Фронтир

Глава III. Выход. Часть 6

Десятые сутки. Я здесь уже десятые сутки.

Слова эти звучали для меня голой констатацией абстрактного знания. Время попросту перестало служить мне ориентиром, расслоившись в вязкую кашу без форм и пропорций.

Что ещё может статься с тем, что предало тебя, оставив наедине с собой и этой колючей изнанкой вселенной. Ню-Файри я полагал финишной чертой. Долгожданной гранью, за которой меня встретит, наконец-то, заслуженная тишина. Сквозь боль и яростные крики внешнего мира я всё так же считал и считал эти дурацкие секунды до того, как…

До того, как что? Здесь я уже десятые сутки. И ничего не происходит. Ем, сплю, живу какой-то своей сумрачной жизнью, слышу какие-то звуки, вижу какие-то образы. А финишной черты, желанной цели всё нет. Время предало меня. Единственное, чего всю жизнь не хватало, то самое время, за которое я продолжал цепляться руками, зубами, сорванными ногтями — как воспринимать то, что теперь скользит мимо, почему-то больше меня не касаясь, нет ему никакого до моих стенаний дела.

Когда меня в очередной раз отпускало, я подходил к ближайшей стене, принимался трогать её кончиками пальцев, прижиматься к ней горячим телом. За стеной тяжким бременем жило всё то же живое биение пульса пилона. Могучее, мерное, покойное, оно избавляло от неизбывного душевного зуда, оно хоть как-то отогревало душу. В эту бездну могло ухнуть с полмиллиарда таких мелких душонок, как была некогда у меня, так чего ж вам всем от меня нужно?

Наутро вторых суток, в такой точно миг сладостного успокоения в комнату вновь вошёл Отрядный. Я кивнул головой, тот машинально отсалютовал. Когда я спросил его, почему он пришёл именно сейчас, Отрядный удивлённо моргнул:

«Как почему… Мы же вчера договаривались, я обещал вам показать…»

Я тогда действительно его смутил. Нужно учитывать, как я начинаю влиять на людей — он не очень отдавал в этот миг себе отчёт в том, что происходит. Однако совестно мне отнюдь не стало, неотразимые инвективы Духа не проходили бесследно, ситуационная рутина брала своё. Я понемногу привыкал. И с этим тоже можно жить.

«Да, конечно, ты прав. Отрядный, мы не на службе, расслабься и ответь, подумав. Простой вопрос — почему именно сейчас?»

Он (вот странно, да?..) моментально вернул себе уверенность и стройность речи, даже поза его стала какой-то более… расслабленной что ли, и энергичной одновременно.

«Ну, я думал прийти ещё раньше, часов в десять по времени Базы, но церебр подтвердил, что вы встали в семь… то есть вы уже могли уйти, или ещё что. Вам же сейчас удобно?» — уверенным тоном заявил он без малейшей вопросительной интонации.

«Да, вполне. На самом деле у меня нет на Ню-Файри никаких дел. Я теперь почти всегда свободен, если ты помнишь, я оставил службу в Корпусе куда раньше тебя и уже почти успел привыкнуть».

А что я ему ещё мог сказать? Что всё утро провалялся на кушетке, пытаясь хоть на секунду избавиться от этих двоих в собственной голове? Даже если бы он мне и поверил, он бы всё равно ничего так и не понял.

«А, ну так… пойдёмте! Сейчас самое время. В ангаре полный сбор персонала. Ну, знаете, дозаправка, текущий тестинг, ремонт, ночью-то они чаще всего — работают. Самое время…»

Не подскажете, нормально ли это, если человек каждый раз вздрагивает при слове «время»? Вот именно. И кто такие загадочные «они».

«А что там, в этом ангаре?»

Отрядный радостно улыбнулся.

«О, вы должны увидеть это собственными глазами, слова, они… здесь не годятся. Будет сюрприз, зачем его портить?»

Он повлёк меня куда-то, а я безропотно подчинился его порыву. Что оставалось — я чувствовал в этом его упорстве шулерскую руку того, кто должен мне пару ответов. И не зря. Беззвучно скользнула вверх наружная бронепанель, открывая нашему взору зрелище, достойное того, чтобы вспомнить о нём ещё хоть раз.

Отформованная до кристальной прозрачности плита н-фаза непроницаемым куполом выдавалась на десяток метров в пустоту. Рубчатое покрытие пола изгибалось гладкой дугой, чтобы оборваться туда же. В лицо мне плеснуло дуновение чужого ветра, разметав полы плаща. Эффект был настолько нарочит и театрален, что я невольно растерялся. Набрав в грудь больше воздуха, словно собираясь нырнуть в глубь бездонного озера, я шагнул вперёд, навстречу развернувшейся передо мной панораме.

Не помню, оставался ли ещё в тот момент со мной Отрядный. Надеюсь, что нет.

Я стоял у края платформы, повисшей в бездонной пустоте и мраке. И плакал, роняя горькие слёзы туда, где не было видно дна.

Если бы не эти последние годы жизни Сержантом. Если бы Капитан Ковальский, что продолжает жить глубоко во мне… да и остальные ребята, тоже славные, хорошие, сильные, они и только они всё это время загораживали от меня то, что я видел. Красавчик Рэдди, наивный мальчик с огромным желанием счастья для себя и многих свершений для Галактики — твоё место было здесь, на этой невоздержанной планете. Одними лишь талантами, перенятыми мною у тех двоих, я чувствовал в себе способность понять глубинный смысл, самую суть этого места.

Ню-Файри… где был этот мир, когда молодость моя грелась на солнечных полянах Пентарры? Почему мне было суждено добраться сюда именно сейчас, когда сердце моё сплошь покрыто уже не шрамами — непроницаемой коростой мёртвого гноя.

Я плакал над пропастью.

Да, я плакал.

Глаза, тлеющие во мгле, мерцали прямо передо мной, на высоте добрых сотен метров. Они были единственно живыми на неживом лице, и эта чужая, завораживающая сила била через них ключом. Подвески оборудования, огневые гнёзда, вмятины в броне вследствие разрушительных воздействий каких-то поистине титанических внешних сил. Вольно, но не беспомощно опущенные манипуляторы, нет — руки, пусть сейчас лишённые сил, но только на время, не навсегда — вот что было главным в этой фигуре. Уходящие в темноту змеи энерговодов, блестящая коробка переходника для пилота. Пара сильных, анатомически почти человеческих ног-колоссов, попирающих безмолвный мрак внизу — суть способность преодолеть все трудности Большого Космоса, что должна в скором будущем показаться Галактике.

