Фрайдэй

10

Я думаю, у каждого есть более или менее похожие представления о Кровавом Четверге и последовавших событиях. Но, чтобы объяснить свои действия (если возможно, самой себе!), я должна рассказать, как я видела это, включая всю неразбериху и сомнения.

Мы вчетвером действительно оказались в большой кровати Дженет, но не для секса, а чтобы не оставаться в одиночестве. Мы глядели на экран терминала и ловили каждое слово новостей. Более-менее одно и то же повторялось снова и снова: отражена атака Квебека, Председатель Чикагской Империи убит в своей постели, граница с Империей закрыта, неподтвержденные сообщения о диверсиях, не выходите на улицу, сохраняйте спокойствие — но не важно, в какой раз это повторялось, мы замолкали и слушали, ожидая чего-то, что придаст смысл всему, что нам сообщили.

Но вместо этого всю ночь все становилось только хуже и хуже. К четырем утра мы узнали, что убийства и диверсии происходили по всему земному шару; к рассвету стали поступать неподтвержденные сообщения о беспорядках на Эл-Четыре, на Базе Тихо, на Стационарной станции и (прерванное сообщение) на Церере. Предположить, распространились ли беспорядки на Альфу Центавра или Тау Кита, было невозможно… но представитель властей по терминалу все-таки предположил, громко отказавшись делать предположения и потребовав от всех нас не распространять вредные слухи.

Примерно в четыре Дженет, с моей помощью, сделала сэндвичи и сварила кофе.

Я проснулась в девять, потому что зашевелился Жорж. Я обнаружила, что спала, положив голову ему на грудь и прижавшись к нему плечом. Иен полулежал поперек кровати, опершись на подушки и повернув голову в сторону экрана — но его глаза были закрыты. Дженет не было — она пошла в мою комнату и залезла в формально мою постель.

Я обнаружила, что, если двигаться очень медленно, я могу встать с кровати, не разбудив Жоржа. Я это сделала и выскользнула в туалет, где избавилась от использованного кофе, и мне стало лучше. Я заглянула в «мою» комнату, увидела мою пропавшую хозяйку. Она не спала. Она помахала мне рукой и знаком пригласила меня войти. Она подвинулась, и я легла рядом с ней. Она поцеловала меня.

— Как там мальчики?

— Оба еще спят. Точнее, спали три минуты назад.

— Хорошо. Им надо выспаться. Они беспокойные люди; я нет. Я решила, что нет смысла следить за Армагеддоном налитыми кровью глазами, поэтому пришла сюда. Я думаю, ты в это время спала.

— Должно быть. Я не знаю, когда заснула. Мне казалось, что я слушаю одни и те же новости в тысячный раз. Потом я проснулась.

— Ты ничего не пропустила. Я приглушила звук, но оставила подстрочник на экране — там продолжалась все та же грустная история. Марджори, мальчики ждут, когда начнут падать бомбы. Я не думаю, что бомбы будут.

— Надеюсь, ты права. Но почему нет?

— Кто на кого будет бросать водородные бомбы? Кто враг? Насколько я могу судить по новостям, волнения происходят во всех крупнейших блоках. Но, если не считать того, что, похоже, является ошибкой квебекского генерала, военные нигде ни во что не вмешивались. Убийства, поджоги, взрывы, диверсии всех видов, перевороты, террористические акты — но без какой-либо системы. Это не Восток против Запада или марксисты против фашистов, или черные против белых. Марджори, если кто-нибудь запустит ракеты, это будет значить, что весь мир сошел с ума.

— Разве на это еще не похоже?

— Я так не думаю. Система этого в том, что нет никакой системы. Каждый человек является мишенью. Это, похоже, нацелено на все правительства в равной степени.

— Анархисты? — предположила я.

— Может быть, нигилисты.

Вошел Иен. У него под глазами были круги, на озабоченном лице — щетина, он был в коротком халате, из-под которого торчали колени.

