Фрайдэй

22

Паджаро Сэндс когда-то был курортным отелем. Он стоит в уединенном месте в заливе Монтерей неподалеку от провинциального города Уотсонвилла. Уотсонвилл — один из крупнейших в мире портов, экспортирующих нефть, и привлекателен так же, как холодные оладьи без сиропа. Ближайшие развлечения — казино и публичные дома Кармела, в пятидесяти километрах отсюда. Но я не люблю азартные игры и не интересуюсь сексом за деньги, даже теми экзотическими его видами, какие есть в Калифорнии. Не многие из резиденции босса регулярно посещали Кармел, потому что это слишком далеко для поездки верхом, если только не ехать на весь уик-энд, прямого сообщения капсулой нет, и, хотя в Калифорнии к машинам относятся либерально, босс выделял их только для дела.

Главными развлечениями в Паджаро Сэндс были те естественные достопримечательности, из-за которых его и построили: волны, песок и солнце.

Мне нравился серфинг, пока я не набралась опыта. Потом он стал мне надоедать. Обычно я каждый день немного загорала, плавала и разглядывала большие танкеры, заполнявшиеся у нефтяных причалов, и с удивлением заметила, что вахтенный на борту каждого судна часто смотрел в бинокль в мою сторону.

Никто из нас не мог скучать, потому что у каждого был личный терминал. Сегодня люди так привыкли к компьютерным сетям, что легко забыть, каким окном в мир они могут быть — и я не исключаю себя. Можно настолько привыкнуть использовать его только для определенных вещей: оплаты счетов, телефонных разговоров, прослушивания новостей — что можно забыть о более ценных применениях. Если подписчик готов заплатить за обслуживание, с помощью терминала можно сделать почти все из того, для чего не нужно ложиться в постель.

Музыка? Я могла бы запросить концерт, передающийся в этот вечер «вживую» из Беркли, но концерт, который был дан десять лет назад в Лондоне, дирижер которого давно умер, будет выглядеть таким же «живым», как любой из указанных в программе на сегодня. Электронам все равно. Как только данные любого рода попадают в сети, время замирает. Необходимо только помнить, что все безграничные богатства прошлого будут доступны в любое время, стоит только сделать запрос.

Босс послал меня учиться к компьютерному терминалу, и у меня было намного больше возможностей, чем у любого студента Оксфорда, Сорбонны или Гейдельберга прошлых лет.

Сначала мне не казалось, что я буду учиться. В первый день за завтраком мне сказали явиться к главному библиотекарю. Это был добрый старикан, профессор Перри, с которым я познакомилась во время прохождения начальной подготовки. Он казался измученным — вполне понятно, потому что библиотека босса была, наверное, самой громоздкой и сложной вещью из тех, которые перевозили из Империи в Паджаро Сэндс. Несомненно, у профессора Перри впереди были еще недели работы, прежде чем все будет приведено в порядок — и при этом босс не ожидает ничего другого, кроме абсолютного совершенства. Эта работа не облегчалась эксцентричным желанием босса иметь для значительной части библиотеки вместо кассет, микрофиш или дискет бумажные книги.

Когда я явилась к профессору Перри, он забеспокоился, а потом указал на консоль, стоявшую в углу. — Мисс Фрайдэй, а почему бы вам не сесть вон там?

— А что я должна делать?

— А? Это трудно сказать. Я не сомневаюсь, нам скажут. Гм. Сейчас я страшно занят, и мне ужасно не хватает людей. Почему бы вам не ознакомиться с оборудованием, изучая все, что вам захочется?

В оборудовании не было ничего особенного за исключением того, что там было несколько дополнительных клавиш, предоставлявших прямой, без человеческого или сетевого соединения, доступ к нескольким крупным библиотекам, таким как Гарвардская, или Вашингтонская Библиотека Атлантического Союза, или Британский Музей — плюс уникальную возможность доступа к библиотеке босса, к той, которая находилась рядом со мной. При желании я могла даже читать на экране терминала его переплетенные бумажные книги, переворачивая страницы с клавиатуры и не извлекая их из азотной атмосферы.