Огромная могучая тень притаилась во тьме за границей нашего мира. Средоточие силы, власти, стремления и возможностей.

Это был человек, пусть не был он рождён женщиной, а создан в лабораториях и на стапелях, это был именно он. Человек, способный напрямую, не опосредованно повелевать могучим энергиями Вселенной, жить ими, быть ими. Какую невероятную власть над собственной судьбой должен чувствовать его пилот!!!

Это Совет, его направляющая воля… Вечные вскоре создадут из народа, что вырастит бродяга, таких вот людей. Единых со своим внешним телом-носителем. Повелителей стихий, путешественников через Вселенную, воинов из-за пределов Галактики. Космических жокеев.

Я не понимал одного… это моё ощущение, довлеющее отныне надо мной чувство Истории, обещает оно избавление Галактике, или всё то, чего я так боюсь вокруг… оно только усугубляется под светом этих живых глаз.

Ну, что ж, парочку моих сомнений вы всё-таки сегодня разрешили. Эта штука называется Т-Робот.

И тогда я, уже срываясь через грань, рванулся назад, в мою одинокую келью, лишь бы успеть до того, как…

Я не помню, успел ли я, я не помню, видел ли моё неурочное преображение Отрядный, я ничего не помню.

Лишь долгий миг, пока пустое в своём непонимании лицо моего Эха, обращается к старому до полной безжизненности лицу моего Духа. Они, как обычно, беседовали о своём, непонятном, однако разговор резко оборвался, стоило мне оказаться поблизости. Эхо в этот раз сверкнуло навстречу очами и резким движением возвело в воздухе сложнейший символ непонятного мне значения. Медленно тающие в воздухе плазменные шнуры шипели искрами и извивались как живые.

Лишь секунду, а потом и их не стало.

Голоса в моём мозгу стали почти привычными. Отсеивать образы этих двоих от проявлений мира внешнего и без того становилось нелегко, но когда вновь начиналось…

Волна хаоса захлёстывала меня с головой. Это больше не было похоже на тот стройный хор, что беспрекословно слушался меня ещё секунду назад, море информации рычало теперь у меня под черепом, раз за разом впиваясь раскалённым клинком в позвоночный столб. Боль и ужас наваливались чередой, не давая слабины, не отпуская ни на миг… Не могу выразить ни единого образа, не могу выдавить из себя ни единого слова.

Может, кричу в голос, а может, продолжаю мыслить так ясно, как не дано никому из смертных… никому этого узнать, ибо я сам помню после всего — лишь яростный грохот в ушах и сверкание огненного фокуса прямо перед глазами.

Это было хуже одиночества, к которому я с годами привык, это было хуже боли, терпеть которую для меня было уже почти сладостно, это было хуже смерти, её я жаждал столько, сколько помнил себя таким, сегодняшним. Невозможно передать словами чувства человека, из которого по капле изымали саму его душу, растворяли в потоке абстрактно существующей воли, вновь и вновь делая её частью чего-то огромного, чужого, страшного.

Отходит… Сколько потрачено бессмысленного времени, не знаю. В конце — лишь тень очередного Учителя. Она молчит, Воины, Вечные, Хранители… все молчат, незримые отголоски того, что их некогда породило, и что сейчас пытается изменить меня. Пустота, ноль существенной информации, только отпадающие за ненадобностью вопросы, один за другим.

Еще не всё, ты ещё не готов к выбору.

А после… посмотреться в зеркало на стене, пятнадцать минут медитации, чтобы снова заживить иссиня-чёрные рваные раны на лице. Ногти мои вновь обломаны и сочатся кровью. Потом ещё пять минут на то, чтобы сообразить — я опять в своей келье. Предавшее меня время молча проносилось мимо.

Отрядного я больше не видел. Зато заходил Паллов, как удачно.

Я ещё раз попросил его найти Кенстриджа. Для простого гражданского у него сохранилось невероятное чувство связей в галактических эгрегорах, может, хоть он сумеет понять то, что мне уже некому будет рассказать.

Разыскать Лиану не просил, зачем бередить старые раны. Она сейчас уже совсем взрослая опытная женщина, если бы захотела, сама бы меня нашла. Пусть это остаётся, как есть. Мы давно простились.

А ещё я спросил Паллова, можно ли верить в такие случайности, как наша с ним встреча на борту «Изабеллы Гриер». Это я спросил, кажется, зря.

Потом я долго лежал, пытаясь не сойти с ума от этого непрекращающегося диалога в голове, ел что-то абсолютно безвкусное для моего истерзанного зубами языка, ждал наступления очередного урока.

Странное существование, не могу сейчас понять, откуда такой фатализм, откуда такая уверенность в собственной обязанности всё это терпеть? Ни одна из моих разнообразных инкарнаций не была способна на такое. Человек, идущий напролом через все трудности, встающие на его пути, идущий упорно, с непреодолимой волей к победе…

Да, там были мои Учителя.

Учителя, всегда разные, но всегда похожие в своей жестокости.

Учителя не настоящие. Тот, другой, он не показывался до сих пор, давая понять: «Единственный твой вопрос останется без ответа. Тогда ты будешь готов, тогда я приду. И отвечу тебе со всей возможной прямотой». Оставалась усталость, горечь от привкуса очередного пути, с такой лёгкостью отброшенного мной и стоившего моему телу очередной порции ужаса. Оставался всё повышающий тона гул голосов в голове и всё утончающийся мостик через пропасть сумасшествия. Оставались всё новые шрамы.

Десять дней пронеслись мимо, я узнавал всех своих Учителей, чужого я просто не принял бы, однако впоследствии мне удалось с достаточной уверенностью вспомнить лишь одного.

Это был Симах Нуари, соорн-инфарх Сиерика. Тсауни. Как он здесь очутился, я не видел на орбите ни единого их прекрасного корабля.

— Знаешь, вы были моими любимыми учениками. Ты и Первый. Как часто мне придётся жалеть, что у вас не было наших крылий?

