Фуга

День третий

Рысь пробудился разом, целиком, как будто ночью понял что-то важное. Роуз уже не спала. Откинула одеяло, села на кровати. Сказала:

— Снег выпал.

— Какой снег в октябре?

Они босиком вышли в коридор — пол оказался ледяным. Не сговариваясь, по полутемному Приюту двинулись на кухню. Зажигать лампы не хотелось; в зале кто-то дышал во сне, кто-то стонал, Рысь не узнавал голоса.

Окна в кухне запотели. Роуз потерла одно кулаком, уставилась наружу.

— Нельзя туда смотреть.

— Я знаю, милый.

Она подвинула табуретку к подоконнику и, стоя на коленях, смотрела и смотрела в темноту.

— Что ты там хочешь разглядеть?

— Сама не знаю.

Рысь набрал воды в чайник — казалось, даже кран шумел вполголоса. Как будто они с Роуз были в большом аквариуме темно-зеленого стекла. В сердце зимы.

— Откуда снег-то?

Роуз не ответила. Тогда он достал две чашки, ее и свою: ее была смешная, ярко-красная, а его — белая.

— Астры замерзнут, — сказал Рысь, — и георгины. Городской парк, мы там гуляли пару раз.

— Да, Вечный парк. Слушай, если что-то такое вдруг начнется, не бросайся впереди, пожалуйста.

— Чего?

— Я говорю — не лезь сражаться впереди всех.

— Да с кем сражаться-то?

Глаза у Роуз были темные, как сад за окном: ничего не разобрать. Рысь приобнял ее за плечи, свободной рукой нарисовал на стекле какую-то косоглазую змею и тут же стер. Нормальные люди сердечки рисуют.

— Это что, пьяная змея?

— Наверное.

— Я так тебя люблю.

«Я тоже, тоже». Роуз сидела, прижавшись к стеклу, и Рыси показалось, что ее рыжие волосы покрыты инеем. А потом он услышал тихий свист, и свист этот как будто доносился сверху, снизу, со всех сторон сразу.

— Ох, нет, — сказала Роуз, — ну пожалуйста.

Бахнула на стол чашку с нетронутым чаем и вскочила, и Рысь, понятно, вскочил тоже, и тогда Роуз сказала, даже не обернувшись:

— Нет-нет-нет. В смысле, нет, милый, ты сейчас со мной не идешь.

— А куда именно не иду?

— Это мои дела.

— Дела твои, а Приют мой.

— И что теперь?

Они спорили на пустой вымерзшей кухне, и Приют утопал в зеленой мгле. Свист нарастал — так ветер свищет через щели.

— Ты не пойдешь одна, — сказал Рысь, — сегодня нельзя.

Он никогда ничего ей не запрещал, тем более не объявлял приказным тоном, но сейчас он был словно не собой, а человеком, который знает, что делать. Они смеялись раньше, что таких не существует, но изображать нужно именно такого, до скрежета уверенного, цельного, и вот сейчас Рысь ронял эти фразы и думал: «Вот оно. Вот кем я могу быть. Может, вот этого-то старый мастер и хотел, да только фигушки ему. И Роуз фигушки».

— Я пойду за тобой куда угодно.

— В некоторые двери двое не пройдут.

Она решила от него сбежать, сейчас, и ведь не к мастеру же, это было бы понятно, а прямиком в густую тьму. Ну что, попробуй.

— Ох, нет, — сказала Роуз, — ты не понимаешь.

И Рысь понял, что держит ее за руку.

— Я понимаю, что тебе нельзя одной.

— А понимаешь, что весь твой Приют сейчас…

И тут свист смолк.

— Ох, черт, — сказала Роуз, — ох, черт, черт.

И стремглав кинулась из кухни. Рысь за ней. Они играли в догонялки, когда только познакомились, — по всем длиннющим переходам и холлам отдыха, и ковры глушили шаги, и Роуз фыркала и говорила: «Фу, дурак» — и хохотала, и пихала его в плечи, и задыхалась, и снова смеялась. Рыси всегда казалось, что он не успеет ее поймать, так быстро и бесшумно она удалялась, а он всегда дышал с трудом, хрипел, тупил, и стены качались перед глазами, а Роуз все смеялась.

— Мой Приют? — повторил Рысь сейчас. — То есть только мой?

— Наш, твой, ничей, его, какая к силе разница!

Роуз мчалась наверх, и Рысь бежал за ней.

Обычно Ксения спала вообще без снов — ныряла в ту же черноту, в какой плескалась днем, и исчезала. Это освежало. Но сегодня она проснулась резко, четко, никакой черноты и в помине не было. Что-то происходило. Совсем рядом.

— Ух ты, — сказала Ксения, — вот это да.

Она не понимала, что случилось, но потянулась всем телом, вдохнула хищно. Что бы там ни было, сегодня ее день. Она тронула кулон, погладила браслет.

