Фуга

День первый

Джо читала, и это было трудно. Во-первых, потому, что было темно. Лампы не зажигались, и по этому случаю в зале даже раздвинули шторы, но хмурый утренний свет не особенно спасал. Во-вторых, потому, что рядом спали, и с каждым словом, с каждой новой фразой Джо все сильней хотелось уснуть тоже. Что она, дура, что ли? Ничего Рысь ей не сделает, даже если она вдруг эту книжку в окно выкинет. Джо все хотела дойти до отрывка, который ей вчера зачитал мастер, что-то про пса, про будку, крыльцо… Но книжка началась совсем не с этого. Да и что ей до мастера? Зачем он?

Рысь ему вроде нос разбил позавчера, а вчера вечером в Приюте погас свет. Это связано или нет? Никто не знал.

Приют полнился слухами, как и всегда. Вчера на кухне люди с аппетитом поедали невесть откуда взявшуюся капусту, хрустели листьями, строили догадки.

— А говорят, ой, — заметила Ксения и только что не облизнулась от довольства, — а говорят, что город нам еды больше вообще не будет присылать.

— Да вранье все это.

— Слушайте, а может, он его проклял? Ну то есть мастер — Рысь. Вы поняли. Потому и света нет.

Джо хотела уже заспорить с ними со всеми одновременно, но тут на кухню вошел Александр, сунул ручку за воротник вечного своего пиджака и спросил:

— Зачем вы говорите ерунду?

Его не услышали, конечно. Он стоял на пороге, будто совсем один, и повторил еще раз, хмуро, громко:

— Зачем вы несете всякую чушь?

Да просто нравится им, вот и несут.

Он даже захлопнул свою тетрадку. Смотрел в кои-то веки на лица, а не на страницы, а вокруг люди самозабвенно хрустели капустой.

— Откуда? — спросила Джо и для верности дернула кого-то за расшитую розами рубашку. — Откуда взялась капуста?

— Артур притащил.

Ой, Артур. Артур из тех старших, которые могут уже помогать Рыси, и работать, и носить в Приют всякую добычу. Однажды Артур приволок живого рака, и Роуз с девочками ходила потом его отпускать в городскую реку, это идти под шепотки через весь Асн. А Рысь иногда выбирался в город, но никогда не ходил за добычей сам.

— Я тоже хочу, — сказала Джо, потому что точно знала, что все забудут, — я тоже хочу приносить капусту.

Лимоны, груши, жвачку, простыни, детскую игрушечную лопатку, мелки для рисования, ведро краски, кулек со сливами, наждачку, заляпанный комбинезон, новую скатерть, придверный коврик и так далее, и так далее. Чего только они не приносили из своих странствий неизвестно откуда. Корицу. Курицу. Колокольчик в виде совы. Лак для ногтей…

— Да ты там всех изобьешь и только потом попросишь, — отозвался вдруг парень в рубашке с розами. — Ты неуравновешенная женщина.

— А тебе что?

— Да мне ничего, всех знакомых распугаешь. Жуй капусту. Она специально для тебя и росла, может.

Тут Джо поняла, что это и есть Артур. Он надел свои черные очки себе же на руку и стал изображать утиный клюв, такую утку в очках. Про Рысь все позабыли. И вот тогда Джо решила почитать книжку — выскользнула из кухни в коридор, пробралась в необычно тихий зал, посмотрела, как пляшут огоньки свечей в глазах у девушек, и попросила фонарик. Ей даже дали его, вот что удивительно. Может быть, из-за света фонаря, или из-за того, что сами страницы книги уже были пожелтевшими, Джо все казалось, что она нырнула под воду и там, под водой, пытается что-то рассмотреть. Слова не помещались в голове, не складывались в целое, не развертывались картинками, как в прошлый раз, когда мастер читал ей вслух.

«И был тот глава горд, пригож лицом и носил синий мундир в знак отличия от всех остальных, и радовались люди его города, не ведая грядущего».

Джо помнила эту историю. Ужасно глупо: ты забываешь, где родился, откуда пришел, вот в тебе вспыхивает сила — и вот ты уже в Приюте, потому что нормальный мир не терпит таких, как ты; и все, что остается в голове, — обрывки школьных знаний. Вот есть их лесной край, и в нем семь городов расположились кольцом, включая Асн, и Кесмалла в центре, и еще есть один город — восьмой, разрушенный. И про него книга, и это там был мастер в синем.

«О, сколь прекрасна и привольна была бы человеческая жизнь, если бы кару за свои поступки мы могли предугадать заранее! О, бедный род людской, несчастья сыплются на тебя словно из рога изобилия, тогда как радости приходят редкими подарками, но, уповая на милосердие небес, мы все ж имеем дерзость полагать, что бедствия наши конечны, тогда как грядущая радость будет вечной». Джо взъерошила себе волосы еще раз и еще — какая грядущая радость? О чем это? Какая кара за поступки? Ну, если подерешься, если кинешься силой, потом плохо. Они об этом пишут? Как вообще понять? Если бы Джо хотела рассказать свое, она написала бы иначе. Света нет. К Рыси не пускают даже навестить, Роуз боится то ли за него, то ли за них. Он бы порадовался, что она учится читать. Можно ли к мастеру теперь? Что там случилось?