— Летящий, скажи мне, почему я делаю это?

— Либо дорога твоя велит тебе, и тогда тебе должно смириться, либо кто-то другой её предопределяет, в таком случае тебе стоит бороться. А может, это просто ведёт тебя смерть. Тут уж нужно выбирать. Ты бы порадовался подобной возможности?

— Я просто не могу больше… мне нужна эта тропа.

— Тут тебе никто не сможет подсказать. Эта тропа — только твой выбор.

— Погоди, соорн-инфарх, не уходи!

— Мы сказали друг другу всё, что могли. Прощай, быть может, свидимся ещё, надеюсь, при более удачных обстоятельствах.

Он уходил и качал головой. Мудрая старая птица, некогда спасшая человечество, летящий не желал насильно спасать лишь одного-единственного его представителя. Или просто считал, что на самом деле он — человек — и сам по себе вполне на это способен.

Так, волна за волной, захлёстывали меня огненные валы отчаяния и ледяные валы сомнений. Я метался в бреду, раздираемый противоречиями, не зная, что же со мной творится. Мои Учителя… их было слишком много для меня одного, они были слишком разными, их уроки противоречили друг другу и вместе — всему тому, что я мог назвать собственным жизненным опытом.

Единственным, что вело меня сквозь пелену горячечного бреда — был призрачный, тлеющий где-то вдали образ покуда ускользающего от меня пути.

Я не желал никуда идти, я слишком устал. Я не желал ничего искать, уже найденное в этой жизни приносило мне лишь страдание. Я не желал выбирать, проблема выбора подтачивала меня изнутри, вышибая из-под меня последнюю опору. Нет ничего ужаснее, чем одиноко висеть в бездонном мраке чёрного озера небытия, но это мы с Духом уже проходили, мне это не было страшно вовсе, я даже жаждал где-то в душе этого, там, на самом дне, царило одно лишь спокойствие, всепоглощающая отрешённость. Возможность поразмыслить, утрясти в голове мысли, прийти к чему-то, наконец.

Эти десять дней и путь, что двоился, троился, сверкал передо мной, он не давал уйти в заветную пустоту. Ничего не делая, никуда не двигаясь, даже не видя ничего, кроме своего истерзанного лица, я всё-таки шёл. И делал свой выбор.

Жизнь вне времени, кропотливая, тонкая работа по устранению препятствий с пути человечества.

Жизнь, погружённая в неведомые глубины реальности вне пространства и времени, где нет страданий и нет боли, лишь звонкое журчание сплетающихся информационных потоков и полей вероятности.

Жизнь, полная силы и мужества, пронизанная воплощённым подвигом, вне страхов и сомнений.

Жизнь — волнующий полёт посреди миллиардов распахнутых глаз Крыла, распростёртая вне самой Галактики, объединяющая, скраивающая воедино две великих цивилизации.

Жизнь посреди кукольных лиц и жестоких сердец, что скрывают свою слабость под спудом тысячелетней истории, полная гнева и радости, жизнь истинная во всех смыслах, но такая далёкая от людей.

Я не мог не отбросить эти пути, они были слишком близки мне, я растерял бы с их потерей остаток своей самости, навсегда покинув пределы бренной телесной оболочки своего случайного носителя, стал бы даже не песчинкой… самим огненным потоком, неудержимо скользящим куда-то в пространстве-времени.

Не хочу!!!

Ожидание кончилось, я обретаю уверенность в том, что выбора у меня никогда и не было, несмотря на кажущуюся вам мою исключительность.

Не того вы искали всю свою жизнь, не меня!

Я всё сказал.

Теперь повелевайте!

Такой сумрачный теперь, взгляд последнего Учителя продолжал ласкать его душу подобно бархату. Чем бы ни закончилось это их подспудное противостояние, тот, кого называли Рэдэриком Ковальским, продолжал любить своего неведомого собеседника. Не мог не любить.

Пойдём, теперь я не стану тебе ничего говорить, ты слишком много оставил брошенного, лишнего, пустого в тленных подвалах своей души. Тебе предстоит совершить ещё один поступок, потом же… Ты станешь свободен от долгов своей жизни, и, если сочтёшь нужным, придёшь под сень моей науки. Потом, когда ты станешь истинно свободен.

Они отправились вместе сквозь рокот и пронзительный свист моря окружающей их информации. Он, расходуя последние крохи отведённых ему сил, и Учитель, легко попирая пустоту, запутанную, как тайны Древа Времён, безыскусную, как само Пространство. Шли долго. Вечно.

То место было везде и потому — нигде конкретно. То место было всей Вселенной и потому — вовсе ничем. Странное место. Вокруг — мириады звёзд, но ничего не разглядеть в их свете. Величайшие по своей мудрости мысли витают поблизости, но чужды они и ужасны в своей жестокости и силе. Образы обычного, нашего мира сверкали вокруг, но не ухватить их, не распознать.

Кругом были люди! Они жаждали, стремились, любили, рождались и умирали, но звёзды лишь ровным своим светом горели им вослед. Их было мало, слишком мало. Истинных, что могли сопереживать, сочувствовать, помогать. Подталкивать. Защищать и бросать в бой.

Когда-то они все были людьми. Но стали Избранными.

Теперь и он тоже стал такой вот… звездой.

Гетерин Совета Вечных.

Только он понял это, панорама рывком рванулась навстречу. Ему посчастливилось на мгновение стать частью грандиознейшего из творений, что когда-то порождал неудержимый гений коллективного Человечества. Величайшие энергии были лишь жалким послушным инструментом в их руках. Звёзды, планеты, системы, галактики. Цивилизации. Жизни. Они все были тут, представленные, опосредованно участвующие. Конфликты, скрытые и явные угрозы, узлы напряжённости. Тайные замыслы и явные желания. Очаги, юные ростки будущей жизни. Галактика Сайриус, обозначенная мечущимся скоплением созвездий, каждая занимает своё место, каждая принимает своё решение, каждая видит не то же самое, что все остальные. И он — среди них, такой же маленький, такой же яростный.

Спектакль отнюдь не был спокойным келейным утверждением нечеловеческих по своей правильности планов. Это был бой. Смертельный. Неудержимый. Яростный. Бой до победного конца.

