Жажда справедливости. Избранный

Глава XXIV БЕСПОКОЙНАЯ НОЧЬ

В шесть часов вечера в палату номер триста тринадцать больницы, что на Ново-Вокзальной улице, вошел человек лет этак сорока. В четырехместной палате было вполне уютно, если не считать решеток на окнах. Две кровати у двери оказались не заняты. На той, что находилась справа, спал маленький старичок, а на той, что— слева, лежал с открытыми глазами обросший щетиной сорокалетний мужчина. Он посмотрел на вошедшего равнодушным взглядом.

—Вы— Николай Андреевич Семечкин?— задал свой первый вопрос вошедший.

Взгляд Семечкина (а это был именно он) оживился, но не на много.

—Я,— несколько равнодушно отвечал он.

Незнакомец взял табурет, стоявший у стены, и поставив его поближе к Николаю, сел. Потом он порылся во внутреннем кармане собственной куртки и достал сложенный вчетверо лист бумаги. Развернув его, показал Семечкину со словами:

—Ваше?

Семечкин приподнялся и сел на кровати, оперевшись спиной о подушку и вытянув ноги.

—Мое,— так же равнодушно сказал он, даже не смотря на листок.

Незнакомец спрятал лист обратно и вновь спросил:

—Всё это правда?

—Зачем вы пришли?— вместо ответа сказал Семечкин.

—Разобраться,— был ответ. Незнакомец решил представиться. Он вынул документ и раскрыл перед Николаем Андреевичем.

—Майор Сидоренко,— сказал Николай.— Вы были у меня на квартире?

—Да, были, но ничего не нашли. Пыльно и пусто. Всё на месте.— Ответил майор Сидоренко.— А где ваша жена?

—Не знаю. Меня отсюда не выпускают. Считают сумасшедшим. Почему вы вообще здесь?

Сидоренко ответил:

—Не только вы написали заявление, но еще и Прасковья Федоровна Шмакова. Ваши заявления очень похожи. И еще скажу вам одно: недавно убили бородатого, Козлова. Отсекли ему голову. Вот это-то нас и заинтересовало.

Взгляд Семечкина немного просветлел. Он потер руки и произнес язвительно:

—Зашевелилась наша самарская милиция, когда главного негодяя убили.

—Я не из Самары,— сказал следователь,— из Москвы. И вы нам нужны для дачи показаний. Мы обещаем, что вы скоро отправитесь домой, но прежде побеседуете с нами в отделении.

Семечкин усмехнулся:

—Как же я отправлюсь домой, когда они меня не пускают?

—Вас сегодня выписывают.

—Тогда везите меня отсюда.— Семечкин поднялся.— Я вам дам любые показания, только увезите меня из этого дурдома.

Через пятнадцать минут машина милиции с Николаем Андреевичем Семечкиным остановилась у крыльца управления.

В кабинете, где должна была состояться дача показаний, Семечкин увидел Шмакову, Просвиркина, а еще несколько незнакомых лиц в погонах и без. Руководил всем майор Сидоренко. На самом деле, как оказалось, дачи показаний, как таковой, не состоялось, а требовалось составить портреты подозреваемых. Тут же находился художник, который и принялся на листах, висевших на стене, рисовать портрет за портретом со слов свидетелей.

К десяти часам вечера всё закончилось, Сидоренко сложил все листы, поблагодарил всех присутствующих за содействие и в заключении добавил:

—Мы еще не раз увидимся, чтобы уточнить некоторые детали, а сейчас вас всех развезут по домам.

Когда Сидоренко, Просвиркин и еще несколько следователей, участвовавших в расследовании этого запутанного дела, остались одни в кабинете, майор сказал:

—И что вы на это скажете?

—Я немало удивлен,— сказал один из следователей, молодой лейтенант,— всё это смахивает на какую-то дьявольщину.

—Сатанисты,— произнес Просвиркин,— или, как еще их там называют. Все газеты просто пестрят заголовками. Приписывают всё новые пакости этой легендарной шайке. Правды там и на грош не наскребешь, а вранья— можно черпать половником.