А если бы Джо была уверена, что эти записи никогда и никто не увидит, она бы написала: «Кто есть Яблоко? Он снился мне не знаю сколько лет. Он улыбался мне, и он смеялся и потом подходил, и тут я просыпалась. И все, что делала, я делала плохо».

Джо снова отвлеклась от книжки — невозможно. Стоит только чуть-чуть задуматься — и вот уносишься мыслями. Она наугад перевернула несколько страниц, пытаясь зацепиться хоть за что-то, хоть что-то разглядеть знакомое, например: сквозняк, рваная куртка, глупые мальчишки, сад на рассвете, опавшие листья. Но увидела только карандаш — кто-то подчеркивал карандашом слова. Рысь или мастер в детстве? Почерк не Рыси. Какие-то слова здесь обводили, какие-то подчеркивали двойной чертой, а к некоторым ставили стрелки и писали на полях: «Ерунда какая-то». Правда, что ли, мастер так развлекался? Джо принялась искать эти пометки, будто бы мастер их оставил специально для нее. А сколько ему было тогда лет? Любил ли он читать? Что он любил?

«Я вынужден чистосердечно признаться моему читателю, что и понятия не имел, с чем именно мне предстоит выдержать схватку. Нередко зло кутается в одежды столь блестящие, что добро вынуждено жмуриться и отступать, с тем чтобы лишь на расстоянии постигнуть подлинную сущность того зла. Право же, внутреннее содержание порою уступает внешнему столь сильно…» — почему-то про внутреннее содержание мастер подчеркнул, а «схватку» обвел.

«Мало что в этом мире способно вызвать во мне столь же яростное отвращение, как невнимание к делам ближнего своего» — а вот тут мастер вынес на поля: «Ха!» — а Джо подумала, что описание подошло бы Рыси.

«Опекать слабых и урезонивать сильных, охлаждать яростных и тормошить безвольных — вот в чем, по воле небес, состоит работа мастера» — мастер нарисовал на полях кислую рожицу, а Джо снова подумала, что речь о Рыси. Те места, где про Рысь, они понятные.

«И если видишь, что кто-то страдает и вопиет о помощи, не пройди мимо, но прислушайся, ибо его несчастье суть твое, ибо один небесный свод укроет нас всех». Небесный свод! Джо так давно не видела голубого неба, и чтоб оно и вправду было как купол, как свод огромного дворца, где всем есть место. «Пройдя же мимо, потеряешь часть себя, ибо лишь в помощи другим и виден человек». Тут Джо задумалась: «А как она сама может кому-нибудь помочь в Приюте? Чем? Сказки рассказывают Рысь и прочие старшие, а успокаивают — Роуз с девушками. Убирать на кухне? Собирать мокрой тряпкой пыль с ковров? Помогать разбирать посылки из города? Научиться шить платья? Что ей делать?»

Джо захлопнула книгу, зачем-то провела рукой по переплету и решила сходить в душ. Книгу засунула в рюкзак, рюкзак взяла с собой.

Рысь проснулся резко и окончательно. Ему было куда-то нужно, но куда? Пока морщился от боли, потому что вскочил неосторожно, пока выпутывался из объятий Роуз, шептал ей: «Поспи еще», пока смеялся про себя, что, мол, нормальным людям в такое время нужно только в туалет, пока натягивал мятые джинсы и ерошил волосы, — окончательно понял, что нужно вниз. Не совсем в подпол с ледником, конечно, а туда, где душ. Что-то там происходило, и неправильное. Он ухмыльнулся, похромал к двери. Болело с непривычки все, как будто вчера он отжался раз семьдесят, а потом целый вечер таскал Роуз на руках и с ней же периодически приседал. Даже дышать он мог с трудом, хрипел и кашлял, и как же его это раздражало. Еще и свет мешал, резал глаза. Очень хотелось уснуть снова, но тогда…

— Милый, ты куда? — Роуз приподнялась на постели и уставилась все еще тревожными глазами. Рысь вмиг припомнил все эти утра, когда он отпускал ее работать в город и тоже не знал, какая она вернется.

— Куда-куда, — фыркнул шепотом, — куда можно пойти с утра пораньше? Спи, скоро приду. Пока доплетусь…

Роуз тоже фыркнула и, Рысь надеялся, уснула снова. Надо ускорить шаг, но как ускоришь? Зато можно считать, что это репетиция того, как будет в старости — до которой мы все равно не доживем, м-да…

Злясь и смеясь, Рысь кое-как, по стеночке, спустил себя по лестнице. Кошмар! Он так уронит весь авторитет, что у него каким-то чудом остается.

Тихо, насколько возможно, Рысь выглянул в коридор, ведущий к душу. По правую руку была, собственно, дверь в душ, а уж за ней душевые кабины, умывальники и зеркала; слева дверь в туалет — ряд раздолбанных кабинок с облупившейся голубой краской. Нет, ему надо в душ.

Он вошел и увидел там бледную как никогда Леди, мрачную Щепку и Яблоко, который стоял между ними и дирижировал воображаемым оркестром.

— Отойдите от нее, — сказала Щепка. — Это нечестно. Зачем вы ее пугаете?

Яблоко жмурился и продолжал дирижировать. Подмигнул Рыси. Щепка стояла спиной к двери и поэтому его не заметила, а Леди заметила и беззвучно ойкнула. Рысь приложил палец к губам — погоди, мол. Либо он уже не успел вмешаться, либо еще успеет.