Злые молнии чужой воли пронизывали его, и он ответно дёргался в агонии. Когда на нём, как в точке спонтанно возникшего фокуса, на мгновение концентрировалось внимание нескольких Избранных, он невольно съёживался, сжимаясь в яркую злую точку. Иногда его узнавали, отчего-то называя чужими именами, тогда как он сам снова оживал, прислушиваясь к чужому шёпоту. И, подбадриваемый последним Учителем, вновь и вновь вставал на пути ветвистых молний, рыдая от боли и бессилия.

Но один раз он всё-таки сумел её отклонить. Почти как там, давным-давно, на обречённой Пентарре. Он смог сделать это. Злая, отравленная, кроваво-красная, покрытая кровью и ржавчиной, пропитанная болью и страхом. Он видел её, проносящуюся мимо, так отчётливо, что гнусный смрад, что распространяла эта неведомая субстанция, чуть не погасил его сознание. Однако он смог рвануться, успеть, подставить свою хрипящую грудь под её удар!

Уже падая от боли, сквозь серую пелену он успел заметить, как гаснет, гаснет отравленная гадина, навеки исчезая из возможного будущего Галактики. Не бывать тому! Он впервые смог что-то сделать в своей жизни. Ветвь возможного развития событий была обрублена им у самого основания, чтобы тотчас умереть.

Когда звёздные блики погасли, оставив на прощание вкус недоумения и даже где-то восхищения от прикосновения чужой воли, Учитель тихо подлетел к нему, бессильно повисшему посреди Ничего, и, осторожно подняв на руки, отнёс обратно, в наш мир.

Ещё не совсем придя в себя после пережитого, он уже принялся тщательно обдумывать то сумасшествие, что досталось ему, Человеку-не-Избранному, от последнего его урока. Тишина. Значит, он готов к выбору пути, это не было бредом его воспалённого до полной агонии сознания. Выбор действительно предстоял! Хорошо… как… хорошо!..

А ещё он вспомнил, упиваясь чёткостью и спокойствием мысли, кто был его первым Учителем. И кто — последним.

Рэдди искренне наслаждался спокойствием и порядком, царившим у него в голове. Он уж стал забывать, как это, не ощущать на себе все эти взгляды, не отсеивать ежесекундно чужие мысли, не удерживать своё сознание, тратя последние силы, на краю бездны бездарной энтропии.

Распад отступил. Рэдди с удивлением оглядел помещение, в котором находился. Как могло случиться, что эта светлая просторная комната, окрашенная в тёплые тона, дающая невероятное ощущение уюта, могла раньше казаться ему кельей, в которую он сам заточил своё сознание? Рэдди поднялся с дивана и шагнул к противоположной стене. Матовая поверхность смарткраски мигнула, спустя мгновение проявив в своих глубинах образ человека.

Это его отражение?

Перед ним стоял мужчина, одетый во всё чёрное. Поражал странный покрой одеяний, складки плотной материи создавали впечатление сокрытой мощи и чудовищной воли этого… человека. От всей фигуры веяло напряжением, он весь был как сжатая пружина, как готовый к бою штурмовик, как горячий после залпа ствол орудия. Рэдди поднял глаза выше. Лицо… молодая розовая кожа, нежный пушок на месте едва залеченных шрамов. Рэдди помнил это лицо. Удивляло совсем другое — на лице продолжали гореть чужие, совершенно чужие глаза. То, что излучала фигура, чудовищной квинтэссенцией царило в этих зрачках, огненными иглами впивавшихся, казалось, прямо тебе в непосредственно мозг. Яростный огонь заглушал даже безудержную скорбь и страх, что плавились на дне этих глаз. Каким образом ему удалось заполучить такие глаза? Что же такое…

Вот оно, лоб, обрамлённый короткой щетиной абсолютно седых волос, нёс в себе что-то… Стоило расфокусировать натруженный хрусталик, как это голубовато-зелёное свечение тут же бросалось навстречу. Тонкие изгибы губ выдавали какую-то невероятную работу, творящуюся внутри, под этим черепом. Рэдди с трудом удалось удержать себя, не отшатнуться, не вскрикнуть. Да, воспоминания всех этих долгих лет не исчезли, не растворились в ужасной какофонии Большой Галактики, лишь удалились в сторону, дабы позволить ему решить. Он помнил всех этих людей, и живых, и уже ушедших, всех, кого любил. Просто пока они ему не нужны, Рэдди дали возможность вернуться к жизни на пару лишних часов, дали возможность вернуться в прошлое.

Дабы встретить будущее с добрым сердцем, без ожесточения пожилого человека, без апатии старика.

Рэдди знал, Рэдди отчётливо сознавал, куда ему следует направиться на очередной развилке, каким лифтом следует воспользоваться, какая ветвь гигантского пилона ему нужна.

Он не спешил, нет, зачем спешить туда, куда шёл всю свою долгую жизнь. Зачем торопиться к той, дорога к которой оказалась столь далека. Первый Учитель… кого ему, Рэдди, именовать таким именем? Невероятно далёкий и потому кажущийся чуждым разум? Или ту девушку, былая любовь к которой для него стала одним лишь воплощённым страданием? Бесплотного повелителя сотен тысяч в основном безжизненных звёздных систем, составляющих его естество, или те глаза, которые он высматривал у окружающих, боясь признаться в этом даже самому себе?

«Простите меня, Юля, Исили, Кеира, что ваш светлый образ был вынужден преломиться в этой кристально-чистой, а потому бритвенно-острой призме».

Как же случилось, что две столь разных фигуры слились для него в одно неразличимо единое создание Вселенной, поименованное первым Учителем? Встречи с одной его ипостасью он жаждал разумом, но всегда понимал бесполезность таких мечтаний, кто Рэдди такой под звёздами, чтобы такого желать? Встречи с другой требовала его душа, но что можно сказать тому, кто умер даже в его собственных мыслях? А вот нет.

Перекрытие бесшумно исчезло, давая волю лёгкому ветру и ему, Рэдди.

Она застыла в полумраке помещения. Гордая и одинокая. На фоне мерцающих за иллюминатором огней она казалась воплощённой тьмой. Складки строгого платья из всё той же, как у него, непроницаемо-чёрной ткани до самого пола. Материя стекает вниз, неподвижная, плотная, подобная всё той же мертвенной тьме небытия. Бледные ладони с тонкими пальцами расслабленно покоятся у слегка угадывающихся под платьем бёдер. Руки, плечи, чуть вздымающаяся и опадающая грудь, острые ключицы, шея без единого украшения.