—Самое удивительное из всего,— сказал Сидоренко,— то, что никого из них живым еще не нашли. А один умудрялся воскресать. Как это он проделал, даже эксперты не знают. И, хотя мы живем в современном обществе, это как-то не вяжется с нашими атеистическими взглядами.

В кабинет вошел молодой сержант и доложил:

—Найдена гражданка Семечкина,— он посмотрел на телефонограмму и продолжил,— Клавдия Ильинична. Она находится в селе Малая Малышевка у своей матери в доме.

—Ну и?..— спросил, ожидая продолжения Сидоренко.

—Ее допросили, и через несколько минут придет факсом протокол.— Завершил сержант.

—Как придет,— произнес майор,— мне тут же.

—Да,— сказал сержант и вышел.

—И еще одна пропажа нашлась.— Сидоренко поднялся со своего места во главе длинного стола.— На сегодня это всё. До завтра.

Все стали расходиться. А майор задержал на минуту Просвиркина и спросил:

—Вы поставили охрану возле тела этого маленького человека?

—Да. Двое дежурят в морге,— отвечал капитан.

—Надеюсь— они не заснут.

—Нет.

—Добро. Ну,— майор протянул ладонь Просвиркину,— до завтра.

Просвиркин пожал руку и вышел вон из кабинета, решив направиться в морг.

«Надо же,— думал он за рулем,— сгорела наша анатомическая лаборатория. И это случилось за неделю до всей чертовщины. А ведь виновника пожара до сих пор не нашли. Несчастный случай». До «Семашко» доехал на удивление быстро; на всех светофорах горел зеленый свет, когда он проезжал их.

Два сержанта сидели в морге на стульях и играли в карты. Когда Просвиркин вошел, они, соскочив, вытянулись по стойке «смирно».

—Сидите,— сказал Иннокентий Алексеевич,— где труп?

—В холодильнике,— ответил длинный, почти двухметрового роста, в отутюженной форме сержант, тасовавший колоду. Второй усмехнулся:

—Вы всерьез думаете, что он встанет?

Он был небольшого роста. Дешевая сигарета уже потухла и висела, прилипшая к нижней губе. Лицо было сплошь все покрыто прыщами, а волос на голове почти не было.

—Я ничего не думаю,— произнес Просвиркин,— во что играем?

—В «чирик[19]»,— ответил длинный.

—Раздавай на меня.— Просвиркин взял стул и сел. После снял трубку с телефона, набрал свой домашний номер. Прозвучало восемь длинных гудков прежде, чем на том конце сквозь какой-то шум послышался женский недовольный голос:

—Слушаю…

—Ир, я задержусь на работе. Меня не жди. Вернусь утром,— сказал Просвиркин.

—Спасибо,— язвительно проворчала Ирина Александровна,— что за весь день один раз соизволил позвонить.

—Всего хорошего,— сказал торопливо Иннокентий и нажал на рычаг.

Виталий перевернулся на правый бок. Сон не шел. Мысли, как песок в буре, проносились со сверхсветовой скоростью. Серебряков не мог спать. Он наконец-то осознал, что с ним происходит. Он наконец-то понял, кем он стал, и что стало с его судьбой неделю назад, в четверг, шестого февраля. «Мне двадцать один год,— думал он,— и мне очень трудно, несмотря на все мое здравомыслие, принять невозможность обыкновенного существования. Было бы лет на десять меньше, я бы не удивился, встретив Сатану. А теперь… А что, собственно, теперь? Я— наследник одного из самых могущественных существ на Земле. В моих руках власть и, в общем-то, неограниченные возможности».

—Власть,— произнес он вслух, как бы пробуя слово на вкус, как бы пытаясь ощутить нечто сверхъестественное на кончике языка. Но ничего из ряда вон выходящего он не ощутил и поднялся с дивана. «Только вместе с властью тебе, дорогой мой,— пронеслось у него в голове,— досталась отнюдь не превосходная репутация… Да, что точно, то точно».

Тут затрещал телефон в прихожей.

—Что ж, дражайший Николай Андреевич, я думаю, что вы не излечились,— говорила мерзкая рыжая личность, сидевшая напротив Семечкина за столом,— первое, что вы сделали, как только попали в квартиру, это кинулись к кошельку, а затем побежали в ларек за водкой. Дорогой мой, это уже ни в какие ворота не лезет. Я подозреваю, что у вас патологическая зависимость от алкоголя.

