Физрук: на своей волне 3

Глава 14

— А вот так, — выпалила Марина, — сегодня увольняюсь. Иду к Леониду Яковлевичу, несу заявление! А вы мне мешаете пройти!

Я обратил внимание, что она старается держаться уверенно. Вот только как ни старайся, а глаза ложь всё равно выдадут. В глазах классухи блеснула влага, наворачивающихся слёз.

И я сразу понял, что это не добровольное увольнение. Явно не тот случай, когда человек решает всё взвесить и уйти красиво. Тут или прижали, или что-то сломалось внутри Марины так сильно, что оставаться стало невозможным.

Занимательно, конечно, ведь ещё вчера ничто не предвещало такого развития событий.

Я молчал, просто смотрел на девчонку. Она отвела взгляд, будто боялась, что если встретится со мной глазами, то не выдержит и сорвётся в слёзы.

— Пустите, Владимир Петрович, — пискнула она, снова дёрнув дверь.

Я не шелохнулся.

— Пустите же!

Марина рванула за ручку с такой силой, что та чуть не вылетела из креплений.

Не знаю… в целом, конечно, не моё это дело. Хочет увольняться — её право. Не хочет говорить, так и я не психотерапевт, чтобы вытаскивать из неё тайны под пыткой. Каждый сам решает, где его предел. Поэтому я убрал руку с двери, давая ей возможность пройти.

Марина снова потянулась к ручке, и в этот момент рукав её кофты чуть сполз. Я машинально глянул на него и сразу всё понял. На запястье отчётливо виднелся свежий синяк. Отпечаток пятерни — пальцы видны, как по линейке.

Вот это уже другое дело… похоже, здесь не просто «увольняюсь».

Марина, не оглядываясь, шагнула внутрь школы. Но я сделал то, что обычно не делаю — пошёл за ней, быстро, решительно. Догнал, положил руку на её талию и развернул к себе — мягко, но уверенно.

— А ну-ка, погоди, — сказал я.

Классуха дёрнулась, глаза вспыхнули возмущением.

— Что вы себе позволяете, Владимир Петрович⁈ — почти выкрикнула она, пытаясь вырваться.

Но я не отпускал и не обратил внимания на её вспышку — эмоции в такой момент лишь дымовая завеса.

— Так, дорогая, — я кивнул в сторону спортзала. — Ответственно заявляю, что ты никуда не пойдёшь, пока не успокоишься и не возьмёшь себя в руки. Возражения не принимаются.

Марина дёрнулась, глаза сверкнули.

— Да не хочу я вам ничего рассказывать! — выкрикнула она, пытаясь вырваться.

Я лишь крепче прижал её к себе, но без грубости, просто обозначая границу.

— Марина, я уже сказал: возражения не принимаются. Поэтому идём.

Классуха выдохнула, поняв, что спорить бесполезно, и только нервно отвела взгляд.

— У тебя же сейчас урок физкультуры, — шепнула она, ища хоть какое-то оправдание, чтобы уйти.

— Ничего страшного, — ответил я и повёл её к двери спортзала. — Сейчас дам ребятам задание, они и без меня управятся. А мы с тобой поговорим.

Мы направились по коридору к спортзалу. Возле двери подсобки нас встретил дядя Миша. Он пытался дрожащими руками вставить ключ в замок, но промахивался каждый раз.

— Здравствуйте, дядя Миша, — пискнула Марина, стараясь не встречаться с ним взглядом.

— А… да, здравствуй, — пробормотал вахтёр, мгновенно побледнев.

Я подмигнул ему — Миша вздрогнул всем телом, зато ключ, наконец, с противным щелчком вошёл в замочную скважину.

В мой кабинет можно было войти, не заглядывая в спортзал, чем я и воспользовался. Показывать Марину в таком виде детям точно не стоило.

— Так, — сказал я, — посиди здесь минуту. Я схожу, дам ребятам задание на урок.

Классуха кивнула, показывая, что услышала.

Я же налил воду из пятилитровки в чайник, включил его, потом открыл шкафчик — там лежало несколько пачек пакетированного чая: чёрный, зелёный, какой-то ягодный.

— Вот, — сказал я, показывая рукой. — Сделай себе чай. Выбирай любой, ассортимент, как видишь, богатейший.

Марина попыталась улыбнуться, но вышло натянуто.

Оставив её в кабинете, я вышел в спортзал. Класс, к моему удивлению, стоял в шеренге, как я и просил. Молодцы, выдержали. Для подростков это и правда достижение — ведь я отсутствовал уже, по сути, половину урока.

— Так, молодёжь, — сказал я, проходя вдоль шеренги, — все, кто стоял вот так, как положено, это потенциальные кандидаты на пятёрку за сегодняшнее занятие.