«Она никогда их не любила».

И лицо. То самое, что так долго хранила память. Прежнее. Но в глазах… Рэдди понял, наконец, почему его горло до сих пор не оказалось в состоянии издать ни звука, ни хрипа, ни стона. Да. Это была она, но у неё, и у него за спиной было уже столько скорби и ужаса этого доброго мира, что… Знак на лбу издевался и ёрничал. Ксил Эру-Ильтан, воплощение чужого космического разума стояла перед Рэдди во всём своём нечеловеческом величии.

Пусть будет так, лишь бы им на время дали поговорить самим, без посторонних.

— Оля, мы сейчас… одни? — неужели его голос так и не дрогнул, произнося это имя?

— Да, Рэдди, здесь лишь ты и я, — только это ему и нужно было знать.

Рэдди неслышным шагом подошёл и замер подле неё, не решаясь прикоснуться. Этого хотела его ладонь, этого жаждало его сознание, но всё было куда сложнее.

— Так долго… — Рэдди ждал приступа боли за грудиной, но та всё не приходила. Пришлось ему сдаться, рука медленно, осторожно поднялась и коснулась её волос. Память, непогрешимая и непрошеная, кричала: да, да, это она!

— Только оглянись, а за плечами уже столько лет… Ты смог придумать разгадку этой вечной дилеммы?

Голос Оли был глубоким и спокойным, она всегда после его возвращения с Базы старалась не подавать вида, что он вообще куда-то исчезал. Рука Рэдди безвольно упала вдоль тела. Они оба натужно, фальшивя, играли самих себя, какими были давным-давно. Вот только зачем? К чему теперь весь этот спектакль?

— Нет, не смог. Может, всё оттого, что мы слишком стремимся бежать и бежать вперёд?

Оля улыбнулась.

— Ребята с Базы не зря называли тебя Счастливчиком… единственный, несмотря ни на что ты смог прожить настоящую жизнь, полную собственных целей, своих мечтаний и личных помыслов. А мне лишь оставалось иногда пытаться забыть Галаксианина и попытаться вспомнить, что ты всё ещё там, в мире людей.

— У меня был хоть шанс? Я должен был почувствовать, что ты есть.

— Нет… как человек — нет. А иначе… желать, чтобы кто-то другой прошёл через всё это, было бы кощунством по отношению к памяти нашей любви. А в качестве нелюди — мы встретились бы, рано или поздно. Для нас оба этих слова одинаково бессмысленны, правда?

Рэдди снова всей кожей почувствовал вокруг ледяной холод. То ли лёд её дыхания, то ли стужу, исходящую из него самого. Неужели они двое когда-то действительно были людьми? Живыми, тёплыми, радующимися жизни?

— Тебе хоть иногда позволяют побыть человеком? — голос слушался его с завидной чёткостью. Таким голосом поначалу говорило его Эхо. А Дух над этим смеялся.

— Можно, часами, днями. Вот только… это очень больно. Почти физически. Невыносимо.

Он кивнул. Он понимал. Совсем немного, но уже понимал.

— Ты знаешь, Оля, а я действительно мог прожить хорошую жизнь, но вместо этого только тянул и тянул вслед за собой в бездну ни в чём не повинных, даже не подозревающих о моей беде людей. Я задолжал отнюдь не себе, а им, погибшим по моей глупости.

Она в ответ покачала головой.

— Не надо так. Это ты из нас — Избранный. Тебе подвластно нечто, недоступное больше никому. Ты лишь неосознанно проявлял свою волю. Это ваше слово. «Воля». Каждый из промелькнувших мимо тебя людей в тысячи раз счастливее тебя и меня, их не травит ежесекундно холод, они не должны бороться сами с собой… Им не нужна целая Вселенная, чтобы жить, и не нужно спрашивать ни у кого разрешения, чтобы умереть. Так что же ты им должен?

— Собственную жизнь, не более того.

Оля снова кивнула, на этот раз в её внимательном взгляде всё-таки мелькнула искорка тепла.

— А ты всё-таки готов, Рэдди, Первый в тебе не ошибся.

Рэдди передёрнуло. От знакомого Имени кожу словно пронизало электрическим разрядом.

— Что ты знаешь о его ошибках?

— Мне страшно работать с ним… знаешь, мне иногда кажется, что он никогда полностью не уходит туда, он единственный из Вечных всегда частью своей личности остаётся человеком. Как с таким можно жить?..

Рэдди не ответил. Он пытался прислушаться к себе. Казалось, слово за слово его покидало что-то важное. Нужно двигаться дальше, он сможет. Говори, говори, может быть — последний раз в жизни!

Оля нарушила молчание лишь спустя некоторое время. Она ведь тоже смотрела на него, будто искала что-то… навсегда утерянное. Рассказывала же она словно вовсе не ему:

— Жизнедеятельность Ксил связана с передачей огромных массивов информации, мы быстро теряем свою биологическую память, образ за образом, покуда от такой маленькой жизни девочки Оли не осталось почти ничего. Сейчас её временно… вернули по моей просьбе, но есть два момента, которые останутся со мной, видимо, навсегда.

Слова плавно скользили, без единой заминки, без единой эмоции, как будто она говорила не о самой себе, а о совершенно постороннем человеке. Когда прохладная ладонь скользнула к его щеке, Рэдди нервно сглотнул. Он ещё способен на подобные эмоции? Ответная ласка была едва заметной, но Оля покачиванием ресниц показала, что и этого ей было достаточно.

— Опиши мне их, Оля, покажи мне их, иначе я и сам перестану доверять своей проклятой дарёной памяти.

Почему так холоден твой голос?

Оля, казалось, глубоко задумалась. Размышляет, какую часть правды ему сто́ит знать, а что, быть может, разумнее от него всё-таки утаить? Он уже почти смирился со своим поражением, когда её сильный голос наполнил просторное помещение.

