказался в левой. Тут Островский понял, что это конец. Рыжий убийца занес руку с зажатым в ней скальпелем над собой, запрокинул голову и начал жадными глотками пить красную жидкость, льющуюся в рот. От этого лицо, перепачканное кровью, стало еще страшнее. Кровь, бежавшая из вены, дотекла до халата и, пропитывая его, стала расползаться красным пятном на боку Виконта.

Неожиданно де ла Вурд получил страшный удар по шее. Это Островский, схвативший со стола микроскоп, попытался оглушить убийцу.

Зеркальце микроскопа разбилось и рассекло кожу под ухом Виконта. Из раны тонкой струйкой потекла кровь. Но тот руки не отпустил, а улыбнулся еще шире и сказал окровавленным ртом:

—Ничего не выйдет. Я уже мертв. А ты? Знаешь ли ты, каково быть мертвым? Не чувствовать боли? Лишь вечный, мучительный холод!

Островский молчал. Пот бежал по его лицу и шее. Лаборант весь дрожал от страха.

—Знаешь?!!— страшно проорал вампир.

—Н… не… нет.— Дрожь тела усиливалась, Островский, совершенно обессилив, стал оседать, закатывая глаза.

—Узнай же,— прошипел Виконт. И легким, но точным широким взмахом руки, полоснул скальпелем по шее Островского в районе артерии.

Тут же из раны брызнула кровь.

Умирающий Островский неестественно замахал руками и захрипел. В горле у него забулькало. Кровь била из рассеченной артерии и заливала грудь Виконта. Но тот заткнул своим ртом рану и с наслаждением стал глотать кровь Виктора Павловича, стеклянные безжизненные глаза которого смотрели в потолок.

Скальпель звякнул у ног.

Насытившийся вампир подтащил тело лаборанта к единственному окну лаборатории. Подняв труп, как подушку, де ла Вурд ударил головой Виктора Павловича в стекло, от чего оно разбилось. Осколки побежали на пол. Убийца ударил еще раз, тем самым выбив стекло во второй раме. Потом поставил тело на подоконник и дернул за ноги так, что остались на подоконнике четкие следы от ботинок. Труп тяжело повалился на торчащие из рамы осколки. Точно в рану с отвратительным хрустом вошел острый кусок стекла и отсек голову, которая вместе с всё еще вытекающей кровью полетела во двор больницы. Глухой удар оповестил о том, что голова упала на лед крыльца. Тем не менее убийца перегнулся через подоконник и осмотрел лед у крыльца; голова лежала там.

—Странно, как хрупка шея негодяя; нормальному человеку так легко голову не отделить… Надо соблюдать клятвы,— окровавленным ртом произнес де ла Вурд,— особенно, если это клятва Гиппократа. Adios, senior Ostrovsky.

Виконт положил окровавленный скальпель в карман пропитавшегося кровью халата и огляделся. Он нигде не увидел и капли крови. Сытый и довольный хорошо проделанной работой убийца усмехнулся, подошел к столу, подобрал все осколки от микроскопа, взял со стола отчет с фотографией и засунул всё это в карман. После чего шагнул в стену под выключателем и растворился в ней.

Тут раздался разбудивший половину больницы душераздирающий женский крик. Вопила одна из санитарок, которая, услыхав звон бьющегося стекла, вышла на крыльцо приемного покоя. Она поскользнулась и, падая, ухватила рукою теплый круглый предмет. Это была отрезанная голова лаборанта железнодорожной больницы Островского Виктора Павловича.