Ребята оживились, выпрямились, стараясь выглядеть ещё примернее.

— У нас осталось полурока, — продолжил я. — Сегодня у нас будет самостоятельное изучение физкультуры.

— А это как, Владимир Петрович? — спросил один Артамонов, стоявший первым в шеренге.

— Это значит, что вы оставшиеся двадцать минут не разносите мне спортзал, не убиваете друг друга и не создаёте мне проблем. Тогда я, в свою очередь, не создаю проблем вам. И когда через двадцать минут вернусь, каждый из вас получит по пятёрке за сегодняшний урок. Задача ясна?

— Более чем ясна, Владимир Петрович! — хором ответили дети.

— Ну и отлично, тогда через двадцать минут увидимся.

Я развернулся и вышел, слыша, как за спиной кто-то уже тихо шепчет: «Вот бы все уроки такие были».

Когда я вернулся в кабинет, Марина всё ещё стояла у стола, не присаживаясь. Чайник уже закипел, но чай она так и не заварила — просто смотрела в окно, скрестив руки на груди. Увидев меня, девчонка сразу потянулась к своей сумке.

— Владимир Петрович, я, пожалуй, пойду, — она постаралась проскользнуть к двери.

— Стопе, — я встал у прохода. — Что произошло?

— Это не ваше дело. Вы учитель физкультуры, а не… — девчонка запнулась, подбирая слово. — Не семейный психолог.

— Так, — я закрыл дверь, подошёл к ней ближе. — Сейчас ты делаешь чай — себе, мне, без разницы кому, и заодно рассказываешь, что произошло. Это не просьба, Марина, это моя тебе инструкция.

Классуха тяжело вздохнула, закатила глаза, но всё же взяла чашки.

— Какой вы чай будете? — смиренно спросила она.

— Любой, — ответил я, усаживаясь за стол. — Мне вкус не важен. Важно, чтобы ты перестала молчать.

Марина поставила чашку передо мной и замерла, стиснув кулачки. Казалось, она собирает в себе силы, чтобы начать говорить, но слова так и не шли.

Я не стал торопить, посмотрел на чашку — пар поднимался тонкой прозрачной струйкой. Чай смешивался с лёгким ароматом её духов. Однако Марина вместо того чтобы сесть рядом, снова попыталась уйти.

— Всё. До свидания, Владимир Петрович.

Она уже повернулась к двери.

— Нет уж, дорогая, съехать не получится.

Я показал ей ключ от кабинета.

— Дверь, если что, заперта.

Рука девчонки легла на ручку двери, но нажать она так и не решилась.

— Тебя твой кавалер обижает? — я перешёл к сути.

Марина медленно повернулась, убрав руку от двери. В её глазах появилось удивление. Страх там тоже был… как будто даже страх того, что я об этом узнал.

— Я не знаю, как вы это узнали, Владимир Петрович, — прошептала классуха, с трудом подбирая слова. — Но… это не кавалер. Это мой брат.

Я невольно приподнял брови. Вот оно как.

Про себя я отметил, что теперь всё встало на свои места. И при этом ничего не стало проще.

— Брат, значит… — проговорил я вполголоса, глядя на неё внимательно.

Теперь в голове у меня закрутились новые вопросы. Почему брат поднимает на сестру руку? Что между ними происходит? И не связано ли её внезапное желание уволиться именно с этим братцем?

Марина стояла передо мной, будто пойманная в ловушку, нервно теребя край рукава своего пальто. Взгляд у неё был виноватый и растерянный.

— Пересаживайся и рассказывай, — велел я. — Без вариантов, Марина.

Она постояла секунду в нерешительности, потом медленно подошла к столу и села напротив. Ладони сложила на колени, спину выпрямила — сама как примерная ученица.

— Владимир Петрович… вы уверены, что вам это нужно? — прошептала она. — Это ведь мои семейные проблемы.

— Если бы не было нужно, я бы у тебя и не спрашивал, — ответил я. — Так что выкладывай как на духу.

Марина опустила взгляд, долго смотрела на столешницу, словно искала там правильные слова. Потом медленно подняла глаза на меня и начала говорить.

— Понимаете, Володя… — она впервые за сегодня назвала меня по имени, без формальности. — Мой брат… он в последнее время какой-то чужой. Раньше он был совсем другим. Умный, спокойный, учился отлично, строил планы… — она замолчала, сглотнула, прежде чем продолжить. — А сейчас будто что-то внутри него сломалось.

Я слушал, не перебивая. Марина говорила всё тише и тише.

Картина начала складываться сама собой. Чем больше Марина рассказывала, тем отчётливее я понимал, что её брат, похоже, вляпался в нехорошую историю. Очень нехорошую.