В это утро я делала быстрый поиск в каталоге библиотеки Университета Тулана (одной из лучших в Республике Одинокой Звезды), желая найти историю Старого Виксберга, когда наткнулась на перекрестную ссылку на спектральные типы звезд и почувствовала, что попалась. Я не помню, почему там была такая ссылка, но они встречаются по самым невероятным причинам.

Я все еще читала об эволюции звезд, когда профессор Перри предложил пойти пообедать.

Мы пошли обедать, но сначала я сделала кое-какие заметки о тех разделах математики, которые хотела бы изучать. Астрофизика захватывающая вещь — но надо уметь говорить на этом языке.

В тот день я вернулась к Старому Виксбергу, но сноска отнесла меня к «Плавучему театру», музыкальной пьесе, написанной в это время — и я провела остаток дня, разыскивая и слушая бродвейские мюзиклы тех счастливых дней, когда Североамериканская Федерация еще не развалилась на части. Почему сейчас не пишут такую музыку? Те люди, должно быть, хорошо развлекались! Я-то уж точно — я прокрутила одну за другой «Плавучий театр», «Принц-студент» и «Моя прекрасная леди» и отметила еще десяток, чтобы прослушать позже. (И это называется учиться?)

На следующий день я решила ограничиться серьезным изучением профессиональных вопросов, в которых чувствовала слабость, потому что была уверена, что как только мои преподаватели (кем бы они ни были) составят мой учебный план, у меня совсем не останется времени для вещей, которые выберу сама — предшествующая подготовка в команде босса научила меня нуждаться в двадцатишестичасовых сутках. Но за завтраком Анна спросила меня:

— Фрайдэй, что ты можешь мне сказать о влиянии Людовика Одиннадцатого на французскую лирику?

Я сощурилась на нее. — Это что, викторина? Людовик Одиннадцатый звучит для меня, как сорт сыра. Единственное французское стихотворение, которое я могу припомнить — это «Мадемуазель из Арментьера». Если его можно так назвать.

— Профессор Перри сказал, что спрашивать надо именно у тебя.

— Он тебе морочит голову. — Когда я вошла в библиотеку, папа Перри поднял голову от консоли. Я сказала:

— Доброе утро. Анна сказала, что вы хотели, чтобы она спросила меня о влиянии Луи Одиннадцатого на французскую поэзию.

— Да, да, конечно. Не могла бы ты мне не мешать? Тут очень хитрая часть программы. — Он снова опустил голову и замкнулся в собственном мире.

Обиженная и раздраженная, я набрала на клавиатуре Луи XI. Через два часа я вышла подышать воздухом. Я ничего не узнала о поэзии — насколько я могла сказать, Король-паук никогда не рифмовал «ton con» с «c'est bon» или покровительствовал искусству. Но я многое узнала о политике пятнадцатого века. Сплошное насилие. На ее фоне те небольшие переделки, в которых я побывала, выглядели как детские ссоры в яслях.

Я провела остаток дня, запрашивая французскую лирику, начиная с 1450-го года. Местами она была неплоха. Французский подходит для лирики, больше, чем английский — чтобы из диссонансов английского постоянно выжимать красоту, нужен Эдгар Аллан По. Немецкий не годится для лиризма настолько, что переводы на слух приятнее немецких оригиналов. Это не вина Гете или Гейне, это дефект уродливого языка. Испанский так музыкален, что реклама стирального порошка на испанском звучит лучше лучших вольных стихов на английском. Испанский язык так прекрасен, что многое из испанской поэзии воспринимается лучше, если слушатель не понимает смысл.

Я так никогда и не узнала, какое влияние Луи XI оказал на поэзию, если вообще оказал.