Щепка и Яблоко стояли друг напротив друга на той площадке между умывальниками и душевыми, которая обычно была мокрая от пены. Сегодня душем еще никто не успел воспользоваться, кроме Леди, она вообще была в халате и в этом их женском тюрбане из полотенца, накрученного на мокрые волосы. Яблоко почему-то отражался в нескольких зеркалах сразу. Щепка сжимала кулаки, загораживала Леди собой — еще чуть-чуть и кинется. О господи!

— Какая прелесть, — сказал Яблоко и облизнулся, и Леди снова ойкнула, конечно, — какая девочка, вы посмотрите только! Обалдеть!

— Только троньте ее.

— Так я же не к тебе и обращаюсь, прелестное дитя. Разве к тебе? Я что, не могу выбрать, с кем общаться?

— Отстаньте от нее!

— Да почему же?

— Только попробуйте, — повторила Щепка и опустила взгляд. А как иначе? Сам Рысь и то иногда терял мысль, когда спорил с Яблоком. Поди не потеряй, когда блеклые серые глаза смотрят и смотрят на тебя и не моргают. Щепка тоже старалась не моргать, она тряхнула головой и снова стиснула кулаки, но не могла сделаться взрослее, чем была. Пятнадцатилетняя девочка. Испуганная. Яблоко смаковал этот испуг, как кот сметану.

— Попробовать кого из вас? — уточнил он.

По руке Яблока медленно-медленно ползла оса. Он поглядел на Щепку, снова на осу — и вдруг слизнул ее.

— Доброе утро, — сказал Рысь довольно громко.

Леди тихонько юркнула наружу, к лестнице.

— Доброе, — сказал Яблоко. — Ты видел? Она сама мешала мне общаться. Я ничего не сделал против нее лично. Разве общаться с хорошенькой девушкой — непременно дразнить другую? Я не знал.

Джо знала, в чем ее проблема, ей уже весь Приют это сказал: она все принимала близко к сердцу. Если одно-два слабых места есть у каждого, то Джо вся целиком была больное место.

Черные волосы вечно лезли в глаза, кожа толком не загорала даже летом, и в целом все это смотрелось так себе, во всяком случае, не вызывало радости. Черная куртка, черные штаны, угрюмый взгляд и никакой груди — вот и вся Джо. Если бы можно было врезать отражению, а нос разбить всамделишной себе, Джо с удовольствием бы так и поступила.

Рысь часто спрашивал, что с ней не так, — вообще-то всё. И вот теперь Джо загораживала Леди и смотрела в глаза — да в чьи глаза? Как будто бы они были в стеклянном шаре — только она и Яблоко, которого так испугалась Леди и от взгляда которого хотелось плакать.

Серая пустота. И время замерло.

— Доброе утро, — повторил зачем-то Рысь и вклинился между Джо и Яблоком. Теперь она почти уткнулась Рыси в спину, в синюю джинсовую куртку — ее помнил весь Приют. За ней мог спрятаться хоть новенький, хоть старший. Рысь без нужды переступил с ноги на ногу. Когда Джо только-только попала в Приют, у нее сразу потекла носом кровь, и Рысь заметил и сказал: «Давай провожу» — и правда проводил до умывальника.

Джо подвинулась чуть вбок, чтобы видеть Яблоко.

— Славное утро, — согласился тот с готовностью. — И дети у тебя какие славные…

— Ясен пень, славные, — кивнул Рысь. — А ты что здесь забыл с утра пораньше?

— Может, забыл, а может, не забыл. Я еще не решил.

— А ты реши.

— А у тебя есть аргументы?

— Что ты хочешь?

Рысь вдруг нашарил ладонь Джо и крепко ее стиснул. Яблоко все молчал, качая головой, и Джо впервые в жизни поняла, что Рысь боится. Яблоко смотрел на него, на Джо, на лампу, которая горела тусклым светом, снова на Джо. Пожал плечами. Подмигнул ей. Сейчас ведь люди должны пойти в душ, один за другим, и девушки ворвутся первыми, а парни будут стонать от несправедливости… но нет. Все спят, Приют спит, кроме них троих.

Джо слышала, как ровно дышит Рысь, слишком ровно. И вот когда Джо поняла, что сейчас закричит, Яблоко наконец сказал, чего хочет:

— Ну я бы съел ее целиком, пожалуй что.

— Дяденька шутит, — сказал Рысь спокойней некуда, — хобби у дяденьки такое. Я верно говорю?

— Может, и верно. А может, и нет.

Рысь говорил, не сводя с Яблока глаз. Тот ухмылялся. Наслаждался зрелищем.

— Мы с тобой как условились? — начал Рысь снова. Вдруг Щепка отомрет? Вдруг обойдется? — Мы как условились в самом начале? Когда проголодаешься, ты ешь меня! В смысле мою жрешь силу, а не чью-то!

— Условились, — Яблоко мерил, мерил его взглядом, как будто собирался вот-вот кинуться, — но все меняется. Голод мой нестерпим. Ну уступи мне девочку, что тебе стоит.

— Еще чего.

— Сколь ты принципиален.

— Я не могу тебе позволить ее сожрать.

— Но и убить меня у тебя не выйдет, вот в чем дело. — Яблоко фыркнул. — Непростая ситуация. Со мной и драться не рекомендуется, как ты помнишь.