Далее девчонка рассказала про то, как брат стал дёрганым, как мог сутками лежать без дела, потом внезапно исчезнуть, а вернуться уставшим, вялым и с мутными глазами. Он перестал общаться с друзьями, бросил занятия, на всё махнул рукой.

Классическая картина, на самом-то деле.

Я таких в девяностые насмотрелся — и наркоманов, и тех, кто по глупости решил «попробовать разок». Разок, а потом — навсегда. Поведение одно и то же: равнодушие к жизни, апатия, замкнутость, вспышки ярости ни с того ни с сего. Всё как по учебнику.

— И вот вчера… — Марина вздохнула, явно боясь даже вспоминать. — Я не отпускала его на улицу. Он хотел продать свои музыкальные колонки, которые мы с мамой подарили ему на день рождения. Я пыталась его остановить, сказала, что не дам. А он… — её голос дрогнул. — Он вырвался. Рванул так, что у меня на руке остались отпечатки его пальцев.

Девчонка провела рукой по запястью, касаясь синяка.

— Ваня это не со зла, — добавила она. — Просто…

Она замолчала, так и не договорив.

— Понятно, — заключил я.

В голове уже сложилась картина.

— Слушай, а откуда у него такая машина? Видел как-то — приличный аппарат. Откуда деньги?

Марина пожала плечами.

— Он… играл.

— В карты, что ли? — уточнил я.

— Нет. В контрстрайк, — ответила она. — На компьютере. Участвовал в турнирах, побеждал. Ему даже платили. Иногда неплохо. На призовые и купил себе машину.

Я хмыкнул, не удержавшись. Ни фига себе… значит, теперь за то, что сидишь за компом, ещё и платят. Раньше бы кто сказал — не поверил бы. Мы-то считали, что это всё пустая трата времени. А тут, гляди ты, целые автомобили покупают. Вот времена пошли… мечта идиота!

— Скажи, а раньше он тебя трогал?

Классуха покачала головой.

— Нет. Никогда. Это впервые. Но вчера он ещё разозлился из-за того… — она замялась, запнулась.

— Говори.

— Он разозлился, когда узнал, что я… что я общаюсь с вами, Владимир Петрович.

Я молча кивнул. Всё стало ясно.

Братец у неё, похоже, вляпался по самую макушку. Деньги уходят неизвестно куда, срыв за срывом, а теперь — боязнь и агрессия из-за того, что Ваня боится, что о его проблемах кто-то узнает. И если он уже начал крутить сестре руки, то дальше будет только хуже. До полноценного рукоприкладства тут рукой подать.

Ну что ж, похоже, с этим братцем придётся знакомиться лично.

Я молчал пару секунд, переваривая услышанное. История получалась тяжёлая, вязкая и без видимого просвета.

— Так, — сказал я наконец. — А увольняешься ты зачем?

Марина тяжело вздохнула, будто именно этого вопроса боялась больше всего.

— Дело в том, — призналась она, — что мне нужно быть дома. Чтобы… чтобы мой брат не вынес из квартиры всё, что осталось. Мама у меня инвалид по зрению, и если я оставлю её одну с Ваней, она не сможет ничего сделать. Он может продать что угодно: телевизор, микроволновку, даже мамину старую швейную машинку.

Ясно… по-человечески, в принципе, всё понятно. Но логика в этом решении хромала.

— Марин, ты ведь понимаешь, что если он захочет что-то вынести, он и при тебе вынесет. Не спросит разрешения. И если попробуешь встать у него на пути, то может прилететь, — высказал я своё мнение.

— Я знаю, — растерянно ответила классуха. — Но я хотя бы попробую.

Смелость в ней, безусловно, была. Только вот от смелости до глупости — один шаг.

— Всё равно не понимаю, — сказал я после паузы. — Увольняться зачем? Ну возьми отпуск, отгулы, больничный, в конце концов. Можно же выкрутиться, не ломая себе жизнь.

Марина медленно покачала головой.

— Я думала об этом. Но он теперь дома почти постоянно. А если я уйду, он может натворить что-то такое, что потом уже не исправить. И… я просто больше не могу работать. Не сплю ночами, в школе постоянно на нервах. Я себя не контролирую.

Я задумался. С одной стороны, помочь ей — значит влезть в чужую семью. С другой стороны, промолчать, зная, что там творится, — это не по мне.

— Когда я попросила директора дать мне отпуск, — продолжила Марина, — он отказал. Сказал, что сейчас «не время». Я тогда предложила, что пусть будет неоплачиваемый, просто пару недель, чтобы решить всё дома. Но он и на это не согласился.

— А причина отказа какая? — уточнил я.