— Однажды папа меня катал на флайере… вначале мы летели достаточно низко, так что деревья с невероятной скоростью проносились под самым днищем лёгкого аппарата. Я визжала от радости, чуть не выпрыгивая из кресла. А потом мы начали подниматься всё выше и выше, земля удалялась, знакомые с детства детали становились всё меньше и вскоре перестали узнаваться вовсе. Я увидела сквозь окно в облаках блеснувший кружок. На осознание того, что это наше озеро, у меня ушло некоторое время. И тогда меня сковал такой ужас, забыть который мне не удаётся до сих пор. Я билась в руках отца, слёзы текли по лицу, сердце колотилось как бешеное. Я кричала: «Верните мне всё!.. Оно теперь ненастоящее!.. Верните мне мою Пентарру!!!»

Оля помолчала секунду и продолжила всё с тем же бесстрастным выражением в голосе.

— Я любила её живую…

Уже почти явственно чувствуя нечто, поднимающееся у него в груди, Рэдди боялся пошевелиться, боялся спугнуть.

— А… второй эпизод?

Она направила взгляд туда, за неразличимую грань внешнего защитного экрана, где уже во всей красе сверкала картина ночного Ню-Файри. Удивительно, подумал Рэдди, при такой чудовищной атмосфере были видны некоторые звёзды, такие яркие, они могли успешно соперничать с проносящимися мимо бортовыми огнями десантных ботов. Здесь очень плотное скопление.

— Рэдди-Рэдди… — тихонько протянула она. — Помнишь тот разговор у спасательной шлюпки?

Рэдди помрачнел ещё больше, попытался выдавить из себя улыбку, но не сумел.

— Я столько раз обдумывал свои косные, бессмысленные прощальные слова, что в один прекрасный момент захотел вовсе позабыть тот день.

Оля кивнула.

— Но всё-таки не забыл?

— Вся странность в том, что это был монолог человека, отправляющегося на почти неизбежную гибель, перед девушкой, ради безопасной и долгой жизни которой он был обязан так поступить. Я мечтал поселить в тебе своими словами уверенность, что всё будет хорошо… чтобы ты обо мне не волновалась. Проснулся же я не с воспоминаниями о пережитых ужасах десятилетнего царства кромешной тьмы, а с единственной мыслью о том, что время прошло мимо меня, и в его бездонных пространствах осталась мёртвая Пентарра, мёртвая моя любовь, мёртвая ты. Всё оказалось совсем не так, как я это себе представлял.

— Ты ненавидел после этого Галактику?

Рэдди вновь обернул к ней свой взор, оторвавшись от созерцания колдовства волшебной здешней ночи.

— Людей, обстоятельства, врага?.. нет, в моей искорёженной душе всё-таки не нашлось места подобным вещам. Это я твёрдо уяснил для себя с высот моих былых взлётов и из глубин моего падения последних лет. Но иногда я продолжал чувствовать нечто подобное к самому себе…

Он замолчал. В голове воцарились пустота и недвижимость. Оля тоже о чём-то задумалась. Меж ними осталось лишь касание рук да еле слышный шелест дыхания.

— Ты тоже чувствуешь, когда туда смотришь? — спросил отчего-то он.

— Куда? — ему показалось, или — в её голосе действительно скользнуло удивление.

— Туда, во тьму. Все эти огни… Космос очень долго был для меня символом силы, прогресса, будущего, если хочешь. А сейчас всё что я вижу — ярость и страдания, ожидающие человечество. Во мне поселилось необъяснимое чувство конца всего сущего. Я-как-Избранный это понимаю, я-как-человек могу это только чувствовать.

Рэдди изо всех сил зажмурился, стараясь собрать расползающиеся мысли.

— Ню-Файри, Элементалы, всё это для меня стало символом начала конца. Наше время, Третья Эпоха останется с нами и никогда больше не вернётся. Никогда. Истекают последние минуты… Только что, я помню, Совет решился на нечто… нечто ужасное. Те мирные, тёплые миры, что я помню, они ещё живут, ещё дышат, но Галактика — она уже не принимает их как единственную данность.

— Ты напуган Вселенной. Ты напуган тем, что видел, что чувствовал.

Рэдди открыл глаза и некоторое время изучал её лицо, черты которого, казалось, навечно застывали, вновь подчиняясь далёкой воле Галаксианина.

— Да. Меня пугает тот свет, что из года в год всё ярче разгорается в глазах людей. Меня пугает тот путь, по которому нас ведёт Совет. Меня пугает моя роль во всём этом. Я — всего лишь Кандидат, но мне доступно то, чему не понять ни десантнику Капитану Ковальскому, ни Гостю Сержанту, ни маленькому мальчику Рэдди. Этот огонь в глазах перевернёт Галактику с ног на голову, он поведёт нас к обществу, которое обречено быть беспримерно сильным, но и необычайно жёстким, даже жестоким. Это общество будет дарить силу, но оно будет дарить и страдание. Нужны ли мы будем… там?

Оля вдруг подалась вперёд и погладила его тыльной стороной ладони по щеке.

— А ты не так сильно изменился, как мне казалось, Рэдди. Ты всё так же любишь людей и ценишь их. Всё-таки твоя жизнь была… правильной.

Рэдди с благодарностью принял ласку, неловко подавшись в её сторону.

— И несмотря ни на что, Оля, ты прибыла сюда, согласившись участвовать во всём этом.

— Оля никуда не «прибывала», она возникла прямо здесь, в этой комнате, для встречи с тобой. Пойми, меня прежней, как и тебя прежнего, уже нет во Вселенной.

Он дёрнулся, как от удара. Она тут же убрала руку за спину, словно испугалась.

— Всё равно. Пусть так. Но ты же… ты видела огонь, что горит в машине, которую здесь называют Т-Робот?

— Да, я видела. Я понимаю, о чём ты говоришь.

— И что ты в этом всём видишь?

— Я знаю, что видишь ты. Видишь новый Клин. Если хочешь, самого Симаха Нуари. Они пошли по своей дороге до самого конца и не просчитались.

Рэдди почувствовал, как у него опускаются руки.

— Но… но…

— Зря ты так думаешь. Ни Совет, ни Первый, ни Галаксианин, никто не желает сотворить из Галактики Сайриус новое Большое Гнездо. То, что ты видишь, не столь фатально. Однако Третья Эпоха и правда на этом завершается. Человечество переросло сотворённый им же земной рай. Поговори с Первым. Он сможет объяснить лучше меня, он в куда большей степени за свои тысячелетия остался человеком, чем все мы, ему не нужно ни у кого спрашивать разрешения, чтобы оставаться чуточку человеком.