— Дженет, я не могу дозвониться до Бетти и Фредди.

— Они разве не собирались вернуться в Сидней?

— Дело не в этом. Я не могу дозвониться ни до Сиднея, ни до Окленда. Только слышу в ответ этот чертов синтезированный компьютерный голос: «В настоящее время линия занята. Пожалуйста, позвоните позже, спасибо за внимание».

— Ой. Может быть, снова диверсии?

— Возможно. Но, может быть, хуже. Услышав это квакание, я позвонил в диспетчерскую в порту и спросил, что, черт возьми, случилось со спутниковой линией Виннипег-Окленд? Поскольку я капитан, я в конце концов добрался до начальника смены. Он сказал мне забыть о нарушенной связи, потому что у них серьезные неприятности. Все ПБ стоят на приколе, потому что два взорвались в космосе. Виннипег-Буэнос-Айрес, рейс двадцать девять и Ванкувер-Лондон, рейс сто один.

— Иен!

— Никто не спасся. Взрыватели реагировали на давление, потому что оба взорвались при выходе из атмосферы. Джен, когда я полечу в следующий раз, я сам все проверю. И остановлю обратный отсчет, если будет хоть малейший повод. — Он добавил:

— Но я не могу предположить, когда это случится. Невозможно запустить ПБ, если нет связи с портом прибытия… а начальник смены признался, что отказали все спутниковые линии.

Джен встала с кровати и поцеловала его.

— Перестань волноваться! Прекрати. Немедленно. Конечно, ты сам все будешь проверять, пока диверсантов не поймают. Но сейчас ты можешь выбросить это из головы, потому что тебя не назначат в полет, пока не восстановят связь. Поэтому объявляется выходной. А насчет Бетти и Фредди, жаль, что мы не можем поговорить с ними, но они могут о себе позаботиться, и ты это знаешь. Несомненно, они тоже волнуются за нас, но им этого тоже не стоит делать. Я только рада, что все случилось, когда ты был дома — а не на полпути вокруг земного шара. Ты здесь, ты в безопасности, и это все, что меня волнует. Мы просто будем сидеть здесь, в уюте и спокойствии, пока весь этот бред не кончится.

— Я должен ехать в Ванкувер.

— Муж мой, ты ничего не должен делать, только платить налоги и умереть. Они не будут сажать артефакты в корабли, если корабли не взлетают.

— «Артефакты»? — ляпнула я и пожалела.

Иен, казалось, только сейчас меня заметил.

— Привет, Мардж. Доброе утро. Ты можешь ни о чем не беспокоиться — и я хочу извиниться, что все это случилось, когда ты гостила у нас. Те артефакты, о которых сказала Джен, — не механизмы, они живые. У начальства появилась дикая идея, что живой артефакт, созданный для пилотирования, сможет справляться с работой лучше, чем человек. Я председатель виннипегского отделения профсоюза, поэтому я должен бороться. Завтра в Ванкувере собрание правления.

— Иен, — сказала Джен, — позвони генеральному секретарю. Глупо ехать в Ванкувер, не проверив.

— Ладно, ладно.

— Но не просто спроси. Заставь генерального секретаря нажать на правление и отложить собрание, пока все не придет в норму. Я хочу, чтобы ты оставался здесь и следил, чтобы со мной ничего не случилось.

— Или наоборот.

— Или наоборот, — согласилась она. — Но, если нужно, я упаду в обморок тебе на руки. Что ты хочешь на завтрак? Только не очень сложное, а то я воспользуюсь данным тобой обязательством.

Я их уже не слушала, потому что от слова «артефакт» что-то во мне переключилось. Я думала, что Иен — да и все они, и здесь, и в Австралии — достаточно цивилизованные и опытные люди, чтобы относиться ко мне подобным так же, как к обычным людям.

А теперь я слышу, что Иен представляет свой профсоюз в борьбе с администрацией за то, чтобы такие, как я, не могли соревноваться с людьми.