Рысь мысленно вознес хвалу любым небесам за то, что Щепка замерла за его спиной и в кои-то веки не рвется в бой. Ну да, конечно, Яблоко ж ее не оскорблял, только сожрать собрался, но ведь вежливо…

Яблоко ждал, а Рысь смотрел на него и вспоминал, и Яблоко знал о чем, и Рысь знал, что он знает.

В один из самых первых вечеров, когда они еще толклись в мансарде втроем — Рысь, Роуз и Яблоко — и Роуз входила в нее, всегда пригнувшись, потому что боялась каких-то выдуманных летучих мышей, вот в тот вечер Яблоко спросил:

— А ты не хочешь относиться ко мне более критично? Мне кажется, ты забываешь, кто я есть.

А потом Яблоко задрал футболку, взял Рысь за руку — и вдруг погрузил ее в собственную грудь по запястье. Рука вошла, как в слабое желе, ледяное и мутное. Там внутри, что бы это ни было, становилось все холоднее. Рысь попробовал пошевелить пальцами. Не вышло.

— Вытаскивай, — посоветовал Яблоко спокойно, — отморозишь.

Рысь глядел то на собственную кисть — действительно, покраснела, как с мороза, — то на Яблоко, который как раз сегодня был почти как человек и на котором не осталось ни отметины.

— Ты призрак, что ли?

— Я одна из стадий.

— Стадий чего?

— Распада существа.

— Ну то есть ты был человеком?

— Был когда-то.

Рысь неохотно выдернул себя за шкирку в настоящее. Здесь все еще длилась какая-нибудь пятая минута разговора, и люди в Приюте еще не проснулись, и Яблоко качал головой якобы с сожалением:

— Ну что, ну как? Ты же сказал мне «нет», я верно понял? А мне ведь ее, Щепку, обещали.

— А что еще я мог сказать-то на эту дурь?

Лицо Яблока вдруг сделалось мечтательным и будто даже осветилось рассветным солнцем, хотя солнце в душ ну никак не могло пробиться.

— А тогда оно знаешь как получится? Дня через три, когда вот ей исполнится шестнадцать, я стану прям так голоден, ну так голоден, что почти неуправляем. И весь Приют, включая самых маленьких, станет моей потенциальной едой.

— Нет, — сказал Рысь отвратно ровным голосом примерно полчаса спустя, — нет, мы не будем его бить. Это не выход.

— А почему? — уточнил Артур.

Да по кочану.

Рысь хмуро сидел на кухне, Роуз — рядом. Она спустилась в душ через минуту, что ли, после того, как Яблоко триумфально растаял в своем воображаемом солнечном луче, и первым делом сгребла в объятия Щепку, а вторым поинтересовалась, глядя поверх ее плеча:

— Что такое?

Вообще-то Роуз не должна чувствовать Приют, во всяком случае, не в той степени, что сам Рысь. Но может, она чувствует, когда ей врут? Пока Рысь думал про все это, и про Яблоко, и про старого мастера с его запретами, Щепка как-то ссутулилась в объятиях Роуз и медленно же, словно завороженная, проговорила:

— Да я, в общем, не против.

— Не против чего?

— Не против, чтобы меня съели. Ну не всех же.

Роуз прижала ее к себе еще крепче и сказала опасно спокойным голосом:

— А объясни, пожалуйста, что тут у вас случилось?

И Рысь почувствовал себя застигнутым врасплох, как будто что-то скрывал от нее, или в чем-то виноват, или как будто от него пахло чужими женскими духами.

— Яблоко хочет сожрать Щепку, — сказал. — Целиком. И меня взамен не хочет. А если мы ее ему не отдадим, он грозится начать есть всех подряд и сроку нам дает три дня, чтоб мы подумали.

— Но у тебя же есть какой-то план?

«Откуда ему взяться, интересно? Вот камень катится с горы — у него есть план?» — Рысь вздохнул, поглядел на Щепку, закатил глаза.

— У меня будет план, — пообещал он. — Слышишь, Щепка? Никому мы тебя не отдадим.

— Да нет, отдайте. В смысле, что в этом такого?

Рыси снова ужасно захотелось кому-то врезать, но, кроме него, в душе были только девочки, и пришлось врезать самому себе. Нормально. Есть же такие пауки, которые сначала впрыскивают яд в муху, чтоб не дергалась, а уж потом ее съедают? Ну вот и Яблоко так. Посмотрел-посмотрел на Щепку своими стылыми дурацкими глазами, и теперь она тоже примороженная. Яблоко так умеет. Ну и ладно.

— Щепка, — сказал спокойно, — отомри. Никто тебя не будет есть ни при каких условиях.

— А как же остальные?

— Я придумаю.

Честное слово, лучше бы она дралась, чем спрашивала этим полудохлым голосом. Знаем мы этот голос — сперва голос, потом усядется у стенки, а потом вовсе перестанет разговаривать.

— Щепка, а Щепка, — попросил, — а ну не смей.

— Чего «не смей»?

— Сдаваться раньше времени.

— То есть через три дня можно будет сдаться?

— Через три дня тоже раньше времени. Всё раньше времени, пока ты можешь что-то делать.

— Но тут я ничего не могу.

— Но вместе-то мы можем.

— Что мы можем? Он мне снился еще до Приюта…

— Вот зараза!