Обычно она все-таки уходила в общий зал, спала там на полу, как все приютские, расстилала несчастный старый плащ, ожесточенно по утрам его отряхивала. Периодически старшие парни ползали по ковру с тряпками, ржали на весь этаж и сколько-то пыли собирали, но плащ все равно пачкался, конечно. Сегодня Ксения осталась в комнате старших девушек и даже платья не сняла. Лежала на спине, вертела в руках браслет Леди, придумывала что-то смутное, пока не погас свет, да так и уснула, по-дурацки счастливая, нелепая. Вдруг показалось, что все будет хорошо, хотя как именно хорошо — ни черта не ясно. Мелькнула мысль пойти проведать Леди — как ей там засыпается без этого? — но очень быстро растворилась в темноте. «Ой, перетопчется. Завтра проведаю, спать, спать».

Ксения выглянула в холл, не надевая туфель, и замерла. Из-под дверей комнаты Яблока лился белый свет.

«Ты присутствуешь при чем-то восхитительном. Волшебном. Нереальном».

В мансарду Яблока обычным смертным входить запрещалось, но Ксения толкнула дверь и улыбнулась. Она не знала, что хочет сделать, но что-то замечательное. Нужное.

— О, — сказал Яблоко, — привет. Вот это да.

Он сидел на кровати, сгорбившись, и улыбался широко, как человек, как Рысь иногда, когда думал о Роуз. Он улыбался, и надеты на нем были одни джинсы, а тело так и светилось этим ярко-белым светом. Свет не мешал, не слепил, а мерцал себе, как будто сам Яблоко вдруг сделался снежно-белым, почти прозрачным, фарфоровым, а под фарфором — белизна…

— Ты чего светишься? — спросила Ксения. — Ты что это тут устроил?

Она никогда не общалась с Яблоком с глазу на глаз, но чувствовала главное — он тоже давно запутался, где добро, где зло, и действовал исходя из ситуации. Он смотрел на нее очень спокойно своими серыми рыбьими глазами, и плечи у него были костлявые, и весь он оказался тощий, жалкий, и Ксения не успела ничего понять, а уже начала вести себя как Роуз. Это она относится ко всем как к любимым и глупым младшим братьям. Это она, протянув руку и дотронувшись до чужого ледяного запястья, не отшатнется, а упрекнет:

— Ты простудился, что ли?

— Да, — сказал Яблоко, — уже два года как.

Он протянул ей руку ладонью вверх, и ладонь эта медленно покрылась инеем.

— А хочешь тоже? — спросил. — Хочешь тоже простудиться?

И тут-то Ксении впервые пришла мысль, что все это может оказаться просто сном. Что она делает здесь босиком, без туфель? Почему иней расползается по Яблоку: по волосам, плечам, спине, словно пушистый древесный гриб? Откуда, в конце концов, этот тонкий свист, на грани слышимости, но несмолкающий? Да уберите его, для чего он вообще? Вот так вот шла за чудом, а получила дурацкий ночной кошмар, хуже зубной боли.

— Откуда свист? — спросила Ксения. — Что происходит?

— О, — сказал Яблоко. — Происходит-то давно, давно обещанное.

Теперь он поднял руку на уровень глаз и медленно, задумчиво ее рассматривал.

— Гляди, — сказал, — я сам такого никогда не видел. Что творится.

И по запястью зазмеились трещины — сперва они были похожи на прожилки, серое в белом, бурое во льду, но прожилки всё множились, змеились, и вот уже Яблоко стал весь испещрен ими, как будто на реке вскрывался лед. Из трещин потянуло холодом, и снова послышался свист — сначала тихий, а потом все громче, громче…

Яблоко ухмыльнулся:

— Поделом вам. Будете знать, как не давать мне Щепку.

— Если б ты ее съел, ты бы не потрескался?

— Если б я ее съел, — ответил Яблоко, зажмурился и улыбнулся сине-серыми заиндевевшими губами, — если б я ее съел, то сорвался бы еще раньше, вот и все.

— Но ты же сам хотел…

— А это не совсем я.

И вот тут Ксения услышала другие голоса. Они были громче свиста, тише, сильней, слабее. Их было много, но они сливались в один. Они звучали у нее в ушах, в голове, так что Ксения фыркнула и выпрямилась, но это не спасло. Их шепот множился:

Это мы, это мы ее хотели.

Яблоко глуп, пытался удержать.

У него не получится.

Мы есть хотим.

Мы и так выйдем.

Наш замок не вечен.

— Так, погоди, — сказала Ксения, — ты что, и есть замок?

— Альтруистические цели, — сказал Яблоко, — совместимы с корыстными мотивами.

Она же знала, знала, что так будет. Еще в Центральном знала, но забыла, а теперь вспомнила, и как же это бесит. И она помнит эти голоса.

— А ты не хочешь перестать вот это всё?..

— А не могу, — ответил Яблоко, — они сильней. Ты не могла бы сойти вниз и как-нибудь поторопить Роуз?

— Зачем? — спросила Ксения. — Я и сама.

Зажала в кулак браслет Леди и двинула Яблоку в челюсть — сдвинула задвижку.