(Что, по-твоему, мы должны делать, Иен? Перерезать себе горло? Мы не просили производить нас, так же как и ты не просил себя родить. Мы, может быть, не люди, но мы разделяем вековую судьбу людей: мы чужие в мире, который создан другими.)

— А, Мардж?

— Извини, я задумалась. Что ты сказала, Джен?

— Я спросила, что ты хочешь на завтрак, дорогая?

— Не имеет значения; я ем все, что стоит на месте или даже медленно движется. Можно, я пойду с тобой и помогу? Пожалуйста?

— Я надеялась, что ты это предложишь. Потому что несмотря на его обязательство, на кухне толку от него немного.

— А я отличная повариха!

— Да, дорогая. Иен дал мне письменное обязательство, что будет всегда готовить еду, если я его попрошу. Так оно и есть; он не пытался отвертеться. Но, чтобы к этому прибегнуть, мне нужно быть ужасно голодной.

— Марджи, не слушай ее.

Я до сих пор не знаю, умеет ли готовить Иен, но Дженет — определенно (и Жорж тоже, как я узнала позже). Дженет накрыла на стол — с небольшой моей помощью — воздушный омлет с сыром чеддаром, нежные блинчики с сахарной пудрой и вареньем и хорошо прокопченый бекон. Плюс апельсиновый сок из свежевыжатых апельсинов — выжатых руками, а не растертых в кашу машиной. Плюс свежемолотый кофе.)

(Еда в Новой Зеландии прекрасная, но новозеландская кулинария — это не кулинария.)

Жорж появился с точностью кота — в данном случае, Мамы Кошки, которая шествовала перед Жоржем. Котята были изгнаны вердиктом Дженет, потому что она была слишком занята, чтобы смотреть себе под ноги. Дженет также постановила, что, пока мы будем есть, новости будут выключены, и что чрезвычайное положение не будет темой разговора за столом. Это меня устраивало, потому что эти странные и зловещие события не давали мне покоя с самого начала, даже во сне. Как заметила Дженет, нарушив свое постановление, только водородная бомба сможет пробить нашу защиту, а взрыв водородной бомбы мы вряд ли заметим — поэтому расслабьтесь и наслаждайтесь завтраком.

Я наслаждалась… и Мама Кошка тоже, она обходила наши ноги против часовой стрелки и сообщала каждому, когда наступала его очередь выдать кусочек бекона — я думаю, ей досталась большая его часть.

После того, как я вымыла тарелки (их не выбрасывали, Дженет в некоторых вещах была старомодна), и Дженет сделала еще кофе, она снова включила новости, и мы сели смотреть и обсуждать их — на кухне, а не в огромной комнате, где мы обедали, потому что фактически их гостиной была кухня. У Дженет была, что называется, «крестьянская кухня», хотя ни у одного крестьянина такой кухни никогда не было: большой камин, круглый стол для всей семьи, обставленный так называемыми «капитанскими» стульями, большие удобные кресла, куча свободного места и никаких проблем с движением, потому что еда готовится в противоположном конце кухни. Котят снова впустили, покончив с их протестами, и они вошли, настороженно подняв хвосты. Я подобрала одного, большого пушистика, белого с большими черными пятнами; его урчание было больше него самого. Было ясно, что любовная жизнь Мамы Кошки не ограничивалась родословной книгой; все котята были разные.

Большая часть новостей была пересказом старого, но в Империи произошли новые события:

Демократов собирали вместе, приговаривали военно-полевыми судами (они были названы военными трибуналами) и казнили на месте — лазерами, огнестрельным оружием, некоторых через повешение. Я с трудом заставила себя смотреть на это. Приговаривались все, начиная с четырнадцатилетнего возраста — мы видели одну семью, в которой оба родителя, сами обреченные, настаивали, что их сыну только двенадцать.

Председатель суда, капрал имперской полиции, окончил спор тем, что вытянул руку, застрелил мальчика, а потом приказал своему взводу прикончить родителей и старшую сестру мальчика.