— Щепка, — сказала Роуз, — послушай меня. Силой своей клянусь и тьмой клянусь, что никому не дам тебя сожрать.

Теперь на кухне собрались Рысь, Роуз, Ксения, Артур, Я Вам Клянусь. Вообще-то Рысь не хотел никого пускать, а хотел поискать решение сам — должно же быть какое-то средство против Яблока? Это как в сказках и старинных историях — всегда есть самый простой путь и самый понятный, для каждого ключа найдется свой замок, просто его не сразу видишь, потому что… Но в Приюте нельзя быть одному. Нет, стоит только захотеть уединиться, как в кухню сразу набиваются все кто может.

Когда в дверь одновременно постучали двумя разными стуками, а потом ввалились Я Вам Клянусь и Артур, Рысь вздохнул. Попытался огрызнуться:

— А ничего, что я тут типа думаю?

— О! А о чем?

— Редкостное занятие…

Они рассеянно разбрелись по кухне, делая вид, что так и полагается.

Рысь поискал взглядом, чем бы в них швырнуть.

— Ребят, я вроде вас сюда не звал.

— Вот это новости.

Рысь заранее знал, что будет дальше, и от этого знания хотелось не то взвыть, не то рассмеяться, не то все сразу. Наверняка они это планировали. Как можно слаженно облиться из графина, удариться об стул, найти печенье, возликовать, просыпать на пол крошки, подраться за кулек, измять кулек, загреметь чашками, схватить каждый свою, заржать, неизвестно почему, переглянуться, найти в кармане горстку липких фиников, сделать так, чтобы кухня казалась переполненной, — и смолкнуть сразу, как только он скажет:

— Ну хорош, ребят, а?

Я Вам Клянусь и Артур переглянулись. Когда они успели подружиться? Что они там о нем друг другу рассказали? Артур ответил неожиданно серьезно:

— Да мы-то ничего, а ты тут это.

Рысь мысленно грязно выругался и уточнил:

— Что я тут это?

— Прекращай.

— Что прекращать?

Рысь знал по опыту, что выдохнется первый. А Артур с Я Вам Клянусь точно издевались, потому что переглянулись и сообщили один другому:

— Он нас не ценит.

— То есть — не ценю?

— А давай ты нам все-таки расскажешь, что происходит.

Рысь еще собирался высказаться в смысле «хрен вам», но вместо листка, на котором он грустно чертил какие-то стрелочки, перед ним возник стакан. Он тряхнул головой и увидел три бутылки — зеленое стекло, пышная пена… Смотрел секунду, пока не дошло.

— Не, ребят, вы что, правда пить тут собрались?

— Это невинный лимонадик, чтоб ты знал.

Что противопоставить лимонадику? Морщась от сладости, смотрел в родные рожи и рассказывал, что все пропало. Потом чуть не под ручку с Роуз пришла Ксения и на немой вопрос заметила, что она тоже лицо заинтересованное. А эти-то когда успели столковаться? Похоже, все вокруг образуют союзы, и только он, Рысь, в стороне. У него мысленный союз. Со старым мастером. Если сейчас войдут еще и Леди с Александром…

На плите громоздились сковородки, а вот раковину кто-то чисто вымыл. На карнизе болталась наполовину оторванная штора, открывая зелень на подоконнике и небо в тучах. В сотый раз Рыси захотелось то ли уснуть, то ли исчезнуть в небесной серости. Голова болела.

— Ну? — спросила Ксения.

— Что? — огрызнулся Рысь.

— Мы не хотим жертвовать ни Щепкой, ни собой?

Щепка сейчас сидела в зале в окружении старших девушек, и если кто и мог ее согреть, кроме него, то только они. Умницы, молчуньи. И не сдабривают издевкой все подряд вопросы.

— То есть нам нужен план, как уберечь Щепку и одновременно — как себя обезопасить? — это вступил Артур.

Что, помог тогда с Асенькой — решил, что все приютские дела его касаются? Рысь покачал головой, прогонять сил не было. Вот так люди встают за твоей спиной, хотя ты их об этом не просил.

— А у него есть слабые места? — это снова Ксения.

Рысь вдруг представил, как она крадется к Яблоку с длинным изогнутым кинжалом, и не смог не фыркнуть. С Яблока станется всосать кинжал в себя и ухмыльнуться.

Я Вам Клянусь оживился:

— Ого, ты что, приворожишь его, душа моя?

— Очень смешно, — огрызнулась Ксения, и Рысь сдался.

«Потом, потом подумаешь в одиночестве, а сейчас реагируй как-нибудь. Главный нашелся — сидит, цедит лимонад, по делу толком пояснить ничего не может». Откашлялся и объяснил, все равно как-то вполсилы:

— Яблоко неуязвим, это во-первых. Во-вторых, старый мастер запретил с ним драться. В-третьих, конечно, Щепку я не хочу ему отдавать вот категорически, поскольку на ее месте мог бы быть любой. Это вам что, огород, что ли?

— В смысле — огород?

— В смысле — мы тут растем не на съедение.

— А я знаю, — сказала Ксения, едва ли не мурлыкая, почти светилась от довольства и спокойствия, — я знаю место безопасное, где можно спрятать Щепку, чтобы она не пострадала, точно-точно.

«Как она много говорит сегодня, что с ней? И улыбается черными губами. Как будто у нее личный праздник, но вот какой? Неведомо. Прекрасно».

— И что за место?