—Что и говорить,— заявил попугай, бегавший по столу и уничтожавший остатки шоколада,— пропащий вы человек, Семечкин.

Николай Андреевич не знал, как себя вести, но он был почти уверен, что на сей раз так просто они не отстанут.

Объяснимся: Николай Андреевич, как известно, был доставлен вечером из управления домой, а, попавши о квартиру и не обнаружив там никого, решил оторваться. Он взял денег на литр водки и отправился за нею в находившийся неподалеку ларек. Сначала подумал, что литр— это все-таки много, а после того, как каким-то необъяснимым образом одна бутылка осталась лежать на пятой ступеньке второго пролета лестницы в виде осколков и разлитой ароматной жидкости, Семечкин похвалил себя за предусмотрительность. Но не донес он и вторую бутылку до квартиры, точнее ее содержимое, которое от горя по утраченной водке, отправил безо всякой закуски в пустой желудок. Как только он переступил порог квартиры, желудок тут же свело судорогой, и водка отправилась в обратное путешествие. Семечкин еле успел добежать до унитаза. После попытался вскипятить чай. На кухне его и застукала Вельда, когда он тыкал потухшей спичкой в шипящую газом горелку. Как только Николай Андреевич увидел Вельду, он немедленно отключился.

Семечкин посмотрел безнадежным взглядом на Виконта. Взглядом таким, каковым смотрит приговоренный в глаза палача. Только де ла Вурд палачом не был, а был этаким судиёй, предназначенным избрать меру пресечения Семечкину. «Судья» посмотрел пристально в глаза Николая Андреевича и изрек свой приговор:

—Как неисправимый алкоголик вы приговариваетесь к ссылке.

Тут Андреич приготовился к самому худшему, в его памяти всплыли смутно сохранившиеся события о прошлом своем «приговоре».

Но в дело ввязался попугай. Он перелетел со стола на канделябр и заорал:

—Протестую, это беззаконие! Подсудимый имеет право на последнее слово.

—Ты что, адвокат?— рявкнул птице де ла Вурд,— или тебе не терпится покуражиться за его счет?

—Адвокат, не адвокат,— возмутился Цезарь,— а я требую, чтобы приговоренному дали последнее слово!

—И оно ему будет предоставлено,— согласился Виконт.— Ну так ваше последнее слово?— обратился он к Семечкину.

—Куда меня отправляют?— выдавил из себя Николай Андреевич, понимавший, что это лучшее, что он может предпринять в данной ситуации.

Рыжий прищурил на Семечкина правый свой глаз, как бы оценивая что-то, почесал давно небритый поросший пестрой порослью подбородок и изрек:

—Ну, в общем-то, чтобы от вас в дальнейшем не было никаких сколько-нибудь ощутимых неприятностей, я вас направлю в учреждение под приятным названием ЛТП лет, скажем, на двенадцать назад. И там уж, уверяю вас, никакие ваши доносы не помогут.

—Как раз в период сухого закона,— сказал задумчиво Цезарь,— хорошее наказание! Ну-с, господин Семечкин, счастливого пути. Катитесь к черту.

Николай Андреевич не понесся сквозь черный тоннель, не увидел яркого света и даже не лишился сознания, как это с ним случалось в последнее время очень часто, он просто оказался в белой незнакомой палате, откуда и должно было начаться его излечение. Скажем, что имя его никоим образом не изменилось в подсунутых Виконтом документах. Семечкин не успел как следует осмотреться, как в палату зашел пожилой человек в белом медицинском халате и белом же колпаке. Доктор сказал:

—Ну-с, товарищ Семечкин, пройдемте на процедуру.

Семечкин, до крайности обозленный новым положением, выразил свой протест всем известной фразой, упомянув тамбовского волка. Потом сделал выразительный жест, показав «белому колпаку» средний палец и сказав что-то на английском языке. Доктор естественно жеста не понял, а принял это к сведению, отметив, что больной явно не в себе.

Всё же Николаю Андреевичу пришлось сняться с табуретки и пройти за доктором.

Дальнейшие приключения Семечкина в освещении не нуждаются, ибо в них не было ничего интересного. Скажем только, что мера, принятая Виконтом, дала в последствие совсем не плохой результат.