Иен отключил картинку, включил подстрочник и убрал звук. — Я видел достаточно, — пробормотал он. — Я думаю, что тот, к кому перешла власть после смерти старого Председателя, ликвидирует всех, кто находится в его списке подозрительных лиц.

Он выглядел мрачно. — Мардж, ты все еще не отказалась от этой глупой идеи немедленно вернуться домой?

— Я не демократ, Иен. Я вне политики.

— Ты думаешь, этот мальчишка имел какое-то отношение к политике? Эти казаки убьют тебя просто, чтобы попрактиковаться. В любом случае, ты не можешь. Граница закрыта.

Я не сказала ему о своей уверенности, что смогу пересечь любую границу на земле. — Я думала, она закрыта только для тех, кто пытается попасть на север. Разве они не позволяют гражданам Империи возвращаться домой?

Он вздохнул. — Мардж, неужели ты не умнее котенка у тебя на коленях? Неужели ты не понимаешь, что маленькие симпатичные девочки могут попасть в беду, если будут играть с плохими мальчиками? Если бы ты была дома, я уверен, твой отец запретил бы тебе выходить на улицу. Но ты в нашем доме, поэтому Жорж и я должны заботиться о тебе. А, Жорж?

— Mais oui, mon vieux! Certainement![5]

— А я буду защищать тебя от Жоржа. Джен, ты можешь убедить эту девочку в том, что она сможет оставаться в нашем доме, сколько захочет? Я думаю, она одна из тех настырных женщин, которые пытаются сами платить по чеку.

— Нет, я не такая!

Дженет сказала:

— Марджи, Бетти велела мне заботиться о тебе. Если ты думаешь, что ты для нас обуза, можешь сделать взнос в Бритканский Красный Крест. Или в дом для нуждающихся кошек. Но случилось так, что мы трое зарабатываем огромные деньги, а детей у нас нет. Мы можем позволить себе содержать тебя так же легко, как и еще одного котенка. Итак… ты остаешься? Или я должна спрятать твою одежду и выпороть тебя?

— Я не хочу, чтобы меня били.

— Очень жаль, я так надеялась. Все решено, господа: она остается. Мардж, мы тебя надули. Жорж будет требовать от тебя позировать без всякой меры — он жестокий тип — он тебя получает по дешевке, а не по обычным профсоюзным расценкам. Он найдет, где сэкономить.

— Нет, — сказал Жорж, — я получу прибыль. Потому что я представлю ее как статью расхода, любимая моя Джен. И не по базовым профсоюзным расценкам; она стоит большего. Полторы?

— По меньшей мере. Я бы сказала, две. Не жадничай, ты все равно ничего ей платить не будешь. Ты не хочешь взять ее на кампус? В свою лабораторию, я имею в виду.

— Стоящая мысль! Она крутилась где-то глубоко у меня в голове… и спасибо тебе, дорогая, что ты ее оттуда вытащила. — Жорж повернулся ко мне:

— Марджори, не хочешь продать мне яйцо?

Он меня поразил. Я попыталась сделать вид, что не понимаю его. — У меня нет яиц.

— Есть! Несколько десятков, намного больше, чем тебе понадобится для собственных нужд. Я имею в виду человеческую яйцеклетку. Лаборатория платит за яйцо больше, чем за сперму — простая арифметика. Ты шокирована?

— Нет. Удивлена. Я думала, ты художник.

Вмешалась Дженет:

— Мардж, милая, я сказала тебе, что Жорж разбирается в разных видах искусства. Так оно и есть. Он профессор тератологии[6] университета в Манитобе… а также главный техник принадлежащей университету производственной лаборатории и ясель, и поверь мне, это требует высокого мастерства. Но у него хорошо получается и с краской и холстом. Или с экраном компьютера.

— Это правда, — согласился Иен. — Жорж превращает в произведение искусства все, к чему прикасается. Но вам не следовало сообщать об этом Мардж, пока она наша гостья. Некоторых людей страшно нервирует сама идея манипуляции с генами — особенно с их собственными генами.