Однажды утром я обнаружила, что «моя» консоль занята. Я вопросительно посмотрела на главного библиотекаря. Он снова забеспокоился. — Да, да, у нас сегодня все переполнено. Гм, мисс Фрайдэй, а почему бы вам не пользоваться терминалом в вашей комнате? У него те же дополнительные клавиши, а если вам нужно будет проконсультироваться со мной, вы сможете это сделать даже быстрее, чем здесь. Просто наберите местный номер семь и ваш личный код, а я прикажу компьютеру дать вам приоритет. Устраивает?

— Вполне, — согласилась я. Мне нравилось приятное общество читального зала, но в своей комнате я могла раздеться, не думая о том, что смущаю папу Перри. — Что я должна делать сегодня?

— Господи. Разве нет такой темы, которая была бы вам интересна и заслуживала внимания? Я не люблю беспокоить Первого.

Я пошла в свою комнату и продолжила работу над французской историей со времен Людовика Одиннадцатого, оттуда перешла к новым заатлантическим колониям, оттуда к экономике, потом к Адаму Смиту, а от Адама Смита к политологии. Я сделала вывод, что у Аристотеля были здравые мысли, но Платон был претенциозным обманщиком, в связи с чем меня трижды звали в столовую, причем последний звонок включал в себя записанное сообщение о том, что дальнейшее опоздание будет означать всего лишь холодные ночные пайки, и живое сообщение от Голди, которая угрожала притащить меня за волосы.

Поэтому я быстро сбежала вниз, босиком и на ходу застегивая комбинезон. Анна спросила, что за срочную работу я делала, если даже забыла о еде. — Совершенно непохоже на Фрайдэй. — Она, Голди и я обычно ели вместе, с мужской компанией или без — постоянные обитатели резиденции были клубом, общиной, шумной семьей, и десятка два из них были моими «друзьями по поцелую».

— Совершенствовала мои мозги, — сказала я. — Ты видишь перед собой Крупнейшего В Мире Специалиста.

— Специалиста в чем? — спросила Голди.

— Во всем. Только спроси. На легкие вопросы я отвечу сразу; на самые трудные — завтра.

— Докажи, — сказала Анна. — Сколько ангелов может поместиться на острие иглы?

— Это легкий вопрос. Измерьте задницы ангелов. Измерьте острие иглы. Разделите А на Б. Численный ответ предоставляется студентам в качестве упражнения.

— Ловко. Какой будет звук, если хлопать одной рукой?

— Еще легче. Включите запись, используя ближайший терминал. Похлопайте одной рукой. Проиграйте результат.

— Попробуй ты ее, Голди. Ее так просто не возьмешь.

— Какова численность населения Сан-Хосе?

— А, это трудный вопрос! Я сообщу завтра.

Так я провела больше месяца, прежде чем до меня дошло, что кто-то (конечно, босс) на самом деле пытается заставить меня стать «Крупнейшим В Мире Специалистом».

В одно время действительно существовал человек, известный как «Крупнейший В Мире Специалист». Я наткнулась на него, когда пыталась найти ответ на один из многих глупых вопросов, которые поступали ко мне из самых необычных источников. Попробуйте вот что: переключите ваш терминал на «Исследования». Наберите последовательно параметры «Культура Северной Америки», «Англоговорящие», «Середина двадцатого века», «Комики», «Крупнейший В Мире Специалист». Вы должны получить ответ «Профессор Ирвин Кори». Вы обнаружите, что он занимался бессмертным юмором.

А пока что меня кормили насильно, как страсбургского гуся.