За столом появился пребывавший где-то до сих пор Леонард. Он немедленно сунул в рот сигару и задымил.

—Вельда, принеси мне коньяку,— попросил он,— а ты, Виконт, позвони моему сыну. Он мне срочно нужен. Я чувствую, что наша компания скоро отбудет с земли.

Де ла Вурд подошел к телефону и набрал номер.

—Да,— сказал Виталий.

—Поднимись,— произнес в трубку Виконт,— господин хочет видеть тебя.

—Хорошо,— ответил Серебряков и положил трубку.

—А тебе,— обратился граф вновь к Виконту,— даю задание: наведайся в морг Семашко и уничтожь труп Осиела. Хотя что-то мне подсказывает, тот и на сей раз выкарабкается из этой ситуации. Ну, хотя бы помешай ему натворить бед, но понапрасну не рискуй.

—Да, монсеньор,— произнес де ла Вурд и шагнул в зеркало.

—Три десятки,— произнес с довольной ухмылкой длинный сержант, выкладывая на стол перед соперниками по игре карты,— побейте, господин Клопов, если сможете.

—Клипов,— поправил прыщавый милиционер длинного и сбросил на стол вверх рубашкой три карты.

—А я побью,— сказал Просвиркин,— тузы и козырная дама. На лице длинного появился кислый налет. Он спросил жалобно:

—Вы что, и сейчас надеетесь набрать сто очков?

—Нет,— ответил Иннокентий Алексеевич,— я надеюсь оставить тебя с болтом[20].

—Весьма вам признателен,— сказал длинный, имя коего, кстати, было Леонид Кротов.

—Ну, так неинтересно,— пропищал Клипов, подсчитывая по окончании партии свои очки.— Одного очка не хватает.

Тут из соседней комнаты послышался какой-то шум. Клипов посмотрел на Просвиркина вопросительно.

—Что?— спросил тот, и встал, вынув из кобуры пистолет. Все трое снялись с мест и двинулись к холодильнику, но дойти до него не успели: перед ними (черт знает откуда) появился окровавленный маленький человек, который до селе хранился в виде трупа в холодильнике. Лицо человека (если это кровавое месиво можно было назвать лицом) было все изуродовано, один глаз вытек; и на представителей закона смотрела пустая глазница.

—Бойнос ночес,— произнес, коверкая из-за поломанной челюсти слова, Свинцов,— как я понял, вы несколько удивлены моим появлением, хотя ожидали что-то в этом роде. Не стоит удивляться. Я— всего лишь ангел... Ох?— в его горле булькнуло, и из разорванной ножом Козлова артерии брызнула густая красная кровь, а Клипов с трудом подавил в себе желание избавится от ужина не совсем привычным способом. Свинцов прикрыл ладонью рану на шее и продолжил:

—Вернее я нахожусь рангом выше простого ангела. Архангел. Но сие есть большая тайна. И я надеюсь, нет, я уверен, что вы ее никому не раскроете. По той простой причине, что она с вами отправится в могилу. Какая жалость.

При каждом слове изо рта Свинцова вырывались струйки крови, орошая и без того окровавленное пальто.

Следует сказать, что поведение этого ожившего трупа было в высшей степени развязно и нагло, но именно это поведение, по-видимому, приковало представителей закона к полу и обездвижило их.

—Господи!— произнес сержант Кротов, осеняя себя крестом.

—Не смей!— заорал Свинцов, которому, наверное, сей жест пришелся не по вкусу.

Просвиркин, прекрасно понимая, что это не принесет никаких результатов, поднял пистолет и выстрелил без предупреждения. Пистолет конечно произвел выстрел, но вот результат вышел не совсем таким, какой обычно ожидается. Осиел сделал незаметный жест рукою и показал всем присутствующим пулю, выпущенную пистолетом капитана.

—Матерь божья,— сказал ошарашенный Клипов.

—Нет,— ответил Свинцов,— только его сын.