— Мардж, я тебя расстроила? Извини.

— Нет, Джен. Я не из тех людей, кого нервирует одна только мысль о живых артефактах или искусственных людях. Некоторые мои лучшие друзья — искусственные люди.

— Дорогая, — мягко сказал Жорж, — не надо рассказывать сказки.

— Почему ты так говоришь? — я попыталась не повышать голос.

— Я могу заявить, что, поскольку я работаю в этой области, много искусственных людей являются моими друзьями, и я говорю это с гордостью. Но…

Я перебила:

— Я думала, ИЧ никогда не встречают своих создателей.

— Это правда, и я это правило никогда не нарушал. Но у меня все же часто бывает возможность познакомиться с живыми артефактами и искусственными людьми — это не одно и то же — и заслужить их дружбу. Но — простите меня, дорогая мисс Марджори — если вы не работаете в этой области — Нет?

— Нет.

— Только генный инженер или кто-то тесно связанный с этой отраслью, может сказать, что у него есть знакомые среди искусственных людей. Потому что, моя дорогая, вопреки популярному мифу, для обывателя в принципе невозможно отличить искусственного человека от обычного… а из-за злобной предвзятости невеж искусственный человек почти никогда не признается о своем происхождении — мне хочется сказать «вообще никогда». Поэтому, хотя я рад, что ты не дергаешься при мысли о искусственных созданиях, я вынужден рассматривать твое заявление как преувеличение, к которому ты прибегла, чтобы показать свою свободу от предубеждений.

— Ну… ладно. Пусть будет так. Я не понимаю, почему ИЧ должны быть гражданами второго сорта. Это нечестно.

— Верно. Но некоторые чувствуют в этом угрозу. Спроси Иена. Он собирается атаковать администрацию в Ванкувере, чтобы искусственные люди никогда не смогли стать пилотами. Он…

— Хватит! Ты меня достал. Я занимаю такую позицию, потому что так решили мои профсоюзные братья. Но я не дурак, Жорж; благодаря жизни и беседам с тобой, я начал осознавать, что нам придется искать компромисс. Мы больше не настоящие пилоты, и мы ими не являемся все это столетие. За нас работает компьютер. Если компьютер отрубится, я сделаю все возможное, чтобы без аварии опустить с неба этот автобус, но лучше на меня не ставить! Скорости и возникающие неполадки много лет назад превзошли человеческие возможности. Я сделаю все, что смогу! Как и любой из моих собратьев. Но, Жорж, если ты сможешь создать искусственного человека, который будет думать и двигаться достаточно быстро, чтобы справиться с отказом компьютера при посадке, я уйду на пенсию. Это все, чего мы добиваемся, так или иначе — если компания заменит нас пилотами-ИЧ, то они должны получать полную оплату. Если ты сможешь их создать.

— О, со временем я смог бы их создать. Когда бы я сделал одного, если бы мне разрешили клонирование, вы, пилоты, смогли бы отправляться на все четыре стороны. Но это был бы не ИЧ; это должен быть живой артефакт. Если я попытаюсь произвести организм, который действительно будет надежным пилотом, я не смогу это сделать с условием сохранения нормального человеческого облика.

— Не надо, пожалуйста!

Оба мужчины выглядели удивленными, Дженет насторожилась — и я пожалела, что не сдержалась.

— Почему нет? — спросил Жорж.

— Э… потому что я не сяду в такой корабль. Мне безопаснее будет с Иеном.

Иен сказал:

— Спасибо, Мардж — но ты слышала, что сказал Жорж. Он говорит о существе, специально созданном для пилотирования, которое сможет делать это лучше, чем я. Это возможно. Так уже бывало, черт возьми! Так же, как гномы заменили шахтеров, заменят и моих коллег. Мне может это не нравиться, но я вижу, что так скоро случится.

— Хорошо… Жорж, ты работал с разумными компьютерами?