И все равно это было прекрасное время. Часто, в среднем через день, один из моих настоящих друзей приглашал меня в свою постель. Не помню, чтобы я хотя бы раз отказалась. О встречах обычно договаривались днем на пляже, и перспектива добавляла остроты чувственному удовольствию от лежания на солнце. Все в резиденции были такими цивилизованными — милыми до мозга костей — и поэтому можно было ответить: «Извини, Теренс пригласил меня первым. Может быть, завтра? Нет? Ладно, как-нибудь позже», — и никого не обидеть. Одним из недостатков С-группы, к которой я принадлежала, было то, что подобные соглашения обсуждались мужчинами в соответствии с каким-то протоколом, который мне никогда не объясняли, но который не был свободен от некоторого напряжения.

Поток глупых вопросов нарастал. Я только начала знакомиться с тонкостями керамики династии Минь, когда на моем терминале появилось сообщение, что кто-то из сотрудников хочет знать о связи между мужскими бородами, женскими юбками и стоимостью золота. Я уже перестала удивляться глупым вопросам: рядом с боссом могло случиться что угодно. Но этот вопрос казался сверхглупым. Откуда там вообще может быть какая-то связь? Мужские бороды не интересовали меня; они колются и часто бывают грязными. О женских юбках я знала еще меньше. Я почти никогда не носила юбок. Костюмы с юбками могут выглядеть симпатично, но они не подходят для путешествий и три или четыре раза могли стать причиной моей смерти — а когда ты дома, чем плохо совсем без одежды? Или с тем минимумом, который разрешают местные традиции.

Но я научилась не игнорировать вопросы только потому, что они являются откровенно бредовыми; я взялась за этот, запросив все данные, какие могла, в том числе набрав самые невероятные ассоциативные цепочки. Потом я сказала машине разбить все полученные данные по категориям.

Провалиться мне на этом месте, если я не начала находить связь!

По мере накопления данных я поняла, что единственный способ увидеть все сразу — сказать компьютеру построить и вывести на экран трехмерный график — он выглядел так многообещающе, что я приказала преобразовать его в цветную голограмму. Прекрасно! Я не знала, почему, но эти три переменные подходили друг к другу. Остаток дня я провела, изменяя масштабы, X относительно Y относительно Z в различных комбинациях — увеличивая, сжимая, вращая, выискивая мелкие циклические зависимости внутри крупных… и заметила узкий двойной синусоидальный бугор, который проявлялся все время, когда я вращала голо — и внезапно, без всякой причины, я решила вычесть удвоенную кривую солнечной активности.

Эврика! Все точно и без излишеств, как миньская ваза. До ужина я успела вывести уравнение, всего одну строчку, которое заключало в себе все дурацкие данные, которые я пять дней выуживала из терминала. Я набрала код начальника штаба и записала это однострочное уравнение, плюс определения переменных. Я не добавила никаких комментариев, никаких слов; я хотела заставить этого безликого шутника спросить мое мнение.

Я получила тот же ответ, то есть никакого.

Большую часть дня я провела в ожидании, убивая время и доказывая себе, что я могу вызвать групповой снимок любого года и, глядя только на мужские лица и женские ноги, сделать достоверные предположения касательно стоимости золота (рост или падение), времени, когда был сделан снимок относительно удвоенного цикла солнечной активности и — через некоторое время и к огромному удивлению — о том, разваливалась ли политическая система или укреплялась.

Мой терминал зазвонил. Никакого лица. Никакого похлопывания по плечу. Только сообщение: «Оперативному отделу требуется скорейший глубокий анализ возможности того, что эпидемии чумы в шестом, четырнадцатом и семнадцатом веках были результатом политических заговоров».

Уф! Я забрела в психушку, и меня заперли с пациентами.

Ну, ладно! Вопрос был настолько сложный, что меня могли оставить в покое, пока я буду изучать его. Это меня устраивало; у меня развилась привычка к возможностям терминала крупного компьютера, подключенного к всемирной исследовательской сети — я чувствовала себя как Маленький Джек Хорнер.