С этими словами он положил пулю в рот и выплюнул ее. Раздался выстрел и Клипов с широко раскрытыми глазами упал навзничь с пулей во лбу. Кротов тут же изрешетил Свинцова пулями из автомата, вернее, думал, что изрешетил; пули просто отскакивали от Свинцова, как от стальной плиты, а некоторые, не долетая, просто падали на пол, теряя энергию. Одна пуля, отрекошетив от Осиела, попала в голову Просвиркина. Иннокентий Алексеевич упал, не успев даже осмыслить происходящее.

Свинцов быстро приблизился к Кротову, вырвал у него автомат и отбросил.

—Какой красавчик!— воскликнул Осиел и закашлял,— ты-то мне и нужен.

Кротов ударил по лицу Свинцова, от чего его перекосила гримаса боли, а в руку милиционера впились осколки Свинцова черепа.

—Больше так не делай,— сказал Осиел. Он схватил за ворот формы Леонида и рывком приблизил его лицо к своему. Потом, не обращая на сопротивление парня, приложился кровавым ртом к губам Кротова. Секунду спустя, тело милиционера забилось в конвульсиях и стало меняться. А еще через некоторое время на пол упал сержант милиции Леонид Кротов, вернее Свинцов в его облике, с обезображенным пулями лицом.

Маленький со шрамом на щеке человек подошел к выходу из кабинета. С его плохонького пальто постепенно исчезали пятна крови, на голове появилась старая изъеденная молью шапка. Осиел посмотрел подозрительно на тело Просвиркина, но ничего не предпринял портив лежавшего на полу с закатившимися глазами капитана, а просто шагнул в дверь, не потрудившись даже открыть ее.

Спустя несколько часов Иннокентий Алексеевич пришел в себя и потрогал висок, из которого уже перестала сочиться кровь. Почувствовав острую боль, вздрогнул, но совладал с собой и сознания не потерял. Просвиркин поднялся и ощупью по причине абсолютной темноты в глазах добрался до тревожной кнопки, находящейся за столом. Всею силой надавил на красную педаль и спустя несколько секунд отключился.

Виталий сидел за столом. Кроме Виконта, все были здесь.

—Я вас слушаю, отец,— произнес Серебряков.

—Сегодня же утром,— начал Леонард,— ты и Наташа уезжаете в Бугульму.

—Зачем?

—Не перебивай,— Леонард выпустил дым изо рта.— Шипов завтра выходит на работу. Ему намного лучше. С документами я дело увязал. Теперь тебе остается позвонить инженеру и поставить его в известность.

—Но зачем?

—Просто уезжай и всё,— настаивал на своем граф. Виталий явно с таким раскладом был не согласен.

—Да с чего, отец, вы взяли, что я поеду?— вновь спросил он.

Леонард решил наконец объяснить:

—Осиел всерьез принялся за твои поиски. Виконт сейчас прибудет и подробнее всё расскажет.

Попугай, сидевший на канделябре, открыл один глаз и гаркнул:

—Ох и жарко ж скоро будет!

Тихо зазвенело зеркало. В комнату вошел Виконт.

—Где Осиел?— спросила Вельда.

—Не знаю.— Де ла Вурд сел.— Но в морге его нет. Две жертвы, Просвиркин ранен. Куча ментов. Но у меня острое чувство, что Осиел предпринимает кое-какие меры. И мы о нем скоро услышим. Кстати, как мне нашептал один доброжелатель, уже сегодня появятся наши портреты в местных газетах под заголовком: «Их разыскивает милиция».

Тут зазвенел звонок телефона. Виконт снял трубку и сказал:

—Алло.

—Де ла Вурд,— послышался голос на другом конце провода.

Сомнений не было: звонил Осиел.

—Дай трубку моему братцу.

Граф повернулся и спросил:

—Осиел?

—Да,— ответил, протягивая трубку, Виконт.

—Слушай, братец,— сказал Свинцов,— мое терпение может и лопнуть. Меня замучили твои идиоты. Я бы с тобой был не против словечком перекинуться с глазу на глаз.

—Где? Когда?— спросил граф.

—Ну-с, сегодня не получится; что-то я устал от всех этих воскрешений, даже подергивания начались, завтра— тоже, а там— выходные. Мне надобно будет за границу съездить. В общем— в понедельник, в полночь, на Кировской площади.

—Хорошо.