Боль, долгожданная боль, наконец, проснулась в его сердце, сдавив дыхание, пронзив всё тело. Он смог проснуться! Он смог отогреться от жуткой стужи безмерного океана этого, в которое так неосторожно погружался всю свою жизнь. Он жил! Осознание этого воспламеняло нервные окончания, даря радость боли.

Хриплое дыхание рванулось из него вон, бешено забилось сердце. Он мог уже не только говорить, он мог кричать, надрывно и яростно. Кричать, чтобы выразить свою боль этому миру.

— Оля, я боюсь не перемен, милая, но я боюсь того, что они сделают с человеком!!! Позади три Эпохи, но всё это время Совет не смел жертвовать людскими чаяниями во имя прогресса и выживания, человечество достойно лучшей участи! Я не хочу, чтобы всё вокруг стало руинами былого счастья, какими стали мы с тобой, человек не может стать маской для существа, ему чуждого!..

Оля повела плечами, отчего по тяжёлой ткани пробежала лёгкая переливающаяся волна.

— Ты же участвовал в решении, тебя для этого ввели в Гетерин.

Повисла на секунду тишина. Он уже чувствовал, как его покидает ярость.

— Ты, Рэдди, просто ещё чересчур человек. Ты не должен судить то, что ещё не до конца осознано.

Ещё пауза.

— Скажи мне, какой он, Совет. Поделись сокровенным, и тебе будет легче сделать свой выбор.

Он повёл головой, словно пытаясь отделаться от этой неприятной мысли.

— Оля, Оля, ты тоже меня готовишь…

— Я, в данном случае, лишь твоё собственное отражение, облечённое в хрупкую человеческую оболочку. Настоящая я умерла давным-давно. Ты же бьёшься о стену собственного непонимания всего происходящего. Сознайся, ужели моё присутствие способно породить в прежнем Рэдди подобные эмоции? Я была способна на это?

Он задумался на секунду, пытаясь вновь и вновь унять поток мыслей, несущийся у него в голове. Или уже не совсем там?

— Да, я понимаю. И да, я участвовал в принятии решения. Я осознаю это и несу за это ответственность.

Голос, его прежний голос, вдруг снова отчего-то обретший способность отражать эмоции, дрожал, звенел металлом. Будто Рэдди бичевал сам себя этими жестокими словами.

Оля, почти неподвижно стоявшая подле него всё это время, отчётливо вздрогнула. Ледяная статуя с лицом ребёнка и женской фигурой вдруг пошатнулась и схватилась за него в тщетной попытке устоять. Две горячих ладони вновь встретились.

— Прости меня, Рэдди, что тебе приходится делать этот проклятый выбор, я слишком давно последний раз была человеком, чтобы позволить себе такую возможность — сострадать. Вся эта жизнь — борьба, ты тоже понял это. А борьба — отнюдь не самоценное явление там, в «тёплых мирах», как ты их назвал. Пусть там всегда есть, ради чего, против чего, во имя чего бороться. Здесь же, в этом вечном холоде и таком же вечном пламени инобытия борьбой становится сама жизнь, каждая секунда жизни, жизнь как способ существования… То, что я не сообщила тебе ещё тогда, полстолетия назад, не поговорила с тобой… в этом было столько горьких эмоций, что маленькая девочка Оля, так рано ушедшая из этого мира в тот, так и не смогла подать свой голос в твою защиту.

Он шумно дышал, закусив до синевы губы, а она всё говорила, говорила.

— Я — крошечная часть Галактики, я — рядовое связующее звено между большим Космосом и людьми. Я знаю многое из того, что недоступно самим Вечным. Я вижу то, чего не видит даже Галаксианин, ибо оно ему слишком чуждо. Послушай то, что я тебе сейчас скажу. В этом ни за что не сознается ни один из них, поскольку они сами стараются об этом забыть. Совет вынужден спешить, спешить туда, в будущее. С одного края на них давят Хранители, с другого — мы, Ксил Эру-Ильтан, а ведь существует ещё и время, этот универсальный, неизбежный фактор, медленное и неотвратимое течение которого не в состоянии остановить никто. То, что для нас с тобой было жизнью, что было счастьем, теплом, радостью… То, что у людей именуется Третьей Эпохой — для Совета лишь единый миг.

Два тысячелетия Совет пестовал то, что люди назовут Временем Вечных.

Мир, благосостояние, размеренный культурный и технологический прогресс… Мы застали его скорбный финал. Человечество стремительно выплёскивается из границ Галактики. Посмотри вокруг, ты должен был почувствовать этот чудовищный прилив.

— Совет Вечных не справляется?

— Да. Да! Именно так! Время маленьких уютных миров, слепленных воедино лишь Советом и его дочерними структурами, уходит безвозвратно. Жёсткое сильное Человечество… ты не хочешь повторения истории Альфы в галактических масштабах?

Он промолчал. Тогда она вздохнула и заговорила тише.

— Прости, я просто повторяю то, что привело сюда меня.

— Тебе не за что извиняться, Оля. Говори всё, что ты думаешь. Только честно.

Оля помолчала в ответ тоже.

— Я слишком долго разговаривала только сама с собой.

Еле слышный вздох.

— Но всё это действительно стоит произнести вслух. Мы здесь и для этого тоже.

Он всё внимательнее вглядывался в её глаза.

— Человек силён тогда, когда собственная воля направляет его в сторону благополучия всего человечества. Ты это хочешь сказать?

— Рэдди… в тебе слишком много застарелой скорби даже для Избранного.

— И ему, Человеку Межгалактическому, уже мало ласковых и незаметных объятий Совета. Ему мало Воинов, Хранителей, Ксил… мало бесконечной войны за Галактику Дрэгон, мало собственных старых и новых ран. Оно переросло не свою погибель, оно переросло саму Смерть, как мы с тобой когда-то… И теперь Совет делает так, чтобы Эпоха за Эпохой, уйти от Человечества, оставить Галактику… я чувствую, что там, впереди, маячит что-то, мне не понятное, никому не понятное…

Он замер на миг и тихо произнёс:

— Ты знаешь, что такое Проект «Вечность»?