— Да дом мастера, конечно.

— Тогда давайте вообще все туда набьемся, вот мастер-то нам обрадуется! Особенно мне.

И тут Роуз кивнула.

По утрам все в Приюте бегут вниз, потому что там душ и умывальники. Плеснуть в лицо злой ледяной водой, глотнешь такую — и заноют зубы; плеснуть, понять — вот он, твой новый день. Коричневый кафель, мятая кофта, привкус железа во рту.

Был уже полдень, и Роуз поднималась наверх. Почти бежала в плоских туфлях — обувь для спешки и серьезных дел. Наверх, наверх, где редко кто-нибудь бывал, куда никто по доброй воле не ходил — до конца лестницы, первая комната налево. Дверь сама распахнулась ей навстречу.

Яблоко развалился на кровати, не потрудившись ни снять покрывало, ни стащить с ног ботинки, ни раздеться. Таким Роуз его и помнила — с неровной челкой, ломким-ломким, мальчиком. Когда Приют едва начинался и ночи за окном казались белыми, Роуз проскальзывала иногда в мансарду к Яблоку. Рысь в зале объяснял людям, как жить, а Роуз брала Яблоко за руку, ложилась рядом, закрывала глаза и застывала. Ей снились одни и те же сны, и в этих снах они с Яблоком целовались, спешно, жадно. Грех ли ласкать камень, воспоминание, морскую соль? Ночи мелькали, как пейзажи за окном поезда, Роуз держала руку Яблока и думала, что на свой поезд опоздала.

Нынешний Яблоко не открывал глаз, не шевелился и говорил все тем же скрипучим, скучным голосом:

— Кто снова пришел и не дает мне спать? Да неужели?

Роуз уселась на кровать в изголовье, растрепала белые волосы. Яблоко хмыкнул и открыл глаз.

— Что ты мне скажешь? Что не нужно пугать девочку? И твой Рысь, кстати, верит, вот забавно.

— А давай ты не будешь приплетать Рысь.

— Не я же с ним сплю.

— Не я же хочу съесть Щепку.

— Ай какие мы грозные, диву даешься…

Пахло нежилым домом и сигаретами — окурки Яблоко разбрасывал повсюду. Роуз бездумно раздавила один носком туфли. От тишины закладывало уши.

— Где твои осы?

— Ты же их не любишь?..

— Но ты скучал по ним.

— Понаприписывают мне нормальных чувств…

Роуз вдруг поняла, как это будет: она вернется сюда через год, четыре, десять, вот у нее появляются морщины, круги под глазами все темнее, а Яблоко не меняется. Он наконец сел, взглянул, не щурясь, поправил подушку.

— Что ты хочешь?

Если бы она знала!.. Тишины. Ясности. Расплакаться. Ребенка. Спросила про другое:

— Просьба в силе?

— А у меня к тебе была какая-то просьба?

«Ты эту просьбу высказал во сне. Почем мне знать, была она или нет!»

— Да, — сказал Яблоко, — просьба, конечно, в силе, если тебе все еще нравится такой расклад.

Глаза у него на мгновение стали синими.

— А я вам говорю, — сказал судья довольным голосом и положил себе еще паштета, — я говорю, что это добром не кончится.

Томас рассеянно взял с блюда виноградину и посмотрел на свет. Закинул в рот.

— Вот-вот, — закивала Инесса, косясь на Томаса. — Приют, конечно, понятно кто строил, а все-таки вот так их выделять…

Томас пожал плечами, съел еще одну виноградину. Здесь никогда его не слышали и вряд ли вдруг начнут. Он и сидел здесь только потому, что так положено — отец сидел и дед… Тоже, наверное, щурились на окна, прикидывали, выглянет ли солнце, смотрели на спинки стульев и цокали языком — не вслух, так мысленно. Резная мебель, бархатные шторы, уже не блеск, еще не запустение.

Томас повернулся к судье, чтобы спросить хотя бы что-то:

— А вы не знаете… простите, вы не знаете, где сейчас Анна?

Судья не спеша дожевал паштет, ответил:

— Обещала скоро прийти. Она вам зачем?

Да ни за чем, в общем-то, кроме того, что без нее смертельно скучно. Они сидели неполным составом Неравнодушных К Судьбе Города Людей и что-то обсуждали, как обычно. Ну как что-то… Приют — закрыть, детей — а кстати, вот куда детей?.. Ему, мастеру, впредь быть осмотрительней. Минута за минутой, час за часом, раз за разом и год за годом одно и то же. Адвокат в темно-синем, судья в сером, кувшины с соком, матери в вуалях. По идее он, как мастер, должен все собой скреплять, но сил хватает только не зевать совсем уж в голос. И сквозняки еще… Он стал думать о Роуз, но Роуз здесь появляться не желала даже в виде воспоминания — и правильно делала. Можно еще думать о Щепке, только раздумья эти не то чтобы очень радостные.

«Что ты ей дашь? Она тебя просила? И сам-то мучаешься без пути, без цели — куда ты ее за собой потащишь? И осень только-только началась, пока дотянешь до первого снега, совсем забудешь, кто ты есть, зачем ты есть».

Томас поморщился и стал смотреть на свои пальцы, на блюда с виноградом и орехами, на стол темного дерева, покрытый лаком. Адвокат рядом сложила из салфетки лилию и украдкой подвинула в сторону судьи, поймала взгляд Томаса и улыбнулась одними губами.