—Да, вот еще что. Можете не опасаться милиции. Я сегодня пошуровал в ихних архивах. Портретики и все копии уничтожил. И меня не опасайтесь. До понедельника я против вас не приму никаких действий. Пока.

В трубке загудел отбой. Леонард положил ее на рычаги.

—Я ничего не понимаю,— произнес он.— Осиел оставляет нас в покое до понедельника.

—А я всё прекрасно понимаю,— гаркнул попугай с канделябра,— Вельда своим пистолетом явно повредила ему левое полушарие, оттого он и помутился рассудком.— Потом Цезарь произвел звук, имитируя шмыганье носом, и произнес плаксиво: —Бедняжка.

Виконт молча плеснул себе из бутылки в бокал, опустошил его и сел на стул, Серебряков же решил повторить свой отказ:

—Так значит мне незачем ездить?

—Надобность в этом отпала,— ответил граф.— Мне трудно понять Осиела.

—А может он соврал,— предположил Виталий.

—Нет,— ответила Вельда,— врать он не может.

Граф отхлебнул остывший свой кофе, затянулся сигарой.

—К великому счастью, врать он просто не имеет права, в отличие от человека. Иди сын, отдыхай. Ты уже какую ночь спокойно не спал.

—И что, отец, мы так и будем сидеть; сложа руки? Может нанесем ему неожиданный визит?

—Не хочу,— сказал граф,— да и сомневаюсь я, что наш визит будет для него неожиданным. Нам тоже следует отдохнуть.

—Вельда, согрей кофе,— попросил де ла Вурд,— этот совсем остыл.

Вельда ушла на кухню.

Виталий сказал, тяжело вздохнув:

—Что ж, и мне тоже, признаться, хочется немного отдохнуть от всего этого.

—Да и амурные дела ждут,— вставил Цезарь.

Виталий взглянул на попугая.

—А ты обнаглела, мокрая курица,— обозвал он его,— я смотрю— у тебя слишком много перьев в хвосте.

—Нет, нет, только не хвост!— заорал, спрятавшись за телевизор, попугай.— Все возьмите; лапы, клюв, но только не хвост.

Он вдруг замолчал. Потом сказал как-то задумчиво:

—Да нет, пожалуй. Лапы мне еще самому пригодятся, да и клюв не помешает. Как же без клюва? Но хвост— моя гордость. Без хвоста я не могу. И вообще я не позволю, чтобы меня, умнейшего попугая, оскорбляли подобным образом. Это что же за оскорбление: «мокрая курица». За такие дела, достопочтенный Виталий Васильевич, во времена известных исторических личностей отрезали язык. Весьма действенная мера, должен сказать вам...

—А за подобную болтовню,— вмешался Виконт,— монархи отрезали своим шутам головы. С тобою следовало бы поступить именно так Людовику. А не выгонять из дворца.

Попугай молча выбрался из-за телевизора, сел на ветвь канделябра, взъерошил перья, стряхивая пыль. Потом сказал:

—Довольно подло вспоминать прошедшее. Я-то, ведь, не припоминаю тебе, как ты полез в окно к королевской дочке. Зачем мне собственно вспоминать о том, как тебя там застукали прямо после совершения известных противоправных действий? С чего я буду тебе напоминать твою казнь на Гревской площади? Я же не такой подлец, чтобы тебя упрекать в том, что девочку, родившуюся от вашей пылкой любви, тайно бросили в колодец?..

Попугай не закончил. Виконт выхватил из-за пазухи револьвер и выпустил три пули в голову птицы. Цезарь вторично свалился за телевизор, выплевывая из клюва пули.

—Ну прости,— проорал попугай,— погорячился!

И тут перепалка закончилась,— в комнату вошла Вельда, неся кофейник с горячим кофе.

—Отец,— произнес Виталий,— я должен идти.

—Даже кофе не попьешь?— спросил Леонард.

—Нет, немного посплю. Что-то совсем устал.

—Ну что ж, до завтра.

—Спокойной ночи, отец.

—До свидания, господин,— произнесла Вельда. Попрощались и Виконт с попугаем. Последний— в своем репертуаре: пожелал, чтобы Серебрякову приснилась его подруга.

Шел уже четвертый час ночи, когда Виталий заснул.