Начала я с составления списка как можно большего количества тем, исходя их вольных ассоциаций: чума, эпидемиология, блохи, крысы, Даниэль Дефо, Исаак Ньютон, заговоры, Гай Фокс, франкмасонство, иллюминаты, розенкранциане, Кеннеди, Освальд, Джон Уилкс Бут, Перл-Харбор, испанка, паразитология и так далее.

Через три дня мой список тем, которые могли иметь отношение к вопросу, был в десять раз длиннее.

Через неделю я поняла, что продолжительности человеческой жизни далеко не достаточно для глубокого изучения всего, что было в моем списке. Но мне приказали заниматься этой темой, и потому я начала — но понятие «скорейший» я определила по-своему — то есть, я буду добросовестно заниматься пятьдесят часов в неделю, но когда и как сама захочу, и без спешки и принуждения… если только кто-то не придет и не объяснит, почему я должна работать напряженнее или по-другому.

Так продолжалось несколько недель.

В ту ночь меня разбудил терминал — приоритетный вызов; ложась в постель (в одиночестве, почему — не помню) я его вырубила. Я сонным голосом ответила:

— Ладно, ладно! Говорите, и лучше, чтобы это были хорошие новости.

Картинки не появилось — голос босса сказал:

— Фрайдэй, когда произойдет следующая массовая эпидемия Черной Смерти?

Я ответила:

— Через три года. В апреле. Начнется в Бомбее и немедленно распространится по всему миру. Выйдет за пределы планеты с первым же транспортом.

— Спасибо. Спокойной ночи.

Я уронила голову на подушку и немедленно уснула.

Проснулась я, как обычно, в семь ноль-ноль, замерла на несколько секунд и похолодела — решила, что я на самом деле слышал голос босса и на самом деле дала ему этот абсурдный ответ.

Так что, Фрайдэй, возьми себя в руки и взойди на Тринадцать Ступеней. Я набрала местный номер один. — Это Фрайдэй, босс. Насчет того, что я сказала вам ночью. Я заявляю о временном помешательстве.

— Чушь. Зайдешь ко мне в десять пятнадцать.

Меня подмывало провести следующие три часа в позе лотоса, напевая молитвы и перебирая четки. Но я глубоко убеждена, что нельзя являться даже на Конец Света, предварительно не позавтракав… и мое решение было справедливым, потому что в то утро подавали свежие фиги со сливками, мясное ассорти с яйцами-пашот и английские оладьи с апельсиновым мармеладом. Свежее молоко. Колумбийский кофе с нагорий. От этого все стало настолько лучше, что я потратила час, пытаясь найти математическую зависимость между историей Чумы и датой, которая взбрела в мой сонный мозг. Я ее не нашла, но стала различать какую-то форму в кривой, когда терминал выдал трехминутное предупреждение, которое я запрограммировала.

Я воздержалась от стрижки волос и бритья шеи, но в остальном была готова. Я вошла секунда в секунду. — Фрайдэй явилась, сэр.

— Садись. Почему Бомбей? Мне кажется, Калькутта могла бы стать более вероятным центром.

— Это может быть как-то связано с долгосрочными прогнозами погоды и муссонами. Блохи не переносят жаркую и сухую погоду. Восемьдесят процентов массы блохи составляет вода, и если это соотношение падает ниже шестидесяти процентов, блоха умирает. Но, босс, все это чепуха. Вы разбудили меня меня посреди ночи, задали мне дурацкий вопрос, а я дала вам дурацкий ответ, даже до конца не проснувшись. Наверное, это была часть моего сна. Мне снились кошмары о Черной Смерти, а в Бомбее действительно началась одна серьезная эпидемия. В тысяча восемьсот девяносто шестом.

— Не такая серьезная, как ее гонгконгская фаза три года спустя. Фрайдэй, аналитическая секция оперативного отдела утверждает, что следующая эпидемия Черной Смерти начнется не раньше, чем через год после указанного тобой срока. И не в Бомбее. В Джакарте и Хо Ши Мине.