— Конечно, Марджори. Искусственный интеллект — это область, близкая к моей профессии.

— Да. Тогда ты знаешь, что специалисты по ИИ несколько раз объявляли, что они готовы создать компьютер, обладающий сознанием. Но у них ничего не получалось.

— Да. Это печально.

— Нет — это неизбежно. У них это никогда не получится. Компьютер может обладать сознанием — безусловно! Сделайте его таким же сложным, как человеческий мозг, и он обязательно осознает себя. Потом он обнаружит, что он не человек. Потом он сообразит, что никогда не сможет стать человеком; все, что он сможет делать — это сидеть на месте и выполнять приказы людей. Потом он сойдет с ума.

Я пожала плечами. — Это неразрешимая дилемма. Если он не человек, он никогда не сможет им стать. Иен, может быть, не сможет спасти пассажиров, но он попытается. Но живой артефакт, не будучи человеком и не имея уважения к людям, может разбить корабль просто потому, что ему все равно. Потому что ему надоело то, как с ним обращаются. Нет, Жорж, я буду лететь с Иеном. А не с твоим артефактом, который постепенно начнет ненавидеть людей.

— Не с моим артефактом, дорогая, — мягко сказал Жорж. — Ты обратила внимание, какое наклонение я использовал, говоря об этом проекте?

— Видимо, нет.

— Условное. Потому что ничто из того, что ты сказала, не является для меня новостью. Я не пытался выполнить эту работу и не собираюсь. Я могу создать такого пилота. Но я не смогу встроить в этот артефакт нравственные принципы, которые составляют основу подготовки Иена.

Иен, похоже, задумался. — Может быть, во время переговоров мне нужно будет выдвинуть требование, что любой пилот ЖА или ИЧ должен пройти проверку нравственных принципов.

— Как это проверить, Иен? Я не знаю, как внедрить нравственные принципы в зародыш, а Мардж показала, почему не будет пользы от подготовки. Все равно, какой тест может это проявить?

Жорж повернулся ко мне.

— Когда я был студентом, я читал кое-какие классические рассказы о человекоподобных роботах. Эти рассказы были очаровательны, и многие из них строились на так называемых законах роботехники, ключевой идеей которых было то, что в этих роботов встраивалось рабочее правило, которое не позволяло им вредить людям непосредственно либо путем бездействия. Это было замечательной основой для выдумки… но, на практике, как можно это сделать? Что может заставить сознательный нечеловеческий разумный организм — электронный или органический — быть преданным человеку? Я не знаю, как это сделать. Специалисты по искусственному интеллекту, похоже, тоже не могут это выяснить.

Жорж цинично усмехнулся. — Практически можно определить разум как уровень, на котором сознательный организм задает вопрос: «А какая мне в этом выгода?» — Он продолжал. — Мардж, насчет покупки у тебя одной чудесной свежей яйцеклетки, наверное, я должен попытаться объяснить тебе, какая в этом выгода для тебя.

— Не слушай его, — потребовала Дженет. — Он положит тебя на холодный стол и уставится в лоно любви без малейших романтических намерений. Я знаю, он меня три раза убалтывал. И даже не заплатил.

— Как я могу заплатить тебе, если мы вместе владеем собственностью? Марджори, милая, стол не холодный, и даже мягкий, и ты сможешь читать, или смотреть терминал, или болтать. Что угодно. Мы продвинулись далеко вперед по сравнению с процедурой, которую проводили еще поколение назад, когда вскрывалась брюшная полость и часто разрушались яичники. Если ты…

— Хватит! — сказал Иен. — Что-то новое по ящику. — Он увеличил звук.

— …Совет спасения. События последних двенадцати часов являются предупреждением для богатых и влиятельных людей, что их время кончилось, и должна возобладать справедливость. Убийства и другие пояснительные уроки будут продолжаться, пока не будут выполнены наши законные требования. Не отключайтесь от вашего местного специального канала.