— Леонид Яковлевич сказал, — Марина снова нервно затеребила край рукава, — что у нас на носу олимпиада. И что школа должна показать результат. А если у меня домашние проблемы, и они мешают работе, то лучше сразу написать заявление и уйти. Сказал, что он найдёт человека, который не будет мешать учебному процессу…

В каждом слове Марины чувствовалась обида.

Интересно выходило. Ещё недавно сам Лёня жаловался, что учителей не сыщешь днём с огнём, особенно тех, кто возьмётся за классное руководство.

А тут, пожалуйста — сам же выгоняет, причём такую, как Марина. Да ещё из 11-го «Д» — класса, от которого большинство педагогов шарахается, как от чумы.

А тут Леня её в добрый путь провожает без лишних разговоров и попытки вникнуть. Даже не пытается помочь или хотя бы сделать вид, что разбирается в ситуации.

Странно. Совсем не похоже на Лёню.

Я крепко задумался. Сколько я его знаю — может, он и со своими заскоками, но явно не бездушный.

Не сходится. Абсолютно.

Даже если к Лёне завтра приведут новую учительницу, толку-то? Пока она войдёт в курс дела, а дети привыкнут и появится хоть какое-то доверие, то пройдёт месяц, а может и больше. А олимпиада, на которую директор делает ставку, уже «на носу».

Такие шаги, наоборот, отдаляют школу от любого результата.

Марина сидела, понурив голову, сжимая в руках чашку, из которой давно выдохся пар. Девчонку можно было понять. Она ведь не убегает, а просто защищает семью, как может. Но вот Лёню понять не могу. Не его это стиль.

Или кто-то ему «помог» принять решение? Ну либо у него есть какой-то скрытый мотив?

История, мягко говоря, странная.

— Так что вот такие дела, Владимир, — заключила Марина. — Я не знаю, что делать дальше. Другого варианта, кроме как уволиться и попытаться со всем этим разобраться, я просто не вижу. Я ведь не зря сначала не хотела ничего рассказывать. Всё это… слишком сложно. И вы, Владимир, ну… вы же вряд ли сможете мне помочь. Это ведь мои семейные дела.

Я смотрел на девчонку и понимал, что, по-хорошему, если тебя не просят — не лезь. Каждый сам разбирается со своими бедами, и если начать играть в спасителя, то, как правило, сам потом тонешь вместе с тем, кого вытаскивал.

Но тут была одна деталь.

Эта история касалась не только Марины. Она била по школе, по тому самому «олимпиадному фронту», за который Лёня сейчас трясётся.

Хотя… если называть вещи своими именами, то и без всякой олимпиады я бы не остался в стороне.

Марина одна. Мать у неё инвалид, брат срывается, директор давит. Куда ей идти, кроме как в никуда?

— В общем, так, дорогая, — начал я. — Сейчас у меня урок закончится, я по состоянию здоровья отпрошусь и съездим к твоему брату. Потолкуем.

Марина вскинула на меня испуганные глаза.

— Что? Нет! Владимир Петрович, не надо…

— Надо, — перебил я. — Не переживай, я не кусаюсь. Просто поговорим по-мужски.

— Володя, вы уверены, что вам стоит вмешиваться?

— Послушай, — сказал я. — Я, конечно, могу закрыть глаза, как делают многие. Но делать этого не буду. Не из-за олимпиады даже — хотя я хочу, чтобы мы с тобой вместе довели наших ребят до победы. Просто… если рядом с тобой происходит бардак, а ты бездействуешь — значит, ты соучастник. А я соучастником быть не привык.

Марина долго смотрела на меня.

— Помогите… пожалуйста, — неожиданно попросила классуха. — Если сможете.

— Сиди здесь, — сказал я, поднимаясь. — А я пока наведаюсь в медпункт.

— А как же Леонид Яковлевич? — спохватилась Марина. — Он же ждёт, что я приду и напишу заявление…

— Ну, подождёт. Не впервой, я думаю. Только вот если он тебе будет звонить — не бери трубку, ясно?

— А если он начнёт искать меня по школе? — тихо уточнила она.

— Пусть ищет, — отрезал я. — Когда урегулируем вопрос с твоим братом, я сам с ним поговорю.

— Хорошо… Спасибо вам, Володя. Правда. Спасибо, что вы… согласились помочь.

— Не благодари, — сказал я, уже стоя у двери. — Ты мне лучше скажи, где у нас в школе медпункт.

Марина приподняла брови, слегка удивившись.

— А вы разве не помните? Вы же раньше туда часто заходили — то давление, то ещё что.

— Ну, раньше — это раньше. А теперь вот неделю не хожу, и всё, дорогу уже забыл.

Я улыбнулся, стараясь хоть немного успокоить девчонку.