— Но это же абсурд! — Я резко остановилась. — Простите, сэр, я, наверное, снова оказалась в этом кошмарном сне. Босс, а я не могу заниматься чем-нибудь более приятным, чем блохи, крысы и Черная Смерть? У меня из-за этого нарушения сна.

— Можешь. Ты закончила изучение Чумы…

— Ура!

— …только если твой любопытствующий ум не заставит тебя довести все до конца. Теперь этот вопрос переходит в ведение оперативного отдела для принятия мер. Но действия будут основываться не на предсказаниях математиков-аналитиков, а на твоих предсказаниях.

— Я должна повторить. Мои предсказания — чепуха.

— Фрайдэй, твоя величайшая слабость заключается в том, что ты не полностью осознаешь свою силу. Не будем ли мы выглядеть глупо, если положимся на профессиональный анализ, но вспышка произойдет на год раньше, как ты предсказала? Это будет катастрофа. Но принятие профилактических мер на год раньше вреда не принесет.

— Мы собираемся остановить ее?

(Люди боролись с крысами и блохами всегда. Пока что крысы и блохи побеждают.)

— Господи, нет! Во-вторых, контракт был бы слишком крупным для нашей организации. Но во-первых, я не заключаю контракты, условия которых не смогу выполнить; это один из них. В-третьих, с точки зрения убежденного гуманиста, любая попытка остановить процессы, при помощи которых переполненные города очищают себя, не есть доброта. Смерть от чумы — неприятная смерть, но быстрая. Смерть от голода тоже неприятная… но очень медленная.

Босс скривился, потом продолжал. — Наша организация ограничится задачей предотвращения выхода Pasteurella pestis за пределы этой планеты. Как нам этого достигнуть? Отвечай немедленно.

(Какая глупость! Министерство здравоохранения любого правительства, столкнувшись с таким вопросом, учредило бы рабочую группу, настояло бы на выделении фондов для исследований и предоставило бы разумное время — лет пять или больше — для соответствующего научного исследования.)

Я ответила немедленно:

— Взрывайте их.

— Космические колонии? Мне это кажется слишком радикальным решением.

— Нет, блох. Давно, во времена глобальных войн двадцатого столетия, кто-то обнаружил, что блох и вшей можно убить, подняв их на большую высоту. Они взрываются. Насколько я помню, примерно на пяти километрах, но это можно посмотреть в литературе и проверить экспериментально. Я подумала об этом, потому что заметила, что станция Стебля на горе Кения находится выше критической отметки — а почти все космические перевозки в наши дни идут через Стебель. Потом есть простой способ нагрева и просушки — он работает, но не так быстро. Но самое главное в этом, босс, — абсолютно никаких исключений. Всего один случай дипломатического иммунитета или одна важная шишка, которой позволят нарушить правила, и вам конец. Одна болонка. Один тушканчик. Один контейнер с лабораторными мышами. Если она перейдет в легочную форму, через неделю Эл-Пять будет городом-призраком. Или Луна-Сити.

— Если бы у меня не было для тебя другой работы, я бы назначил тебя командовать. А как насчет крыс?

— Я не хочу этим заниматься; меня от этого тошнит. Босс, убить крысу просто. Засуньте ее в мешок. Порубите мешок топором. Потом расстреляйте его. Потом утопите его. Сожгите мешок с дохлой крысой внутри. А за это время его подружка вырастила очередной выводок малышей, и у вас появляется десяток крыс взамен. Босс, в борьбе с крысами все, что мы могли сделать, — это добиться ничьей. Мы никогда не выигрываем. Если мы на секунду расслабляемся, они вырываются вперед. — Я горько добавила:

— Я думаю, они запасная команда. — Это задание испортило мне настроение.

— Разъясни.

— Если у гомо сапиенс не получится — он продолжает попытки убить себя — на этот случай есть крысы, готовые занять его место.