«Да тут вода по трубам ленится бежать, согреться невозможно. Что за наглость!»

— Поставим печь, — пообещал Томас чуть слышно. — Нет, размуруем старую, начнем топить. Давай не доводить до крайних мер.

Мэрия фыркнула, хлопнула форточкой, от шторы поднялось облачко пыли.

— Не притворяйся хуже, чем ты есть, — попросил Томас, — сделай мне назло. Докажи, что ты лучше, чем я думаю.

Ха, не на ту напал. Она молчала. Вода в трубах помедлила секунду, а потом хлынула с таким напором, что Томас чуть не подавился. Хорошо же. Если он знает мэрию хоть сколько-нибудь, то скоро в зале станет очень жарко. Хотели печку — вот она вам, печка.

— Спасибо, — шепнул Томас, — спасибо тебе большое.

Мэрия пряталась за шум воды, не отвечала.

Он, конечно, увлекся диалогом — со зданиями всегда проще, чем с людьми, — и пропустил какой-то поворот беседы, потому что все вдруг уставились на него, кто испуганно, как адвокат, кто в ожидании, как судья, кто торжествуя, как Инесса с ее свитой — словно хищная рыба и мальки.

— Прошу прощения, — сказал Томас, — я отвлекся. Некоторые вещи требуют срочных решений.

Адвокат что-то шептала ему одними губами. Что-то очень знакомое, но что? Надо бы наконец запомнить, как ее зовут.

Адвокат все шептала одно и то же слово: «При-ют, При-ют…» Но что Приют-то? Что он пропустил?

— Я пропустил последний поворот беседы, — сказал Томас как можно медленней, — прошу прощения.

— Или два поворота, — согласился судья слишком уж мирно. — Или даже все три, тоже бывает. А вас тут между тем желают видеть.

Тут только Томас разглядел, что в зал успела проскользнуть служительница, вся в белом, совсем молоденькая. Складки на платье у нее были какие-то неестественно застывшие, словно у статуи, а может, она и была ожившей статуей, кто их тут разберет. В туфлях-балетках — это осенью-то! — засеменила к Томасу и, запинаясь, оглядываясь поминутно на судью, объяснила:

— Мастер, знаете… Мне неловко вас беспокоить, но вас просят…

«Кто просит, о чем? В любом случае хуже, чем это заседание, ничего быть не может, а раз так…»

— Кто просит? — спросил Томас. — Насколько срочно?

Девушка попыталась показать глазами, ее распирало от смеха и неловкости, но почему?

— Объясните, пожалуйста, словами, — попросил Томас, — я не очень понимаю.

— Вас хотят видеть, — сказала девушка, задыхаясь не то от восторга, не то от ужаса. Томас представил, как она взахлеб рассказывает это все подружкам. — Вас хотят видеть люди из Приюта прямо сейчас, они стоят там, у порога.

— Сейчас я выйду к ним, — сказал Томас и тут же обозлился: «Почему это? Я что-то обещал, что-то должен? Почему я срываюсь на помощь посреди дня и во время обеда? Что там у них, в конце концов, стряслось, и Рысь им на что, или кто там отвечает?»

Йэри в его голове повторил: «Защита и покровительство».

Да чтоб его!

— А вам не надо выходить. — Девушка прыснула. — Они за дверью ждут, пока я доложу, я их уговорила, что так правильней.

— А кто именно ждет?

Он представлял себе, конечно, Щепку, еще — со страхом и надеждой — Роуз… ну и Рысь, может, но в дверь ввалились Я Вам Клянусь и двое незнакомых —один повыше, другой пониже. То есть как ввалились: пытались аккуратненько войти, но в процессе затеяли драку и споткнулись.

— О, — возвестила Инесса, — а вот и предмет нашей, так сказать, беседы.

— Кто? — изумились парни. — Мы — предмет?

Они, может быть, и старались выглядеть прилично — даже надели рубашки поверх маек, только погладить их забыли. Они, может, и не хотели его выставлять в дурацком свете, а все равно ведь выставили самим своим видом. Явиться в комитет, на заседание, а у двоих вон даже джинсы рваные! И походка у них хозяйская, ничуть не вежливая, походка хулиганов, которым на этой улице все можно. Инесса отодвинулась в тень и там замерла, источая холод. Один из парней запустил руку в вазочку с орехами и получил локтем под ребра от другого. Я Вам Клянусь поймал взгляд Томаса и закатил глаза:

— Знакомьтесь, мастер, это Артур. — Только что ткнувший товарища под ребра молодой человек прижал руку к сердцу и поклонился. Его рубашку в бело-красную полоску будто даже пытались гладить, но до конца не успели. — А это Феликс, — продолжил Я Вам Клянусь, и второй юноша, помладше, прижал к сердцу кулак с орехами и тоже поклонился.

Что ж, прекрасно.

Приют и главные люди города смотрели друг на друга.

— Гхм, — сказал Томас. — Я полагаю, вам следует сесть.

Каким-то волшебным образом судья и адвокат успели сдвинуться на три стула влево, и рядом с Томасом освободилось место. Я Вам Клянусь помотал головой:

— Да мы на минутку! Очень хотим попросить вас прийти в Приют или узнать, когда вы сможете прийти, у нас там внутренние разногласия, и вы ужасно нужны.