И тут же ощутил, впервые с момента её появления здесь, как внутри него заворчали, принялись оживать тени тех двоих, как зашевелился сам Вечный. И снова тишина. Рэдди обмяк.

Оля провела ладонью по его взмокшему лбу.

— Избранных становится из года в год всё меньше, если так всё пойдёт ещё хотя бы тысячу лет — их не останется вовсе. Раньше Кандидаты лишь в одном случае из трёх призывались к служению. Сейчас же таких, как ты — всего десять человек на всю Галактику. Я видела некоторых. И от одного их вида мне становилось страшно. Я всё время думала о тебе… А потом забывала. Насильно заставляла себя забыть. Но ненадолго.

— Посмотри на меня, милая, что ты видишь?

— Ты хочешь знать… — она вскинула взгляд, ожидая, чтобы он сам закончил фразу.

— Я хочу знать, кто я. Посреди огромного человеческого моря Галактики не осталось человека, который был бы способен воспринять меня таким, каким я в действительности стал… Одиночество бьёт тебя наотмашь именно тогда, когда ты к этому меньше всего готов.

Оля ответила не сразу, пристально вглядываясь в полумрак, потом вдруг поежилась, и взгляд, принявший вдруг какое-то обречённое выражение, забегал из стороны в сторону, словно не решаясь встретиться с его глазами.

— Рэдди, знаешь, порой даже мне случается оживать… И первые мгновения всегда принимаешься ошарашено озираться, подобно маленькой девочке, заблудившейся в огромном доме. Тогда ко мне на помощь приходит голос Создателя, он говорит со мной, успокаивает, убеждает. Говорит добрые и нежные слова, этим он мне так напоминает тебя… прежнего Рэдди. Жизнь хороша процессом, движением, сиянием огней. Нельзя жить как снова и снова возрождающийся из пламени феникс, человеческий разум не может вынести такое существование. Давным-давно мне поневоле пришлось смириться с этим… и перестать быть человеком. То, чего ты боишься для целой Галактики, уже случилось со мной когда-то.

Она всё-таки решилась и нашла его взгляд.

Он почувствовал этот неожиданно и так полно установившийся контакт. Мостик, перекинутый меж двух далёких звёзд.

— Тебе нужно чётко усвоить всё это перед тем, как я начну говорить. Я боюсь, что иначе тот выбор, что предстоит тебе сделать, принесёт одному из нас слишком много горя. Хватит с нас двоих, мы и без этого настрадались. Ты хорошо меня понял, Рэдди?

— Да. Я тебя понял.

Он был уже готов крикнуть, дёрнуть её за руку, встряхнуть за плечи, лишь бы она не медлила, лишь бы продолжала.

— Тогда слушай. Передо мной человек, сила которого способна перевернуть эту Метагалактику. Передо мной воин, чьё стремление к цели и чья ярость праведного гнева сравнимы разве что с силой мысли истинного Избранного. Но этот человек слишком торопился жить, а потому сжёг всё, что было выставлено Вселенной на его долю за какую-то сотню лет, сделал себя бессмысленной жертвой собственного проклятия. Он открыл на своей душе столько кровоточащих ран, что они не заживут уже никогда.

Рэдди оскалился.

— Одиночество, что тебя окружает — это одиночество внутреннее, Рэдди. Не люди покидали тебя, а ты бежал от них — в страхе, что вновь воспалится старый шрам под твоей непроницаемой бронёй, вновь будет тревожить то, что ты считаешь собственной душой, хотя и не подозреваешь даже, сколько там осталось души, а сколько — плазмоидной искры.

— Осталось ли…

— Именно поэтому, Рэдди, прежде чем сделать выбор, пойми это, пожалуйста. Не пытайся раньше времени и сверх собственных сил лезть в проблемы Галактики. Разберись сперва в себе, только в себе. А Галактика… она подождёт, и примет любой твой следующий шаг. Ведь это она породила тебя когда-то.

— Раньше ты бы сказала «нас».

— Нет. Неправильно. Мне не доведётся уже делать никакого выбора, — её лицо вдруг снова размягчилось, она стала прежней Олей, девушкой с родной Пентарры. — Однако давно, очень давно, когда я была там, теперь понимаю это со всей отчётливостью, выбор у меня всё-таки был. И я должна была ждать тебя не тут, не у этого окна, а там… на Пентарре. Жизнь Ксил… она навязывает свои собственные принципы бытия, и они противопоставлены любому неподчинению, допущению собственных желаний. Всё должно было закончиться там, где начиналось, но я не смогла.

Она помолчала, а потом, стараясь вложить всю теплоту, что ещё в ней оставалась, в эти слова, произнесла тихо-тихо:

— Галактика мудра, в жизни практически не бывает случайностей, если уж так ставить вопрос…

Она подняла лицо вверх, и в её увлажнившихся глазах замерцали далёкие огни.

— Мы ещё встретимся. По ту сторону Вечности. Рано или поздно. В том или ином качестве. Должны. Обязаны.

Он кивнул. Он понимал, что она имеет в виду:

— Некоторые в Совете считают, что Галактика тоже будет однажды обладать своим коллективным разум. Добрый Галаксианин… Он уже с нами, неощутимый, безмолвный. Мы все, люди и Избранные, глубоко погружены в его тело, там же мы и останемся. Умереть и, тем самым, — слиться воедино…

Оля кивнула его словам:

— Помни, мы всегда вместе. Всегда.

Если бы он не был в этом уверен, то сюда бы не пришёл.

Отчего так потеплело на душе, почему так спокойно на сердце, вдруг радостно позабывшем терзавшую его десятилетиями тупую саднящую боль…

Он осторожно взял её за плечи и подвёл к иллюминатору, туда, к самой кромке огней. И она послушно прильнула к нему спиной, сцепив его руки перед собой.

Они как бы на мгновение стали единым целым. Сгусток мрака и две пары блестящих от влаги глаз. Стали единой душой.

— Оля, почему? Почему ты согласилась, теперь? Ты могла прилететь ко мне в любой из этих семидесяти проклятых лет. Что изменилось?

И тогда она начала говорить о том, что так долго ждало своего настоящего слушателя. И что давалось ей теперь с таким трудом.