— Вздор. Чепуха. Фрайдэй, ты преувеличиваешь значение человеческого стремления к смерти. У нас уже на протяжении нескольких поколений есть средства для совершения расового самоубийства, и эти средства находятся и находились в разных руках. Мы этого не сделали. Во-вторых, чтобы заменить нас, крысам придется вырастить огромные черепа, развить тела, чтобы их поддерживать, научиться ходить на двух ногах, развить передние лапы в чувствительные рабочие органы — и увеличить размеры коры мозга, чтобы управлять всем этим. Чтобы заменить человека, другое племя должно стать человеком. А. Забудь об этом. Прежде чем мы закончили разговор о Чуме, какие выводы ты сделала в отношении теории заговоров?

— Сама идея глупая. Вы указали шестой, четырнадцатый и семнадцатый века… а это означает парусные корабли, караваны и никаких знаний в области бактериологии. Значит, мы имеем злого доктора Фу Манчжу, который выращивает в своем тайном убежище миллион крыс, а потом пересаживает на них блох — это просто. Крысы и блохи инфицируются бактериями — это возможно даже без теории. Но как ему нанести удар по нужному городу? С помощью корабля? Через несколько дней весь миллион крыс будет мертвым, и команда тоже. По суше это сделать еще труднее. Чтобы осуществить подобный заговор в те века, понадобилась бы современная наука и здоровенная машина времени. Босс, кто выдумал этот бред?

— Я.

— Я так и думала, что в этом есть что-то ваше. Зачем?

— Благодаря этому ты применила к вопросу значительно более широкий подход, разве нет?

— Э… — На изучение относящейся к делу политической истории я потратила больше времени, чем на изучение самой болезни. — Кажется, да.

— Ты знаешь, что да.

— Ну… да. Босс, такого зверя, как хорошо продокументированный заговор, не существует в природе. А иногда он оказывается слишком хорошо документированным, но документы противоречат друг другу. Если заговор случился достаточно давно, поколение или больше назад, установить правду становится невозможно. Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Джон Ф. Кеннеди?

— Да. В середине двадцатого столетия он был главой Федерации, занимавшей тогда пространство между Канадой — Британской Канадой и Квебеком — и Мексиканским Королевством. Его убили.

— Да, тот самый. Убит в присутствии сотен свидетелей, и каждый аспект событий до, во время убийства и после него подробно документирован. И все эти горы свидетельств в итоге дают вот что: никто не знает, кто стрелял в него, сколько людей стреляли, сколько выстрелов было сделано, кто это сделал, почему это сделали и кто был замешан в заговоре, если заговор был. Невозможно даже сказать, было убийство спланировано иностранцами или его соотечественниками. Босс, если нельзя распутать даже такой недавний и настолько подробно расследованный случай, то каковы шансы выяснить детали сговора, который покончил с Гаем Юлием Цезарем? Или с Гаем Фоксом и Пороховым заговором? Правда заключается в одном: люди поднимающиеся на вершину, пишут официальные версии, которые попадают в учебники истории, и история становится не более честной, чем автобиографии.

— Фрайдэй, автобиографии обычно честны.

— Что? Босс, чего вы накурились?

— Прекрати. Автобиографии обычно честны, но никогда не правдивы.

— Я чего-то не улавливаю.

— Подумай об этом, Фрайдэй. Я не могу больше тратить на тебя время; ты слишком много болтаешь и уклоняешься от темы разговора. Попридержи язык, пока я буду говорить. Теперь ты постоянно на штабной работе. Ты стареешь; без сомнения, твои рефлексы чуть замедлились. Я больше не буду рисковать тобой на оперативной работе…

— Я не жалуюсь.