— Почему именно я?

Я Вам Клянусь замялся, и тут Артур — зеленоглазый, наглый, та самая развязность, от которой Инесса, кажется, всю жизнь старательно отдергивалась, — и тут этот ходячий вызов выдал:

— Ну потому, что это ваш отец Приют построил, нет? И нас собрал. А значит, вы в игре.

Инесса медленно вдохнула. Феликс с размаху хлопнулся на стул и пододвинул к себе пустой стакан судьи.

— Молодой человек, — сказал судья, — возьмите-ка вы чистый.

Кончики усов у него были мокрые от коньяка. Смешливая служительница убежала и возвратилась с двумя чинными официантами, они несли тарелки и стаканы, но Феликс не обращал на них внимания, а Артур и вовсе не смотрел на еду. Один Я Вам Клянусь налил себе апельсинового сока в новый, ничейный стакан и теперь пил.

Бывают моменты, когда хуже быть не может. Нормальный мастер всегда знает, что сказать, и Томас начал говорить.

— Это судья, — произнес без выражения, и тот кивнул, — это судья, да, чей стакан вы как раз недавно взяли, а это адвокат, а эта дама — председатель комитета по поддержанию нравственности…

— Уровня нравственности!

— …а это члены комитета, весьма достойные люди, а это главный булочник — на том конце, правда, похоже, он ест суп солянку и ему нет до нас никакого дела.

— Очень приятно, — закивал Я Вам Клянусь. — А где госпожа мэр?

— Ого как круто, — сказал Артур. — Всем привет.

— Я тоже хочу суп солянку, — сказал Феликс.

— Солнышко, — сказал Артур, — много хочешь.

— Гхм-гхм, — сказала Инесса и смерила приютских сложным взглядом, — черные сны на нас вы насылаете, молодые люди?

Значит, все-таки вспомнила, вот замечательно.

— Нет, — сказал Томас, — это не они.

— Не-не, — сказал Я Вам Клянусь, — мы так не умеем.

— Они нам тоже снятся, — сказал Артур.

— А раз не вы, то кто?

— Да, в самом деле, молодой человек? Должен же существовать источник бедствий.

— Вся жизнь наша — источник, — отозвался Артур мрачно.

Феликсу уже переправили через полстола супницу с солянкой, и теперь он ел, ел и ел прямо из супницы. Какая-то худая дама рядом с Инессой вздернула подрисованные брови:

— У вас нет еды в вашем пристанище?

— Нет, есть, — ответил Феликс и посмотрел на свое отражение в половнике, — но не такая.

— А кто готовил? — спросил Артур. — Есть рецепт?

Судья, по-прежнему как будто взвешивая каждое слово, сказал:

— Ну вы ведь сможете потом пройти на кухню? Если причина наших бед не в вас.

Конечно не в них, это было видно. Какое уважающее себя зло вдруг станет одеваться в мятые рубашки и уплетать солянку за обе щеки?

— Мы не можем пройти на кухню, — сказал Артур, — нам вообще нельзя надолго тут задерживаться. Мы же, как говорят, не это самое…

Я Вам Клянусь поспешно перебил:

— Мы, как бы так сказать, ушли без разрешения. То есть мы как бы подменяем Рысь, но без его ведома. А у него есть важный разговор, только он сам еще не очень понимает, и я подумал — если вы, мастер, придете…

— А в чем дело?

— Ну, — протянул Я Вам Клянусь, — я так подумал, вам же вроде бы не нравится, когда едят детей?

Томас мысленно выдохнул. Еще. Еще. Что должен говорить нормальный человек на такие предположения? Неясно. Что должен говорить мастер? Тем более.

— Это вы верно поняли, совсем не нравится. А кто кого ест, позвольте узнать?

— Пока никто, — ответил Артур, — но он очень хочет.

И тут Инесса поднялась с кресла.

— Молодые люди, — она сделала многозначительную паузу, — знаете ли… Я многое могу понять, но если вы сейчас не уйдете, без мастера конечно, уйду я.

— Да что мы сделали-то?

— А вот то вы сделали, что без Приюта вашего все было бы в порядке.

Она поджала губы и отодвинула кресло — разговор окончен. Приютские сбились в кучку, и даже Феликс отложил половник.

И для чего он, Томас, их запоминает, что ему за дело?..

Сказал:

— Не имею права делать выбор: защита мастера распространяется на всех.

Судья пробормотал под нос:

— Параграф пятый, пункт восьмой, — но мысль развивать не стал, и на том спасибо. Параграф пятый, пункт восьмой — это его специальный термин для чего-то спорного, вроде бы даже очевидного, но в законе словами не прописанного.

Инесса прищурилась:

— То есть на всех, на всех? Экий вы, мастер, душевной широты человек. А вообще, по старым-то законам, коль учреждение два года не приносит пользы, его прикрывают, разве нет?

Томас представил почему-то Яблоко и рядом Щепку — с бледным, застывшим лицом. Под мышкой у нее была зажата его детская книжка. С волос капало.

— Спасибо за информацию.

— Ну уходите, уходите, — сказала Инесса. — Смотрите, чтоб вернуться получилось.

Артур послал ей воздушный поцелуй.

— Я приду завтра, — сказал Томас, — сегодня меня очень ждут другие улицы. В смысле, городские улицы ждут. Я обещал.

И вышел из зала вместе с приютскими.