— Заткнись… но тебе нельзя расслабляться. Проводи меньше времени у консоли, больше тренируйся; настанет день, когда твои улучшенные рефлексы снова спасут тебе жизнь. И, возможно, другим людям тоже. А пока задумайся о том дне, когда тебе придется самостоятельно строить свою жизнь. Ты должна покинуть эту планету; здесь для тебя ничего нет. Балканизация Северной Америки лишила нас последней возможности остановить распад Цивилизации Возрождения. Поэтому ты должна подумать о возможностях вне планеты, не только в Солнечной Системе, но и в других местах — на планетах от предельно примитивных до хорошо развитых. Выясни для каждой стоимость и преимущества миграции туда. Тебе понадобятся деньги; хочешь ли ты, чтобы мои агенты востребовали те деньги, которые у тебя обманом забрали в Новой Зеландии?

— А откуда вы знаете, что меня обманули?

— Ладно, ладно! Мы не дети.

— Гм, могу я об этом подумать?

— Да. Касательно твоей эмиграции — я рекомендую тебе не ехать на планету Олимпия. В остальном у меня нет определенного совета, кроме совета мигрировать. Когда я был моложе, я думал, что смогу изменить этот мир. Теперь я так не думаю, но по эмоциональным причинам я должен продолжать сдерживающие акции. Но ты молода, и, благодаря твоему уникальному происхождению, твои эмоциональные узы с этой планетой и этой частью человечества не так сильны. Я не мог говорить об этом, пока ты не избавилась от своих сентиментальных связей в Новой Зеландии…

— Я не «избавилась» от них; меня выбросили оттуда!

— Пусть так. Пока ты не приняла решения, найди притчу Бенджамина Франклина о свистке, а потом скажи мне — нет, спроси себя — переплатила ты за свой свисток или нет. Достаточно — тебе два задания: изучить комплекс корпораций «Шипстоун», включая его внешние контакты. Второе: в следующий раз, когда я увижу тебя, я хочу, чтобы ты мне рассказала, как определить больную культуру. Это все.

Босс переключил свое внимание на консоль, поэтому я встала. Но я не была готова принять такое внезапное освобождение, так как не имела возможности задать важные вопросы. — Босс. У меня нет никаких обязанностей? Только бесцельные и беспорядочные занятия?

— Они не бесцельны. Нет, у тебя есть обязанности. Во-первых, заниматься. Во-вторых, быть разбуженной посреди ночи — или остановленной в коридоре — чтобы ответить на глупые вопросы.

— И все?

— А ты чего хотела? Ангелов с фанфарами?

— Ну… может быть, название должности. Раньше я была курьером. Кто я теперь? Придворный шут?

— Фрайдэй, твой мозг бюрократизируется. Название должности, подумать только! Очень хорошо. Ты штатный интуитивный аналитик, подчиняющийся только мне. Но вместе с должностью ты получаешь приказ: тебе запрещено обсуждать что-либо более серьезное, чем карточные игры, с любым работником аналитической секции Генерального Штаба. Спи с ними, если хочешь — я знаю, ты это делала, дважды — но ограничься в своих беседах самыми пустячными вещами.

— Босс, хотела бы я, чтобы вы проводили меньше времени у меня под кроватью!

— Ровно столько, сколько необходимо для защиты организации. Фрайдэй, ты отлично понимаешь, что в наши дни отсутствие Глаз и Ушей просто означает, что они спрятаны. Будь уверена, что я бесстыден, когда вопрос касается защиты организации.

— Вы бесстыдны безгранично. Босс, ответьте мне еще на один вопрос. Кто стоит за Кровавым Четвергом? Третья волна вроде бы выдохлась; будет ли четвертая? Что это все означает?

— Выясни это сама. Если я скажу тебе, ты не будешь знать об этом, ты просто услышишь. Подробно выясни это, и однажды ночью — когда ты будешь спать одна — я спрошу тебя. Ты ответишь, и тогда ты будешь знать.

— Ради Бога. А вы всегда знаете, когда я сплю одна?

— Всегда. — Он добавил: — Свободна, — и отвернулся.